Аа) Позднее Средневековье: акценты и переломы

Если вплоть до конца XIII в. толкование Библии представляло собой центральную тему богословия, а « Sancta Scriptura и Theologia могли считаться синонимами» [394], то в XIV и XV вв. это положение дел радикально изменилось. Конец церковной монополии на образование, который ознаменовался основанием многочисленных университетов, стал для богословия трудным вызовом. Несмотря на то, что Библию продолжали высоко ценить в качестве Священного Писания, «гармонизация буквального и духовного толкования Библии, присущая высокой схоластике, во многом утратила свою убедительность»[395]. И то, что наметилось в свое время в «полемике между Бернардом Клервоским и Петром Абеляром (XII в.), представлявшей собой образец борьбы за ответственность в вере»[396], превратилось теперь в господствующую проблему. Напряжение между верой и знанием, между философией и богословием усилило герменевтические противоречия. К тому же «и в границах самого богословия боролись друг с другом утилитаристы и интеллектуалисты, номиналисты и реалисты, поборники мистического и научного созерцания»[397]. Сверх того, пути церковной политики привели к заметной диастазе между притязанием церкви на учительство и нормативными притязаниями Библии в качестве «Св. Писания».

С другой стороны, эпоха позднего Средневековья не в меньшей мере представляет собой «время интенсивных герменевтических дискуссий и попыток обновления. Буквальному толкованию Ветхого Завета способствовала рецепция иудейского влияния, распространявшегося в основном из Испании. А присущая гуманистической традиции высокая оценка греческого языка подготовила обновление новозаветной экзегезы. Мистика вдохнула новую жизнь в духовное истолкование»[398]. Таким образом, толкование Писания получает разноликий смысл, связанный с явным смещением акцентов. Примером здесь может служить Николай из Лиры (Nicolaus von Lyra) († 1349). «Величайший экзегет своего столетия» (H. Riedlinger), в своем сочинении Postilla litteralis super totam bibliam, написанном в промежутке между 1322 и 1330 гг. и вследствие своего высокого авторитета напечатанным в качестве, судя по всему, первого библейского комментария в 1471/72, хотя и демонстрирует вслед за Фомой Аквинским наличие у Писания многообразного смысла, все же настоятельно выводит на передний план именно буквальный смысл. Доминиканцы, августинцы‑отшельники, кармелиты, картузианцы и бенедиктинцы в своих экзегетических трудах следовали такой оценке отнюдь не единодушно. – В ряду значительнейших толкователей Писания вместе с великими экзегетами из различных орденов стоит Иоанн Виклифф (Jean Wycliff) († 1384). В радикализме, с каким он утверждает реальное превосходство Библии над церковной традицией, угадываются перекосы, характерные для Нового времени. «После своего перехода от номинализма к реализму, он стал считать Библию, дословно, по его мнению, продиктованную Богом, в определенном смысле равной Иисусу Христу и равной “безусловно значимому и довлеющему закону Божию”»[399]. С другой стороны, звучали также голоса, которые признавали за Церковью «вдохновляемой и ведомой Духом Святым»[400], право на общеобязательные высказывания – и не только по поводу духовного смысла Писания, но и по поводу его буквального смысла.

Несмотря на эти дифференциации и дифференции в толковании Писания в эпоху поздней схоластики продолжало жить понимание того, что Библия как боговдохновенное Священное Писание «есть одна единственная книга» (Ориген, на Ин 5), которая в конечном итоге говорит об Иисусе Христе и Им наполнена [401]. «Позднейшее разделение ветхозаветной и новозаветной экзегезы было чуждо Средним векам»[402].

Поэтому неудивительно, что в тот период, когда Собор во Флоренции (1438–1445) первым из вселенских Соборов[403]занимался вопросами, связанными с боговдохновенной природой Писания, не нужно было добиваться преодоления разногласий в отношении «инспирации и Писания». В своем «Учительном решении для якобитов» Собор подтверждает широкий консенсус в этом отношении, выходящий далеко за пределы «латинства». В этой булле от 4.2.1442 (1441 по флорентийскому летоисчислению), которая носит название «Cantate Domino» и фиксирует унию с коптами и эфиопами, говорится в точности следующее:

«Святейшая Римская Церковь, основанная по слову нашего Господа и Спасителя, […] исповедует одного единого Бога – создателя как Ветхого, так и Нового Заветов, т. е. закона и пророков так же, как и Евангелия; {150} ведь святые обоих Заветов говорили по вдохновению одного и того же Святого Духа; этим вдохновением принимает их книги и почитает их»[404].

Заслуживает внимания еще и то обстоятельство, что здесь впервые в документе, имеющем обязательное значение для церковной практики, приведен точный состав «канонических» книг Ветхого и Нового Завета, а именно под следующими заголовками:

«Пять (книг) Моисея, а именно: Бытие, Исход, Левит, Числа, Второзаконие; книга Иисуса Навин, Судей, Руфи, четыре книги Царств (= две книги Самуила, и две Царств), две книги Паралипоменон (Хроники), Ездра, Неемия, Товит, Иудифь, Есфирь, Иов, Псалмы Давидовы, Притчи Соломона, Экклезиаст (Кохелет), Песнь Песней, Премудрость, Иисус (сын) Сирахов (Ecclesiasticus), Исаия, Иеремия, Варух, Иезекииль, Даниил, двенадцать меньших пророков, а именно: Осия, Иоиль, Амос, Авдий, Иона, Михей, Наум, Аввакум, Софрония, Аггей, Захария, Малахия; две книги Маккавейских, четыре Евангелия – Матфея, Марка, Луки, Иоанна; четырнадцать посланий ап. Павла: Римлянам, два – Коринфянам, Галатам, Ефесянам, Филиппийцам, два – Фессалоникийцам, Колоссянам, два – Тимофею, Титу, Филимону, Евреям; два послания Петра; два – Иоанна, одно – Иакова, одно – Иуды; Деяния Апостолов и Откровение Иоанна».