Оковы рабства

АХМЕТ МИДХАТ ХАГУР

ОКОВЫ РАБСТВА

Нальчик

«Полиграфсервис и Т» 2003

Текстуальный перевод с османского языка

Чурей Тыжын Али

при участии Фатимы Гелястановой

Авторизованный перевод Виктора Котлярова

Мидхат Хагур А.

Оковы рабства. — Нальчик: Полиграфсервис и Т, 2003. - 20 с.

Один из ранних рассказов (оригинальное название «Неволя») классика турецкой литературы Ахмета Мидхата Хагура, черкеса по происхождению, повествующий о трагической судьбе двух юных изгнанников с Кавказа, су­мевших смертью своей разорвать оковы рабства.

Первая публикация выдающегося турецко-адыгского романиста на рус­ском языке.

© Полиграфсервис и Т, 2003

ОКОВЫ РАБСТВА

В силу своего характера я долгое время не мог решиться на женитьбу. Но пока живы были мать, отец и сестра, оставшаяся достаточно рано бездетной вдовой, меня это вполне устраивало. Мало того, я находил в этом немало положительных моментов -и среди основных тот, что, частенько задерживаясь допоздна, а то и вовсе не ночуя дома, на следующее утро мне достаточно было родителям назвать имя одного из друзей, у которого якобы задержался, и других объяснений не требовалось.

В таком благостном душевном спокойствии, когда дни в по­токе удовольствий и веселья сливались в один, шло время, лете­ли годы. Один за другим, уйдя в мир иной, покинули меня роди­тели; не задержалась и сестра. И горечь утрат принесла печаль, тоску и тишину. Особняк наш совсем обезлюдел - лишь повар-араб составлял мне компанию, но в общении, а тем более в раз­говоре толку от него не было: он готовил еду, накрывал на стол и тут же исчезал, да так быстро, что в иные моменты мне казалось не человека вижу, а тень его.

Одним словом, я заскучал, тишина и одиночество все-таки не моя обитель. И сами собой стали приходить мысли о женитьбе. Вначале как бы в шутку представил себя в роли женатого чело­века, сам над собой посмеялся и отринул эту мысль как недо­стойную внимания. Но с каждым днем я все больше думал об этом, дошло до того, что, опять же шутя, поделился своими со­мнениями с друзьями, которым, казалось, только того и надобно было.

Друзья мои, словно сговорившись, в один голос стали описы­вать прелести женитьбы, которая принесет покой моему сердцу и успокоение душе, рассказывали о девушках, юных и не очень, которые, на их взгляд, были достойны моего выбора, пока, нако­нец, не убедили меня в необходимости принятия главного реше­ния в жизни. Я сдался, но при одном условии - не быть в роли

покупателя, которому торговцы предлагают рыбу, еще плаваю­щую в море, ибо возможный развод виделся мне еще большим бедствием, чем женитьба.

В конце концов, друзья, взвесив все за и против, сделали, как уверяли меня, единственно правильный в данном случае шаг, выбрав мне супругу на невольничьем рынке. Увидев совсем юную - ей еще не исполнилось пятнадцати лет - служанку впер­вые, я остался доволен ее внешностью. Наблюдая за ее поведе­нием и поступками на протяжении нескольких недель, удовле­творение мое еще больше возросло, так как я не смог найти в ней хоть какой-нибудь внутренний изъян. Окончательное решение мною было принято, и я тешил себя мыслью, что, женившись на служанке, дарую ей свободу, освобожу от оков рабства, выпол­нив долг истинного гражданина.

Сыграли небольшую свадьбу. Дни потекли за днями. И сразу выяснилось, что одним судьбоносным решением не обойтись - требуется принятие других, не менее важных. Прежде всего, на­до брать экономку, ибо жена в силу своего возраста домашнее хозяйство вести не сможет. Да вот отношение к экономкам у ме­ня очень сложное - тех, кого знал, считал женщинами безнрав­ственными, способными только разрушить нравственные устои молодых людей.

Далее. Семнадцать лет отдано службе, и долг мой,

турецкого гражданина Зейнеля, перед народом, можно считать выполнен­ным. Правда, в армии побывать не довелось, жизнью своей ради отечества не рисковал каждую минуту, но всегда трудился чест­но и добросовестно, чем и могу гордиться. А значит, можно по­думать и о пенсии, благо состояние мое достаточно, чтобы, не нуждаясь, прожить остаток жизни.

Так рассуждал я как-то ранним утром, сидя у окна своего особняка, поглядывая на гладкую поверхность Мраморного мо­ря, чинно попивая кофе и покуривая кальян. За эти какие-то два часа решение было принято. Тут же написал прошение об от­ставке и с одним из лакеев отправил его на службу. Обдумано - сделано. Решено - осуществлено. Я - свободный человек.

В последующие дни я не предавался отдыху, а посвятил их обучению моей жены грамоте и письму. Не скажу, что мы про­двинулись далеко, но и на месте не стояли - читать, во всяком случае, она уже могла. Выяснилось к тому же, что у нее немалые музыкальные способности - нотами овладела достаточно быстро.

В один из последующих дней в дверь моего особняка посту­чали. Это оказался Сыткы Бей, тот самый друг, остановивший выбор на служанке, ставшей моей женой. Его провели в муж­скую половину дома. Когда я вышел к нему, то увидел, что гость пришел не один. С ним была маленькая, лет восьми-девяти, де­вочка. Удивительной прелести ребенок, светившийся словно зо­лотой мячик. Шелковые, воздушные волосы... Голубые сияю­щие глаза... Розовые мягкие щечки... Никогда я не видел столь милого и обаятельного ребенка.

- Ну, приятель, где ты нашел такое сокровище? - спрашиваю, помня, что дети Сыткы Бея не столь симпатичны.

- Где нашел, уже нет, - отвечает приятель. - А привез, чтобы
продать. Нравится она мне, душа к ней лежит, а продавать надо - дети ревнуют, покоя в доме нет. Возьми, прошу, ее к себе, будет тебе как дочь. Посмотри на нее - кто скажет, что она рабыня? Да к тому же прекрасно умеет читать. Ну-ка, дочка, покажи нам, что ты умеешь.

С этими словами он протянул девочке газету, и та стала вслух читать. Да так ладно слова выговаривая и ударения к месту ста­вя, что я был покорен тут же. 250 лир не показались мне столь большой суммой за такое богатство.

А приятель продолжал:

- Есть у меня еще один невольник - умнейший мальчик; ему лет десять-одиннадцать, сразу видно, что из семьи хорошей - воспитанный, образованный, знает грамоту. Сирота он, за пол­ цены отдам - сыном тебе станет. Да и твоей жене скучно с ними не будет.

Покоренный такой логикой, я дал согласие. Так в моем доме появились черкешенка Фитнат и ее сородич Фатин.

Уточню: мое отношение к рабству было всегда резко отрица­тельным, мало того, я осуждал друзей, пользующихся услугами невольников. Да вот жизнь распорядилась так, что вошли они и в мой дом, в мою жизнь. Совесть моя не дремала, но я сам себя ус­покаивал тем, что действительно могу стать для этих детей близ­ким и родным человеком, облегчив их судьбу. И с этой мыслью я приступил к обучению. Надо сказать, что уроки письма и чтения приносили мне немало приятных минут. Мало того, что Фитнат и Фатин многое знали, они схватывали все премудрости практи­чески на лету. Получилось само собой, что дальше я стал зани­маться с детьми точными науками, музыкой, где первой помощ­ницей явилась жена. За основами математики - Фитнат и Фатин разобрались с десятичными дробями в два счета! - последовали астрономия, география, химия и философия. А уж как они игра­ли на пианино! Устоять перед их польками и вальсами было практически невозможно.

Так пролетело четыре года. Фитнат и Фатин выросли. Строй­ная, гибкая, воздушная, с тонким точеным станом фигура де­вушки, на чьи белые плечи спадали золотым водопадом мягкие волосы, притягивала взоры всех, а мой особенно. Мало того, все чаще ловил себя на мысли о том, чтобы взять ее в наложницы - все-таки не родная, к тому же невольница, а следовательно, ре­шение мое не противоречит законам шариата. Осуждал я себя за эти мысли и оправдания, а они приходили и звучали вновь и вновь. Желание и разум бились друг с другом. Мне требовалось приложить немало усилий, чтобы сдержать свою чувственность. Но это становилось все труднее и труднее. Фитнат стала прихо­дить в мои сны. И видел я ее фигурку среди причудливых цве­тов - только распустивших свои точеные лепестки, тянущихся к солнцу, играющих с его лучами. И сама она была как бутон - еще не совсем раскрывшийся, но уже свидетельствующий о сво­ей удивительной красоте. Невинность, непорочность и чистота этого живого цветка тянули и манили, волновали и горячили, и я боялся, что искра огня, все сильнее разгоравшегося в моей кро­ви, вылетит ненароком и опалит эти нежнейшие лепестки.

Как-то моя жена, взяв с собой Фитнат, отправилась на про­гулку. Я остался в доме один и, чтобы чем-то занять себя, стал переходить из комнаты в комнату. Так оказался в комнатке Фитнат. Меня заинтересовали книги, стоящие на полках. Тут было немало исторических, философских трудов. А одна из полок полностью оказалась заполнена любовными романами, причем по их внешнему виду можно было твердо сказать, что их откры­вали не раз и не два.

Открыв одну из книжек, увидел, что на полях имеется мно­жество пометок. Чувства героев книг находили самый живой от­клик у моей Фитнат, следовательно, девочка давно думает о та­ких вещах, а значит, ее сердце открыто для любви. Это с одной стороны, а с другой - на кого направлена эта любовь? Скорее всего на Фатина, ведь они живут в одной половине дома, имеют возможность видеться наедине. Чувство, похожее на ревность, нахлынуло на меня, и я решил в ближайшее время выделить мальчику комнату в мужской половине дома.

Время показало, что моя ревность имела под собой основа­ния. В один из вечеров я никак не мог заснуть - долго ворочался на подушке, потом зажег ночник, попытался отвлечься чтением и неожиданно - время уже было около пяти утра - услышал в прихожей легкие шаги. Неужели это Фитнат? Но она всегда сту­пала так грациозно и бесшумно, что вслушивайся - не услы­шишь. Значит, это кто-то чужой. Может быть, вор забрался в наш дом? Я весь напрягся, готовый тут же вскочить. По звуку шагов определил, что неизвестный направился в сторону комна­ты Фитнат. Что он задумал? Выжидать больше не имело смысла. Нащупав на полке шкафа револьвер, я бесшумно приоткрыл дверь своей комнаты и выглянул в коридор. Действительно, ноч­ной гость зашел в комнату девочки - дверь ее была приоткрыта, свет ночной лампы пробивался через занавеску в коридор. Я на цыпочках подошел поближе и отодвинул край занавески. Уви­денное меня буквально потрясло - в глазах потемнело, ноги сами собой подкосились: Фитнат и Фатин сидели друг против друга, крепко сжав руки. Ясно было, какие чувства владеют ими. Рука моя непроизвольно сжала револьвер, и я поймал себя на желании нажать курок и всадить пулю в них обоих. От неожиданности ли увиденного, или от ударившей в голову черной крови обиды и боли, я на какое-то время потерял сознание. Очнувшись, увидел себя сидящим на полу, тело затекло, ноги и руки не подчиня­лись. Пересилив боль, я снова бесшумно отодвинул занавеску и заглянул в комнату. Фитнат и Фатин сидели все в той же позе, крепко сжав руки. Неожиданно Фатин привлек руку девушки к своим губам и стал осыпать ее поцелуями. По судорожным зву­кам я догадался, что он плачет. Тишину раннего утра нарушил голос Фитнат:

- Ах, мой Фатин! Ты приходишь ко мне в четвертый или пя­тый раз и не говоришь ничего. Неужели в молчании и печали пройдет вся наша жизнь? Не лучше ли сразу выбрать смерть, чтобы не мучиться так?

- Глупый ребенок, смерть - это то, что всегда со мной. Вид­но, ты не ведаешь, в каком положении мы находимся, и не мо­жешь понять всего происшедшего. Так хоть не тревожь и не рас­страивай меня своими словами...

- Ты до сих пор считаешь меня ребенком? Ты думаешь, я не
понимаю, что волнует тебя беспрестанно - то, что нет никаких надежд, что когда-нибудь я буду твоей...

- Никаких...

- Так знай, если Фитнат не будет принадлежать тебе, она не будет принадлежать никому! Да, у меня нет права выбора, но есть право на свою жизнь, право распорядиться ею так, как я по­желаю. Твое отчаяние передается мне - если ты не видишь на­дежды, значит, ее нет, а раз так, то не лучше ли нам умереть...

- Нет, нет... Последнее дело - быть самоубийцей. Но все же... Смерть, которую дарует пуля, или два часа мучений, кото­рые испепеляют мою душу. Какие два часа... Два года, целых два года мучает меня эта безнадежность. Я не знаю, как посту­пить. Прервать свою жизнь - немного надо мужества. Истинное мужество в том, чтобы перебороть себя, перетерпеть горести,

преодолеть трудности и, несмотря на все препятствия, достичь цели!

Голос Фатина достиг таких высот, что казалось, он говорил прямо мне в уши - так пронзительно звонко и чисто звучали произносимые им слова, столько чувств и переживаний было в них! От слов этих волосы мои встали дыбом, и я понял, насколь­ко мелок и жалок был в своих притязаниях на Фитнат.

- Так что же мешает нам? - произнесла девушка со слезами в голосе, - В нашем общении я ни на шажок не вышла за рамки приличий и благовоспитанности. Но если девушка любит и уве­рена в чувствах своего возлюбленного, разве это преступление?
Я ведь готова для тебя пожертвовать собой... Почему же ты счи­таешь, что предлагаемое мною - быть отныне вместе - неосу­ществимо?

- Пожертвовать собой может тот, кто принадлежит сам себе.
А мы принадлежим своим хозяевам. И если я приму твое пред­ложение, то не уподоблюсь ли вору, который крадет плоды из
чужого сада. Плоды, которые кто-то растил для себя...

- Будь проклят тот, кто продал нас в рабство!

- Природа создала нас свободными, а какие-то жалкие лю­дишки отняли у нас самый драгоценный из даров. Отняли за гроши... Лучше быть животным, чем рабом. Будь мы овцами или баранами, паслись бы на изумрудных лугах, пили бы хру­стальную воду из источников, питались свежей травой и горя бы не знали. Впрочем, наша свобода была бы столь же относитель­ной - до момента, пока хозяин не приставит нож насилия к на­шей шее. Таков этот мир... В нем нет свободы ни животным, ни людям.

В комнате воцарилось молчание. Поняв, что сегодняшний разговор Фатина и Фитнат подошел к концу, я поспешил к себе, боясь быть застигнутым. Дело шло уже к восьми, ни о каком сне и речи быть не могло, тем более что речь Фатина тронула меня до глубины души, особенно его слова о рабстве, противником которого я всегда являлся. Ведь если разобраться по большому счету, все мы рабы - кто в большей степени, кто в меньшей, никто в этом мире не может ощущать себя подлинно свободным. Но когда твоя жизнь полностью зависит от другого человека, его характера, привычек, образа мыслей, - это страшно. Поэтому я принял твердое решение - не только даровать свободу влюблен­ным, но и всячески способствовать их счастью. Ведь в этом во­просе практически все зависит от меня.

«Да, только от меня!» - эти слова я произнес вслух, словно сам себя пытаясь убедить в неотвратимости принятого решения, в невозможности другого выхода. И в то же время где-то там, в глубине сознания, копошилась черная мыслишка: «А как же ты? Ты, который так долго растил это деревце, который холил и пес­товал его? Неужели тебе не достанется даже одного яблочка с него, неужели все попадет другому?».

Стало жаль самого себя, слезы навернулись на глаза, они за­крылись, и сон все-таки пришел ко мне. Я увидел себя в яблоне­вом саду, почки большинства деревьев набухли, готовые вот-вот распуститься и поразить белоснежной кипенью. Но что это? Два дерева, стоящие рядом, уже распустились. Мало того, среди цве­тов виднелись краснобокие яблоки. В природе такого не бывает, но во сне возможно. Я попытался сорвать одно яблоко, но не смог дотянуться - они росли слишком высоко.

У другого деревца я увидел Фатина. Он тоже тянулся за яб­локом, потом поднял с земли палку и попытался сбить ею плоды, но и ему это не удалось. Мне показалось, что плоды на его дере­ве куда как крупнее и притягательнее. Я перешел к дереву Фати­на, нашел палку и принялся за дело. Краем глаза увидел, что юноша загрустил, движения его стали неловкими и замедленны­ми. Видно было, мое решение пришлось ему не по душе, но тем не менее он не мог не то что возразить, но и всем своим видом признавал мое право выбора. Поняв это, я обратился к юноше со словами: «Фатин, не переживай. Мне не нужны яблоки с твоего дерева. Оно принадлежит тебе. Я лишь хотел проверить, на­сколько ты искренен, не свила ли в твоем сердце свое гнездо не­благодарность...».

Фатин, услышав это, обрадовался, улыбка осветила его лицо. Движения юноши стали четкими и твердыми, и тут же ему удалось сбить одно яблоко. И только оно упало на землю, как раз­дался треск и деревце разломилось пополам.

От треска этого - на самом деле скрипнула дверь - я и про­снулся. Странный сон, запечатлевшийся в памяти до последней детали, не выходил из головы. Я пытался понять, что же он озна­чает, о чем предупреждает. Взял даже сонник. Увидеть во сне цветущее дерево - значит то, о чем ты мечтаешь, сбудется. Если на дереве много зеленых листьев, тебя ожидает радостное извес­тие. Сорванное яблоко - плод близости и супружества. Значит, получается, что деревья, на которых растут плоды супружества, это женщины. В саду было два таких дерева, следовательно, это моя жена и Фитнат. И если я попытаюсь сорвать плод с дерева девушки, то принесу боль Фатину. Но почему тогда сломалось дерево после того, как он сорвал яблоко?

Ответ на этот вопрос принесло время, и, к моему горю, со­всем скоро...

После того таинственного сна прошло где-то около месяца. Все это время я очень плохо спал. Судя по всему, по той причи­не, что постоянно прислушивался к происходящему в коридоре. Я все ждал, когда Фатин снова придет к Фитнат. Размышлял, о чем они будут говорить теперь. Но ожидания были напрасны. Зато мысли о девушке не покидали меня ни на минуту. Думая о ней, я пришел к выводу, что не все так просто в их взаимоотно­шениях. И как может быть по-другому, если Фитнат живет изо­лированно, кроме меня и Фатина она других мужчин просто не видит. Но я ее господин, к тому же женат, и она даже помыслить не может испытывать ко мне, тем более выказывать какие-то чувства. Следовательно, она любит Фатина лишь потому, что не знает никого другого; ей не из кого выбирать в своей любви. А отсюда вывод: почувствовав мою благосклонность, мое теплое к ней отношение, она забудет о юноше и привяжется ко мне. Если выбор будет стоять между господином и невольником, ясно, ка­ким он будет, даже у девушки столь юных лет.

И тогда я, ничуть не сомневаясь в логике своих умозаключе­ний, решил устроить для Фитнат небольшое испытание. Испыта­ние, которое и должно было решить - назвать мне ее второй женой, сделав меня, противника многоженства, его сторонником, или все-таки побороть свои желания, проявить щедрость и вели­кодушие и отдать девушку Фатину.

С этой целью я решил пойти по пути юноши и, как и он, прийти ночью в комнату к Фитнат, и повести себя так, как по­зволят обстоятельства.

...И вот я еле слышно приоткрываю дверь, ведущую в комна­ту девушки, и вижу горящие подсвечники, стоящие по обе сто­роны кровати; Фитнат, лежащую поверх одеяла. Узкое черное платье подчеркивало притягательные изгибы ее юного тела, туго затянутый пояс, лебединую талию. Весь ее вид говорил, что она в ожидании, в полусне. Подойдя к ней вплотную, вгляделся в лицо - в неясном пламени свечи оно источало притягательный и таинственный отблеск, словно было усыпано множеством брил­лиантов. Я понял, в чем дело: родник глаз Фитнат источал слезы, скатывавшиеся одна за другой по ее прекрасному лицу. Волна чувств захлестнула меня, и я дотронулся до ее руки.

Она мгновенно проснулась и радостно сказала, в темноте не узнав меня:

- Ах, мой Фатин, ты опоздал сегодня...
На что я ответил:

- Детка, я твой второй Фатин. И я пришел...

Услышав мои слова, девушка вскочила с кровати и метну­лась, пораженная и испуганная, в угол комнаты. Удивленный ее реакцией, я долго не знал, что произнести дальше, и когда уже наконец решился, Фитнат заговорила первой.

- Где госпожа? - спросила она.

- В своей комнате, - ответил я и понял, что девушка пытается
понять, почему господин пришел к ней, и не находит ответа на
этот вопрос. Тогда я пришел к ней на помощь: - Садись, дорогая,
нам надо поговорить...

- Как можно, господин! Вы же сами учили меня правилам
поведения...

- Учил и хочу сегодня продолжить наш урок. Пусть и не со­всем обычный. Ты знакома с таким понятием, как любовь, и зна­ешь, если любишь по-настоящему, то скрывать свои чувства долгое время мучительно сложно, а то и просто невозможно. Вот я и хочу сказать, что чувство это пришло ко мне, овладело мои­ми мыслями и помыслами - мне без тебя трудно жить. Я люблю тебя...

При этих словах лицо Фитнат посерело, а губы задрожали. Она пошатнулась, казалось, еще чуть-чуть - и упадет. Но я на­стойчиво продолжал:

- Да, я тебя люблю! И ничего с этим не могу поделать. И ес­ли моя любовь - преступление, то виновата в этом только природа, которая сотворила такую красоту. Почему ты молчишь, родная? Я понимаю, ты ждала Фатина и произнесла его имя, а пришел Зейнель. Но разве не может он быть таким же желанным?

- Я спала и могла произнести любое имя, мой господин, - еле слышно возразила девушка.

- Я пришел не к невольнице, а к госпоже. Пришел, чтобы поведать о своих чувствах и выразить свою любовь. Жду от тебя милосердия и сострадания.

- Бог с Вами, господин. Вы мой благодетель и имеете полное право относиться ко мне, как к рабыне.

- Тогда ответь мне, почему у Фатина на тебя больше прав, чем у меня? Почему на нем, а не на мне ты остановила свой вы­бор?

- Вы не можете знать о моем выборе, господин...

- Милая, цель моя не в том, чтобы выведать у тебя, любишь ты Фатина или нет, - я это видел, я это знаю. Дело в другом – я хочу сохранить свое законное право на тебя...

С этими словами я попытался усадить ее рядом с собой на кровать, но девушка отступила еще дальше:

- Господин, существует граница, которую нельзя переступать. Вы говорили, что у меня есть определенные права – прошу Вас, не переступайте за рамки этих прав. Не забывайте, что Ва­ши права ограничиваются моей жизнью...

- Что ты этим хочешь сказать?

Вы меня прекрасно поняли, господин. Так распорядилась
судьба, что моя личная свобода в Ваших руках, но телесная только в моих. И на нее Вы не сможете претендовать, иначе я выберу смерть...

После слов этих, той твердости и безнадежности, с которыми они были произнесены, я понял, что зашел слишком далеко, что еще самую малость - и навсегда потеряю доверие и уважение Фитнат, могу толкнуть ее на отчаянный поступок. Надо было срочно приступать ко второй части задуманного мною. Я резко встал и почувствовал, как напряглась девушка.

- Тебе нечего бояться, родная, - ласково успокоил ее. - Це­лью моего сегодняшнего урока было убедиться в твоей предан­ности и твердости. Если б я не получил подтверждения этому, очень огорчился бы. Не грусти больше и поспеши сообщить сво­ему любимому приятную новость - через две недели состоится
ваша свадьба.

Фитнат, казалось, не поняла сказанного мною, так как про­должала настороженно молчать. И я уточнил:

- С завтрашнего дня начнем подготовку к этому важному
событию...

Девушка рывком опустилась передо мной на колени и стала целовать мне ноги.

- Бог с тобой, - сказал я и, боясь себя, своих чувств и жела­ний, покинул комнату.

Уже лежа в постели, я долго корил себя за испытание, кото­рому подвергнул Фитнат, говоря такие слова: «Как не стыдно, Зейнель! Тебе уже больше сорока, ты считаешь себя человеком благородным и отзывчивым, но не можешь побороть свои же желания. Какую радость получил бы ты, овладев израненной душой и поруганным сердцем?! Как бы смог жить дальше рядом с той, которой преподал урок бессердечия и низменных чувств...».

Все это придало твердости моему решению, и наутро я пове­дал о нем своей жене. Какими глазами она глядела на меня, ка­кие слова говорила о моей доброте, великодушии и порядочно­сти! Милость моя, говорила она, будет по достоинству вознагра­ждена небесами. Счастье, дарованное мною детям, вернется ко мне многократно. Тут же мы с женой решили, что подготовку к этому радостному событию можно завершить значительно быст­рее, управившись всего за несколько дней. И уже через пару дней собрали соседей и друзей, а на следующий сыграли свадь­бу, оставив вечером влюбленных наедине.

Сердце мое билось радостно и возвышенно, гордость пере­полняла меня. И как было не гордиться собой, своим поступком: соединив судьбы двух несчастных, я проявил лучшие человече­ские качества, я претворил слово в дело, желание в поступок, я разорвал оковы рабства. И не только чужого. Я поборол раба в себе самом. Я не собирался спать этой ночью - ночью влюблен­ных, ночью великодушия, ночью радости и чистоты, света и ра­дости. Так оно и произошло - мне не довелось сомкнуть глаз, только по другой причине - ночью горя и печали, боли и страда­ний стали эти часы, самые страшные в моей жизни.

...Звук револьверных выстрелов поднял нас с женой с посте­ли. Откуда они? Может, с улицы? Нет, значительно ближе. Где-то в доме? Где именно? Совсем рядом... «Боже мой! - вскрикну­ла жена, - это у них, детей!».

Мы поспешили к комнате новобрачных. Дверь оказалась за­перта. На наши крики никто не отозвался, прибежали лишь слу­ги. Они взломали дверь, и мы вошли.

О горе, что мы увидели! На кровати, обнявшись, лежали юные муж и жена. Алая кровь сочилась из их тел на покрывало, рука Фатина все еще сжимала дымящийся револьвер.

Жена, потеряв сознание, упала на пол, и я не успел ее подхва­тить, так как у самого все поплыло перед глазами. Словно не я, а кто-то чужой вслушивался в слова доктора, которого успели пригласить слуги. Слова о том, что девушка и юноша умерли сразу - Фатин дважды выстрелил в Фитнат, а потом и в себя: пу­ля разорвала его голову на части. Они сами сделали свой выбор. И доктор протянул мне листок бумаги, который он взял со стола. Это была предсмертная записка влюбленных. Буквы расплыва­лись перед глазами, смысл слов не сразу доходил до меня, такая боль разрывала мое сердце.

Фатин - а послание было написано его рукою - обращался ко мне: «Не знаем, наш господин и благодетель, правильное решение приняли мы или нет, но оно принято и обратного пути быть не может. Два года жили мы в отчаянии и печали, каждый день умирая и вновь рождаясь, готовые к самому худшему. И вдруг своим решением вы открыли нам двери надежды, соединив на­ши судьбы. Кто же знал, что решение это несет не жизнь, а смерть... Но не вы виноваты в случившемся. Вы, достойный и благороднейший человек, к поступку нашему не имеете никако­го отношения. Виной всему рабство. Оно, и только оно отняло наши жизни.

За все эти годы у нас не было возможности поговорить друг с другом - о наших родных, близких, Родине. Возможность эта появилась только сегодня, и что же мы узнали? Узнали, что оба шапсуги, что оба родом из одного аула, рядом с которым про­текала речка Абен. И уже боясь неминуемого, одновременно назвали имя отца - Ахнух. И еле слышно произнесли имя мате­ри - Нефисе. И из глубин памяти выплыло имя Урускаш - имя моей родной сестры, которую вы знаете как Фитнат. А я вовсе не Фатин, а Ибрагим, и настоящая фамилия моя Тогуз. Нет, не моя - наша фамилия Тогуз. А значит, мы, уже два года любя­щие друг друга и ставшие сегодня мужем и женой, - родные брат и сестра.

Правда эта мгновенно сожгла нас дотла - как жить дальше: обрести сестру и брата и потерять жену и мужа или попытаться забыть, что в нас одна льется одна кровь... Нельзя соединиться разъединившись и наоборот, а значит, надо принимать решение, которое разорвет этот страшный круг. И мы его приняли. Да простит нас Бог, мы, сами того не зная, совершили великий грех, и жить с таким позором нам не под силу. Рабство в основе этого греха, будь проклято оно!

Простите нас и не забывайте. Мы любили Вас и унесем эту любовь с собой. Прощайте, наш господин и благодетель».

Так ушли из этого мира Фитнат и Фатин. Нет, нет - ушли Нефисе и Ибрагим, шапсуги из гордого рода Тогуз, изгнанные с великого Кавказа и пронесшие память о своих корнях до самого последнего мгновения. Поступком своим, решительным выбором, победившие судьбу, одолевшие рабство. Ушли свободными. Ушли туда, где нет унижения и травли, где люди равны и, наде­юсь, счастливы, где быть - кому сегодня, кому завтра - всем нам. Да примет их Бог, да дарует успокоение. Но неизбывны мои печаль и боль. И быть им такими до дней моих последних...

Литературно-художественное издание