Вдоль берега моря на лодках 4 page

Наши туземцы долго ходили по берегу реки и часто нагибались к земле. Спустя некоторое время они пришли на бивак и сообщили, что на Ниме есть удэхейцы и среди них одна женщина. Несмотря на позднее время, они решили итти на розыски своих земляков. Я не стал их задерживать и просил только завтра притти пораньше.

Туземцы ушли, а мы принялись устраиваться на ночь. Односкатная палатка была хорошо поставлена, дым от костров ветер относил в сторону, мягкое ложе из сухой травы, кусок холодного мяса, черные сухари и кружка горячего чая заменили нам самую комфортабельную гостиницу и самый изысканный ужин в лучшем городском ресторане.

После чая я оделся потеплее и вышел на берег моря.

Приближались сумерки, на западе пылала вечерняя заря. К югу от реки Ниме огромною массою поднимался из воды высокий мыс Туманный. Вся природа безмолвствовала. Муаровая поверхность моря, испещренная матовыми и гладкими полосами, казалась совершенно спокойной, и только слабые всплески у берега говорили о том, что оно дышит.

В это время я заметил Чжан-Бао. Он шел по окраине леса и, видимо, направлялся на бивак. Я окликнул его и предложил ему подняться со мной на одну из возвышенностей, образующих непропуск на берегу моря. Через несколько минут мы взобрались с ним на вершину ближайшей сопки. По одну сторону ее была река Ниме: там виднелась палатка, двигались люди, горел огонь; по другую — небольшая сухая бухточка. В ней намывная полоса прибоя шла прямо, а береговые обрывы описывали полукруг. У самой воды я заметил какой-то темный предмет, который принял сперва за обгорелый пень.

Черный предмет шевельнулся, и я тотчас узнал в нем медведя. Он стоял на задних лапах, а передними делал какие-то странные движения и качал головой. Потом он сел на камень и стал смотреть в море. В движениях зверя было так много человеческого, что я невольно попросил Чжан-Бао не стрелять в него. Медведь, повидимому, услышал мой голос и стремглав бросился наутек. Раза два он останавливался, оглядывался и бежал дальше. Вскоре он скрылся в расщелине между скал. Глядя на медведя, я понял, почему многие народности Сибири очеловечивают его и почему он фигурирует у них в сказках. Эти мысли я высказал своему спутнику. На это Чжан-Бао ответил мне, что не один медведь, а всякое животное хочет сделаться человеком. Некоторым это удается: так, есть люди, в которых можно узнать обезьяну, в других лису, черепаху, какую-нибудь птицу или паука. Такие люди при желании могут принимать свой первоначальный вид и затем опять делаться человеком. Чаще всего они видят себя во сне в зверином образе. Подражание людям у некоторых животных столь велико, что они устраивают себе жилища, мягкие ложа для спанья и делают запасы продовольствия на зиму.

Когда мы пришли на бивак, уже смерклось совсем. Наши орочи еще не возвращались: по-видимому, они нашли своих земляков и остались у них ночевать. После ужина, когда стали укладываться на ночь, вдруг из соседних кустов неожиданно вынырнула человеческая фигура, за ней другая, третья и четвертая… Это были удэхейцы, совершенно нам не знакомые.

Пришедшие молча подошли к огню и сели на корточки, потом достали свои трубки и стали курить.

Я предложил вновь пришедшим чаю и сухарей. Минут через десять вернулись наши проводники и с ними женщина.

— Сородэ! Сородэ! — стали они приветствовать друг друга.

Оказалось, что удэхейцы разошлись. Услышав звуки топоров и увидев зарево огня на берегу моря, местные удэхейцы пошли на разведку. Подойдя почти вплотную к нам, они стали наблюдать. Убедившись, что они имеют дело с людьми, которые их не обидят, удэхейцы вышли из засады. Вскоре явились и наши провожатые. Они нашли юрту и в ней женщину. Узнав, что мужчины отправились на разведку, они позвали ее с собой и пошли прямо на бивак.

Крылов встал и подбросил дров в огонь. Теперь я мог хорошо рассмотреть наших новых знакомых.

Все четверо были братья одной и той же семьи из рода Каза: Ландыка, Янгуй, Венза и Неодыга, женщину звали Кимони. Она была женой старшего из них — Ландыка.

Удэхейцы сказали мне, что они живут по другую сторону Туманного мыса, на реке Самарге, и сюда пришли только на охоту. Пока варился чай для гостей, наши проводники успели объяснить удэхейцам, кто мы, куда едем и какая от них требуется помощь.

Решено было, что дальше с нами пойдет один только Янгуй, а остальные три брата останутся на реке Ниме, чтобы готовиться к соболеванию.

На ночь разложили большой костер. Нагретый воздух быстро поднимался кверху и опаливал сухую листву на деревьях. Она вспыхивала и падала на землю в той стороне, куда относил ее легкий ветерок.

— Наша так нету, — говорили удэхейцы. — Наша маленький огонь клади. Ночью спи — огонь не надо.

Действительно, удэхейцы никогда больших костров не раскладывают и, как бы ни зябли, никогда ночью не встают, не поправляют огня и не подбрасывают дров. Так многие спят и зимою. На ночь удэхейцы устроились в стороне от нас. Они утоптали мох ногами и легли без подстилки, где кому казалось удобнее, прикрывшись только своими халатами.

Было еще темно, когда удэхейцы начали будить моих разоспавшихся спутников.

Густой туман неподвижно лежал на земле. Ни малейшего движения в воздухе. Дым от костра поднимался спокойно кверху. Море было тихое, как пруд.

Пока разбирали вещи на биваке, Чжан-Бао успел согреть воду в чайнике и захватил ее с собою в лодку.

После реки Ниме берег тремя высокими мысами — Туманным, Суфрен и Золотым — значительно выдвигается вперед. Вся эта часть побережья оголена от леса пожарами. Серые стволы деревьев, лишенные ветвей, поваленный ветром сухостой и обгорелые пни придают местности чрезвычайно унылый вид.

Мы плыли вдоль берега и иногда, опустив весла в воду, отдыхали, любуясь чудной горной панорамой. Вот скалистая сопка, похожая на голову великана, украшенную мохнатой шапкой; дальше каменная баба, как бы оглядывающаяся назад, а за ней из воды торчала верхняя часть головы какого-то животного с большими ушами. Когда мы подъезжали к ним вплотную, иллюзия пропадала: великан, зверь и каменная баба превращались в обыкновенные кекуры и совершенно не были похожи на то, чем казались издали.

Во многих местах береговые обрывы были разрушены деятельностью пресной воды, стекающей сверху. Другие факторы, как то: ветры, разность температуры днем и ночью, летом и зимою, морские брызги и прочее, играют второстепенную роль. В дождливое время года здесь происходят большие обвалы, изменяющие физиономию берега до неузнаваемости. Сопровождавшие нас удэхейцы не узнавали многих мест. Там, где раньше была одинокая скала, лежала груда обломков, где был высокий отвесный берег, образовалась расщелина. Вода промыла в ней глубокое ложе и вынесла на намывную полосу прибоя груды щебня. И все это произошло в какие-нибудь десять-двенадцать лет.

Удэхейцы объяснили это по-своему. Здесь был Какзаму. Он разбил каменного человека (Кудани) и разрушил берег.

Весь день погода была пасмурная. Густой туман наподобие тяжелой скатерти повис над морем и закрывал вершины гор. Наиболее сильная конденсация пара происходит около мыса Туманного, отчего он и получил свое название. Мыс Золотой гораздо ниже его и состоит из эпидотизированного порфирита, который под влиянием атмосферных явлений принимает желтую окраску. Осенью вершина мыса покрывается блестящей золотисто-желтой травой. Вероятно, оба эти обстоятельства и дали повод окрестить его таким поэтическим названием.

Мыс Суфрен со стороны моря имеет вид конусообразной башни, прорезанной наискось какой-то цветистой жилой. Море пробило в ней береговые ворота, к которым на лодке из-за множества подводных камней подойти трудно.

За этим мысом берег делает крутой изгиб на запад. Отсюда открывается вид на низменный продольный берег, идущий на протяжении 30 километров к юго-западу и вдали оканчивающийся мысом Гиляк.

В углу, где скалистые обрывы мыса Суфрен соприкасаются с низменным берегом, впадает небольшая речка Адими. Пройдя от реки Адими еще 2 километра, мы стали биваком на широкой косе, отделяющей длинную Самаргинскую заводь от моря.

До сумерек было еще часа два. Я воспользовался этим временем и, пока мои спутники устраивались на бивак, поднялся на ближайшую возвышенность. Сверху мне хорошо был виден весь берег на значительное протяжение. Между морем и горным хребтом Саркатуем располагается широкая и низменная полоса земли. Здесь суша сделала захват у моря. Продукты разрушения гор, выносимые реками Самаргой и Единкой, а также и другими мелкими речками, отлагались между мысами Суфрен и Гиляк, составляющими оконечность хребта Камуран. Море тоже принимало участие в образовании этой полосы земли. В течение многих веков оно наметывало вал за валом и выравнивало берег. Первые валы давно уже заросли лесом, но чем ближе к морю, тем растительность была моложе. Последний вал еще не успел зарасти травою. По одну сторону его было море, по другую — заводь в виде длинных озерков, слепых рукавов с пресною водою.

На прибрежной растительности сказалось губительное влияние моря. Деформированные и обезображенные деревья, преимущественно лиственицы, имели ветви загнутыми в одну сторону. Это были своего рода флюгеры, указывающие преобладающее направление ветра. Некоторые из них производили впечатление однобокой метелки с мелкими ветками, растущими густыми пучками, образующими по опушкам непроницаемую чащу.

На склонах, обращенных к солнцу, произрастал дуб — нечто среднее между кустом и деревом. Одеяние его, пораженное листоверткой, пожелтело, засохло, но еще плотно держалось на ветвях. Когда-то дуб был вечнозеленым деревом, и потому листва его опадает не от холода, а весной, когда надо уступить место новому наряду.

Среди подлеска я заметил багульник. Он рос здесь слабо, листья его были мелкие и запах не так силен, как в других местах, вдали от моря. По берегу виднелись кусты шиповника, но уже лишенные листвы. Не менее интересной является рябина: это даже не куст, а просто прутик, вышиною не более метра с двумя-тремя веточками и безвкусными, водянистыми, хотя и крупными плодами.

Днем мне удалось подстрелить трех птиц: китайскую малую крачку в осеннем наряде с желтым клювом и светлосерыми ногами, потом сибирскую темноголовую чайку белого цвета с сизой мантией на спине (у нее были оранжевые ноги, красный клюв и темносиние глаза) и, наконец, савку-морянку. Она уже оделась по-зимнему в пепельно-серые тона, за исключением головы и шеи, украшенных снежно-белыми перьями. Перелетных птиц было мало. Главная масса их направляется по долине реки Уссури. Здесь же, вдоль берега моря, изредка пролетают только казарки и небольшими стайками чирки. Последние держатся по речкам до поздних заморозков.

Возвращаясь на бивак по намывной полосе прибоя, я обратил внимание на органические остатки, валявшиеся среди песка и гальки. Это были морские звезды, ракообразные, створки съедобного ракушника и кости панцырнощеких рыб.

На следующий день, 28 октября, мы достигли устья реки Самарги. Погода по-прежнему была пасмурная, Дважды принимался итти дождь редкими крупными каплями. До сих пор спокойное море начало волноваться. Опасаясь, что прибой при устье Самарги не позволит нам войти в реку, мы перетащили лодки через косу и продолжали наш путь по заводям реки Самарги. Последние дни плавание вдоль берега моря всех очень утомило, и потому, когда мы увидели удэхейскую юрту на берегу одной из самаргинских проток, все единодушно решили в ней заночевать. Здесь я узнал, что вверх по реке в 5 километрах от моря есть деревянный домик, который называется фанзой Кивета. Выстроил его удэхеец Дондибу, но почему-то не хочет жить в нем и даже в ненастные дни проходит мимо. Я тотчас решил сделать его своей штаб-квартирой.

Вечером с юга надвинулся шторм, и море разбушевалось. Я думал о грузе экспедиции. Пароход, на котором Т. А. Николаев вез грузы экспедиции, вследствие непогоды не мог выгрузить их на Самарге и оставил где-то около реки Кузнецовой. Там были: наша зимняя палатка, теплая одежда, обувь и запасы продовольствия. Доставить их сюда вызвались Янгуй и Тимофей Косяков. Они решили не откладывать это дело в долгий ящик и ехать на другой же день, если позволят погода и волнение в море, а я со своими спутниками должен был пешком отправиться к фанзе Кивета.

На другой день утро было ясное, морозное. Все заиндевело, вода в лужах покрылась льдом, по синему небу бежали обрывки туч. Западный ветер принес стужу. Проводить нас до фанзы Кивета вызвался удэхеец Вензи.

Самаргинская коса представляет собой два, а местами три береговых вала из окатанной гальки и песка, наметанных морским прибоем. Сверху она заросла грубой осокой с некоторой примесью тростника и морского горошка. Вдоль по косе была протоптана еле заметная тропинка, которой мы и не замедлили воспользоваться.

Был один из тех приятных прохладных дней, которыми отличается осень в Зауссурийском крае. Светлое, но не жаркое солнце, ясное голубое небо, полупрозрачная синеватая мгла в горах, запах моря и паутины, затканной по буро-желтой траве, — все говорило за то, что уже кончилось лето и приближаются холода, от которых должна будет замерзнуть вода в реках и закоченеть деревья.

После вчерашней бури море еще не успокоилось. Большие волны с неумолимой настойчивостью одна за другой двигались к берегу, стройно, бесшумно, словно на приступ, но, достигнув мелководья, вдруг приходили в ярость, вздымались на дыбы и с ревом обрушивались на намывную полосу прибоя, заливая ее белой пеной. Вода тотчас отбегала назад; но новые волны встречали ее и увлекали обратно на берег. С шипением она взбегала еще дальше, чем в первый раз, и, достигнув каймы из буро-зеленых водорослей и мелких древесных обломков, свежевыброшенных прибоем раковин, просачивалась сквозь песок, словно вперегонки, а на ее место набегали новые пенистые языки.

В воздухе пахло гарью. Вегетационный период кончился, и чем больше расцвечивались лиственные деревья в яркие осенние тона, тем резче на фоне их выступали ель и пихта своей темно-зеленой хвоей. Лес начинал сквозить и все больше и больше осыпал листву на землю.

Мы шли гуськом друг за другом.

Справа и слева была вода, а посредине, где мы шли, узкая коса в 30–40 метров шириною, заросшая грубой и жесткой осокой.

Когда мы дошли до того места, где заводь дважды прерывается узкими перешейками, Чжан-Бао с собакой отделился от нас и переправился на другую сторону протоки. Он хотел поохотиться на уток, которые держались ближе к лесу. Около последнего озерка, немного не доходя до реки Адими, кончалась коса, и местность становилась возвышенной, густо поросшей различными кустарниками и полынью. Как раз здесь шел пал. Огнем охватило широкую полосу сухой растительности. Желтовато-белый дым клубами поднимался кверху и относился ветром в море на юго-восток. Пал шел нам навстречу и быстро приближался к косе. Нас это мало беспокоило: справа была намывная полоса прибоя, лишенная растительности, которая, правда, дальше суживалась до 3–4 метров и поэтому покрывалась водой каждый раз, когда волна набегала на берег, но все же здесь можно было обойти огонь стороною. Скоро стало ясно, что пал выйдет на косу раньше, чем мы пройдем ее. Уже видно было, как огонь перебегал с одного места на другое, и как по воздуху в клубах дыма летела горящая сухая трава. Вероятно, можно было слышать и треск горящих сучьев, в особенности в тех случаях, когда пал добирался до сухого куста, опутанного ползучими растениями, но шум морского прибоя заглушал все другие звуки.

В это время Снамука заметил впереди лису. Она уходила от нас по тропе и, видимо, торопилась добраться до материка, пока еще огонь не вышел из косы. Однако расчет ее не оправдался. Тут были особенно густые травянистые заросли. Как только пал достиг их, сразу взвилось длинное пламя. Вместе с жаром кверху взлетела горящая ветошь, которую забросило в нашу сторону, и тотчас зажгло траву на косе сразу в нескольких местах. Путь лисе был отрезан. Тогда она бросилась к морю в надежде обойти пал по намывной полосе прибоя, но здесь уже стоял удэхеец Дилюнга. Словно сговорившись, мы втроем рассыпались в цепь по всей ширине косы. Заметив наш маневр, лисица побежала влево к озерку с намерением переплыть на другую его сторону, но в это время к берегу подошел Чжан-Бао с собакой. Последняя, увидев лису, бросилась в воду и поплыла к ней навстречу. Таким образом лисица оказалась окруженной со всех четырех сторон. Тогда она вновь вышла на косу. Теперь перед ней была дилемма: или она должна была бежать через огонь и опалить свой пушистый мех, или броситься навстречу охотникам с малым числом шансов уцелеть под обстрелом из трех ружей. Лиса стала метаться, потом вдруг решилась: она быстро погрузилась в воду так, что оставила на поверхности ее только нос, глаза и уши. Собака была от нее уже в нескольких шагах. Тогда, нимало не медля, лиса вылезла вновь на косу и, не отряхиваясь, бросилась в пал, где огонь был слабее. Выбрав момент, она прыгнула через пламя. Я хорошо видел ее, потому что по ту сторону начинался подъем, лишенный растительности. Отбежав от пала шагов двадцать, лиса отряхнулась, оглянулась в нашу сторону и, увидев, что собака выходит из воды на берег, пустилась наутек. Еще мгновение, и она скрылась в чаще леса.

Date: 2015-10-18; view: 373; Нарушение авторских прав