Роберт торстон

ПУТЬ КЛАНОВ

Robert Thurston

WAY OF THE CLANS

Перевод с английского

В. Беньковского

Чертежи

Стива Вентреса

(Steve Venters)

Обложка художника

Брюса Дженсена

(Bruce Jensen)

Иллюстрации

Джеффа Лаубенфтейна

(Jeff Laubenftein)

FASA Corporation, 1991

АРМАДА, 1995

ISBN 5-7632-0058-6

ПОСВЯЩАЕТСЯ РОЗМАРИ И ШАРЛОТТЕ

Пролог. ЧТО ТАКОЕ СУДЬБА?

Бывают моменты, когда командиру хочется хоть немного побыть одному. Скажем, в

ночь перед боем или после любовных утех. В отличие от большинства воинов Клана,

командир, когда нахлынут воспоминания, не ищет общества товарищей, а идет на

мостик своего боевого робота или же отправляется в лес. Вот и на этот раз он

предпочел уйти к тихому лесному озеру, где берег образует небольшой мысок. Лес

на мыске почти вплотную подступает к воде. Есть тут одно место, где лежит

поваленное дерево, в четырех или пяти шагах от него – кромка воды. В каком–то

смысле дерево напоминает командиру его самого – обугленная и сорванная местами

кора говорит о том, что дерево, как и он, искалечено войной. С небольшой лишь

разницей: он остался жив, а дерево – погибло.

Командир сидит, прислонившись к стволу, и смотрит на лунную дорожку,

протянувшуюся по воде. Легкий, еле заметный ветерок слегка шелестит листвой и

морщит водную гладь.

В одной книге, давным–давно сгоревшей во время боя, в книге, которую командир

как–то принес на мостик своего боевого робота, – ее обугленные страницы развеяны

по полям сражений безымянной планеты, – так вот, в этой книге прочел он одну

историю, и она запала ему в душу. Там речь идет об отце, который оплакивает

сына, павшего в бою. Бой, как помнится, велся примитивными средствами, да и

война была нелепая – ради обладания предметом, который почему–то считался очень

ценным. Смерть в этой истории рассматривалась как трагедия. Почему? Что в ней

трагичного? Этого командир никогда не понимал. Где тут элемент трагедии? Не было

ни крушения планов, ни героев, готовых на все ради достижения цели. Ну, показана

война. Тысячи скорбящих, тысячи снискавших почет и славу. Война как война,

ничего особенного. Все войны такие. Парнишка погиб из–за допущенной кем–то

ошибки. А перед этим успел спасти друга, ребенка или врага – в истории

переплетено столько сюжетных линий, что и не упомнишь. В конце концов он был

убит снарядом, выпущенным из метательного орудия той эпохи. И отец спешит

отыскать его тело в горе трупов на поле брани сразу после битвы, пока запах

крови не сменился запахом тления.

А потом он смотрит на искаженное агонией лицо парнишки. И кажется ему, что в

глазах –сына еще светится жизнь. Вот только смотрят эти глаза не на него, а

поверх головы. Вдаль. И перед мысленным взором отца проносятся тысячи

картин–воспоминаний, тысячи эпизодов из жизни сына. Вот малыш первый раз

самостоятельно выбрался из колыбели. Детские шалости. Первые жизненные уроки,

первые ошибки, желание скорее повзрослеть. И постоянно – выбор, цепочка

непреложных "или–или", которая неотвратимо ведет парнишку на поле битвы. События

выстраиваются в прямую линию, протянувшуюся от колыбели к горе трупов. И во всем

ощущение неизбежности, неотвратимости. В книге об этом говорилось как о судьбе.

Там утверждалось, что судьба вела по жизни и отца и сына. Вообще, из той истории

следовало, что в мире, где жили отец и сын, судьба определяла все. Судьба была

последней инстанцией. И в глазах погибшего сына, чья голова покоилась на коленях

отца, навеки запечатлелась рабская покорность судьбе.

Однако история на этом не кончалась. Сюжет развивался дальше, и отец того

парнишки оказывался вовлеченным в дьявольски сложную интригу, в результате

которой он каким–то образом избавлялся от того, что пятнало его имя или

затрудняло ему жизнь, и примирялся со смертью сына, Остался ли в конце концов он

жив или нет, командир не помнил.

А вот он, командир, выжил. Есть у него такой особый талант: умение выживать.

В свое время взгляды на жизнь (и на судьбу), привитые ему Кланом, переплелись с

собственным пониманием той истории. Потом на это наложились впечатления от

множества прочих книг, обнаруженных им в Брайеновских шахтах (как давно это

было!) во время долгой и выматывающей вахты. Первоначально ему не давал покоя

вопрос, что древние вкладывали в понятие "отец". Быть отцом, что это значит?

Техническое значение слова конечно же понятно. Но какой смысл оно имело во

времена, к которым относилась та история? Что значило быть отцом для того

скорбящего человека, который оплакивал своего сына?

Он, командир, продукт генной инженерии, его гены были взяты из священного

генного пула, и он мог назвать имена нескольких отцов, причастных к его

появлению на свет. Но если бы его спросили:

"Кто твой отец?" – самое большее, что он мог бы сделать, это заявить: "Один из

них". Так что всякий раз, когда командир сталкивался в книгах с концепцией

отношений родителей и детей, он был вынужден опираться лишь на собственное

воображение.

Сам он вырос среди сверстников–сибов, зачатых и рожденных согласно евгеническим

программам Клана, в группе, имевшей общего родителя с женской стороны, в так

называемой сиб–группе. Спроси командира, что значит быть сибом, и он даст

исчерпывающий ответ. Но как мог он понять скорбь родителя, потерявшего сына или

дочь? Помнится, в свое время концепция родительских отношений здорово озадачила

его. Теперь все изменилось – к этому примешивалось его собственное горе, такое

горе, о возможности которого он раньше и не предполагал, о существовании

которого ему запрещено было даже знать.

А вот насчет понятия судьбы – с этим проще. В Кланах тоже существовало такое

понятие. Люди Кланов старались управлять своей судьбой, методично и тщательно

оберегая ее от случайностей. Все в жизни имеет свою цену, за все нужно платить.

Нужно уметь ставить все на кон. Если человек делает это успешно, значит, он

контролирует свою судьбу. А что такое успех, скажем, в военном деле? Это значит,

что командир поведет своих воинов в бой, заранее спланирует все маневры, саму

битву в целом. Это значит, что он предусмотрит все варианты, не оставит места

случайности, с честью отразит все неожиданные выпады, которые уготовит ему

судьба, потому что он хороший стратег. Хотя в то же время для другого воина

пилот в кабине пикирующего на него истребителя может олицетворять неучтенный

фактор, проигрыш, и по большому счету, судьбу.

Перед битвой офицеры Клана сходятся вместе и разыгрывают почетное право

участвовать в бою. Это сложнейшая процедура. Называется она Спор Благородных,

Имеется боевое задание и военные подразделения, выделенные штабом для его

выполнения. Первый из соискателей заявляет, что он может добиться успеха,

уменьшив число подразделений на одну боевую единицу. Второй соискатель может

либо оспорить возможность выполнения задания в данных условиях, либо сделать

встречную заявку, еще уменьшив число подразделений или проведя замену одной

боевой единицы другой, меньшей. И так далее. Один боевой робот может быть

заменен флайером или пятью элементалами, тяжелыми пехотинцами. Спор

продолжается, пока один из соискателей не возьмется выполнить задание с

минимально возможными ресурсами. Считается, что нет ничего тяжелее, чем

проиграть в Споре Благородных и видеть, как другой выигрывает битву, которую мог

бы выиграть ты. И нет ничего более позорного, чем проиграть эту битву.

Даже победа в сражении не может так прославить боевого офицера, как победа в

Споре Благородных. Когда он затем выигрывает битву, товарищи вместе с ним

радуются его победе, но к радости всегда примешивается толика ревности. Воины

ревниво относятся к победам друг друга. Оттого каждый офицер так беспокоится,

чтобы ни при каких обстоятельствах не потерять лицо. Но и это не самое страшное.

Куда страшнее потерять лицо в своих собственных глазах. Нет ничего хуже, чем

смотреть на себя в зеркало и испытывать непреодолимое желание отвернуться.

В связи с этим командиру всегда вспоминается один из офицеров, с которым ему

довелось когда–то служить. Тот был прекрасным воином. Блестяще пройдя

Аттестацию, он сразу получил чин капитана. Это был самый молодой капитан за всю

историю Клана Кречета. Он был чудовищно честолюбив. Каждый раз, чтобы одержать

верх в Споре Благородных, он делал нереальные заявки. В результате – множество

проигранных сражений и побед, почти равных поражениям. В бою перед ним никто не

мог устоять. Но это не помогало. Непомерное честолюбие привело к тому, что

капитан лишился сперва звания, а потом и боевого робота. В. конце концов он

погиб в одном из сражений. Спрашивается, оказался ли он жертвой злосчастной

судьбы? Вероятно, нет. Хотя преждевременная гибель привела к тому, что гены

этого капитана не попали в священный генный пул. Но, может быть, это закономерно

и справедливо? Иначе его непомерное честолюбие передалось бы потомкам.

Сам командир считал – судьба не может не благоволить к тому, кто твердо знает,

чего он хочет. Философии Кланов чужд страх перед судьбой. Даже в Предании об

этом упоминается. Есть там одно место, где говорится, как судьба боролась с

Кланами.

Жизнь – это Круг Равных.

Там Судьба стремится подчинить себе Клан Волка и проигрывает.

Там Судьба хочет разбить Клан Медведя и смиряется.

Там Судьба хочет заставить прислушаться к ее речам Клан Кречета и внемлет Клану

сама.

Почему он так много думает о судьбе? Перед боем командира часто одолевали такие

мысли, от которых он всегда переходил к воспоминаниям. Слишком много книг

довелось ему прочитать, слишком много историй услышать. И он начал сомневаться.

А для воина сомневаться опасно. Командир знал это, но все же ничего не мог с

собой поделать. За плечами трудная жизнь, много было в ней поражений, позора,

потерь. Ему ничего не давалось просто так. Но все же он сумел все преодолеть. И

выжить.

Некоторые говорят, что, если бы им представилась возможность прожить свою жизнь

еще раз, с нуля, они прожили бы ее точно так же. Командир знал – уж он–то сделал

бы все, чтобы прожить иначе. Пусть в той, другой жизни он и не добился бы того

высокого положения в Клане Кречета, которое занимает сейчас. Слишком много

тяжелых воспоминаний. И вечное положение аутсайдера. Быть человеком Клана и в то

же время оставаться вне Клана...

"Слишком много книг я прочитал, – думал командир, – слишком много. И в конце

концов стал думать по–книжному. Воин не может себе такого позволить".

А все–таки хорошо было бы с сегодняшним опытом вернуться назад, во времена

молодости. Скольких ошибок можно было бы избежать. Скажем, вернуться в тот день,

когда только предстояло проходить подготовку.

I

Они были еще совсем детьми, когда попали в руки суровых и безжалостных

офицеров–инструкторов, которые сначала разрушили его личность, а потом на свой

лад воссоздали заново. И поступили так не с ним одним. Со всеми теми, кто был с,

ним, кто впоследствии стал воином.

В воспоминаниях командира его товарищи–кадеты так и остались молодыми. Где они

теперь? Иных, конечно, уже нет в живых.

Для Клана жизнь индивидуума отнюдь не священна. Это на Терре и на планетах

Внутренней Сферы она почиталась как нечто исключительное. Командир узнал об этом

из книг. Клан без колебания жертвовал людьми, если это служило на благо

обществу. Для Клана важно другое: кто победил – твой боевой робот или БМР

противника. Только это имеет значение.

Но если бы пришло известие, что Марта погибла, неужели он не ощутил бы горечи

потери? Ощутил бы и стал бы горевать, пусть это и не правильно для человека

Клана.

Он, командир, выжил. И это было главное для него. А для Клана – все равно. Клан

равно гордится и живыми воинами и павшими. Клан силен мужеством своих воинов. И

он, командир, сумел принять свой Клан таким, каков он есть. Более того, он сумел

полюбить свой Клан. На это ушло немало времени. А началось все с того дня, когда

он вместе с другими вышел из шаттла и впервые ступил на холодную землю Железной

Твердыни – одной из планет Клана Кречета, где располагались учебно–тренировочные

лагеря.

На широкую каменистую, голую, как череп, равнину там и тут садились шаттлы. Из

каждого на посадочное поле спускались группы новичков–сибов. На поле новички

сбивались в кучки, боязливо поглядывая на офицеров – будущих своих наставников.

От одного только их вида каждого новобранца охватывала необъяснимая оторопь.

Офицеры стояли группами по нескольку человек и о чем–то оживленно беседовали.

Иногда до сибов доносились отрывистые реплики и взрывы хриплого хохота.

Прибывшее пополнение, казалось, их ничуть не интересовало. Выглядели

офицеры–инструкторы довольно странно. В облике и мужчин и женщин было что–то

общее. Эйден на мгновение даже засомневался: а люди ли перед ним? Их разговор

друг с другом то и дело сопровождался тычками и угрожающими жестами – это не

вязалось с представлением о дружеском общении. Эйдену они напоминали скорее

хищных ястребов, помещенных в одну клетку: каждый готов к кровавому, не на

жизнь, а на смерть поединку, если сосед посягнет на его территорию.

Несмотря на холод и пронизывающий ветер, который пассажиры шаттла ощутили, едва

открылся входной люк, офицеры–инструкторы были очень легко одеты. Эйден и его

товарищи по сиб–группе кутались в толстые меховые куртки и поглубже натягивали

на уши меховые ушанки, одновременно притопывая, чтобы согреться, хотя и были

обуты в утепленные, с толстой подошвой ботинки.

На инструкторах же – одни лишь тренировочные костюмы, зияющие дырами, с коротко

обрезанными штанинами, оставляющими колени обнаженными, да легкие шнурованные

сапоги на босу ногу. Рукава костюмов тоже были укорочены по локоть. Поверх

тренировочных костюмов на плечи кое–кто из офицеров небрежно накинул меховую

куртку – единственная дань местным климатическим условиям.

На груди и на рукавах многих виднелись разнообразные планки и нашивки,

указывавшие на ранг и на вид войск, к которому принадлежал тот или иной офицер,

а также говорившие о его заслугах в минувших сражениях. У нескольких офицеров на

руках были толстые рукавицы вроде тех, что используют при соколиной охоте.

Это напомнило Эйдену тот день, когда он впервые спустил с рукавицы в небо своего

любимца, сапсана по имени Забияка. Подойдя к краю обрыва, где мыс обрывался в

море, Эйден подбросил птицу в воздух – лети! – и сам на миг переполнился

чувством свободы, столь важным для сокола, который почти все свое время проводит

на насесте или на рукавице. Клан, к которому принадлежал Эйден, назывался Кланом

Кречета. Именно здесь было возрождено древнее искусство, и соколиная охота стала

излюбленным занятием любого человека Клана.

Целое утро ждал тогда Эйден возвращения Забияки. И конечно же сапсан вернулся.

Никто в их сиб–группе не мог похвастать охотничьей птицей, которая бы сравнилась

с Забиякой по смелости и по умению брать дичь.

Но как давно это было! А сейчас Эйден стоит здесь, посреди учебного лагеря, и

чувствует, что его все сильнее пробирает нервная дрожь. Мир разделился на две

части. С одной – сиб–группа. Сейчас она символизирует близость, тепло, покой,

надежность. С другой – офицеры–инструкторы: от них веет угрозой и презрением.

Они бросают на сиб–группу такие свирепые взгляды, а позы их столь напряженны и

нарочито воинственны, что кажется – они вот–вот бросятся на будущих кадетов.

Эйден оглянулся на Марту. Хотя взгляд Марты не выдавал охватившего ее волнения,

Эйден отлично знал, что она чувствует сейчас. Ему не стоило труда понять, что

означают чуть нервно вздернутые уголки ее губ.

Сибы крайне редко сталкиваются со своими генетическими донорами. Когда в свое

время первый ильХан Николаи Керенский утвердил евгенические программы, теоретики

посоветовали ему предотвращать всякий контакт между донорами и их сиб–детьми,

считая, что это может иметь нежелательные и даже опасные последствия. Особенно

же они предостерегали Керенского от того, что называли "нездоровыми

родительскими наклонностями". Подобные чувства, как утверждали ученые из

окружения Керенского, следовало изживать. В противном случае будущие воины

окажутся под пагубным воздействием психологических комплексов, и поведение их

перестанет быть адекватным, что вполне может привести к ошибочным решениям. А

ошибочные решения могут означать поражение в бою, что, в свою очередь, ведет к

проигранным кампаниям. В соответствии с законами Кланов донорами могут быть

только воины, причем лучшие из лучших.

С другой стороны, хорошему воину, рассуждали далее теоретики Керенского, лучше

не видеться со своими сиблингами (этим словом обозначалось сиб–потомство),

потому что это может пагубно сказаться на боевых качествах воина.

Хотя все в их сиб–группе были связаны друг с другом общими родителями–донорами,

Эйден с Мартой имели больше схожих черт, нежели прочие. Только у них двоих были

широкие и высокие лбы в сочетании с острыми подбородками, что делало их лица

почти треугольными. Говорили, что у Тани Прайд, знаменитого звеньевого

командира, чьи многочисленные военные и спортивные подвиги были отражены в

анналах Клана Кречета, такие же черты. Таня Прайд все еще числилась среди

Бессмертных, но уже не участвовала в сражениях. Обычаи предписывали воинам

Клана, достигшим определенного возраста, занятия, не связанные с участием в

боевых действиях, или же переход в другую касту. И Таня Прайд не стала

исключением.

Куда меньше было известно о галактическом командире Рамоне Маттлове,

генетическом доноре сиб–группы Эйдена с отцовской стороны. Ходили смутные слухи,

что его подвиги столь же впечатляющи, как и подвиги командира Прайд, но по

каким–то причинам они не нашли своего отражения в анналах. Эйден слышал, что он

и Марта именно от Маттлова унаследовали высокий рост и худощавость. В сиб–группе

они с Мартой превосходили ростом всех остальных, причем Марта была выше Эйдена

на несколько сантиметров.

Однако что действительно отличало их от остальной сиб–группы, так это глаза –

пронзительно голубые, как летнее небо на Цирцее. И столь же обманчивые. На

Цирцею бури обрушиваются внезапно, и только опытный наблюдатель может заметить,

как слегка темнеет небо, а через мгновение налетает ураганный шквал. Вот и у

Эйдена с Мартой, когда им случалось стоять перед противником, глаза казались

безмятежно спокойными, и вдруг это спокойствие взрывалось стремительной атакой.

Эта свойственная их глазам безмятежность, неожиданно оборачивавшаяся бурей, не

раз помогала им побеждать противников, равных им в мастерстве.

Эйден поежился. Даже в теплой одежде ветер пробирал до костей. Остальные

новобранцы тоже, похоже, страдали от холода. Перед прибытием сюда им было

сказано, что в учебном лагере на другую одежду кроме той, которая на них, они

могут не рассчитывать. Поэтому кое–кто из группы напялил на себя все что только

мог, одно поверх другого. Сейчас Эйден в душе пожалел, что не сделал то же

самое. Холодный ветер находил малейшую щель в одежде и продувал насквозь. У него

зуб на зуб не попадал.

– Что–то не нравятся мне те чужаки,– проговорил Брет, самый маленький в группе.

"Чужаками" сибы называли всех, кто не принадлежал к их группе. Например, этих

плохо одетых, злобных офицеров, чьи волосы, похоже, забыли, что такое расческа.

На первый взгляд казалось, что низкорослому Брету гарантирован ранний уход из

сиб–группы, но стоило познакомиться с ним поближе, и легко было убедиться в его

ловкости, отваге и железной воле. В свое время Брет каждое утро упрямо доводил

себя до изнеможения тренировками. Зато теперь тело его стало сильным и

мускулистым, и если независимые сибы и признавали за кем–либо право на лидерство

в группе, так это, несомненно, был Брет.

– Неспроста стоят. Явно что–то задумали.

– Что? Ты как думаешь, Брет?

– Не знаю. Нас же предупреждали, что с инструкторами – держи ухо востро. Все в

один голос говорят, что более злобных и бездушных ублюдков не отыскать. Похоже,

так и есть. Думаешь, они просто так делают вид, будто мы – пустое место?

Наверняка задумали какую–нибудь пакость.

– Сомневаюсь, что они будут держать нас здесь на ветру слишком долго,– вставил

свое слово Эйден.– Это не в духе Клана.

– Что? Ты шутишь?

Эйден и в самом деле шутил, но решил Брету этого не говорить.

Брет, начисто лишенный чувства юмора, часто ругал Эйдена за слишком легкое

отношение к жизни. Бедняга Брет прилагал чересчур много усилий, чтобы все забыли

о его небольшом росте. Он был настолько озабочен тем, как выжить в сиб–группе и

как сделать, чтобы согруппники в нем ненароком не разочаровались, что на шутки

сил у него просто не оставалось. Даже во время отдыха на охоте, вечером у костра

его смех звучал вымученно. Это был смех взрослого человека, который, оказавшись

среди детей, пытается подладиться под них. Если Брету и доводилось отпускать

шутки, то они были обязательно с "бородой". А его манера рассказывать анекдоты

просто приводила слушателей в уныние. С другой стороны, когда сиб–группа

тестировалась, Брет становился ключевой фигурой: группе были необходимы его

сообразительность и способность быстро принимать решения. Поэтому все прощали

Брету отсутствие чувства юмора.

– Нег,– отозвался Эйден.– Я серьезно. Нам ведь не очень–то часто позволят здесь

расслабляться, воут?

– Ут. Знаешь, что я думаю? Они сейчас испытывают наше терпение. Видишь,

поглядывают время от времени в нашу сторону. Уверен, проверяют нашу выдержку.

– А заодно и провоцируют нас, воут? – добавила Марта.

– Надо делать вид, что. мы спокойны,– сказала Рена.– Покажем им, что мы не

какие–то сопляки.

Рена была не похожа на остальных ребят из сиб–группы Эйдена. На первый взгляд

она казалась полноватой. Все, кто проходил суровую школу, как это принято в

Клане, неизбежно набирали избыточную мышечную массу, но у других это не

бросалось в глаза, а вот при взгляде на Рену создавалось впечатление, что она

рыхловата. Впечатление обманчивое – физически Рена была в отличной форме. При

виде ее рыхлого тела противник терял бдительность, к тому же невзрачная

внешность делала девушку малозаметной. На этом строилась ее излюбленная игра.

Приблизившись незаметно к кому–нибудь, Рена делала резкий жест, вынуждая на

ответный выпад. Затем, поднырнув под руку противника, она бросала его на землю.

Никто в сиб–группе не мог сравниться с Реной в скорости проведения этого приема.

Часто такая игра означала у Рены приглашение к совокуплению, служа одновременно

и прелюдией к нему. И прелюдия, и сам акт в исполнении Рены были исполнены мощи.

Эйден иногда даже нарочно попадался на ее трюк, отлично зная, что последует за

болезненным броском.

– Думаю, Рена права. Будем делать вид, что не обращаем на них внимания. Как

насчет командного состязания?

Возражений не последовало. Тут же все двенадцать человек привычно разбились на

три команды и разошлись в стороны, освобождая пространство посередине. Командные

состязания были одновременно упражнением и игрой. Эйден давно заметил, что их

правила имитируют правила Большой Схватки – одного из этапов Аттестации. Но в

отличие от Большой Схватки командные состязания относительно "бескровны".

Свое происхождение эти состязания вели от обычных гимнастических соревнований,

которые постоянно проводились внутри сиб–групп. Быть лучшим в них – что может

быть важнее для сиба? В состязании каждый член сиб–группы показывал свое

акробатическое мастерство, а также владение боевыми искусствами, которым сибов

начинали учить, как только они выбирались из колыбели.

Старт командного состязания представлял собой разработанный до мельчайших

деталей ритуал. В каждой команде двое брались за руки, образуя "насест", на

который вставал или садился третий. Вся игра, особенно церемония ее начала, была

построена на образах, связанных с соколиной охотой. В состязании тех, кто

начинал игру – "кречетов", вбрасывали на игровое поле с "насеста". Вот и сейчас

Брет встал на "насест" из четырех сцепленных рук. В следующее мгновение он был

подброшен вверх и вперед. Брет выполнил в воздухе сальто и приземлился на ноги

как раз перед Реной, которую ее команда выбросила с "насеста" из положения

"сидя". Предугадав движение Брета, Рена приземлилась, приняв нижнюю стойку и

коснувшись земли одновременно со своим противником.

Командное состязание началось. Рена попыталась схватить Брета за лодыжки, но тог

разгадал ее маневр и прыгнул в сторону, нацеливаясь на участника от третьей

команды, воинственного крепыша по имени Эндо. Тот успел уйти от удара,

кувыркнувшись со своего "насеста" назад. Пройдя на руках несколько футов, он

стремительно вскочил на ноги и принял стойку, из которой провел молниеносную

атаку, нанеся Брету рубящий удар по шее. Тому, кто испытал на себе удар Эндо –

тот наносит его обычно ребром ладони,– не позавидуешь. Эндо тренируется на всем,

что попадает ему под руку, и ребро ладони у него твердое как камень. Каждый из

членов сиб–группы специализируется в каком–нибудь особом виде единоборств. Эндо

избрал для себя искусство ведения боя голыми руками, и в этом равных ему в

группе не было. Вот и теперь от его удара Брета шатнуло в сторону, где он был

встречен Реной, которая с силой толкнула его плечом в корпус.

Эйден стоял рядом с остальными членами своей команды и нетерпеливо ждал сигнала,

после которого можно будет вступить в игру. Первоначально командные соревнования

представляли собой просто общую потасовку, но постепенно был разработан сложный

свод правил и они приобрели свой нынешний вид. Сейчас, на данном этапе игры, они

имитировали Спор Благородных – процедуру розыгрыша права командования сражением,

бытовавшую среди офицеров Клана. Сходство было в том, что и в игре, и в Споре

Благородных использовался принцип экономии боевых ресурсов. Вот и теперь каждая

команда выставила по одному бойцу – "кречету", в задачу которого входило

отстаивать честь своей команды ровно две минуты, прежде чем в бой вступали все.

Если "кречет" будет явно побежден противником или выйдет из игры в силу иных

причин, его команде засчитывалось поражение. Ей придется тогда молча вытерпеть

насмешки, а потом еще и выдержать тяжелейший бой. Поэтому на "кречете" лежит

огромная ответственность, и для него нет ничего страшнее, чем не оправдать

доверия команды. Эйден был отнюдь не лучшим гимнастом, поэтому в роли "кречета"

выступал редко. Но эти моменты, когда можно только стоять и смотреть, не имея

права вмешаться в схватку, он ненавидел.

Рядом с ним Марта тоже изнывала от желания немедленно броситься в бой. Она не

меньше Эйдена любила добрую потасовку и никогда не упускала случая подраться,

если предоставлялась такая возможность. Так же, как и драку. Марта любила

хороший секс. Аппетиты ее были безграничны. Для Эйдена она была излюбленным

сексуальным партнером. Для Стальных из их сиб–группы, увы, тоже. Частенько

бывало так, что за право провести с Мартой ночь боролись столь же яростно, как и

за первенство в командных состязаниях.

Им всем долго вдалбливали в головы, что, если против внешнего врага сиб–группа

будет действовать как единое целое, а внутри сиб–группы в отношениях будет

доминировать элемент соревнования, сиб–группа выживет. Только при соблюдении

этих двух условий, и никак иначе. Поэтому сибы дрались постоянно – не с

чужаками, так между собой.

Эйден взглянул на Марту. Та нервно терла тыльную сторону ладони об обтянутое

грубой тканью бедро. Короткие бриджи оставляли открытыми ее икры, и Эйден

заметил, что кожа девушки покрылась пупырышками от холода. Он сам замерз.

Ничего. Еще немного, и, если Рена выстоит, можно будет кинуться в самую гущу

схватки. Уж тогда точно будет жарко.

Эндо тем временем опрокинулся на спину и встретил Рену двойным ударом ног,

заставив ее потерять равновесие, после чего, сгруппировавшись, кинулся ей вод

ноги. Рена кубарем перелетела через Эндо и рухнула на землю. Упала она неудачно,

ударившись головой о камень так, что на миг в глазах у нее потемнело. И прежде

чем она успела собраться, Эндо обрушился на нее и прижал к земле. По правилам

командных состязаний борцу засчитывалось поражение, если противник удерживал его

в лежачем положении в течение пяти секунд. И не миновать бы команде Эйдена

проигрыша, если бы не Брет, взявший в захват шею Эндо. Правила командных

состязаний запрещали Брету допускать индивидуальную победу одного из "кречетов"

над другим. Бездействие в подобный момент навлекало позор и на бойца, и на его

команду.

Ведущий свистнул. В этом состязании ведущим был Дав из команды Эндо. И вот,

испуская крики, подобные ястребиным, все сорвались с мест и кинулись в бой.

Расталкивая остальных, нанося удары и уклоняясь от них, каждый стремится

проложить себе путь в самую гущу свалки.

Эйден для начала бросился на Тимма, опытного и сильного бойца. Единственное

слабое место Тимма – тугодумие. Поэтому Эйден буквально в последний миг резко

свернул в сторону, будто нашел себе другую цель. Сделав еще три шага, он

внезапно остановился и вдруг – не глядя на Тимма – метнулся в его сторону,

нанося ему локтем удар в скулу. Тот пошатнулся. Тут же удар под колено довершил

задуманное – Тимм рухнул на землю. И прежде чем он опомнился, Эйден ваял его шею

в захват, не давая подняться. Выждав пять секунд, чтобы Тимму было засчитано

поражение, Эйден отпустил парня и тут же забыл о нем – надо было отражать атаку

Орилны. Несмотря на малый вес и кажущуюся хрупкость, Орилна была опаснейшим

противником. Спохватись Эйден мигом позже – и он бы получил рубящий удар по шее.

Он еле успел уклониться. Орилна нанесла удар локтем. Его Эйден блокировал и в ту

же секунду провел встречную атаку, врезав Орилне ногой в живот. Удары она

держала хорошо, вот и на этот раз даже не пошатнулась. Однако ее следующая атака

была слабее. Поднырнув под ее руку, Эйден обхватил Орил–ну за талию и увлек на

землю. Зафиксировав в болевом захвате ее правую ногу, он всем телом навалился на

нее, не давая подняться, и уже начал было отсчитывать пять секунд, когда

раздался оглушительный рев, перекрывший шум потасовки.

– Кончай придуриваться!!!

И столько ярости и нескрываемой угрозы было в окрике, что Эйден замер,

машинально продолжая удерживать Орилну, которая тоже внезапно прекратила бешено

сопротивляться и застыла. Замерли и все остальные, причем в тех самых позах, в

каких застал их окрик.

Эйден поднял голову и увидел трех офицеров. Двое стояли подбоченясь и

презрительно разглядывали сибов, третий же орал, сопровождая крик яростной

жестикуляцией:

– Вы, дебилы безмозглые, уроды! Решили продемонстрировать, какие вы

воинственные? Бой они тут показательный устроили, ублюдки ленивые! Контуженые

так трахаются – вот что такое ваш бой хренов. Скорлупу сперва с задниц

поснимайте, а потом выпендривайтесь, дешевки! Детство в одном месте играет,

воут? Что молчите, засранцы, в штаны наложили?.. Молчать!.. Птенчики хреновы!..

Дерьмо!.. Эй, офицеры, тут, похоже, накладка вышла. Нам вместо пополнения

каких–то ублюдков из прохудившегося инкубатора прислали. Будем им задницы

подмывать или отошлем на хрен обратно?

Офицер слева от оравшего – женщина, грубо захохотала, потом презрительно, так

чтобы ее слышали сибы, прокричала, обращаясь к коллегам:

– Да это же вольнорожденные. Вольнорожденные! Вы только посмотрите на их морды –

это же дефективные, ей–ей. Офицеры, если это сборище выродков и есть пополнение,

я лучше сразу в трудовую касту уйду сортиры чистить. Да вы на их рожи взгляните

– хрен их чему научишь. Проще уж сразу подставить врагу задницу, чем с такими

вместе воевать.

Третий офицер тем временем прохаживался среди, сибов, которые сейчас напоминали

статуи. Переплетенные тела, отведенные для замаха и застывшие в воздухе кулаки.

Эйден опомнился, отпустил Орилну и сел на корточки. Она сделала то же самое.

Мало–помалу и остальные сибы приходили в себя после шока.

Этот офицер, чье телосложение было столь уродливо, что вызывало удивление, как

он только оказался в воинской касте, издал горлом странный звук, выражавший,

очевидно, крайнюю степень омерзения.

– И это вы называете дракой? – проговорил он наконец. Голос его напоминал скрип

железных петель. – Я вам скажу, на что мне это показалось похожим – так старцы

из трудовой касты друг друга ласкают, а не будущие воины дерутся. За шкуры свои

нежные трясетесь, импотенты? Я вот смотрел, смотрел и все не мог понять,

возбудить вы друг друга пытаетесь, что ли? Вы называете это боевыми навыками,

воут? Ну так проваливайте назад, домой. Гуляйте там среди цветочков луговых,

трахайтесь да плодитесь. Глядишь, и пополнение для трудовой касты получится, все

польза будет.

Эйдена чуть не вырвало, такие омерзительные вещи говорил этот офицер. Среди

воинов любой намек на факт вольного рождения считался тягчайшим оскорблением.

Быть рожденным из женского чрева – что может быть мерзостнее? Воины–мужчины

могут, конечно, иметь детей от женщин из низших каст, но эти дети будут

вольнорожденными. Так что понятие "вольнорожденный" предполагает еще и факт

рождения в низшей касте. Поэтому воины–отцы никогда не говорят о своих

вольнорожденных детях. Не принято. Причем воинов, как правило, и не интересует

судьба этих ублюдков.

– Вот ты. – Третий офицер указал на Эндо.– Что у тебя на губе? Собственное

дерьмо жрал, что ли?

Эндо машинально дотронулся до пушка над верхней губой, который он называл усами.

Как он ими гордился!

К нему подошел второй из офицеров, женщина.

– Иметь растительность на лице кадетам запрещено. Чтобы завтра к утру ее не

было, не то мы сами ее повыщипываем. Волосок за волоском.

На какой–то миг лицо Эндо скривилось, будто ему уже по волоску выдергивают усики

– его гордость. Эйден, не удержавшись, провел рукой по подбородку. На всякий

случай. Борода у него еще не росла.

– Встать!!! – вдруг заорал первый офицер. – Встать! Всем!!!

Секунды не прошло, как вся группа была на ногах. Сибы стояли и боязливо пялились

на первого офицера.

– Я командир Сокольничих Тер Рошах. Но запомните, пока вы не станете

воинами–мастерами, вам запрещено обращаться ко мне по имени или по званию. Вам

не разрешается упоминать мое имя или звание в разговоре друг с другом. То же

самое вам запрещено в отношении других офицеров – Сокольничего Джоанны, –

офицер–женщина слегка наклонила голову, – и Сокольничего Эллиса, – третий офицер

пробурчал что–то нечленораздельное. – Как обращаться к нам, вам объяснит

Сокольничий Джоанна.

Тер Рошах был человеком высокого роста. Обращала на себя внимание его левая

рука. Она была слегка согнута, но так, как никогда не смог бы согнуть ее сам

человек. Не смог бы –в силу своей анатомии. Создавалось впечатление, что рука

просто–напросто привязана к корпусу Тер Рошаха. Когда тот говорил, она слегка

подергивалась.

Сокольничий Джоанна принялась расхаживать среди сибов.

– Когда мы что–нибудь говорим – все внимание на нас. Когда спросим – отвечать. К

нам обращаться – не сметь. Отвечать в пространство. Поняли? Нет, не поняли.

Показываю на примере.

Внезапно она очутилась перед Эйденом. Джоанна была на голову ниже его, но о

разнице в росте Эйден тотчас же забыл. Взгляд у Сокольничего Джоанны был такой,

что Эйдену стоило больших трудов его выдержать. Уставившись на него своими

светлыми до белизны, страшными, с черными точками зрачков глазами. Сокольничий

Джоанна сцепила пальцы и медленно поднимала руки, пока они не уперлись ему в

подбородок. На руках у Сокольничего Джоанны были рукавицы для соколиной охоты,

толстые, расшитые выпуклыми металлическими звездочками с острыми краями.

Звездочки, возможно, имели вполне определенное значение. Похоже, среди

вооруженных сил Клана имелось подразделение под названием "Звезда", или

что–нибудь в этом роде. А может быть. Сокольничий Джоанна нашила их просто так,

чтобы повыпендриваться. Такие мысли проносились в голове Эйдена, пока он стоял

перед ней.

– Ты высокий парень, кадет, воут?

– Ут.

– Ут? Ты что имеешь в виду?

– То, что вы только что сказали. Сокольничий Джоанна. Что я высокий.

Она резко, без предупреждения, ударила его по лицу тыльной стороной сцепленных

рук. Эйден почувствовал, как сталь звездочек резанула по коже. Сокольничий

Джоанна пристально смотрела ему в глаза, наблюдая за реакцией. После первого

шока Эйден усилием воли придал своему взгляду спокойно–безмятежное выражение.

Давным–давно Эйден дал самому себе клятву не терять самообладания ни в обществе

чужаков, ни в обществе товарищей–сибов.

Сокольничий Джоанна продолжала пристально, не мигая, смотреть Эйдену в глаза.

Это был поединок, Эйден чувствовал это. Опустить глаза значило уступить. Почти

не разжимая губ, она процедила:

– Ты заговорил со мной, сволочь! Ты осмелился ко мне обратиться, тварь! По

имени! Ты должен отвечать, глядя в мою сторону, ублюдок, но никогда, ни в коем

случае, не ОБРАЩАТЬСЯ КО МНЕ. Говори, будто в никуда. Понял, задница с глазами?

– Да. Кадет должен говорить в никуда. Как сейчас.

– Быстро учишься, птенчик. Мы теперь постоянно будем с вами. Мы как ветер

Железной Твердыни. Вам никуда от нас не скрыться. Мы не знаем усталости, –

говорила она тихим голосом. – Любой наш приказ должен выполняться НЕМЕДЛЕННО.

Как твое имя, птенчик?

– Эйден.

– Эйден. А ну, Эйден, облапь меня покрепче, так, чтобы я шевельнуться не могла.

Эйден хотел было возразить, но сообразил, что при этом вынужден был бы

обратиться к ней, забыв о ее предупреждении. Поэтому он просто сделал то, что

ему приказали.

– Медленно соображаешь. Ладно... Что ты меня держишь как ухажер недотрогу.

Крепче держи! Так. Ишь какой ты у нас сильный птенчик, какой мускулистый... Но

только я тебя уделаю!..

Она легко развела его руки и с такой силой ударила Эйдена в солнечное сплетение,

что тот ощутил, как грани звездочек на перчатке оцарапали кожу даже сквозь

плотную одежду. Эйден согнулся пополам и не смог, как ни старался, удержать

предательски выступивших на глазах слез. Но даже несмотря на дикую боль, он

нашел в себе силы поднять голову и посмотреть Джоанне в лицо. Ни за что он ей не

уступит! Она сделала вид, что наносит новый удар. Рука ее остановилась,

чуть–чуть не дойдя до цели.

– У тебя глаза, как у сокола, кадет, – спокойно проговорила она. – Я тебя

запомню.

Эйден про себя выругался. Не успел оказаться в учебном лагере – и вот,

пожалуйста – обратил на себя внимание офицера с лютым нравом и тяжелой рукой.

Рядом Сокольничий Эллис заставил Тимма раздеться, после чего наградил серией

ударов в корпус. У Тимма был такой вид, будто он сейчас расплачется.

Затем командир Сокольничих Тер Рошах снова принялся расхаживать между сибами,

осматривая и ощупывая их, а потом громко спросил:

– Ну что, отправляем этих птенчиков назад по гнездышкам или оставим их здесь,.

на Железной Твердыне? Давайте решать. Если эти засранцы безнадежны, я не стану

тратить на них свое время. На Железной Твердыне мне работы хватит и без них.

Сейчас, когда Тер Рошах стоял чуть ли не вплотную к нему, Эйден смог рассмотреть

его повнимательнее, осторожно скашивая глаза. Что и говорить, вид у командира

Сокольничих был жутковатый. Его лицо напоминало изъеденную временем и стихиями

скалу. Глубоко посаженные глаза были почти не видны под мощными надбровными

дугами, рот напоминал пещеру. Казалось, что Тер Рощах вытесан из камня, причем

вытесан крайне грубо. Сходство с камнем увеличивалось благодаря почти полному

отсутствию растительности на голове. Лишь над бесформенными ушами торчали

несколько седых клочков. Похоже было, что командир Сокольничих повидал в жизни

столько, сколько Эйдену и не снилось. Причем повидал в основном с мостика своего

боевого робота.

– А испытывать мы их будем, командир? – заорал Сокольничий Эллис. Судя по

интонации, этот ужасный тип ждал чего–то. Эйден никак не мог понять, чего

именно, и страх закрался в его душу.

Если кожа на лице Тер Рошаха напоминала камень, то у Сокольничего Эллиса она

больше походила на губку – пористую и бугристую. А еще лицо Сокольничего Эллиса

было багрово–красным – то ли от сдерживаемого гнева, то ли от порывов ветра,

крепчавшего с каждой минутой.

– Будем ли мы их испытывать? Ха! Конечно, мы будем их испытывать. Я бы испытал

их сам, но по вашим глазам, Сокольничие, вижу, что вы предпочли бы Спор

Благородных. Будь по–вашему. Устроим Спор Благородных.

Когда Тер Рошах повернулся и направился к своим подчиненным, Эйден вдруг

сообразил" что именно неладно с рукой командира Сокольничих. Вместо руки у того

был протез. Должно быть. Тер Рошах потерял руку в одном из сражений.

– Какие тут могут быть дебаты, командир? – возразила Сокольничий Джоанна.–

Двенадцать на одного – это многовато даже для меня или Эллиса. Пусть будет семь

и пять. Семь сопляков мне и пять – Эллису.

Багровое лицо Эллиса потемнело.

– Семь? Что ты говоришь? У тебя утомленный вид. Сделаем так: я беру на себя семь

этих пугал, а пять оставляю тебе – поразвлечься.

– Что для тебя семь человек, Эллис? Плюнуть и растереть. Мы все это отлично

знаем. Но все же я могла бы взять девятерых. Что скажешь, Эллис?

Эллис хмыкнул и посмотрел по сторонам, потом взглянул на Джоанну.

– Девять, говоришь. Не слабо. Правда, как мне кажется. Сокольничий Джоанна опять

хватает больше, чем может удержать. Ладно, Джоанна, девять так девять. А я пока

побалуюсь с тремя.

Мельком оглядев оторопевших и ничего не понимающих сибов. Тер Рошах рявкнул:

– Эй, вы, трое! – Он ткнул в сторону Брета, Орилны и Квенела, отличавшегося

самым атлетическим сложением во всей сиб–группе. Странно, но при наличии

рельефных, играющих мышц Квенел был самым слабым и боязливым. – Сокольничий

Эллис, забирайте этих. Остальных берет Сокольничий Джоанна. Пускай эти ублюдки

покажут, на что они годны. И упаси вас, птенчики, бить вполсилы, если перед вами

офицер. Нам тут плевать на чинопочитание и на прочие ритуалы. Это пусть

вольнорожденные задницы друг другу лижут. Настоящий офицер заслуживает ровно

столько почитания, сколько смог в вас, говнюков, вколотить. Думаю, даже таким

недоумкам, как вы, это должно быть понятно. Сокольничий Эллис! Сокольничий

Джоанна! Приступайте.

Девять сибов, на которых пал выбор, придвинулись поближе друг к другу и с

тревогой смотрели на приближающегося Сокольничего Джоанну. Метрах в пятнадцати

поодаль трое оставшихся сгрудились напротив Эллиса. Эйден стоял плечом к плечу с

Мартой. За ними встал низкорослый крепыш Эндо.

– Ну что, птенчики, струсили? – проговорила Джоанна, и на лице у нее появилась

плотоядная улыбка. – Маленькие птенчики, пушистые. Вам бы еще пищать да гадить,

а вас из гнездышка р–раз – и вынули. Крылышки связали, колпачок противный

надели, на насест посадили. Того и гляди, летать заставят.

"До чего же поганая пасть, – невольно подумал Эйден.– Говорит, как

испражняется..."

– Слышали, что приказал командир? Деритесь. Деритесь, гены ваши так и растак,

вольнорожденные ублюдки, недоноски! Ну, сиб–ублюдки, давайте же... Покажите, что

вас в вашей растреклятой ублюд–группе учили не только дремать на солнышке...

За спиной Джоанны на широком посадочном поле виднелись другие группы

новоприбывших. Судя по всему, они встретили столь же теплый прием. Вон там,

вдалеке, группа строится для марша, а другую группу уже куда–то повели. Справа,

поближе, кипит схватка. А еще ближе две группы сибов лежат на земле, а

офицеры–инструкторы ходят и трясут их, приводя в чувство. Ветер стих, но все

равно было холодно. Вдали, на самом краю горизонта, Эйден вдруг заметил горную

гряду, ее пики напоминали сейчас Эйдену чудовищные зубы...

– Эй, ты! – заорала Сокольничий Джоанна, указывая на Эндо.– Что ты там прячешься

за товарищами. Шаг вперед, кадет!

Эндо вышел и встал перед Эйденом. Видно было, как он дрожит. Но, возможно, это

мороз заставлял его трястись, а не страх – Эндо был не робкого десятка. Среди

сибов не принято показывать, что ты боишься. Особенно перед таким закаленным

воином, как Джоанна.

Эндо открыл было рот, но Джоанна бросила на него презрительный взгляд.

– Забыл, что ко мне нельзя обращаться, – сказала она ровным голосом и вдруг, не

замахиваясь, погрузила свой кулак Эндо в живот. Эндо всегда отличался сильным

прессом, но тут кулак вошел будто в тесто. Одновременно она схватила его за

волосы и отвела голову назад. На Джоанне все еще были усеянные стальными

звездочками перчатки. Вспомнив свои ощущения, когда кулак Джоанны врезался в его

солнечное сплетение, Эйден невольно поежился при мысли о том, каково же сейчас

Эндо. Какой же силы должен быть удар, чтобы Эндо с его–то прессом...

– Ну давай же, сурат, врежь мне! – заорала Джоанна.

Сурат – слово оскорбительное. Так назывались омерзительные обезьяноподобные

существа, жившие на одной из планет.

Эндо рывком освободил волосы и попытался в развороте поразить Джоанну ногой в

висок. Но та оказалась проворнее. Блок – атака – и кулак Джоанны с глухим звуком

снова врезался Эндо в живот. Лицо бедняги стало темно–багровым. Джоанна толкнула

его в грудь, и он свалился на землю, судорожно пытаясь вдохнуть.

Сокольничий Джоанна стянула с рук перчатки и, не глядя, бросила их на землю.

– Для таких птенчиков, как вы, они ни к чему, – сказала она с усмешкой.

Затем мучительница прошлась мимо них, высматривая новую жертву. Сибы машинально

придвинулись друг к другу. Эндо продолжал корчиться на земле между ними и

Джоанной.

Внезапно Джоанна заорала истошным голосом:

– А ну, все на одного! Ну, трусливые ублюдки – И бросилась на группу.

Молниеносным ударом в переносицу она свалила Брета, затем, словно едва

коснувшись подбородка Тимма, сбила и его, одновременно поразив Орилну ногой в то

место, которое особо уязвимо у мужчин. Не будучи мужчиной, Орилна тем не менее

согнулась пополам.

– Ну что, так и будем тянуть резину, кадеты, а? – крикнула Джоанна.– Не

осточертело? А ну драться, будущие вояки!

Вызов приняли Эйден и Марта. Эйден бросился на Джоанну, проводя отвлекающий

маневр. Поддавшись на его уловку, она подняла руки, ставя блок. Эйден же в

последний миг перегруппировался и нанес ей удар головой в грудь. На самом деле

он метил в живот, поэтому, когда его голова столкнулась с грудной клеткой

Джоанны, удар на мгновение оглушил его. И тотчас же, не давая ей опомниться,

Марта бросилась с левой стороны, намереваясь поймать шею Джоанны в захват, но

маневр не удался – та оказалась поразительно проворной. Единственное, что успела

Марта – это провести болевой захват. Заломив руку противницы в локте, она

попыталась вывернуть ее Джоанне за спину. Та только расхохоталась.

– Давай, давай, потаскушка, дергай. Ты в своей сиб–группе так с парнями

заигрываешь, да? Только со мной этот номер не пройдет. – И с этими словами

Джоанна просто напрягла мускулы и освободила свою руку. Затем, не давая Марте

опомниться, она резко ударила ее снизу плечом в подбородок. По тому, как

покачнулась Марта, по ее помутившемуся взгляду успевший прийти в себя Эйден

понял, что в этом поединке на нее рассчитывать уже не стоит. С воплем, который

бы испугал обычного человека, Эйден кинулся на Сокольничего Джоанну. Однако, как

и следовало ожидать, крик не произвел на нее никакого впечатления.

И вдруг, подпрыгнув и издав по–настоящему жуткий вой, Джоанна нанесла Эйдену

удар ногой в лоб. Он отключился. Но к этому времени остальные сибы уже пришли в

себя и разом бросились на Джоанну, стремясь использовать свое численное

преимущество. Уходя от ударов, вынуждая сибов мешать друг другу, Джоанна разила

их направо и налево. Кулаки, локти, колени, ноги, голова – в ход шло все.

Несколько минут яростной свалки – и все было кончено. Джоанна стояла над

корчившимися на земле, стонущими кадетами.

Она презрительно оглядела их. Жестокие глаза, казалось, бросали вызов: "Ну, кто

еще осмелится?"

Осмелился пришедший в себя Эйден.

Он вскочил и, собрав все оставшиеся силы, ринулся на нее. Джоанна выставила

вперед руку и легко отразила его слабую атаку. И все же Эйден нашел в себе силы

на повторный удар. Джоанна даже не удосужилась его отразить, а просто наотмашь

ударила Эйдена тыльной стороной ладони по лицу.

Два следующих удара в корпус вновь отправили Эйдена на землю.

Он видел ее глаза. В них по–прежнему горел вызов.

И Эйден снова принял его. С трудом поднявшись на ноги, шатаясь из стороны в

сторону, он сцепил руки и, кинувшись на Сокольничего, что есть силы ударил ее по

липу, справа налево. Удар, казалось, удивил Джоанну, которая не сочла нужным

даже поставить блок. Она покачнулась, а затем повернулась к Эйдену и

ухмыльнулась. И хотя на: ее лице по–прежнему было написано презрение, а в глазах

светилась жестокость, ухмылка у нее получилась довольная. Для Эйдена это

выглядело даже пугающим. Джоанна сделала к нему несколько шагов. Широко,

по–дружески улыбнулась. И протянула руку.

– Вижу, я тебе здорово не нравлюсь, кадет. Я восхищена твоей настойчивостью.

Она взяла Эйдена за руку и удерживала ее несколько мгновений. Затем, отпустив

его руку, Джоанна все с той же дружеской улыбкой совершенно неожиданно ударила

его в нос другой рукой. Эйден ощутил, как под ее кулаком что–то треснуло. Новый

удар – в то же место. На этот раз боль была настолько адской, что он на миг

перестал что–либо видеть. Точнее, он стал вдруг видеть слишком хорошо и все

одновременно. Третий удар в нос поверг его на землю.

Лежа, Эйден с трудом поднял глаза, чтобы видеть Джоанну, стоящую над ним.

– Ну что, хватит с тебя, птенчик?

Он попытался сесть, но она легонько толкнула его назад. Он попробовал было еще

раз приподняться, но не смог.

– Этот испытание прошел на отлично, – сказала она Сокольничему Эллису, который

подошел и посмотрел на распростертого Эйдена.– Крепкий орешек. – Говоря это, она

натягивала перчатки и морщилась. При этом Джоанна держала руку на уровне лица, и

лучи солнца ярко вспыхивали на стальных гранях звездочек. – Просто так этот

парень не сдается. Ты видел, Эллис. Надо нам с тобой уважить кадета. Обеспечим

ему здесь трудности по первому разряду, а, Эллис?

Ее комплименты особого удовольствия Эйдену не доставили. Он был уверен, что

ненавидит Сокольничего Джоанну.

Она еще что–то говорила, но Эйден ее уже не слышал. Он потерял сознание.

Похоже, без сознания он пробыл недолго. Следующее, что ему отчетливо

запомнилось, – как его и других сибов поднимают и ставят на ноги. Теперь офицеры

уже не придуривались, а были сухо–деловиты.

Эйден пошарил в карманах куртки, желая чем–нибудь вытереть кровь, сочащуюся из

разбитых губ. По там ничего не оказалось. Оставалось ждать, когда кровь сама

перестанет течь. Остальные ребята из его сиб–группы выглядели не лучше. При

малейшем движении их лица кривились от боли.

– Хорошо, – сказал командир Сокольничих Тер Рошах, прохаживаясь перед строем

сибов. – Вижу, Эллис и Джоанна уже вас кое–чему научили. Раньше вас учили

акробатике. Мы вас будем учить драться. Боевой робот не умеет грациозно

двигаться, да и прыжки у него неизящные. Так что не пытайтесь нас больше

поразить утренней разминкой. Вкалывайте до потери пульса – и, может, из вас

выйдет толк. А балет этот ваш забудьте. Сокольничие, стройте их и – шагом марш.

Нетерпеливо подталкивал сибов, чтобы те пошевеливались, Сокольничие построили их

попарно в относительно ровную колонну. Эйдена Джоанна поставила во главе

колонны, рядом с собой.

– До бараков еще топать и топать, птенчик. И всю дорогу ты у меня будешь

чеканить шаг. А пойдем мы ускоренным маршем, – радостно сообщила она.

У Эйдена волосы встали дыбом при одной только мысли, что придется куда–то ИДТИ,

но когда Джоанна пролаяла сибам команду, ему ничего не оставалось, как сделать

шаг, затем другой, изнемогая от ненависти к Джоанне и стараясь не отстать.

Колонна двинулась. Стоило Эйдену замедлить темп, как Джоанна награждала его

ударом кованого сапога по ноге.

Когда колонна догнала ушедших вперед остальных новобранцев, Джоанна хлопнула

Эйдена по спине и сказала проникновенно:

– Теперь ты мой, кадет. Можешь сопротивляться и, надеюсь, будешь сопротивляться.

Только мне на это наплевать. Или ты станешь лучшим командиром боевой машины из

всех этих сраных сибов, или сдохнешь. Скорее всего сдохнешь. Я позабочусь об

этом. Ты проиграл, птенчик.

Эйден почувствовал, как в нем поднимается волна злобы.

– Нет, – яростно выдохнул он. Она выдернула его из колонны и швырнула на землю.

– Не сметь обращаться ко мне или к другому офицеру. Ясно?

Эйден помнил об этом правиле. Он сознательно нарушил его, ответив Джоанне. Не

глядя на нее, он встал и побежал догонять колонну, чтобы занять свое место.

Марш и в самом деде оказался долгим. Были моменты, когда Эйден чувствовал, что

не в силах больше сделать ни шагу – так болели ноги. Но за каждым шагом был

следующий, затем еще один. Все его тело заливала сплошная всепоглощающая боль.

Ничего подобного– в своей жизни Эйдену еще не доводилось испытывать.

Последний участок пути он шел с закрытыми глазами, стараясь только, чтобы ему не

наступали на пятки. Наконец раздалась команда: "Стой!" Эйден открыл глаза и

увидел, что Джоанна и Эллис стоят перед колонной. Лица офицеров выражали крайнее

отвращение. Тер Рошах куда–то исчез. Эйден не мог вспомнить, видел он командира

во время марша или нет. Он попытался было расслабиться, но боль не позволяла ему

этого сделать. Сейчас Эйден чувствовал каждую царапину, каждую отметину,

оставленную Джоанной на его теле. Вдобавок к этому болели и те места, которые,

по его разумению, она никак не могла зацепить в драке.

Джоанна стянула перчатки и заткнула их за пояс. Откуда–то вынырнул человек в

потрепанном комбинезоне техника и подал ей полотенце. Джоанна грубо вырвала его

у бедняги из рук. Казалось, подобное обращение было для него привычным – по

крайней мере воспринял он это как само собой разумеющееся. Встав перед строем

сибов, Джоанна демонстративно начала вытирать с себя пот, причем делала она это

очень методично и подчеркнуто медленно. Для начала она протерла лицо, затем

долго, очень долго растирала шею, потом настала очередь рук. Сибы стояли,

покачиваясь, смотрели и ждали.

Закончив туалет, Джоанна швырнула полотенце на землю. Будто из–под земли

откуда–то вынырнул техник, подхватил полотенце и исчез. Джоанна тем временем

презрительно оглядывала сибов. На мгновение ее взгляд задержался на Эйдене, и

она слегка кивнула ему.

До того как Эйден попал в лагерь на Железной Твердыне, вся его жизнь проходила в

сиб–группе, под опекой сиб–родителей, старых ветеранов, демобилизованных по

возрасту из боевых частей. На них возлагалась обязанность учить и тренировать

сибов, пока те были детьми, а потом подростками. Сиб–родители были суровы, спору

нет, "о по–своему добры. В конце концов сибы полюбили их. А вот Сокольничего

Джоанну Эйден полюбить не сможет никогда, он чувствовал это. Она вызывала у него

страх. Никому никогда раньше не удавалось запугать Эйдена, а вот Сокольничему

Джоанне удалось. Оглянувшись на своих, Эйден увидел то же выражение страха на их

лицах. Непривычно искаженные, они делали сибов еще более похожими друг на друга

и одновременно какими–то чужими, незнакомыми.

"Железная Твердыня поставила на нас свое клеймо", – подумал Эйден.

Их сиб–группе был отведен отдельный барак – сколоченное на скорую руку дощатое

сооружение. Сквозь широкие щели задувал ветер. Каждому было отведено спальное

место. Сокольничие приказали сибам раздеться и лечь и скомандовали отбой,

сказав, что утром сиб–группе будет выдана униформа и начнутся занятия. "А

послезавтра, – заржал Сокольничий Эллис на прощание, – завтрашний ад покажется

вам детским баловством".

Грубая обувь отлично выдержала перипетии сегодняшнего дня, чего нельзя было

сказать о ногах Эйдена. Стащив башмаки, он обнаружил, что на натертых во время

марша ногах вздулись громадные волдыри. Пальцы были сбиты в кровь. Раздевшись,

Эйден рухнул на отведенное ему место, на тоненький матрасик, который, как

казалось, был буквально пропитан страхом и страданиями многих поколений кадетов.

В бараке царил жуткий холод. Даже завернувшись с головой в тонкое колючее одеяло

из грубой шерсти, Эйден никак не мог согреться. "Хорошо бы сейчас пойти к Марте,

обнять ее покрепче, согреться..." – Эйден провалился в сон, так и не успев

додумать соблазнительную мысль до конца.

II

–...И этот мир назывался Strana Mechty. Так назвала его Катюша Керенская. Это

русское название, потому что ее родным языком был русский. Класс, как это будет

по–нашему?

Класс оглушительно проорал хором: "Страна Мечты".

Первое, что восемь месяцев назад на первом же занятии вдолбил в головы ученикам

Сокольничий–наставник Дерворт, как нужно отвечать на вопросы – громко и хором.

Эйден сидел, держа спину прямо, на раз и навсегда отведенном ему месте.

Расслабиться или отвлечься означало вызвать гнев Дерворта, чья указка с

удовольствием гуляла по шеям учащихся. Когда класс отвечал, Эйден, как и все,

багровел от натуги и орал, выпучив глаза. Про себя он ненавидел подобный способ

обучения. Кто сказал, что истошный крик и свирепая гримаса на лице способствуют

лучшему усвоению материала? Вообще, в процессе обучения здесь, на Железной

Твердыне, много странного. Во–первых – ответ хором. Во–вторых, если кадету

запрещено отвечать офицеру, то групповой ответ класса наставнику почему–то

разрешен. Далее, какой смысл учиться, если у кадетов нет возможности спрашивать.

Почему, если кадет что–то не понял, он не может переспросить? Ведь, если

вдуматься, подобное обучение обрекает кадета на ПОЛНОЕ невежество.

На первом занятии Дерворт сказал:

– Думать положено касте ученых. Спрашивать положено подкасте учителей. Думать и

спрашивать – значит сомневаться. Воину сомнения ни к чему. Интеллектуальный

мусор воину тоже ни к чему. Офицер может размышлять только над стратегией

предстоящего боя. Иначе он паршивый воин. Мысли паршивого воина витают

неизвестно где, он проигрывает в Споре Благородных, он медлит с решением и,

следовательно, медлит с действием. Дурацкие мысли тормозят движение его пальца к

рычажку на пульте управления, дурацкие мысли мешают ему следить за действиями

противни