Этические представления Мандзолли

Этическая позиция П.-А. Мандзолли – мужественное противостояние трагической действительности, не знающее религиозного утешения. Его размышления о бренности всего земного, о краткости человеческого существования –

Жалкие, кто мы, подобные праху, гонимому ветром,

Хрупким стеклянным сосудам и тени быстро бегущей?

Розе, что утром сияет красою, а к вечеру вянет?

Живы и радостны ныне – и вот уже червя добыча,

Ныне прекрасны и сильны – и вот уже мерзкие групы,

Горе нам, смертным... [176, с. 119] –

казалось бы, напоминают общие места средневековой проповеди в духе презрения к миру. Но он не видит спасения и утешения в надежде на личное бессмертие:

Действовал, жил и страдал, и любил, и сражался,

Царствовал и побеждал, покорял племена и народы,

Книги писал – где теперь это все? – Да нигде же.

Где же и сам он? – нигде Что теперь он? – ничто.

И куда же

Отбыл? – как ветер унес Увы, суета, сновиденье

Все, что – пока на земле – нам казалось прекрасным

и дивным.

Что мне и в том, что он был? Единое “есть” означает

Больше, чем тысячи “был”. Но кратко земное мгновенье

И улетает... [там же, с 283].

Собственное суждение о бессмертии души Мандзолли высказывает осторожно и с немалыми оговорками:

Но остаются по смерти или в ничто обратятся

Вместе с телами и души, подобно зимнему снегу,

Что исчезает весной под горячими солнца лучами –

Дело не наше о том говорить... [там же, с. 142–143].

Открыто высказывать свои сомнения в религиозной догме о личном бессмертии он не решается и даже считает необходимым скрывать их от “толпы”, которую лишь страх загробного наказания может удержать от преступлений:

Если бы даже так было – об этом молчать подобает.

Вещи такие открыто нельзя проповедовать черни...

Ведь полудикую чернь обуздать лишь религия может,

[188]

Страх наказаний один... Ибо чернь и темна, и коварна,

И неспособна сама к добродетельной жизни стремиться.

Ей ненавистна всегда, и всегда ей тяжка добродетель.

Кто же, разумен и благ, посмеет открыто и явно

Смертною душу признать, тем самым толпу развращая?

[там же, с. 179–180].

Но независимо от этих оговорок и сомнений собственное этическое учение Пьер-Анджело Мандзолли строит без всякой оглядки на загробное блаженство. Речь идет у него о земном благе земного человека. Доступное человеку благо заключено в совокупности земных благ и отсутствии страданий, и в этом плане он полемизирует как с ренессансной эпикурейской точкой зрения (полагающей высшее благо в наслаждении), так и с другой, распространенной в философии гуманизма и ярко выраженной у Помпонацци стоической концепцией, усматривающей благо в добродетели:

Ни добродетель сама, ни само по себе наслажденье

Счастья еще не дают. [там же, с. 94].

Понимая человека как органическое, неразрывное единство духовного и телесного начал (“Два ведь имеется в нас начала – тело с душою”), Мандзолли видит счастье лишь в гармоническом сочетании духовных и телесных благ:

Счастлив лишь тот, кто и в том, и в другом вполне совершенен,

Ловок, проворен, силен и здоров, а также при этом

Мудр и учен, добродетелен, благоразумен,

Кто в совершенстве в себе сочетает и чувства, и разум.

Первым и высшим благом и вместе с тем обязательным условием достойного человека существования поэт-гуманист провозглашает свободу:

О благая свобода! Ты дар, всех других совершенней,

Высшая, первая ты красота – когда же тебя отнимают

В мире немило ничто, и жизнь уподоблена смерти!

[там же, с. 96–97].

Это провозглашение свободы как главного условия счастья противостоит не только традиционным сословным представлениям: в Италии эпохи крушения коммунальных свобод, установления иноземного владычества и княжеского абсолютизма оно звучит прямым вызовом иерархической общественной структуре. В эпоху, когда

[189]

на смену идеалу гармонической личности пришли рассуждения об образцовом придворном, новый, полемический характер приобретали унаследованные от гуманистической традиции рассуждения об истинном благородстве:

Значит, не кровь и не род нам придают благородство,

И не безмолвные статуи предков, и не богатство –

Доблесть, и только она [там же, с. 125].

Правила истинной добродетели, изложенные в “Зодиаке жизни”, взывают к активной, земной, общественной нравственности. Это правила гражданского общежития, жизни в миру, в семье, государстве, на пользу людям и отечеству. Доблесть у Пьер-Анджело Мандзолли – это не оторванная от нравственной оценки “virtu” макиавеллистской этики успеха, она подчинена строгим моральным критериям:

Если кто силу свою обратил на служенье отчизне,

В том именуется сила, ему прирожденная, благом.

Если же силу во зло обратил, угнетая сограждан,

Эта же самая сила в нем пагубным злом наречется [там же, с 86]

Этическое учение автора “Зодиака жизни” требует преодоления ограниченного индивидуализма. Разрабатывая новую систему морали, поэт-философ не отбрасывает нравственный опыт христианства, а дает ему новое толкование, перерабатывая его в учение о природном нравственном законе. Добродетель не только в отказе от пороков, но и в принесении пользы другим людям:

Природа

Нас создала, чтоб не только самим себе или ближним,

Но и другим, как лишь можем, на пользу мы послужили

Что же, спрошу я, на свете прекраснее, лучше, достойней,

И пред богами почетней, чем помощь оказывать людям,

Пищу голодному дать и несчастным оказывать помощь? [там же, с. 29].

Общее правило нравственности сводится в “Зодиаке жизни” к краткой, из Евангелия заимствованной формуле:

Что не желаешь себе – не делай того и другому,

Делай другому лишь то, чего сам для себя пожелаешь

[190]

Но здесь она освобождена от церковности и превращена в требование общечеловеческой морали, осознанной как внеисповеданный, природный закон человеческого общежития:

В этом – природный закон наилучший И если не станешь

Строго его соблюдать – и богу не будешь угоден [там же, с 250].

Продолжая традиции гуманистического истолкования христианства, нравственное учение “Зодиака жизни” вливается в поток итальянской “философской ереси” XVI в., противостоящей не только воинствующему католицизму эпохи Контрреформации, но и фанатизму реформационных движений и отстаивающей гуманистическое наследие итальянского Возрождения.