Пламяцветная Голубица 3 page

Дабы придать наивящую театральную выразительность этому последнему аргументу, Роберт воздел руку с перстом по направлению фатера Каспара, а ногами отпихнулся от борта, стараясь по возможности попасть в поле зрения священника. При этом движении второю рукой он тоже отпустил канат, голова запрокинулась и потянула все туловище Роберта в пучину моря, и вовсе не полезен оказался, как мы уже указывали, привязанный к пояснице канат, так как длина его была чрезмерной. Роберт проделал все то, что положено утопающему: бурно барахтался и поглощал воду, покуда Каспар не догадался с силой вымотать линь, причалив Роберта обратно к трапику. Роберт взобрался, клятвенно обещая, что никогда и ни при каких обстоятельствах не сойдет больше вниз.

«Завтра ты попробуешь снова. Соленая вода как медицина, не вижу никакого большого зла», – улещивал его на палубе фатер Каспар. И покуда Роберт вновь налаживал свои отношения с морем путем рыболовства, Каспар объяснял ему, сколько и какой пользы получат они оба, если Роберт доплывет до Острова. Кроме очевидного – заново обрести шлюпку и иметь возможность, как свободные люди, ездить с моря на Остров и обратно, они бы смогли работать на Мальтийской Установке.

Эта Установка по пересказу Роберта рисуется смутно, и остается заключить, что ее замысловатость превосходила Робертовы способности постижения, а может быть, загвоздка и в том, что речь фатера Каспара, как случалось весьма нередко, составлялась из эллипсисов и восклицаний, которыми священнослужитель пытался отобразить и форму и назначение постройки, и даже идею, которая ее предвосхитила.

Идею, вдобавок, изобрел не сам преподобный Каспар. Он проведал набросок Установки в бумагах почившего собрата, который в свою очередь перенял эту мысль от другого иезуита, побывавшего на благородном острове Мальта, который он именовал Мелита, и слышал, как восхваляли сей наблюдательный снаряд, выстроенный по приказу Верховного Князя Иоанна Павла Ласкариса, Великого Магистра ордена знаменитых Рыцарей.

Какова была Установка, воочию никто не видел; от первого собрата имелась какая – то тетрадь с набросками, да и ту не удалось сохранить. С другой стороны, жаловался Каспар, в тетради были «беглые записи, и ни одной schemate visualiter, ни одной табулы, изображения, ниже практических указаний на строительный счет».

На основании этих скудных сведений отец Каспар, в ходе долгого плавания на «Дафне», взявши в работу корабельных древоделов, перепроектировал (или перекроил) различные элементы технизма, они были созданы, и Установка сооружена на Острове, и на месте были промерены все ее неисчислимые добродетели, и Установка воистину собой представила Ars Magna во плоти и крови, то есть в дереве, железе, холсте и прочих материалах, новоявленные Мега – Часы, Ожившую Книгу, способную огласить все тайны универса.

Она – проповедовал фатер Каспар с очами, сияющими как карбункул – была Единственной Синтагмой Новейших Приборов Физики и Математики, «по дискам и циклам искусно размещенных». Потом он что – то рисовал пальцем на досках палубы или на воздухе, и предлагал вообразить какую – то круглую основу, что – то вроде основания или цоколя, который соответствует Недвижному Горизонту с означенными по окружности небоската румбами тридцати двух ветров, и с учетом всего Навигаторского Искусства, что потребно для предсказания погод. «Серединная часть, – продолжал он, – на эту основу насажена и представляет собой куб, то есть нам дается пять граней, нет, не шесть, а пять, так как шестая смотрит вниз на цоколь и из – за этого ты не можешь наблюдать ее. На первой грани Куба, сия грань есть Хроноскопиум Универсальный, виднеются восемь колес извечной цикличности, изображающие времяисчисление по Юлию и по Григорию, и на какие дни должны приходиться Воскресения, и Високосные прибавки, и, как разбит Круг солнопутья, и когда бывают Передвижные праздники, и Пасхи, и новолуния, и полнолуния, и каковы квадратуры Солнца и Луны. На второй же грани Куба, коя есть Спекулум Космографии, отображение Вселенского времени, – на первом месте помещен Гороскоп, где задается время мальтийское и сообщается возможность увидеть точный час на всех других поясах нашего земного шара. Там расположено Колесо с двумя планисферами, одна из которых показывает и поучает обо всей науке, касательной Девятого небесного круга, по Птолемею („primo mobile“), а другая обо всей науке Восьмого круга и о неподвижных звездах, и о теории, и о движении. А также о приливах и отливах, вернее сказать о повышенье и пониженье морей, кои по причине движения Луны то задерживаются, то ускоряются во всей Вселенной…»

Именно этою гранью Куба был страстнее всего увлечен иезуит. Именно она давала ему возможность использовать Католические Часы, о них уже рассказывалось выше, то есть отсчеты времени во всех католических миссиях на любых меридианах; и не только, а еще, похоже, ею исполнялись функции хорошей астролябии, поскольку она указывала еще и продолжительность дня и продолжительность ночи, и положение Солнца с пропорцией Отвесных Теней, и полуденники, и высокий и малый притины Солнца, то есть как отвесный, так и наклонный; и еще длительность сумерек и кульминацию постоянных звезд в отдельные годы, месяцы и дни. Как раз – таки путем проверок и перепроверок данных с использованьем этой части Куба преподобный Каспар пришел к уверенности, что наконец – то очутился на антиподном меридиане.

Существовал еще у этого Куба, на третьем боку, набор из семи колес, передающий всю Астрологию и все ожидаемые затмения Солнца, а также затмения Луны, все астрологические формулы для подсчета периодов полевых работ, лечебного дела, навигаторского мастерства, а также описания двенадцати небесных Домов, и физиономию природных явлений, которые от каждого знака зависят, а также соответствующий Дом.

У меня не хватает таланта резюмировать все Робертовы резюме. Кратко подытожу сказанное о четвертой грани: все чудесности врачебства ботанического, спагирического, химического и герметического с медикаментами как однородными, так и составными (композитными), вытянутыми как из минеральных, так и из животных веществ, а также «алексифармаки привлекающие, мягчительные, болеутолительные, послабительные, разрешающие, разъедающие, стягивающие, нарывные, горячительные, прохладительные, очистительные, облегчительные, возбуждающие, усыпительные, мочегонные, наркотические, едкие и успокоительные».

Я не способен передать, и в некоторой степени выдумываю сам, что же совершалось на пятой стороне, иначе говоря, на крышке этого Куба, параллельной линии глазоема, по некоторым деталям похоже, что она воспроизводила устройство небесного свода. С другой стороны, упоминается некая пирамида, которая, безусловно, не имела основанием крышку Куба, иначе бы эта крышка целиком пирамидою бы закрывалась, так что более вероятно, что пирамида накрывала собою весь Куб, как палатка, но тогда она должна была быть выполнена из прозрачного материала. Разумеется, ее четыре ската должны были передавать идею четырех частей света, и для каждой части приводились алфавиты и языки различных народов, не исключая элементов примитивного Адамова языка, иероглифов египтян и закорючек китайцев и индейцев Мексики, и фатер Каспар прославляет эту фигуру в следующих выражениях: «Мистагогический Сфинкс! Эдип Египетский! Иероглифическая Монада! Ключ к Соразмерности Языков! Театр Космографии Истории! Чаща Чащ всех алфавитов естественных и искусственных! Новая Любопытная Архитектура! Лампада Комбинаторики! Мерильня Исиды! Метаметрикон! Сжатый перечень Антропоглоттогонии, то есть Рождения человеческих языков! Базилика Криптографии! Амфитеатр Науки! Раскрытая Тайноменесис! Зерцало Полиграфии! Газофилиациум Верборум, иначе говоря, Сокровищница Родовой преемственности Глаголов! Темница Искусства Стеганографии! Ковчег Арифмологии! Сборник Полиглотских Архетипов! Эйисагога Гораполлонова! Долгое перечисление, другими словами: Конгестиорум Изобретательной Памяти! Расследователь Потаенных Литературных Смыслов! Меркурий Возродившийся! Прохладный Вертоград Этимологии!»

Что вся эта громада прехитрости была предназначена для их двоих исключительного пользования, будучи они обречены вовек не обрести дороги возвращения, совсем не угнетало иезуита, то ли от преданности промыслу Провидения, то ли от любви к познанию, нацеленному на самое себя. Однако что изумительно, это позиция Роберта, его в свою очередь не посетила ни единая реалистическая мысль: и он начал вожделеть причаливанья к Острову как события, призванного наделить содержанием, и навсегда, всю его будущую жизнь.

Прежде всего, в очаровании для Роберта Установки играло определяющую роль и то уж единственное соображение, что этот оракул способен знать, где обретается и чем занята в соответствующую минуту Владычица его помыслов. Вот доказательство, до чего бессмысленно с влюбленным, даже который отвлечен полезными физическими упражнениями, толковать о «Звездных Нунциях»; он взыскует одних лишь только упоминаний о своей милой нуде и о любезной тревоге.

Кроме того, что бы ни говорил учитель плавания, Роберт направлялся не на тот Остров, который маячил прямо перед ним в настоящем времени, в настоящем Робертовом; Роберт двигался к тому Острову, коий по промыслу Господню обретался в нереальности, в небытии предыдущего дня.

Готовясь помужествовать с волнами, он уповал попасть на Остров, который был вчера и которого символом выступала Рдяноцветная Голубица, неуловимая, ибо ускользнувшая в прошлый день.

Робертом двигали смутные предощущения, он чувствовал, что желает некую вещь, которая не была фатер – каспаровой; но не вполне понимал, что это. И можно представить себе его нерешительность, поскольку с тех пор, как существует история человечества, ему первому предлагалась возможность уплыть на двадцать четыре часа назад.

В любом случае Роберт был убежден, что он действительно должен научиться плаванию, а всем известно, что даже только одна добрая причина помогает преодолеть тысячу страхов. Поэтому на следующий день мы снова видим его в воде.

Фатер Каспар перешел на сей день к поучениям, что если Роберт отпустит лестницу и станет помавать руками, как будто задавая ритм в собрании играющих музыку, и широко барахтать бедрами, пучина не всосет его. И побудил Роберта пробовать, то при натянутом канате, то перепуская пеньку вне Робертова ведома, и ученика известил, что не поддерживает, лишь когда тот обрел уверенность. Верно, впрочем, что после ceгo объявления Роберт незамедлительно стал утопать, вопя, но в этой жалобе он конвульсивно взбил воду голенями и снова выпрядал головою на поверхность.

Подобные старания продлились не менее получаса и Роберт начал чувствовать, как ему поддерживать тело на плаву. Но стоило ему захотеть двинуться пошустрее, голова западала назад. Фатер Каспар дал ему совет удовлетворить эту наклонность и закидываться головою навзничь елико возможет, напружинив туловище и выпятив его дугою, руки – ноги растопырив, будто для упирания в окружность, и лежащий упокаивается точно в гамаке, где он лежит и час и два, и даже започивает, ласкаемый волнами при косых лучах закатывающегося солнца. Откуда Каспару было ведомо все то, если он никогда не плавал в море? Из Физической Гидростатической Теории, отвечал Каспар.

Обрести надлежащее положение было непросто, Роберт и тужился и давился с обмотанной около шеи пуповиной, пока нашел равновесную позу. Впервые он почувствовал море своим другом. По инструкциям фатера он мерно двигал руками и ногами; легонько поднимал голову, снова укладывался назад и привыкал иметь воду в ушах и переносить ее давленье. Он даже был способен говорить, более того, кричать, чтобы дозвучало до борта.

«Если ты сейчас хочешь, ты повернешься, – руководил им иезуит с корабельной вышки. – Ты пустишь вниз правый твой локоть, чтобы он отвиснул от тела, медленно двинешь левым плечом и повернешься, и ты увидишь, что лежишь пониз брюхом!»

Он не пояснил, что переворачивающемуся следовало сдержать дыханье, ибо лицу предстояло повстречаться с водою, да с такою, которой одна забота – впериться в нюхало новобранцу. Видимо, в трактатах о Гидро – Пневматической Механике это позабыли. И потому из – за ignoratio elenchi (Неведение всех возможных дополнительных обстоятельств (философский термин, лат. из греч.)) преподобным Каспаром Роберт заглотал еще один кувшин просолоневшей воды.

Но теперь он потихоньку научался научаться. Два – три раза кувырнувшись вокруг оси, он понял принцип, основу для всякого плавальщика, именно что с головой под водою не пытаются вдохнуть, а выдувают содержимое ноздрей, как будто освобождаясь и от того небогатого воздуха, который забран впрок и потребен. Вроде бы должно разуметься само; однако не разумелось, как показывает опыт Роберта.

Как бы то ни было, он убедился, что ему легче лежать навзничь, задрав лицо, а не ничком. Я – то предпочитаю лицо поворачивать вниз; но Роберт, по видимости, любя тот навык, что освоил первым, дрейфовал на спине и в этот и в следующий день, поддерживая беседу о двух величайших мировых системах.

Снова возвратились к вращению Земли и отец Каспар раззадорил Роберта соображениями об эклипсах. Если сместить Землю из средоточия мира и определить на место Земли Солнце, Землю придется пристроить или над Луной или под Луной, иначе не выйдет. Поставь мы ее под Луной, не станут возможны затмения Солнца, потому что Луна пребудет над Солнцем и над Землей и никогда не сможет всунуться между Землею и Солнцем. Поставь мы Землю над Луной, не смогут происходить эклипсы Луны, потому что если Земля над нею, как же Земле проскакивать между Луною и Солнцем? Вдобавок к тому астрономия утратит способность, коей обладала всегда до этих пор, предсказывать затмения, и преточно, потому что астрономия исходит в своих расчетах из движений Солнца; если же Солнце недвижно, всей арифметике цена грош.

Иезуит упивался Аргументом о Лучнике. Если Земля вращается все двадцать четыре часа суток, то стрела, пущенная строго вверх, обязана падать на запад за много миль от стрелявшего. То же доказывает и Аргумент о Башне. Груз, отпущенный с западной стороны высотной постройки, вращайся земной шар, попадал бы не к подножию башни, а далеко вкось, то есть летел бы не по вертикали, а по диагонали, потому что за это время башня (и Земля) крутились бы в направлении востока. Поскольку все – таки известно из экспериментов, что груз ударяется о землю отвесно, значит, вращение земли пустое балясничанье.

Не поминая уж Аргумент о Птицах, которые, оборачивайся Земля за прохождение одних суток, нипочем не выдержали бы противостояния ее оборотам, даже при дивной неутомимости. Мы же по опыту знаем, что пусть и скача на коне в направлении солнца, всадник не догоняет никакую птицу, а она настигает его и опережает.

«Отлично. И не возразишь. Но я знаю, что если вращать Землю и прочие планеты, а Солнцу стоять, объясняется большинство явлений; Птолемей же блуждал вокруг да около, со своими эпициклами и деферентами, с иными вселенскими околичностями».

«Прощу твои дурные каламбуры. Но если говоришь не в шутку, отвечу, что не будучи язычник, как Птолемей, я сознаю, сколькими погрешностями тот преступался. И потому мыслю, что величайший Тихо из Ураниборга имел зело здравую идею. Он думал, что все известные нам планеты, как то Юпитер, Марс, Меркурий и Сатурн, ходят около Солнца, однако что Солнце окручивается совокупно с ними около Земли, вокруг Земли же вращается Луна, а Земля стоит неподвижно в центре круга неподвижных светил. Этим объясним заблуждения Птолемея, не указывая на ересь, ересь шла от Галилея. Ты не обязан объяснять, отчего умеет Земля, такая тяжелая, передвигаться по небу».

«А отчего умеют Солнце и неподвижные планеты?»

«А на твой взгляд, они тяжелы? По – моему, нет. Это небесные тела, а не подлунные! Земля – то и впрямь, действительно, имеет великую тяжесть».

«Как же тогда корабль о сотне пушек умеет двигаться по морю?»

«Это море его тянет, а ветер подгоняет».

«Ну тогда, если позволено высказать новую идею не взбесив римских кардиналов, я слышал, как в Париже один философ излагал, будто небо есть жидкая материя, как море, и материя крутится, образуя водовороты… tourbillons…»

«Что это значит?»

«Воронки».

«Вороны? А, понял, водовороты. К чему это?»

«К тому, что воронки засасывают в себя планеты. Воронка движет Землю вокруг Солнца, но это именно воронка крутится, а Земля пребывает неподвижно в воронке, описывающей круги».

«Ну ты хорош! Сперва не позволял небесам быть хрустальными, боялся, что кометы раскокают хрусталь, а теперь готов разжижить небеса, не опасаешься, что птицы в них завязнут! Во – вторых, идея водоворотов может объяснить, как Земля обращается вокруг Солнца, но из идеи водоворотов не следует, что Земля вокруг своей оси циркулирует, как ребяческий волчок!»

«Верно. Однако тот философ говорил, что и на данный случай надо иметь в виду, что оборачивается только поверхность морей и наружностная кора нашего шара, в то время как центр в глубине простаивает. Что – то в этом роде».

«Еще неразумней прежнего. Где опубликовал этот молодчик все это?»

«Не знаю, кажется, он отказался от мысли записывать эти идеи и публиковать их. Не хотел раздражать иезуитов, он их сильно любит».

«Тогда уж предпочту господина Галилея, который еретические мысли питал, но поделился ими с любвеобильнейшими кардиналами, и никто его потом не думал жечь. Не нравится мне этот твой знакомый, который мысли питает еще более еретические, однако ими не делится, пусть и любя иезуитов. Может, Господь в один хороший день Галилея и извинит, а этого молодца, не думаю».

«Вообще – то, помнится, он поправился с этой первой мыслью. Вроде бы громадный сгусток материи, который простирается от Солнца и до неподвижных звезд, вращается внутри большого круга, подгоняемый тем самым ветром…»

«Но ты же говорил, что небеса разжижены?»

«Наверное, не разжижены… Наверное, небеса это ветер…»

«Ну вот. Сам не понимаешь что мелешь».

«…и ветер гоняет все эти планеты вокруг Солнца, и в то же время Солнце вращается вокруг самого себя. И существует меньший вихорь, который крутит вокруг Земли Луну и Землю вокруг самой ее. Однако нельзя так сказать, будто Земля вращается, потому что она не сама вращается, ее вертит вихорь. Скажем, я лягу спать на „Дафне“, а „Дафна“ переплывет к тому острову, что на востоке, а я, значит, перемещусь с одного места на другое, но никто не может сказать, будто мое тело шевелилось. Что же касается ежесуточного вращенья, я будто приделан к громаднейшему колесу горшечника, и ясно, что увидите то лицо мое, то спину, но все – таки кружусь вовсе не я, а колесо».

«Это увертки злоумствующего, кто еретические мысли лелеет, но не признается. Скажи мне, если так, что будет со звездами? Что, и Большая Медведица в полном составе, и Персей двигаются с твоим водоворотом?»

«Но ведь все видимые нами звезды, это особые солнца, и каждое обретается посередине собственной воронки, и целый универс есть огромный виток воронок, с бессчетным количеством солнц и неисчислимым числом планет, и опричь, там, где неподвластно человеческому огляду, продолжаются планеты, и все они обитаемы!»

«О! Этого я ждал от тебя и дружков безбожников! Вот куда вы клоните, множественные миры!»

«Ну, по крайней мере, не единичный мир. Будь мир единичным, где прикажете Богу располагать ад? Не в преисподней же Земли».

«Почему не в преисподней Земли?»

«Потому что, – и Роберт повторил, достаточно суммарно, систему доказательств, слышанную им в Париже и малодостоверную по части вычислений, – диаметр центра Земли составляет 200 итальянских миль, что при возведении в куб даст восемь миллионов миль. Учтя, что итальянская миля вмещает двести сорок тысяч английских футов, и что Господь Бог предоставляет каждому проклятому, по меньшей мере, шесть футов земли, выходит, что в аду хватит места лишь сорока миллионам проклятых, что довольно немного, если представить себе всех неправедников, живших в нашем мире от Адама до сегодняшнего дня».

«Так бы населялся ад, – парировал фатер Каспар, не снисходя до проверки подсчета, – если бы проклятые попадали туда вместе с телом. Однако тело им будет возвращено лишь после Воскресения во Плоти и Страшного Судилища! А тогда уж не пребудет ни этой Земли, ни этих планет, а будут другие небеса и другие земли!»

«Да, согласен, если речь идет о проклятых душах, их может удержаться даже тысяча миллионов на кончике иглы. Но некоторые звезды невидимы обычным оком и являются лишь глазу, вооруженному подзорной трубкой. Ну вот, способны ли вы представить себе, что если труба мощнее в сотню раз, она явит нам новые созвездия, а если мощнее в тысячу, то еще и еще новые, и так до бесконечности? Не нам ограничивать Божье творение…»

«В Библии на этот счет не сказано…»

«В Библии и о Юпитере не сказано, однако нацеливались же вы на него позавчера через вашу разнесчастную трубу!»

Однако Роберт заранее знал, в чем коренится истинное несогласие иезуита. В том же, что утверждал и аббат в памятный вечер, когда Сен – Савен вызвал его на дуэль: при бесконечности миров теряет смысл Грехоискупление, или же приходится вообразить себе бесконечное количество Голгоф, или же наша летучая клумбица должна составить собой привилегированный элемент космоса, куда дозволил Господь сойти своему Сыну, дабы избавить нас от прегрешения, а другим мирам не пожелал предоставлять подобную благодать, в опровержение собственного пресловутого добротолюбия. И действительно, на этом была выстроена защита Каспара, позволившая Роберту вновь атаковать его.

«Когда имел место грех Адама?»

«Моими собратьями исполнены великолепные математические подсчеты. Адам согрешил за триста девятьсот восемьдесят четыре года до сошествия Господа Бога нашего Иисуса».

«Ну вот, и собратьям, наверно, неизвестно, что путешественники, побывавшие в Китае, в их числе и миссионеры из вашей братьи, нашли перечни монархов и родословные китайских династий, по спискам видно, что китайское царство учредилось более шести тысяч лет назад, а значит, до греха Адама, и коли это справедливо для Китая, кто знает, для скольких еще земных народов. Значит, и грех Адама, и освобождение евреев, и откровения, извлеченные Святою Римскою Церковью из тех фактов, относятся лишь к отдельной части человеческого рода. Имеется в человечестве и другая часть, которая первородным грехом не была задета. В том нет урона бесконечной Господней доброте: Господь обошелся с адамитами примерно так, как отец блудного сына в притче обошелся с ним самим. Сына Своего принося в жертву единственно для них. Но точно так заклая жирного юнца для провинного отрока, не ущемились родителем отроки честные и достойные, так Господь нежнейше возлюблял китайцев и прочих рожденных ранее Адама, и радовался, что они не затронуты первородным грехом. Если так содеялось на Земле, почему не содеяться тому же и на остальных планетах?»

«Кто тебе вбил в башку эту ахинею?» – проорал в неистовстве фатер Каспар.

«Многие так считают. Есть арабский мыслитель, он говорит, что о том же свидетельствует одно место в Коране».

«Что ты сейчас сказал! Да чтоб Кораном доказывать истину! О, всеведающий Господь, прошу тебя, испепели этого тщесуетного, ветрогонного, одерзительного, злобесовного, буйновздошного, пустобрешного, псокровного, вящетунного, свистягу, шатуна, поганца, парашника, тунеяда, и да ноги его не будет больше на этом корабле».

С этой репликой Каспар ухватил канат и принялся щелкать им, как бичом, сперва огрел по лицу Роберта, потом и вовсе пустил конец. Роберт пошел ко дну вниз головою, задергался, засуетился, не в силах перебрать канат так скоро, чтобы выскочить на воздух, и, вопя и цепляясь, захлебываясь солью, а Каспар надрывался с полубака сверху, что дождется, чтоб Роберт отдал концы, откинул ноги, окочурился и грянулся прямо в огненну геенну, куда самая дорога распроклятым адовням вроде него.

После чего, все же поддавшись душевному христианству, когда ему представилось, что Роберт удовлетворительно наказан, он вытащил его наверх. Так кончилась лекция по плаванию вместе с лекцией по астрономии, и двоица разошлась по койкам не удостоив друг друга прощанием.

Мир восстановился на следующий день. Роберт признал, что гипотеза о воронках не полностью убеждает и его самого и он скорее склонен думать, будто бессчетные миры образуются в результате вихрения атомов среди пустоты, чем не оспаривается существование располагающего Божества, которое подает этим атомам команды и организует их по заповедям, как проповедовал Диньский каноник. Фатер Каспар, однако, восставал и против такой формулировки, поскольку в ней подразумевалась пустота, где этим самым атомам вихриться, но тут Роберт не имел уже никакой охоты полемизировать с новоявленной Паркой, до того щедрой, что вместо обрезания нити жизни она ее злоумышляла удлинить.

В обмен на обещание больше не топить его, он возобновил ученье. Фатер Каспар уговаривал его начать двигаться в воде, что является обязательным условием пловческого искусства, и подсказывал, как надо медленно развиливать руками и ногами, однако Роберт предпочитал нежиться наподобие поплавка.

Фатер Каспар оставлял его в этой неге и использовал время, дабы втакивать ему остальные свои аргументы против идеи вращения Земли. In primis, Аргумент о Солнце. Последнее, если бы стояло неподвижно, и мы бы ровно в полуденный час взирали на него из середины комнаты в окно, а Земля действительно обращалась бы с тою скоростью, кою ей приписывают, – а приписывают скорость не малую, чтобы ей успеть обежать завершенный круг только за двадцать четыре часа, – Солнце бы незамедлительно ускользало из нашего обзора.

Наступал черед Аргумента о Градобитии. Град часто падает целый час напролет, но движутся ли тучи на восточие либо же на западенье, на полночь или на полдень, они никогда не покрывают площадь пространнее двадцати четырех или тридцати миль. Если же Земля бы обращалась, и когда грозовые тучи были бы относимы ветром насупротив ее кружения, выходило бы, что град мог побить не менее трехсот или четырехсот миль.

Затем преподносился Аргумент об Облаках. Они парят в мироколице, когда погода спокойна, и вид такой, будто всегда неспешны. Если же бы Земля действительно обращалась, белые облака, плывущие на запад, пролетали бы с дивной быстротой.

Завершался разговор Аргументом о Тварях, обитающих Землю. Они вынуждены были бы по инстинкту всегда перебирать ногами в сторону востока, разгоняемые вращением земноводного шара, на котором стоят. Что же до хода на запад, этот неестественный ход вызывал бы у них противленье.

Роберт отчасти соглашался со всеми этими аргументами, отчасти соскучивался от них и выдвигал против всего услышанного свой главный – Аргумент Желания.

«Ну и все – таки, – отзывался он, – не отнимайте у меня радость думать, что я мог бы подлететь в воздух и увидеть, как за двадцать четыре часа Земля прокрутится подо мною, и проплывут в низине тысячи лиц, разноцветных, белых, черных, желтых и оливковых, кто в шляпах, кто в тюрбанах, и в городах колокольни одни круглые, а другие со спицами, и с крестами и с полумесяцами, и города с фарфоровыми башнями, и селения с шалашами, и ирокезы, которые готовятся сожрать живым военного противника, и женщины живущие по течению реки Тэс – Хем, подводящие губы красками индиго для своих мужчин, самых уродливых на планете. И женщины калмыков, которых мужья предоставляют в пользование первому пришедшему, как рассказывает путевой журнал мессира Миллиона…»

«Что? Вот я и говорю! Когда философию обсуждают в трактирах, вечные похотливые мысли! А если бы развратные мечтанья тебя не отвлекали, ты бы мог проделать подобное странствие, по соизволению Господню, кругосветно вокруг земного шара, что не меньшая Божеская милость, нежели подвешиваться к небу».

Роберт не был в этом уверен, но не умел возразить. Тогда он выбирал самую дальнюю дорогу, отправляясь от других услышанных аргументов, которые тоже, по его мнению, не противоречили идее Располагающего Господа, и спрашивал у Каспара, согласен ли он считать природу грандиозным театром. Декорации и механизмы предрасположены, чтобы производить приятное впечатление издалека, а колеса и противовесы, которыми производится движение, скрыты от публики. И все же среди зрителей может найтись искусный механик, способный угадать, как слажено, чтобы сделанная птица внезапно подлетела в небо. Тому же должен предаваться и философ при лицезрении мира. Безусловно, философу труднее, потому что в природе приводы машин запрятаны изрядно, и в течение долгого времени гадалось, кем же движимы механизмы природы. И, тем не менее, даже в этом нашем театре, если Фаэтон воспаряет к Солнцу, это происходит потому, что на какие – то нити оказывается натяжение и какой – то противовес близится к Земле.

Эрго, торжествовал в заключение Роберт, возвращаясь к той посылке, из – за которой он начал разглагольствовать на данную тему, – сцена демонстрирует нам вращающееся Солнце, но природа этого механизма не такова, хотя это и не заметно с первого взгляда. Мы видим зрелище, но не коромысло, продвигающее Феба, и, что еще более изящно, сами восседаем на том коромысле… Тут, правда, Роберт запутывался, потому что если он прибегал к метафоре коромысла, разваливалась метафора театра и сравнение делалось до того принужденным, что нужда в нем отпадала (как сказал бы Сен – Савен остроязыкий).

Преподобный Каспар отвечал на это, что человек, дабы запела машина, должен обработать дерево и металл и пробуровить на нужных местах дырки, натянуть на деку струны и елозить по этим струнам смычком; или даже – как он сделал в свое время на «Дафне» – соорудить водяной автомат; а у настоящего соловья, сколько ни заглядывай в глубину глотки, нету такого устройства; се знак, что Господь следует по неисповедимым для нас путям.