В черном теле

К тому времени, когда я приехала в Уитби, большинство стариков, в свое время работавших с гагатом и знавших историю ремесла, уже умерли, но одно имя всплывало в разговорах с местными снова и снова – Томми Ру. Мне сказали, что мистер Ру – человек замкнутый и найти его будет непросто, но в архивах мне удалось выяснить, что проживает он где‑то «между мятными безе тетушки Бэтси и магазином трикотажа». Вооружившись такими вот странными инструкциями, я отправилась на поиски и в итоге оказалась в одном из двориков XVI века. Когда‑то тут играли толпы ребятишек, живших в соседних многоквартирных домах, а камнерезы выходили сюда на перекур. Сейчас здесь было пусто, если не считать крошечного старичка, выкидывающего мусор. Я спросила, не знает ли он Тома Ру.

– Да это же я и есть, – смутился старичок и, узнав о цели моего визита, пригласил меня в дом.

Лишь потом я поняла, что это было актом безграничного доверия.

Том Ру был потомственным камнерезом, о его предках впервые упоминается в 1569 году.

– Мы католики. Моих предков в свое время поймали на контрабанде гагатовых бусин для четок, которые они продавали католикам в Йорке.

Между прочим, это случилось в разгар борьбы пуритан с католиками, тогда за одно лишь обладание подобными четками можно было получить клеймо еретика, на что, видимо, и намекает Мария Стюарт, позируя для портрета в украшениях из гагата. Предки Ру были очень мужественными людьми, поскольку в те неспокойные времена отважились на контрабанду гагата, и некоторые даже поплатились за это жизнью.

Томми потрясающе знает историю Уитби. Он рассказывал о Реформации и викторианской эпохе так увлекательно, словно был свидетелем тех событий. Его дед начал заниматься камнерезным делом в 1870‑х и сначала буквально греб деньги лопатой, пока мода не изменилась.

– Через двадцать лет людям надоел гагат. Правда, когда королева Виктория умерла, снова наблюдался бум, но очень недолго.

Ужасы Первой мировой тоже не способствовали популярности гагата, тогда вокруг было слишком много горя для организованного траура. Спрос на гагат возрос в 1920‑е годы среди молоденьких девушек, поскольку эпоха ардеко привнесла моду на черное и белое, но опять‑таки ненадолго.

Томми унаследовал секреты мастерства от родителей. Отец его владел собственной мастерской, а мать работала у мистера Кулера, торговавшего скобяными изделиями. Мистер Ру рассказал мне потрясающую историю, которая могла лечь в основу романа. Однажды, во времена его детства, в Уитби приехал испанский купец, чтобы продать гагат из Сантьяго‑де‑Компо‑стела. Возмущенные местные мастера чуть его не линчевали. А потом он встретил юную мисс Кулер, они полюбили друг друга и к удивлению соседей, которые не переставали перемывать им косточки, поженились.

– Его звали Пахеро, мама потом работала у них няней.

Иногда мать Томми отсортировывала гагатовые бусины или нанизывала их, превращая в бусы или четки, но в мастерскую ее не допускали, потому что присутствие женщины считалось нехорошим знаком. Том признался, что их семья была суеверной. Родители считали, что гагат привлекает удачу, если носить камень в кармане, а зеленый дым при горении гагата помогает при родах, так что Том и его четверо братьев‑сестер вдохнули запах гагата, только появившись на свет. На входной двери их дома висело зеркало, «чтобы дьявол, решивший заглянуть, увидел свое отражение и бежал в отвращении». Дабы удостовериться, что непрошенный гость понял намек, над зеркалом вешали дополнительно гагатовый крест.

– В Эгтоне было много гагатовых столбов с крестами против злых духов, рассказал мне Том, – их раньше еще называли ведьмиными столбами. В те времена все верили в нечисть.

У самого Томми на стене рядом с дверью тоже висит черный крест.

– Из той же серии? – поинтересовалась я.

– Нет, тем более что это не гагат, а стекло. Двоюродная сестра мне привезла. Я ей говорю: «Это ж стекло», а она мне: «Молчи уж, старый дурень, просто повесь на стенку, да и всё». Ну, я и повесил.

У самого Тома гагата очень мало, лучшие украшения он передал в музей.

– Местные не особо любят гагат. Мать отказывалась его носить, говорила, печаль навевает.

Любопытный феномен: некогда гагат ассоциировался с трауром, и вот мода прошла, однако негативные ассоциации остались. И если в XIX веке гагат только выигрывал от подобных ассоциаций с королевой Викторией, то в XX это стало помехой. В детстве гагат казался мне странным камнем, непременным атрибутом пожилых дам, лично у меня он ассоциировался с запахом нафталина, старомодностью и упадком. Начиная с королевы Виктории и вплоть до таких вот викторианских старушек из моего детства, которые еще были живы в 1960‑х, гагат, который изначально должен был утешать, побуждал их горевать вечно, позабыв о том, что жизнь продолжается.

Правда, Тому гагат некоторое время доставлял радость. Благодаря этому камню он съездил в Китай, Японию («хотя там считают, что гагат – это пластиковая ерунда») и в Америку, но итог все равно оказался печален. Несколько лет назад в его лавку влезли воры, самого Тома избили, затем и вовсе произошла целая серия краж. Так что лавку пришлось продать.

– Лучше уж так, чем жить в постоянном страхе.

Правда, старику пришлось полностью изменить образ жизни. В старину в Уитби никто никогда не запирал входную дверь, потому что считалось, что тогда родные не вернутся из моря и сгинут в пучине. Теперь, после восьми краж со взломом, Томми стал вешать на дверь замок.

– Я никого к себе не пускаю, и вас бы не впустил, но раз уж вышел на улицу…

Вообще, раньше у жителей Уитби была иная шкала ценностей.

– Нас с детства держали в черном теле. Даже богатеи не покупали шикарные машины, а жили себе тихонько и не выпендривались.

Шестьдесят лет назад на Черч‑стрит, главной улице старого города, стояли крошечные домишки, в которых обитали многочисленные семьи.

– С виду и не скажешь, но тогда на Черч‑стрит денег водилось больше, чем в местном банке.

В те времена в Уитби жили по законам общины.

– Обидишь кого‑то – значит, обидишь всех. Нам с детства внушали страх перед Господом и уважение к королевской семье… – С этими словами Том указал на бухту, где еще не успели снять флаги, вывешенные в честь юбилея ее величества пару недель назад. –

Вот раньше везде так было. А теперь ничего нет, и гагата тоже нет.

Я спросила, есть ли у него семья.

– Нет. Моя Джоан умерла еще до свадьбы.

Они знали друг друга с детства и, хотя были обручены и любили друг друга, так и не были близки.

– Мы танцевали вместе, а больше ничего не было. Вообще‑то можно было бы и не ждать до свадьбы, но тогда все так делали. А потом… потом она умерла от рака.

По иронии судьбы именно горе подтолкнуло Тома к гагату, совсем как когда‑то викторианцев.

– Я не сошел с ума только благодаря мастерской и со столькими людьми там познакомился… А что касается женщин… больше никого не существовало для меня после Джоан.

Выйдя на мощеную улочку, я вдруг увидела городок глазами этого милого старика – его мирок перевернулся с ног на голову, былое повсюду отмирало. Я поняла, что почти все мои истории о гагате так или иначе связаны со смертью, будь то рассказ о любви, городе, эпохе, отрасли или о том загадочном юноше, с которого все началось. Гагат очень легкий камень, но его легкость невыносима.