Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Отчет №12





 

Июня.

 

Немур сердится – вот уже две недели он не видел моих отчетов. В какой-то степени он прав, потому что фонд Уэлберга начал платить мне жалованье и его нужно отрабатывать. Это избавляет меня от поисков работы. До Международного симпозиума психологов в Чикаго осталась всего неделя, и, естественно, Немуру хочется, чтобы доклад прозвучал как можно внушительнее. Мы с Элджерноном – самые яркие экспонаты.

Отношения наши с каждым днем становятся все напряженнее. Надоели его постоянные разговоры обо мне, как некоем лабораторном образце. Его послушать, так до эксперимента меня вообще не существовало.

Я сказал Штраусу, что слишком занят осмыслением мира и своего места в нем и мне не хватает терпения водить ручкой по бумаге. Ужасно непроизводительный процесс. Он посоветовал мне научиться печатать на машинке, и теперь – при скорости семьдесят пять слов в минуту – жить стало проще.

Он мне напомнил, что следует выражать свои мысли как можно доступнее, чтобы люди могли понимать меня. Язык, выразился он, иногда вместо дороги превращается в барьер. Ведь теперь я живу по другую сторону интеллектуального забора.

Мы встречаемся с Алисой, но никогда не говорим о том, что произошло между нами.

Трудно поверить, что меня выперли из пекарни всего две недели назад.

По ночным улицам за мной гоняются призраки. Когда я оказываюсь у пекарни, дверь ее закрыта и люди внутри никогда не оборачиваются, чтобы посмотреть на меня. Жених и невеста на свадебном пироге хохочут и показывают на меня пальцами, а купидоны размахивают своими стрелами. Я кричу. Я стучу в дверь, но никто не открывает. Я вижу Чарли, он смотрит на меня из окна. Или это просто отражение в стекле? Кто-то хватает меня за ноги и тащит прочь от пекарни в тени черных аллей, они обволакивают меня, и я просыпаюсь.

Иногда окно пекарни открывается, я заглядываю внутрь и вижу другую обстановку и других людей.

Удивительно, как прогрессирует моя способность вспоминать. Я еще не могу пользоваться ею в полной мере, но в те минуты, когда я поглощен чтением или решением какой-нибудь проблемы, мысли приобретают необыкновенную ясность. Мне кажется, это нечто вроде подсознательного предупреждения, и теперь, вместо того чтобы ждать воспоминаний, я вызываю их сам. Скоро я научусь контролировать их полностью и смогу исследовать не только сумму случаев из моей прошлой жизни, но и скрытые возможности мозга.

Я вижу окно пекарни… Я протягиваю руку и касаюсь его… холодное стекло… оно становится теплее… обжигает пальцы. Стекло превращается в зеркало, и я вижу юного Чарли Гордона, лет четырнадцати или пятнадцати. Он смотрит на меня из окна своего дома и, что вдвойне странно, совершенно не похож на меня…

 

Он ждет, когда сестра вернется из школы. Вот она появляется из-за угла, и он с криком «Норма! Норма!» выскакивает на крыльцо.

Норма размахивает тетрадкой.

– У меня пятерка за контрольную по истории! Миссис Баффин сказала, что это лучшая работа в классе! Я знала все ответы!

Норма – миловидная девочка, со светло-каштановыми волосами, аккуратно заплетенными в косички и уложенными вокруг головы наподобие короны. Она поднимает глаза на старшего брата, и улыбка превращается в гримасу. Она осторожно обходит его и вбегает в дом. Радостно смеясь. Чарли бежит за ней.

Родители на кухне, и Чарли, которого распирает гордость за сестру, выпаливает, прежде чем она успевает раскрыть рот:

– У нее пятерка! У нее пятерка!

– Нет!!! – вопит Норма. – Не ты! Молчи! Это моя отметка, и я сама скажу про нее!

– Минуточку, юная леди! – Матт откладывает газету и резко говорит Норме: – Не смей так разговаривать с братом!

– Он не имеет права говорить за меня!

– Не в этом дело! – Матт сердито смотрит на нее поверх грозящего пальца. – Он хочет тебе только добра, нельзя так кричать на него.

Норма ищет поддержки у матери.

– Моя пятерка – одна на весь класс. Теперь у меня будет собака? Ты обещала. Ты сказала, как только я получу пятерку за контрольную. У меня пятерка. Коричневую собаку с белыми пятнами. Я назову ее Наполеоном, потому что на этот вопрос я ответила лучше всего. Он проиграл битву при Ватерлоо.

Роза кивает:

– Иди на веранду и поиграй с Чарли. Он целый час ждал тебя из школы.

– Не хочу играть с ним.

– Иди на веранду! – произносит Матт.

Норма глядит на отца, потом на Чарли.

– Не пойду. Мама сказала, что я могу не играть с ним, если не хочу.

– Мне кажется, юная леди, – Матт встает и идет к ней, – что ты должна извиниться перед братом.


– Никогда! – вопит Норма, прячась за стулом, на котором сидит мать. Он совсем глупый! Он не умеет играть в Монополию, и в шашки… ни во что… он все путает. Никогда больше не буду играть с ним.

– Тогда иди в свою комнату!

– Мама, ты купишь мне собаку?

Матт с треском бьет кулаком по столу.

– Пока ты так ведешь себя, в этом доме не буде собаки!

– Но я обещала ей, что если она будет хорошо учиться…

– Коричневую с белыми пятнами! – добавляет Норма.

Матт показывает на прижавшегося к стене Чарли.

– Ты уже говорила своему сыну, что мы не можем завести собаку. Мол у нас нет места и некому о ней заботиться. Забыла? Он ведь тоже просил собаку. Почему ты молчишь?

– Я буду заботиться о своей собаке, – настаивает Норма. – Я буду кормить ее, купать, гулять с ней…

Чарли, который до этого играл большой красной пуговицей, привязанной к нитке, неожиданно произносит:

– Я помогу Норме заботиться о собаке! Я тоже буду кормить ее, расчесывать и не дам другим собакам кусать ее!

Прежде чем Матт или Роза успевают вставить слово, Норма в отчаянии кричит:

– Нет!!! Это будет моя собака! Только моя!

– Вот видишь? – говорит Матт. Роза садится рядом с дочерью и примирительно гладит ее по голове.

– Нужно же делиться, дорогая. Чарли поможет тебе.

– Нет, только я! Это я получила пятерку, а не он! Он никогда не получал хороших отметок, так почему он будет помогать мне? А потом собака полюбит его и станет собакой Чарли, а не моей! Если так, то я вообще не хочу никакой собаки!

– Договорились, – произносит Матт, поднимает упавшую газету и усаживается на стул. – Собаки не будет.

Норма хватает тетрадку, которую она всего несколько минут назад с торжеством принесла домой, рвет ее и швыряет обрывки в лицо удивленного Чарли:

– Ненавижу! Ненавижу тебя!

– Норма, прекрати сейчас же! – Роза протягивает к ней руки, но та вырывается.

– И школу ненавижу! Ненавижу! Я брошу школу и стану таким же идиотом, как Чарли! Я забуду все, чему научилась, и мы с ним станем похожи друг на друга! – И с криком: – Я уже забываю, забываю… Я уже ничего не помню! – выбегает из комнаты.

Роза в ужасе бросается за ней. Матт молчит и смотрит в газету, лежащую у него на коленях. Чарли, напуганный всеми этими криками, вжимается в стену и тихо всхлипывает. Что он плохого сделал? По его ноге стекает что-то горячее, и он ждет неизбежной пощечины от матери, когда та вернется.

 

После этого случая Норма стала проводить все свое время или с подругами, или запершись одна в комнате. Дверь ее всегда была закрыта, и мне запрещалось входить без разрешения.

Помню, как однажды, играя с подругой, Норма сказала:

– Чарли мне не настоящий брат. Он просто мальчик, которого мы пожалели и взяли к себе жить. Это мне мама рассказала и разрешила говорить всем, что он мне не брат!

Хорошо, если бы это воспоминание оказалось фотографией, чтобы я мог разорвать ее, а клочки в отместку швырнуть в физиономию Нормы. Мне хочется крикнуть ей: «Плевать мне на эту собаку! Она принадлежала бы только ей! Я никогда не допустил бы, чтобы она полюбила меня больше Нормы. Мне хотелось только, чтобы Норма играла со мной, как и раньше, и чтобы ей никогда не было плохо».


 

Июня.

 

Первая настоящая ссора с Алисой. Моя вина.

Мне захотелось увидеться с ней. В этом не было ничего необычного после пережитых воспоминаний или кошмаров один только ее вид успокаивает меня. Ошибкой было то, что я зашел за ней на работу.

После операции я еще не был в Центре обучения умственно отсталых взрослых, и возможность увидеть его снова показалась мне заманчивой. Он расположен на Двадцать третьей улице, восточнее Пятой авеню, в старом школьном здании, которое университет Бекмана вот уже пять лет арендует для экспериментального обучения – специальные классы для неполноценных.

Уроки кончались в восемь, но меня тянуло побывать в классе, где еще совсем недавно я с трудом учился разбирать буквы и отсчитывать сдачу с доллара.

Я поднялся по лестнице, подошел к знакомой двери и украдкой заглянул в маленькое окошко. Алиса была на своим месте за учительским столом, а рядом с ней сидела незнакомая мне женщина с изможденным лицом, на котором было написано нескрываемое удивление. Интересно, что именно втолковывала ей Алиса? У доски в инвалидном кресле сидел Майк Дорни, а первую парту украшал собой Лестер Браун, самый способный, по словам Алисы, ученик в классе. Над чем я корпел целыми днями, Лестер схватывал сразу, но появлялся он в школе, когда хотел, а иногда подрабатывал натиркой полов и пропадал неделями. Уверен, что если бы мы с Лестером относились к учебе одинаково, на операционный стол лег бы он, а не я. Многие из сидевших в классе были мне незнакомы.

Я набрался духу, открыл дверь и вошел.

– Да это же Чарли! – воскликнул Майк, разворачивая кресло.

Я помахал ему рукой.

Бернис, красивая блондинка с пустыми глазами, тупо посмотрела на меня и улыбнулась:

– Где тебя носило, Чарли? Какой у тебя шикарный костюм!

Еще несколько человек поздоровались со мной, и я помахал им в ответ рукой. Тут я заметил, что Алиса сердится.

– Уже почти восемь часов, – объявила она. – Пора собираться.

Дел было много – убрать мел, ластики, тетради, учебники, карандаши, краски и тому подобное. Каждый знал, что от него требуется, и работа закипела. Все засуетились, кроме Бернис, которая не сводила с меня глаз. Наконец она спросила:

– Почему Чарли не ходил в школу? Что с тобой стряслось, Чарли?

Все уставились на меня, а я на Алису – может, она ответит? Но она молчала. Что сказать и при этом никого не обидеть?

– Я… я просто так зашел…

Одна из девушек хихикнула – Франсина, о ней Алиса беспокоилась больше всех. К восемнадцати годам она ухитрилась родить троих, прежде чем ее родители настояли на гистерэктомии. Совсем не симпатичная – до Бернис ей было далеко, тем не менее она была легкой мишенью для десятков мужчин, покупавших ей какую-нибудь безделушку или билет в кино. Теперь она жила в общежитии, рекомендованном советом Уоррен-хауса, и вечерами ей разрешалось посещать школу. Но с тех пор, как ее дважды перехватывали по дороге, Франсина выходила на улицу только с провожатым.


– Наш Чарли стал большой шишкой, – хихикнула она.

– Хватит! – резко сказала Алиса. – Все свободны. Увидимся завтра в шесть.

Ученики вышли из класса. По тому, с какой яростью швыряла Алиса свои веши в ящики стола, было видно, что она явно не в духе.

– Прости, – сказал я. – Сначала я ждал тебя внизу, а потом, думаю, дай-ка взгляну на свой класс, Альма-матер. Я хотел только посмотреть из-за двери и сам не понимаю, что толкнуло меня войти. Почему ты так рассердилась?

– Я совсем не рассердилась. Ни капли.

– Да что ты… Твоя обида непропорциональна случившемуся. Ты что-то скрываешь от меня.

– Ладно. Ты хочешь знать? Ты – другой. Ты изменился. Я говорю не о твоем коэффициенте интеллектуальности. Отношение к людям… ты просто другой человек…

– Ну, не надо так…

– Дай мне закончить! – Неприкрытая злоба в ее голосе заставила меня отшатнуться. – Да, да, именно так! Раньше в тебе было что-то… не знаю… тепло… доброта, ты всем нравился, и людям было хорошо с тобой. Теперь вместе с умом и знаниями в тебе появились другие черты, которые…

Я не вытерпел:

– А чего ты хотела? Неужели ты могла хоть на минуту представить, что я останусь ласковым щенком, который виляет хвостиком и лижет пнувший его ботинок? Конечно, я изменился, я начал узнавать себя. Я не обязан больше выслушивать ерунду, которую вбивали в меня всю жизнь.

– Многие люди относились к тебе достаточно хорошо.

– Интересно, откуда ты это знаешь? Послушай, даже лучшие из них жалели меня и этим возвышали себя в собственных глазах. Приходилось ли тебе замечать, что рядом с кретином кто угодно смотрится гением?

Сказав это, я тут же догадался, что Алиса поймет меня неправильно.

– Ты и меня причисляешь к этой категории?

– Не выворачивай мои слова наизнанку. Ты прекрасно знаешь…

– В некотором смысле ты прав. Рядом с тобой я выгляжу туповатой. После каждой нашей встречи у меня появляется чувство, что я – полная дура. Я вспоминаю свои слова, и вместо них в голову приходят замечательные, блестящие фразы, которые следовало бы произнести. Я просто убить себя готова!

– Так бывало с каждым.

– Понимаешь, мне хочется произвести на тебя впечатление. Совсем недавно я только посмеялась бы над такой мыслью, а сейчас потеряла всякую уверенность в себе. Прежде чем что-нибудь сказать или сделать, я ломаю голову – а стоит ли?

Я попробовал сменить тему разговора:

– Алиса, я пришел сюда вовсе не для того, чтобы спорить и пререкаться. Позволь проводить тебя. Мне обязательно нужно с кем-нибудь поговорить.

– Мне тоже. Но в последнее время разговоры с тобой даются мне все труднее. Моя роль в них сводится к тому, чтобы слушать, согласно кивать и притворяться, будто я имею представление о культурных различиях, необулианской математике и постсимволической логике. У меня такое ощущение, что я глупею буквально на глазах, а когда ты уходишь, я подхожу к зеркалу и говорю себе: «Алиса, ты не теряешь разум! Ты не тупеешь! Ты не впадаешь в маразм! Это Чарли – он идет вперед так быстро, что тебе только кажется, будто ты катишься назад!..» Потом мы снова встречаемся, ты начинаешь что-нибудь нетерпеливо доказывать мне, и я уверена, что в душе ты смеешься надо мной. Тебе кажется, что мне неинтересно, что я просто ленива. Откуда тебе знать, как я казню себя, когда остаюсь одна? Ты не знаешь, над какими книгами я просиживаю ночами, на какие лекции хожу… но все равно, что бы я ни сказала, все кажется тебе детским лепетом. Я надеялась помочь тебе, порадоваться твоим успехам, а ты отгородился от меня.

Я слушал, и меня не оставляла мысль, что Алиса совершенно права. Я был слишком поглощен происходящим со мной и забыл о ней.

По дороге домой она тихо плакала, а я молчал – мне нечего было сказать, и думал о том, как все повернулось на сто восемьдесят градусов. Она боится меня. Лед треснул, и полоса чистой воды между нами становится все шире. Поток разума уносит меня в открытое море. Общение со мной – пытка для Алисы. У нас не осталось ничего общего.

– У тебя серьезный вид, – сказала она, посмотрев наконец мне в глаза.

– Я задумался о нас с тобой.

– Не придавай моим словам слишком большого значения. Мне совсем не хотелось огорчать тебя, – она попробовала улыбнуться.

– Ты уже огорчила меня. Только я не знаю, что делать.

Когда мы подходили к дому Алисы, она вдруг сказала:

– Я не поеду с тобой на симпозиум. Сегодня утром я сказала об этом Немуру. Ты будешь занят – разговоры с важными людьми, всеобщее внимание… Я не хочу путаться под ногами…

– Алиса…

– …и что бы ты сейчас ни сказал, я буду чувствовать, что мешаю тебе. Если не возражаешь, я побуду немного в обществе своего разбитого тщеславия, спасибо тебе.

– Ты преувеличиваешь. Я уверен, если ты только…

– Ты знаешь? Ты уверен? – Она повернулась и пристально посмотрела на меня со ступенек подъезда. – Подумать только, каким ты стал непогрешимым! Не слишком ли вольно ты обращаешься с желаниями других? Тебе не дано понять, как я чувствую, что я чувствую, и почему!

Она открыла дверь в свою квартиру и дрожащим голосом произнесла:

– Когда ты вернешься, я буду здесь. А пока мы далеко друг от друга, давай обдумаем все получше.

В первый раз за много недель она не пригласила меня зайти. Я стоял у закрытой квартиры и медленно закипал. Мне хотелось кричать, колотить в дверь, выломать ее, поджечь дом. Но потом, по дороге домой, я начал понемногу успокаиваться. И почувствовал свободу.

Теперь я понимаю, что одновременно с движением разума вперед мельчали мои чувства к Алисе – от преклонения – к любви, к признательности и, наконец, к простой благодарности. Я цеплялся за нее из боязни потерять последнюю нить, связывающую меня с прошлым.

С ощущением свободы пришла печаль. Я мечтал любить Алису, превозмочь эмоциональные и сексуальные страхи, завести детей, дом. Сейчас это уже невозможно. Я так же далек от Алисы со своим КИ 185, как и прежде с КИ 70. Разница в том, что теперь мы оба понимаем это.

 

Июня.

 

Что гонит меня из дома и заставляет в одиночестве бродить по городу? Это не легкая прогулка в летний вечер, а вечная спешка, чтобы попасть… куда? Я шагаю по бульварам, заглядываю в подворотни, в освещенные окна, ищу, с кем бы поговорить, и боюсь этого. По одной улице, по другой, сквозь бесконечный их лабиринт, всюду натыкаясь на слепящие неоновые прутья клетки, в которую превратился город.

Я ищу… что?

В Центральном парке я встретил женщину. Она сидела на скамейке у озера, и несмотря на жару, пальто ее было застегнуто на все пуговицы. Она улыбнулась и жестом пригласила меня сесть рядом. Мы смотрели на ярко освещенные громады зданий, выделяющиеся на фоне черного неба, и мне хотелось вобрать в себя все огни сразу.

Да, я из Нью-Йорка. Нет, я никогда не бывал в Ньюпорт-Ньюс, Вирджиния. Она оказалась оттуда родом, там она вышла замуж за моряка. Он сейчас в море, она не видела его два с половиной года. Она теребила в руках носовой платок, время от времени вытирая им со лба капельки пота. Даже в слабом, отраженном от поверхности озера свете было видно, сколько на ней косметики, но выглядела она привлекательно, если не считать припухшего лица, словно она только что проснулась. Ей хотелось поговорить о себе, а я был не прочь послушать.

Отец дал ей все, что богатый судовладелец мог дать единственной дочери – хороший дом, образование… все, кроме прощения. Он проклял ее, когда она завела роман с простым матросом.

Она взяла меня за руку и положила голову мне на плечо.

– В ту ночь, когда мы с Гарри поженились, – прошептала она, – я была пугливой девственницей. А он сошел с ума. Сначала избил меня, а потом изнасиловал безо всякой любви. Это был первый и последний раз, когда мы были вместе, больше я не позволяла ему прикасаться к себе.

Вероятно, по дрожанию моей руки она поняла, как я потрясен. Да, такие разговоры были для меня в новинку… Она вцепилась в меня еще сильнее, словно боясь, что я убегу прежде, чем она закончит рассказ. Казалось, это очень важно для нее, и я сидел тихо-тихо, как человек, кормящий с ладони птицу.

– Не то что я ненавижу мужчин, – успокоила она меня с подкупающим простодушием. – У меня были другие. Много, но он – ни разу. Обычно мужчины нежные, они сначала ласкают и целуют. – Она многозначительно посмотрела на меня.

Это было то, о чем я слышал, читал, мечтал. Я не знал, как ее зовут, а она не спросила моего имени. Она просто хотела побыть со мной наедине. Что подумала бы Алиса?

Я так неуклюже погладил ее плечо и так неумело поцеловал, что она с тревогой спросила:

– В чем дело? О чем ты думаешь?

– О тебе.

– У тебя есть место, куда можно пойти?

Осторожнее, осторожнее, Чарли… В какой именно момент земля разверзнется под ногами и ввергнет тебя в пучину?

– Если нет, то в одном отеле на Пятьдесят третьей берут недорого. А если заплатить вперед, они не станут спрашивать, где багаж.

– У меня есть комната…

Она посмотрела на меня с новым уважением:

– Что ж, прекрасно.

Все еще ничего. Любопытно, как далеко могу я зайти, не впадая в панику? Когда начнутся неприятности? Когда мы окажемся одни в комнате? Когда я увижу ее тело?

Внезапно самым важным в жизни для меня стал вопрос, могу ли я быть похожим на других мужчин? Имею ли я право просить женщину разделить мою судьбу? Ума и знаний тут недостаточно… Вместе с чувством раскованности и свободы во мне росло убеждение, что на этот раз все получится как надо. Эта женщина – не Алиса. Она многое повидала.

Ее голос изменился, в нем появилась неуверенность:

– Пока мы не ушли… я хочу сказать… – Она встала, шагнула ко мне, расстегнула пальто, и я увидел, что очертания ее тела совсем не те, какими я представлял их, сидя рядом с ней на скамейке. – Только пятый месяц, сказала она. – Но ведь это все равно, правда?

Стоя в раскрытом пальто, она почти точно наложилась на картину женщины, распахнувшей для лучшего обозрения халат перед Чарли. А я ждал, как святотатец ждет удара молнии. Я отвернулся. Этого я ожидал меньше всего, хотя застегнутое в теплый летний вечер пальто должно было предупредить меня, что тут что-то неладно.

– Это не от мужа. Я не обманула тебя, мы не виделись с ним уже много лет. Восемь месяцев назад я встретила одного торгового агента и жила с ним. Его я больше не увижу, но ребенка хочу сохранить. Просто нам нужно быть поосторожнее, не толкаться и вообще… Тебе ни о чем не надо беспокоиться…

Она посмотрела мне в глаза, и то, что она в них увидела, заставило ее замолчать.

– Это непристойно! – крикнул я. – Как тебе не стыдно!

Она отступила и быстро запахнула пальто, защищая то, что находилось внутри.

Этот жест… Опять двойной образ: мама, беременная сестрой, в те дни, когда она меньше прижимала меня к себе, меньше согревала, меньше защищала от тех, кто говорил, что я не совсем нормален.

Кажется, я схватил ее за плечо, я не уверен, но она закричала. Ее вопли быстро вернули меня к действительности. Мне захотелось сказать ей, что не надо бояться, я никогда никому не сделал ничего плохого.

Но она не умолкала, и я услышал, как по темной тропинке кто-то бежит к нам. Никто не сможет понять меня правильно. Я бросился в темноту, к выходу из парка, сначала по одной дорожке, потом по другой. Я не знал, куда бежать, внезапно врезался во что-то и отлетел назад. Проволочная сетка – тупик! Тут я разглядел какие-то качели и понял, что это детская площадка, закрытая на ночь. Спотыкаясь о корни, я побежал вдоль забора. У полукруглого озерца, окружавшего площадку, я повернул назад, нашел еще одну тропинку, миновал маленький мостик, потом другой. Выхода не было.

– Что случилось, леди?

– Маньяк?

– Что он с вами сделал?

– Куда он убежал?

Итак, я вернулся на старое место. Спрятавшись за огромный валун в кустах, я растянулся на земле.

– Зовите полицейского! Никогда их не бывает там, где надо!

– Что случилось?

– Какой-то дегенерат хотел изнасиловать ее.

– Там кто-то бежит! Вот он!

– Надо поймать его, пока он в парке!

– Осторожно! У него нож и пистолет!

Очевидно, шум заставил всех ночных пташек выползти из своих темных углов, потому что раздался еще один вопль «Вот он!» и, выглянув из своего укрытия, я увидел, как кто-то мчится по освещенной тропинке, а за ним гонятся. Секундой позже передо мной промелькнула еще одна тень, нырнувшая в темноту. Я представил, как толпа ловит меня, бьет, рвет на куски… Я заслужил это. Мне почти хотелось этого!

Я встал, стряхнул с себя прилипший мусор и не торопясь пошел по дорожке, ожидая, что в следующее мгновение меня схватят и швырнут на землю, в грязь. Но скоро впереди показались огни Пятьдесят девятой улицы и Пятой авеню, и я вышел из парка.

Обдумав случившееся в безопасности моей комнаты, я был потрясен его откровенной жестокостью. Воспоминания о том, как выглядела мама перед тем, как родила Норму, пугают меня. Но еще страшнее то, что мне хотелось быть пойманным и избитым. Тени прошлого цепляются за ноги и тянут меня вниз. Я открываю рот, чтобы закричать, но нет голоса. Руки дрожат, мне холодно. Шум в ушах.

 

 







Date: 2015-10-22; view: 282; Нарушение авторских прав



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.035 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию