Репетиция репетиции 3 page

Может быть, с непозволения себе так обращаться с дру­гими?..

«...Вполне возможно, что я не объективна в своей самооценке. Не умею видеть себя со стороны. Резка в суждениях, занудлива в разговорах. Стараюсь держать себя со всеми на равных, а это не всем нравится.

Люди часто неверно воспринимают мои слова. Или я сама неточно выражаю свои мысли? Не могут все быть плохими. Значит, что-то во мне неладно, но что? Я не вижу».

С этого бы начать, да пораньше...

«...Я выросла в тяжелой семье. Вбивалось с детства любыми способами: это можно, это нельзя, это белое, это черное, никаких оттенков. Это породило ограничен­ность в мышлении, однобокость, неведение оборотной стороны... Сколько ни бьюсь, не могу перешагнуть через это».

Ну вот и совсем серьезно. Уже корни, уже глубина.

«...С детства я занималась спортом. С одиннадцати лет ходила в походы, потом стала альпинистом. Люблю горы, люблю — не то слово... Отношения в секции всегда были, как в чудесной семье...»

Вот же, есть положительный опыт. Что же искать, где учиться себя вести?

Себе взять — свое же!

«...Хорошо было и в проектном институте, где с увлечением работала молодежь. Делить было нечего: ни высоких зарплат, ни премий, ни квартир, ни интриг...»

Тепло, близко, почти программа.

«...Я не карьерист, не гоняюсь за вещами, хотя при возможности и не прочь хорошо одеться. Не «борец за справедливость», но за детей способна голову снести, это рефлекс. Гадости стараюсь не делать, злопамятна, но не мстительна. Научилась держать себя в руках, истерик не бывает, я их залавливаю...»

Правильно, за детей и надо сносить головы и вот поэто­му-то...

«...Иногда бывают срывы, когда я не успеваю себя остановить. За 2—3 минуты успеваю наломать дров, страшно стыдно потом, но слова вылетели, не вернешь. На работе этого почти не бывает, обычно дома, в очере­ди или в транспорте...»

Не с вами ли это я вчера отвел душу? У вас была ужасная красная сумка? От вас пахло апельсинами? Вы были расстро­ены, что вам не достался торт?

«...Нужна причина, но она ведь всегда найдется!»

Причина внутри вас и внутри меня. Причина — одна на всех.

«...Сын мой, с горечью вижу, в общении с людьми, так же как я, неловок и неумел. Не умеет добиться своего, защитить себя, не обостряя отношений. Друзья у него есть, но есть и отчаянные враги. Это отравляет его жизнь. Бить его не пытаются — сильный, умеет драться. Но в классе ему тяжело, неуютно. Подстраи­ваться не желает. Доходит до того, что отказывается ходить в школу.

Помогите нам, пожалуйста. Нам худо.»

А вы, пожалуйста, помогите мне. Сейчас я вам напишу письмо. Обменяемся мнениями.

N. К!

ПОВЕРЬТЕ:

ОШИБКА, ГЛУПОСТЬ — предполагать, что можно НА ЦЕЛУЮ ЖИЗНЬ «научиться себя вести», да еще запрограммироваться на «каждый конкретный случай». Опасная глупость.

Вы можете более или менее изучить лишь какие-то роли для ограниченных положений. Правила поведения в обще­ственных местах, движения танца. Но научиться вести себя В

ЖИЗНИ вы не сможете никогда, для этого вам не хватит и сотни жизней.

Вести себя в жизни нужно по-разному. И отчасти вы УЖЕ УМЕЕТЕ себя вести. Потому что вы — человек разный. Поверь­те этому и ПРИМИТЕ ЭТО. Поверьте и примите это же по отношению к ДРУГИМ ЛЮДЯМ.

Тогда — и только тогда — они вам откроются. Вы уже не будете видеть вокруг себя нахалов, подлецов, карьеристов и прочая... Вы увидите людей, которые могут быть разными. Вы станете зорче, вам откроется человеческое многомерие.

ВАША ВЕРА НАЙДЕТ ПРАВИЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ.

Если же вы хотите выучить какие-то приемчики, алгорит-мики, какую-то «грамоту» или «психотехнику», то я просто отказываюсь разговаривать. Все это мне категорически не нравится, хотя этим и занимаюсь.

ВЫ УЖЕ УМЕЕТЕ СЕБЯ ВЕСТИ. В ВАС ЖИВЕТ ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК, УМЕЮЩИЙ СЕБЯ ВЕСТИ ПРЕВОСХОДНО.

В вашем письме ему принадлежит всего несколько неуве­ренных строчек, но из них ясно виден его лик. Он открыт. Не озабочен самозащитой. Не лицедей. Ни под кого не подстраи­вается, вслушивается, вдумывается, — и находит и верное слово, и верный жест, и улыбку, потому что верит в людей, пускай и небезошибочно. Не боится ошибок. Не расположен никого принуждать, заставлять — не манипулятор и не дикта­тор. Уважает свою и чужую свободу. Критичен к себе, но не самоед и не созерцатель; в решительные моменты кидается в бой. ЗНАЕТ, КОГДА ЭТО НУЖНО. Вы можете ему верить. Не боится обострений и, когда надо, станет такой кочкой, о которую кое-кому споткнуться невредно.

ВАШ ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК ПОМОЖЕТ ВАШЕМУ СЫНУ.

В. Л.

Трактат о вине

В каком смысле?.. Сейчас, сейчас... Хватит, пожа­луй, писем на эту часть, пора закруглять. Только одно еще прибережем под конец, не потребовавшее ответа, кроме «спа­сибо»...

Немного смешалось все и слегка рассыпалось в голове, правда? Ролевая теория, ролевая практика — вроде бы улету­чились, а как себя вести, так и не выяснили. Может быть, заглянем в словарь-справочник? Есть словечко... Вот, вот оно.

ПРЕЗУМПЦИЯ — латинское слово: принятое предположе­ние, допущение. Презумпция невиновности в юриспруденции означает, что, невзирая на тяжесть, даже несомненность улик, до вынесения судебного приговора обвиняемый считается только обвиняемым, но не виновным. Виновность дол­жна быть доказана. А невиновность доказывать не нуж­но. Она принимается как само собой разумеющееся.

Но ведь это ужасно. Заведомые негодяи, воры непойман­ные, на презумпции и живут, и греют грязные лапы, и про­должают!..

Только если бы было ИНАЧЕ, было бы еще ужаснее. Если бы нужно было доказывать невиновность, ее просто нельзя было бы доказать. Когда от предвзятого обвинения не свобо­ден никто, когда виновен заведомо каждый... Такой опыт повторялся неоднократно, результаты обнародованы...

Да и теперь приятно ли проходить через некоторые конт­рольные пункты? Быть подозреваемым лишь за то, что один из неизвестного числа честных граждан может оказаться не та-човым?..

Презумпции всюду разные. Каждый — носитель своей пре­зумпции и претендент на заражение ею мира. Все человече­ское и нечеловеческое произошло от презумпций.

Вот в науке, например, презумпция, похоже, обратна юри­дической. Ученый должен быть по идее доверчив к своим благородным коллегам. Но это никак не относится к их наблю­дениям, открытиям и теориям. Тут презумпция сомнения. Мало ли что ты наблюдал, мало ли что открыл, до чего доду­мался — а ты докажи. Докажи, и еще раз докажи! — и все равно я тебе не поверю, пока это не докажу я сам или кто-то другой, третий, сотый. И все равно: сто первый не обязан этому верить и даже обязан НЕ верить, если занимается тем же. Подвергай все сомнению. Верь проверке, бесконечной проверке.

Подвергай все сомнению?.. Стало быть, и сомнение тоже?..

Очень старый парадокс объективности.

Так вот, о вине — которую возлагают, перекладывают, приписывают и которую иногда даже чувствуют.

Ты право, пьяное чудовище, Я знаю: истина в вине.

Кстати, уж если так славно совпадают слова, то нелишне вспомнить, что человек, заливающий вину вином, непрерывно качается, как маятник, между двумя презумпциями: ВИНОВАТ КТО-ТО (что-то) — ВИНОВАТ Я.

Качаются так и трезвенники; но вино, как ничто иное, разгоняет эти качания, бросает вину в самые разные точки пространства, отчего и держит первенство по числу человече­ских жертв. Есть три вида опьянения и три вида похмелья: благодушное — необвиняющее; агрессивное — обвиняющее; самообвинительное — от голубой до черной меланхолии с кровяным мазохизмом и зеленой тоской.

...Итак: что такое вина? Что такое чувство вины?

Мы так же отличаемся друг от друга по способности ощу­щать, направлять и переправлять вину, как, скажем по отло­жению жира, росту или по музыкальным способностям. Все это очень ясно.

В отношении к вине есть презумпции как бы врожденные. Есть натуры, просто не могущие обвинять — никого, никогда и ни в чем, таких очень мало; есть умеющие обвинять только себя, таких чуть побольше; есть обвинители других и только других, яростные псы и незыблемые прокуроры — с самого малолетства. Таких, как сообщил мне мой уважаемый редак­тор, довольно много. Но большинство, самое большое, — кача­ется. Еще с детского: «А он первый начал...»

Вина преследует тебя из поколения в поколение — из океанских глубин истории, от времен изначальных. Обвинени­ем насыщен весь мир, насыщен и пересыщен. Едва просыпает­ся сознание, как ты принимаешься искать причины своих неудач, своей боли...

Я ошибся, конечно, грубо ошибся. Никаких причин, разу­меется, ты в детстве не ищешь. Это лишь кажется, и будет казаться долго, всю жизнь.

А ищутся обыкновенно лишь какие-то связки на грубой поверхности, обоснованьица типа «после этого — значит вследствие этого». Или: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать», «все они такие»...

Как направлена презумпция вины, можно увидеть, когда ребенок обо что-либо ушибается или что-либо у него не выходит — не складываются кубики, еще что-то... Один просто пищит, может заплакать, завопить, но стремится быстрей отвлечься — и успокаивается или смеется. Другой начинает яростно бить, ломать, наказывать «виновный» предмет. А тре­тий уже готов обратить вину на себя: бьет сам себя или впадает в прострацию... Так, с большой вероятностью, будет и дальше, всю жизнь. Такая предрасположенность.

А вот как некоторые бабуси и мамочки успокаивают дети­шек: «Ушибся о стульчик? Какой нехороший стульчик!.. Сде­лаем бобо стульчику! Побьем стульчик! Атата стульчику! Ну вот и все, стульчику бобо, а Вовочке не бобо...»

Это один метод. Другой: «Вот тебе!.. В-вотН В-в-вот тебе! Еще?! Чтоб не падал у меня! Чтоб не орал!! Замолчи!!!»

И так тоже будет дальше. И поди разберись, что врожден­ное, что поврежденное. Попробуй пойми, когда еще в бессоз­нательном возрасте в тебя втравливают роли Обвиняемого и Обвинителя, а выбора не дают. Потом ты, может быть, ста­нешь следователем или врачом, прокурором или адвокатом, но из этих ролей не выйдешь.

О вине — своей ли, чужой ли — ты думаешь всегда и почти всегда безуспешно. Ведь чтобы понять вину, тебе прихо­дится первым делом, хоть ненадолго, попытаться выйти из роли Судьи или Самосудчика и войти в роль Объективного Исследователя. То есть: перестать обвинять — себя ли, других ли. То есть: подняться над виной. То есть:

ПРОСТИТЬ?

Это невероятно трудно. Это почти немыслимо. Это само по себе может быть виной непростительной.

Есть преступления, которые, оставаясь человеком, про­стить невозможно.

Трактат не удался, но письмо, может быть, выручит.

В. А!

Я ваша коллега, врач-психиатр из Н-ска. Хотелось бы поделиться некоторыми мыслями.

Немного о себе. Я уже на пенсии, работаю на полставки. Одинока. Муж погиб на войне, а мама, сестра и двое детей, все мои родные сожжены в фашистском лагере смерти. Сама уцелела по случайности: вытолкнули из вагона, недострелили. Много лет проклинала эту случайность... Но решила все-таки жить.

Не мне вам рассказывать, что психиатрия являет крайности человеческого существа в наиболее обнаженном виде. Здесь мы встречаем и запредельных святых, и запредельных чудо­вищ, все то, что не вмещает сознание и вмещает жизнь. Но и в психиатрии это нужно уметь разглядеть. Как и вне клиники, преобладает видимая заурядность — разница только в степени уравновешенности. Неуравновешенная заурядность — наш самый частый посетитель, вы, наверное, согласитесь; пример­но та же пропорция и среди нас самих, разве лишь чуть поменьше диапазон. Утешительно, правда, что и яркие души в большинстве тоже наши...

Пошла в психиатрию вполне корыстно: чтоб растворить свою боль и... чтобы ЭТО понять.

Больше всего меня интересовала — вам уже ясно, поче­му — человеческая агрессивность в ее наиболее откровенных формах. И равным образом чувство вины — агрессивность, направленная на себя. Моя судьба, собственно, из этого и составилась: первое — как воздействие, второе — как состоя­ние... Много лет работала в острых отделениях, где рядом находились больные возбужденные, злобные — и глубоко де­прессивные, с бредом самообвинения и стремлением к само­убийству. Вам это все знакомо. Я не придумала ничего нового, чтобы помогать таким. Но для себя, кажется, удалось кое-что уяснить.

Был у меня больной К-в с циркулярным психозом. В проме­жутках между приступами — спокойный, скромный, благоже­лательный человек, деловой, честный, несколько педантичный. Очень хорошо справлялся с работой инженера кожевенного предприятия. Верный муж и отец, заботливый семьянин, даже чрезмернб заботливый. Увлечение — починка старых часов. Весь дом у него был завален этими часами. Из странностей, пожалуй, только одна: не терпел собак, боялся и ненавидел, хотя никогда никаких неприятностей они ему не доставляли.

Но эта странность не такая уж редкая. Это был его кана­лизационный объект. Я без удивления ознакомилась с исследованиями, показавшими, что страх, злоба, ненависть, равно как и весь спектр чувств противоположного знака, имеют две тенденции: безгранично расширяться, переносясь с объекта на объект, и, наоборот, суживаться, канализоваться, находить объект ограниченный, но зато надежный... Я еще не встречала человека без «объекта», хоть самого безобидного и малозначащего, как в том, так и в другом направлении. У нашего лагерного надзирателя, тупого садиста Шуберта (не тем будь помянут любимый однофамилец), был неразлучный друг, громадный красавец кот по имени Диц, ходивший за ним по пятам, как собака. Не знаю, так ли было на самом деле, но наши были уверены, что Шуберт подкармливает кота человечь­им мясом, и ненавидели пуще хозяина. В один печальный день Диц внезапно издох. Болезнь К-ва началась с двадцати восьми лет, спровоцирована нетяжелым алкогольным отравлением на свадьбе у друга. Ни до того, ни впоследствии никогда не пил. Протекала 15 лет, с нерегулярным чередованием маниакаль­ной и депрессивной фаз. На пиках возникало бредовое состо­яние с одной и той же фабулой, но с противоположными эмоциональными знаками. А именно: больной начинал считать себя Гитлером. На кульминациях маниакала, многоречивый, возбужденно-говорливый, являл собой карикатуру на беснова­того прототипа (который, впрочем, и сам был карикатурой на себя). Вставал в те же позы, злобно выкрикивал бредовые приказы, «хайль» и тому подобное, швырял, крушил что попа­ло, набрасывался на окружающих.

На выходе, в ремиссиях, обычное «вытеснение». Понимал, что перенес очередной приступ болезни; говорил, что плохо помнит бред, дичь, которую нес, не хотел помнить.

В депрессиях, начиная с какой-то критической глубины, — та же роль в трагедийном ключе. Сидел неподвижно, опустив голову. Признавал себя величайшим преступником, шептал о своих чудовищных злодеяниях. Требовал жесточайшей казни и вечных пыток. Совершал попытки самоубийства. За послед­ней не уследили...

Меня, как вы понимаете, его гибель потрясла вдвойне. Всю мою семью убил Гитлер, я этим зверем сожжена. А тут — ни в чем не повинный, с душой, искореженной болезнью, вывер­нутой наизнанку... Война его обошла, но в какой-то мере и он стал жертвой Гитлера, его патологическим отзвуком. Фабула характерна... Что такое Гитлер? Незаурядная вариация неу­равновешенной заурядности.

...И вот странно: со времени, когда я узнала К-ва и два его потусторонних лица, я почему-то привязалась к нему, полюби­ла больше всех остальных больных. Не выходил из головы; на дежурствах — первым делом к нему. А после его кончины что-то непредвиденное случилось с моей душой...

Может быть, для вас это прозвучит неубедительно или дико, но я освободилась от ненависти. Я ПРОСТИЛА ГИТЛЕРА. Ненавижу не фашистов, а фашизм. Более того, чувствую себя виноватой в том, что в мире есть такая болезнь.

И это притом, что, встреть я сейчас живого Гитлера, приго­ворила бы его к вечным пыткам.

Коллега, вы можете это ощутить?..

Я поняла, я поняла... Страдание есть наша природа и способ осуществления человеческого призвания. А сострадание — вторая природа, ведущая в мир, где не будет вины, а только бесконечное понимание. Обвиняю обвинение. Ненавижу не­нависть.

Мир спасет не судья, а врач.

N.N.

О чем думают эти двое, бредущие по парку обнявшись?

Молча, растворившись друг в друге...

Так тихо, по кромке вечности, могут брести лишь те, кому все равно, вертится ли Земля.

Они попали в свое Всегда.

...Они шли, а над ними кто-то летел.

«Любящие, я люблю вас... Слушайте, это важно... Любящие, я люблю вас», — шепнул Летящий.

Они не слышали.

Летящий знал это, но не мог их оставить.

Они готовились начать все с Начала. Они уже начали — с Начала Начал, но о том не ведали. Они пребывали в точке новорожденное™ — на пересечении измерений, где нет ни прошлого, ни будущего. Они ни о чем не думали.

«Дети мои, дети... Как же вам дать понять... Вам придется выпасть отсюда в смерть...»

Они опустились на скамью. Он парил над ними, неслыши­мый и невидимый.

За деревьями, совсем близко, зависла горячая золотая боль.

Закат,

остановись!.. Опять пожар,

и мчится зверь

на миг, смертельно сладкий,

артерию сопернику зажать

в последней схватке.

Вот вспыхнул шерсти обагренный клок...

Узнай же, инок:

себе подобных вызывает Бог

на поединок.

«Слушайте, любящие... Вы равновелики Вселенной, вы это знаете. Но как вам объяснить, что мгновение любви не при­надлежит вам, а уходит в вечность, чтобы стать жизнью всех? Голоса ушедших и нерожденных, сквозь вас звучащие, — как услышать вам? Как постигнуть единство мира, раздираемого безумием?

Вы живете миг, только миг, в пылинке Пространства, в брызге Времени, в высыхающих капельках своих тел — всего миг, чтобы исчезнуть. Вечность смоет ваши следы, растворит без остатка. Слепая причинность произвела эти комочки, плоть вашу, и пронизывает каждый волосок, движет каждой клеточкой. Причинность — среда ваша и вы сами, она ваш язык, чувства и мысли, ваши поступки и ваши произведения. Но вы свободны от всего, дети обреченности, — вы свободны, узнайте это. Прошлое над вами не властно, если вы его пони­маете. Будущее не властно, если предвидите. Причинность вас создала, чтобы вы пересоздали ее самое, — вы и представить себе не можете, как она себе надоела. Телу не вырваться, но искра бессмертия, рожденная соединением душ, не погас­нет — огонь вселенского Духа примет ее в себя...»

Не успел вас предупредить, читатель. Мы уже в другой части книги.

КОГДА-НИБУДЬ РАССКАЖУ

Когда-нибудь

расскажу,

как шли иавстречу друг другу

двое слепых.

Они встретились в пустыне.

Шли вместе.

И разошлись.

Палило ночное солнце. Шуршали ящерицы.

Каждый думал:

не я упустил,

нет, не мог я его упустить,

это он

бросил меня,

одинокого и беспомощного,

он обманывал, играя, он

зрячий, он видел,

как я клонюсь, спотыкаюсь —

следит —

он, он! —

следит,

ловит,

ловит душу мою,

ведь это вода и пища,

человечья душа в пустыне —

вода и пища!

Уйти от него,

уйти!..

Палило ночное солнце.

Изредка попадались им тени путников,

еще живыми себя считавших,

обнимали шуршащими голосами,

обещали, прощались...

Чудился голос каждому —

тот,

во тьме зазвучавший светом,

кипение листьев они в нем услышали,

когда руки сомкнулись —

это пел запах солнца...

Что сотворить могут двое слепых?

Одиночество,

еще одно одиночество.

Расскажу, долго буду рассказывать,

как брели они,

не угадывая,

что давно стали тенями,

одной общей тенью,

бесконечно буду рассказывать,

ты не слушай...

Ничего не случится

(Эпизод из войны ролей)

Если бы не сосед, которому срочно понадобилось что-то из запчастей...

Летним вечером в воскресенье тридцатисемилетний инже­нер К. вошел в гараж, где стояла его «Лада».

Дверь изнутри не запер.

Сосед нашел его висящим на ламповом крюке. Вызвал «скорую».

Через некоторое время после реанимации, в соответствую­щей палате соответствующего.учреждения мне, консультанту, надлежало рекомендовать, переводить ли К. в еще более соот­ветствующее учреждение, подождать, полечить здесь или...

Он уже ходил, общался с соседями, помогал медбрату и сестрам. Интересовался деликатно — кто, как, почему... Вошел в контакт с симулянтом, несколько переигравшим; пытался даже перевоспитать юного наркомана. Все зто было бегло отражено в дневнике наблюдения, так что я уже знал, что встречусь с личностью не созерцательной.

Крупный и крепкий, светлоглазый, пепельно-русый. Лицо мягко мужественное, с чуть виноватой улыбкой. Вокруг мощ­ной шеи желтеющий кровоподтек (мускулы самортизиро­вали).

— Спортсмен?..

— Несостоявшийся. (Голос сиплый, с меняющейся высо­той: поврежден кадык).

— Какой вид?

— Многоборье. На кандидате в мастера спекся.

— Чего так?

— Дальше уже образ жизни... Фанатиком нужно быть.

— Не в натуре?

— Не знаю.

Психически здоров. Не алкоголик. На работе все хорошо. В семье все в порядке. Депрессии не заметно.

—...с женой?.. Перед... Нет. Ссоры не было.

— А что?

— Ничего.

— А... Почему?

— Кх... кх... (Закашлялся). Надоело.

— Что?

— Все.

С ясным, открытым взглядом. Спрашивать больше не о чем.

— Побудете еще?..

— Как подскажете. Я бы домой...

— Повторять эксперимент?

— Пока хватит. (Улыбается хорошо, можно верить). Толь­ко я бы просил... Жена...

— Не беспокойтесь. Лампочку вкручивал, шнур мотал? Поскользнулся нечаянно?..

Существует неофициальное право на смерть. Существует также право, а для некоторых и обязанность, — препятство­вать желающим пользоваться этим правом.

Перед его выпиской еще раз поговорили, ни во что не углубляясь. После выписки встретились. Побывал и у него дома под видом приятеля по запчастям.

Достаток, уют, чистота. Весь вечер пытался вспомнить, на кого похожа его супруга. Всплыло потом: на нашу школьную учительницу физики Е. А., еще не пожилую, но опытную, обладавшую талантом укрощать нас одним лишь своим при­сутствием. Это она первая с шестого класса начала называть нас на «вы». Превосходно вела предмет. На уроках царили организованность и сосредоточенная тишина. Но на переме­нах, хорошо помню, драки и чрезвычайные происшествия чаще всего случались именно после уроков физики, под­тверждая законы сохранения энергии. Однажды отличился и я. Несясь за кем-то по коридору, как полоумный, налетел на Е. А., чуть не сшиб с ног. Сбил очки, стекла вдребезги. Очень выпуклые, в мощной оправе, очки эти, казалось нам, и давали ей магическую власть... Любопытствующая толкучка; запахло скандалом. Встал столбиком, опустив долу очи. «Так, — сказа­ла Е. А. бесстрастно, выдержав паузу (она всегда начинала урок этим «так»). — Отдохните. Поздравляю вас. Теперь я не смогу проверять контрольные. Соберите это. И застегнитесь».

Толпишка рассеялась в восторженном разочаровании. А я, краснея, смотрел на Е. А. — и вдруг в первый раз увидел, что она женщина, что у нее мягкие волосы цвета ветра, а глаза волнистые, как у мамы, волнистые и беспомощные.

...Чуть усталая ирония, ровность тона, упорядоченность движений. Инженер, как и К. Угощала нас прекрасным обе­дом, иногда делая К. нежные замечания: «Славик, ты, кажется, хотел принести тарелки. И хлеб нарезать... По-моему, мужская обязанность, как вы считаете?.. Ножи Славик обещал наточить месяц назад». — «Ничего. Тупые безопаснее», — ляпнул я.

Пятнадцатилетний сын смотрел на нас покровительственно (ростом выше отца), тринадцатилетняя дочь — без особого любопытства. Все пятеро, после слабых попыток завязать об­щую беседу, углубились в «Клуб кинопутешествий».

— Глава семьи, — улыбнулся К., указывая на телевизор.

Этого визита и всего вместе взятого было, в общем, доста­точно, чтобы понять, что именно надоело К. Но чтобы кое-что прояснилось в деталях, пришлось вместе посидеть в кафе «Три ступеньки». Сюда я одно время любил захаживать. Скромно, без музыки; то ли цвет стен, то ли некий дух делал людей симпатичными.

Я уже знал, что на работе К. приходится за многое отвечать, что подчиненные его уважают, сотрудники ценят, начальство благоприятствует; что есть перспектива роста, но ему не хо­чется покидать своих, хотя работа не самая интересная и зарплата могла быть повыше.

Здесь, за едва тронутой бутылкой сухого, К. рассказал, что его часто навещает мать, живущая неподалеку; что мать он любит и что она и жена, которую он тоже любит, не ладят, но не в открытую. Прилично и вежливо. Поведал и о том, что имеет любовницу, которую тоже любит...

Звучало все это, конечно, иначе. Смеялись, закусывали.

Подтвердилось, что:

с женой К. пребывает в положении младшего — точнее, Ребенка, Который Обязан Быть Взрослым Мужчи­ной;

не подкаблучник, нет, может и ощетиниться, и отшу­титься, по настроению, один раз даже взревел и чуть не ударил, но с кем не бывает, а

характер у жены очень определенный, как почти у всех жен, — стабильная данность, с годами раскрываю­щаяся и крепнущая;

образцовая хозяйка, заботливая супруга и мать, толко­вый специалист; живет, как всякая трудовая женщи­на, в спешке и напряжении, удивительно, как все успевает;

любовь, жалость и забота о мире в доме требуют с его стороны постоянного услужения, помощи и созна­тельных уступок, складывающихся в бессознатель­ную подчиненность; тем более, что

жена и впрямь чувствует себя старшей по отношению к нему, не по возрасту, а по роли, можно даже ска­зать — по полу; да,

старший пол, младший пол — далеко не новость и не какая-то особенность их отношений: старшими чув­ствуют себя ныне почти все девочки по отношению к мальчикам-однолеткам, уже с детского сада, а в замужестве устанавливается негласный матриархат или война; за редкими исключениями

женщина в семье не склонна к демократии; разница от случая к случаю только в жесткости или мягкости, а у К. случай мягкий, исключающий бунт;

как почти всех современных мужей, справедливо ли­шенных патриархальной власти, быть Младшим в супружестве его понуждает уже одна лишь естест­венная убежденность жены, что гнездо, домашний очаг — ее исконная территория, где она должна быть владычицей;

с этой внушающей силой бороться немыслимо, будь ты хоть Наполеоном; тем более что и

мать внушает ему бытность Ребенком, Который Все Равно Остается Ее Ребенком;

сопротивляться этому и вовсе нельзя, потому что ведь так и есть, и для матери это жизнь, как же ей не позволить учить сына, заодно и невестку...

Я перебивал, рассказывал о своем. Как обычно: одного видишь, а сотни вспоминаешь — не по отдельности, но как колоски некоего поля... К. умолкал, жевал, улыбался; снова повествовал о том, как

мать и жена постоянно соперничают за власть над ним и посреди их маневров он не находит способа совме­щать в одном лице Сына и Мужа так, чтобы не оказывалась предаваемой то одна сторона, то другая;

на работе он от этого отдыхает — хотя и там хватает междоусобиц, они иные, и он, не кто-нибудь, а на­чальник цеха, умеет и командовать, и быть диплома­том, и бороться, и ладить; но тем тяжелее,

возвращаясь домой, перевоплощаться из Старшего, Ко­торый За Многое Отвечает, в Младшего, Который Должен Находить Способы Быть Старшим; от этих перепадов накапливается разъедающая злость на се­бя, и особенно потому, что

быть одновременно Младшим с женой и матерью и, как требуется, Старшим с детьми — дохлый номер, дети не слепы, неавторитетный папа для них не авторитет; не отцовство выходит, а какое-то придаточное пред­ложение; тем приятнее

с любовницей, которая намного моложе, жить в образе опытного покровителя, Сильного Мужчины;

секс в этих отношениях играет, понятно, не последнюю скрипку, машина и сберкнижка тоже кое-что значат, поэтому приходится иногда пускаться на подработ­ки;

любовница необходима ему и затем, чтобы вносить в жизнь столь недостающий бывшему мальчику, По­томку Воинов и Охотников, момент тайны и авантю­ры, а также

чтобы контрастом освещать достоинства супруги и пре­лесть дома;

и это не исключительное, а заурядное, знакомое и жен­щинам положение, когда связь на стороне усиливает привязанность к своему; но тем тяжелее,

возвращаясь домой, смотреть в глаза, обнимать, произ­носить имя — не лгать, нет, всего лишь забывать одну правду и вспоминать другую...

Они думали, что это их не постигнет.

Были гармоничны по статям и темпераментам, оба сведущи и щедры. Но, еще свежие и сильные, все чаще обнаруживали, что не жаждут друг друга. Они знали на чужом опыте, что все когда-то исчерпывается; все, о чем могут поведать объятия и прикосновения, все эти ритмы и мелодии скороли, медленно ли выучиваются наизусть, приедаются и в гениальнейшем исполнении, — знали, что так, но когда началось у них... Какие еще открытия? И зачем?..

Наступает время, когда любовь покидает ложе, а желание еще мечется. Две души и два тела — уже не квартет единства, а распадающиеся дуэты. И тогда выбор: вверх или вниз. Либо к новому целомудрию, либо к старой привычке... Далее шир­потреб — измена, но иная верность хуже измены. Признание в утрате желания казалось им равносильным признанию в смерти. И они молчали и замерзали, они желали желания...

Date: 2015-10-22; view: 305; Нарушение авторских прав