Я не такой, как все. Но какой же Я.

Это годы сплошных поисков: ты ищешь развлечений, разыскиваешь хоть какой‑нибудь номер журналов "Плейбой" или "Плейгерл" (его надо, конечно же, прятать под матрацем), ты каждый день в нетерпении разглядываешь себя в зеркале – может, уже выросли волосы на "том самом" месте? Но более всего ты жаждешь найти самого себя, понять, что ты такое.

Порой люди доживают до ста десяти лет, так и не узнав, какие они на самом деле, а ты хочешь ответить на этот сложнейший вопрос в свой шестнадцатый день рождения? Твое "я" состоит из массы черт: расовая, половая, этническая и религиозная принадлежность, жизненный опыт, который начал приобретать еще в школе, даже место рождения. Если б я родился в сельском Арканзасе, а не в "среднеклассовом" пригороде Нью‑Йорка, сегодня я был бы "Одиноким Ди Снайдером", исполняющем душераздирающие баллады о своем тракторе в стиле кантри‑энд‑вестерн.

В общем‑то, жизнь была бы куда проще, если б ты мог ввести все эти исходные данные в компьютер и получить детальную распечатку "Это – я". И даже точное знание того, что думают о тебе окружающие, вряд ли поможет – наш взгляд на себя зачастую весьма отличается от того, как нас видят другие.

Порой мы так несчастны потому, что большинство склонно судить о нас по лежащим на поверхности, чисто внешним признакам. То есть по внешности. Вот взгляните на мое лицо. Когда я был подростком, оно причиняло мне массу проблем, потому что я…как бы выразится поточнее?…был весьма уродливым подростком. (Не подслащивай пилюлю, друг, скажи им всю правду!) В раннем детстве я был довольно симпатичным (а разве все мы не симпатичны детьми?), и вдруг взросление в компании с половым созреванием начало проделывать со мной довольно злобные трюки. Постепенно я понял, что по общепризнанным стандартам, вовсе даже и некрасив. Это хорошо заметно, когда играешь в "бутылочку": если горлышко указывает на тебя, девочка морщится, словно ее заставляют поцеловать лягушку. Но мне потребовалось довольно много времени, чтобы наконец‑то признаться в этом самому себе.

Я часами разглядывал себя в зеркале, надеясь узреть нагловатого пижона, а не хиляка, над которым издевались одноклассники. Я крутил башкой туда‑сюда, пытаясь придать себе вид плотоядный или самодовольный. "Гм (слегка откинув голову)… Черт, я отлично смотрюсь, они просто не замечают. А вот под таким углом (отчаянно вывернув шею), я выгляжу как…как Роберт Плант!"

Это, конечно, трудный путь, но в конце концов я смирился с мыслью, что все эти гримасы и ужимки перед зеркалом – всего лишь гримасы и ужимки. А поскольку я не мог постоянно ходить с вывернутой шеей – не думайте, что не пытался, – я выглядел именно так, как выглядел. Убежден, что все мои наряды, грим, выкрашенные волосы – то, что составляет сценический облик солиста "Твистед систер", – на самом деле попытка сделаться привлекательным пусть и в извращенном, "перевернутом" виде.

Внешний вид – что за чертовски поверхностный повод для суждения о человеке! Но, к сожалению, это та часть натуры, о которой мы не думаем, пока нам не приходится из‑за нее страдать. При этом по внешнему виду о людях не только судят – из‑за внешнего вида мы попадаем в определенную систему стереотипов. Высокий мальчик должен непременно хорошо играть в баскетбол, а коренастый крепыш непременно должен стать хорошим футболистом. Для девушек ограничения еще жестче: если ты стройненькая и у тебя хорошенькая мордашка, ты, конечно же, станешь популярной, в то время как девушки менее привлекательные даже и не пытаются добиться любви. Помню, что в третьем классе ужасно хотел играть в школьном оркестре на трубе. Но из‑за того, что был слишком длинным и тощим, мне достался тромбон. Длинный тощий мальчишка – ему и длинный тощий инструмент.

Это ужасно глупый подход, потому что внешний вид не имеет ничего общего с твоим внутренним содержанием – в конце концов, лицо и фигура достаются от родителей. Ко всему прочему, лет до пятнадцати‑шестнадцати именно родители покупают тебе одежку и тащат к парикмахеру (как раз тогда, когда волосы наконец‑то обретают нужную длину). Очень важно, чтобы ты сумел убедить родителей, если не доверить тебе самому покупать вещи, то пусть хотя бы берут тебя с собой в магазин. А то стоит им предоставить самостоятельность, и результат может быть самым неожиданным – вроде тех белых ботинок.

Родители, внимание: чтобы по моде одеть подростка, много денег не потребуется. Достаточно одной пары джинсов. И одной рубашки или блузки – но модной. То, что кажется вам "очаровательным платьицем", может стать причиной горьких слез, потому что в этой самой школе никто – вы понимаете? – НИКТО не носит рюшечки‑оборочки.

Я так и не смог убедить родителей, что мой внешний вид – один из способов выразить индивидуальность. Когда мне было пятнадцать лет, я начал отращивать волосы – они наполовину закрывали уши и слегка вились на затылке. Но отец у меня – полицейский и человек весьма консервативных взглядов. В один прекрасный день он приказал: "Садись в машину!", и мы поехали к местному парикмахеру. Парикмахеру он скомандовал: "Сделать вот так!" – и указал на свою макушку. У отца была короткая стрижка военного образца – сегодня это выглядело бы что надо, но тогда, в эру хиппи и длинных волос, я мог мог с таким же успехом вытатуировать на лбу "КРЕТИН". И вот он я, стриженный под бокс, а пошла лишь вторая неделя учебного года. Обструкция была полнейшей. Даже те немногие, кого я считал друзьями, смеялись и обзывали меня "стручком" и "лысым". Соседи роптали, собаки рычали, цены на дома в нашем квартале поползли вниз – ну, может, и нет, но мне так казалось. Я заливался слезами, а отец не мог понять, почему ("Да он вообще у нас слюнтяй!")

"Я урод, – твердил я. – Я длинный, тощий и лопоухий. Меня никто не любит". По правде говоря, длинные волосы проблемы все равно бы не решили, но, по моим понятиям, это был единственный способ хоть немного улучшить положение. Волосы значили для меня то же, что для библейского Самсона, а отец лишил меня единственного достоинства.

И тогда отец нашел в себе мужество взглянуть на меня со стороны, и пристально. И увидел не ребенка, сынишку, которого всегда любил, а противного подростка с ломающимся голосом и прыщами. И тогда он понял, что он натворил. И больше никогда не заставлял меня стричься. И я не стригся. Но тогда в борьбу против меня вступили другие, более грозные силы.

Date: 2015-10-21; view: 292; Нарушение авторских прав