Зарубки на стене

Скала Манерба, озеро Гарда, Италия – март – апрель 1596 года

Маргерите часто снились эти восемь мертвых девушек. Она настолько сроднилась с их волосами, что старалась представить себе их лица и даже характеры. Обладательница огненно‑рыжих кудрей наверняка была упрямой и вспыльчивой. Девушка с волосами цвета спелой пшеницы представлялась ей миловидной деревенской простушкой, улыбчивой и покладистой. Рыжеватая блондинка, напротив, была застенчивой малышкой. Пожалуй, именно ей труднее всего было выносить заточение в крошечной комнатке. Ей же и принадлежал самый маленький скелет в подвале башни.

По крайней мере одна из них выпрыгнула из окна навстречу смерти – в этом Маргерита не сомневалась. Она и сама едва избежала пагубного соблазна броситься вниз. Скорее всего, это была огненно‑рыжая сорвиголова. Еще у одной девочки были волосы цвета яркой бронзы, как у самой Маргериты. Маргерита назвала ее Розой – ей всегда нравилось это имя, – а маленькая рыжеватая блондинка стала Пеони. Остальных девушек она назвала Селандиной, Алиссум,[99]Гиацинтой, Магнолией, Жасмином и Фиалкой. Имена цветов показались ей вполне подходящими и даже символичными.

– Расскажите мне историю своей жизни, – шептала она иногда по ночам. – Вас тоже похитили? И сколько вам было лет, когда вы умерли?

Маргерита была уверена, что по меньшей мере одна из них прожила в заточении долгие годы. Однажды она обнаружила зарубки на стене рядом с кроватью, их были сотни и тысячи – крошечные аккуратные царапины, отмечавшие дни, недели, месяцы и годы. Пожалуй, даже десятилетия. Маргерита не знала, одна ли девушка оставила эти отметки или же их было несколько. Одни зарубки были ровными и аккуратными, другие – кривыми и размашистыми, третьи – глубокими и равномерными, четвертые – едва различимыми полосками. Интересно, девушка или девушки делали их каждый день или только в полнолуние, когда снизу долетал зов колдуньи: «Опусти мне свои косы, чтобы я могла подняться по золотой лестнице?»

Обнаруженные зарубки взволновали ее. Она часто гладила их пальцами, думая о девушках, которые оставили их, а потом решила последовать их примеру. Но, присев на корточки перед каменной стеной с железной кочергой в одной руке и сковородкой с ручкой в качестве молотка – в другой, Маргерита вдруг застыла, охваченная внезапным приступом паники. А сколько дней уже провела здесь она сама? И сколько месяцев? Она поспешно пересчитала подарки, принесенные ей ведьмой во время своих нечастых визитов.

Муслиновый мешочек с цукатами, которых ей не дали даже попробовать в качестве наказания за сорванный ставень.

Несколько шурупов, чтобы починить ставень, и отвертка, которую колдунья тут же отобрала у нее, едва она закончила ремонт. Но, по крайней мере, La Strega не стала требовать от Маргериты, чтобы та завинтила ставни наглухо. Ей было позволено оставить их открытыми, чтобы дать доступ свежему воздуху в маленькую душную комнатку.

– Даже если ты захочешь подать сигнал, – сказала ей колдунья, – его никто не увидит. Вокруг на много миль нет ни живой души.

Платье из голубовато‑зеленой и серебряной парчи и две чистых ночных сорочки.

В следующем месяце подарков не было, потому что она разорвала сорочки на полосы и связала их вместе, пытаясь убежать. Тогда же ее лишили и окорока.

Лютня и несколько сборников песен. Как она обрадовалась им! Маргерита очень любила петь, но мелодии уже начали забываться. Теперь же она могла большую часть времени посвящать игре на лютне и разучиванию новых песен. Нескончаемые дни стали казаться не такими пустыми.

Иллюстрированный атлас с картами, начиная от Шелковой Земли и заканчивая Великим Проливом, а также басни Эзопа с прекрасными гравюрами по дереву.

Шерстяное одеяло, меховые сапожки и толстая шаль. В башне становилось все холоднее.

Корзинка деликатесов, чтобы отпраздновать Рождество, комплект шахмат и книга под названием «Повторение любви и искусство игры в шахматы». La Strega увлеклась этой новой экзотической игрой. Особенно ей нравилась королева, которая могла ходить по доске как угодно, тогда как король трусливо забивался в угол. В меру своих способностей она обучила шахматам и Маргериту.

Никаких подарков в следующем месяце, дабы наказать Маргериту за истерику, когда та опрокинула доску с фигурами. Равно как и никаких яблок, меда и сушеных фруктов.

Иллюстрированный томик стихов Овидия, посвященных богам, волшебству и смене личин. Маргериту очаровала Минерва, римская богиня мудрости, поскольку башня была выстроена на месте, где когда‑то стоял ее храм. Маргерита вновь и вновь перечитывала страницы, на которых она появлялась.

В следующем месяце подарков не было – Маргерита была наказана за то, что процитировала Минерву в изложении Овидия: «Не следует стыдиться старости: мудрость приходит с возрастом». Еды ей было оставлено совсем немного.

Минуло одиннадцать месяцев. Маргерита в ужасе смотрела на крохотные отметки, только что сделанные ею на стене. Прошел почти целый год. Через месяц ей исполнится тринадцать. Весь остаток дня она пролежала на кровати, глядя, как солнечные лучи ползут по ковру, и слушая, как испуганно бьется в жилах кровь.

Одиннадцать месяцев она старалась хоть чем‑то заполнить долгие унылые часы.

Одиннадцать месяцев она считала каждую крошку хлеба, боясь умереть с голоду.

Одиннадцать месяцев она непрерывно наблюдала за луной, и страшась, и желая дождаться полнолуния.

Одиннадцать месяцев подчинения колдунье.

Одиннадцать месяцев добровольного жертвоприношения запястий, которые в кровь ранили шипы роз.

Маргерита опустила взгляд на свои запястья и тут только поняла, что и на коже ее отпечатались собственные зарубки. Одиннадцать тоненьких шрамов, образующих сложный и беспорядочный узор.

Она тяжело вздохнула и перевела взгляд на стену. Ее одиннадцать отметок ничем не отличались от тысяч других, теснившихся над ними. Она резко выпрямилась, отчего длинная коса больно натянула ей кожу головы. Над своими царапинами она выбила корявую букву «М», которая означала «Маргерита».

В ту ночь она лежала в постели и смотрела на одинокую звезду, сверкавшую в оконном проеме. «Помоги мне, – прошептала девочка, думая о древней богине мудрости с ее совой и прялкой,[100]которой некогда поклонялись на этой самой скале. – Если у тебя осталась власть и сила, помоги мне».

Откуда‑то издалека до нее донесся хохот совы, который, впрочем, она часто слышала по ночам. Но он показался ей ответом и, успокоенная, Маргерита повернулась на бок и быстро уснула.

Дни шли обычным чередом. Маргерита расчесывала и заплетала волосы, готовила и ела завтрак, убиралась в комнате, триста раз обходила ее по кругу быстрым шагом, играла на лютне и пела, сама с собой играла в шахматы, читала вслух Овидия ради удовольствия слышать собственный голос, поднимала мешки с луком и картошкой, чтобы сделать руки сильными, готовила и ела обед, а потом садилась смотреть, как заходит над озером солнце, напевая что‑либо. Каждый день взору ее представала новая картина: иногда озеро было безмятежным и голубым; в другие дни его окутывал туман; изредка на нем случались штормы; а иногда его раскрашивали огненные и золотистые тона, словно сам Господь провел пальцами по небу.

В начале зимы горы становились серыми, а озеро напоминало помутневшее зеркало. Потом выпадал снег, вихрясь вокруг башни и укрывая мир белым покрывалом. Снег приносил на своих крыльях злой ветер, с воем налетающий с севера, вцепляющийся в башню клыками и когтями, отыскивающий любую щель и трещину, чтобы ворваться в нее со злобным шипением и свистом. И тогда Маргерите оставалось лишь свернуться клубочком под шерстяным одеялом, прятать лицо в ладонях и надеяться, что лютый ветер не разнесет башню по камешку.

Невзирая на холод и темноту, ей приходилось очень экономно расходовать свечи и дрова. Она панически боялась остаться вовсе без огня и света. Поэтому она лежала в постели, закутавшись потеплее, и представляла, как путешествует по миру: сражается с гигантами, побеждает ведьм, находит несметные сокровища, плывет по морям и океанам, поет при дворах королей. Вскоре Маргерита сочинила для себя сказку, почти столь же эпическую, как у Овидия.

Когда пришла весна, Маргерита стала разбрасывать крошки на подоконнике в надежде, что к ней станут прилетать птицы и подружатся с нею. Она пришла в восторг, когда однажды к ее окну спорхнула маленькая коричневая птаха, а потом привела и свою подругу. Маргерита приберегала для них крошки испеченного ею хлеба, хотя его у нее и так было немного, и вскоре птички стали прилетать каждый день. Они настолько привыкли к ней, что садились на подоконник даже тогда, когда она стояла у окна. Маргерита, словно зачарованная, смотрела, как они строят себе гнездо под аркой, выкладывая его травинками и мягкими пепельно‑коричневыми перышками. Вскоре внутри появились три маленьких яйца, белые в коричневую крапинку. Маргерита с восторгом наблюдала, как мать сидит в гнезде, оберегая яйца, пока отец носит ей жучков и прочих насекомых. Весь день напролет в гнезде пронзительно скрежетали три голодных клюва, требуя пищи, которую отец и мать без устали им поставляли.

Луна прибывала с каждым днем. Когда до полнолуния оставалось совсем немного, Маргерита, как обычно, принялась исступленно наводить порядок, тщательнее расчесывать и заплетать волосы. Она изо всех сил старалась, чтобы комната выглядела опрятной и прибранной; девочка передвинула кровать на прежнее место и вернула портрет на стену. Мысль о том, что однажды колдунья заявится раньше времени и застанет в комнате беспорядок, повергала ее в панический ужас.

Настал день, когда луна стала круглой и засияла, как новенький цехин, пришитый к бархату небес, и снизу донесся голос ведьмы. Маргерита опустила вниз косы и уперлась руками в подоконник, когда колдунья стала взбираться по ним. Ее приближение встревожило маленьких птичек, и они с криками закружили у нее над головой. La Strega сначала пригнулась, а потом, влезши на подоконник, опустила руку и сковырнула гнездо. Кружась, оно полетело вниз, разбрасывая маленьких птенцов. Хотя они судорожно захлопали крылышками и заверещали, летать они еще не научились и канули в голубую бездну. Родители стремглав метнулись за ними, и их полные отчаяния крики болью отдались в ушах Маргериты.

– Нет! – вскричала девочка, протягивая руки, словно надеясь поймать падающих птичек.

Ее порыв остановил резкий рывок волос, трижды обмотанных вокруг крюка. Полными слез глазами Маргерита смотрела, как птицы вместе с гнездом и его драгоценным грузом исчезают из виду.

– Что происходит? – La Strega, похоже, искренне удивилась.

– Гнездо… птенцы…

– Оно мне мешало, – невозмутимо ответила колдунья, спрыгивая с подоконника. – Ну же, перестань реветь из‑за дурацкого гнезда. Птицы построят себе новое.

– Гнездо не было дурацким. Оно было их домом. Вы напрасно сбили его вниз.

– Не груби мне. Ты ведь не хочешь, чтобы я вновь урезала тебе рацион, а?

– Нет! – вскричала Маргерита. – Простите меня, я не хотела нагрубить вам. Я просто опечалилась из‑за птенцов.

– Не следует быть такой добросердечной, – заявила La Strega. Она сняла с плеча тяжелый моток веревки, привязав один конец к крюку, а другой сбросила вниз, чтобы ее слуга Магли привязал к нему первый из множества мешков с припасами. – Мир жесток, Петросинелла, и слабые в нем не выживают.

– Да, я знаю. Простите меня.

– Лучше посмотри, что я принесла тебе, – сказала колдунья, помогая Маргерите вытягивать тяжело нагруженную веревку. – Тебя ждет приятный сюрприз.

«Пусть это будет щенок, – мысленно взмолилась Маргерита, скрестив пальцы на обеих руках. – Пожалуйста, пусть это будет щенок».

Но подарок колдуньи ко дню рождения Маргериты состоял из девяти маленьких глиняных горшочков, мешка земли и нескольких небольших ситцевых мешочков с семенами: петрушкой, базиликом, орегано, розмарином, чабрецом, луком‑резанцем, шалфеем, сурепкой и маленьким колокольчиком, который мать Маргериты называла рапунцелем.

Урожай горькой зелени на тринадцатый день рождения Маргериты.

Аббатство Жерси‑ан‑Брие, Франция – апрель 1697 года

Зазвенел колокол, созывая монахинь на службу шестого часа. Я с раздражением посмотрела на монастырь. Мне очень не хотелось возвращаться в огромную мрачную церковь, чтобы еще час простоять на и так ноющих коленях. Но сестра Серафина уже отряхивала землю с садовых инструментов и укладывала их обратно в корзину и, стаскивая перчатки, поднялась на ноги.

– Свой рассказ я закончу завтра. Утро пролетело незаметно, не так ли? А мы засадили почти всю клумбу.

– Для чего? Для чего запирать маленькую девочку? Это… это представляется мне жестоким, – вырвалось у меня.

Я живо вспомнила те времена, когда мой опекун, маркиз де Малевриер, запирал меня в пещере отшельника в подземелье замка Шато де Казенев. Я сидела, сжавшись в комочек, в промозглой темноте, тело ныло от ударов березовой розги, и я ненавидела его всем сердцем.

– Чтоб у тебя по всему телу вскочили чирьи, – неистовствовала я. – Чтоб тебя загрызли комары, блохи, саранча и тараканы. Чтоб тебя затоптало стадо бешеных свиней и заплевал страдающий желудком верблюд. Я… я заставлю тебя пожалеть об этом. Я подброшу тебе скорпионов в постель. Я плюну тебе в суп!

В конце концов запас моих ругательств и проклятий иссякал, и я сидела, раскачиваясь в темноте, злясь на свою мать за то, что она позволила увезти себя, и укоряя себя за то, что до сих пор не могу простить ей это. Потом на смену злости приходили слезы. Я все еще плакала, когда Нанетта потихоньку отпирала дверь и прошмыгивала внутрь. Она приносила мне носовой платок – я вечно теряла свой собственный, – теплую шаль и свиную saucisson. [101]

– Не плачьте, Бон‑Бон, все в порядке. Маркиз молится. Он не встанет с колен еще несколько часов. Вы можете пробежать по потайному ходу и поиграть в пещерах, но слушайте колокол. Месье Ален зазвонит в него, когда маркиз пойдет вниз. А уж я побеспокоюсь, чтобы вы сидели под замком, когда этот негодяй придет за вами.

– Спасибо, – шмыгала я носом, обнимала Нанетту за шею и целовала в щеку, а потом убегала и носилась сломя голову по пещерам и лесу.

Каково это – оказаться запертой в одиночестве комнаты на вершине башни на долгие годы? Каково это – обнаружить скелеты других девушек в подвале и знать, что их волосы стали твоими? От этих мыслей по коже у меня пробежали мурашки.

Я никогда не забывала жестокости маркиза де Малевриера, как никогда не понимала и того, какие демоны подвигли его так обращаться со мной и сестрой. И насколько таинственными должны быть мотивы той давно забытой колдуньи.

– Почему она так поступила? – уже успокаиваясь, негромко спросила я.

По лицу сестры Серафины промелькнула тень беспокойства.

– Думаю… Думаю, она боялась.

– Боялась? Но чего?

– Времени, – едва слышно ответила сестра Серафина.

Элегия

…Так держи меня, Любовь моя, держи, Обними меня за шею, И позволь мне взять твое сердце За стебель, как цветок, Чтобы оно расцвело и не сломалось. Дай мне свою кожу Прозрачную, как паутина, Дай мне раскинуть ее И прогнать темноту. Подставь мне свои губки, Припухшие от утех, А я подарю тебе ангельский огонь взамен.

Анна Секстон. Рапунцель