ЗАЯВЛЕНИЕ. Мы, женщины‑политзаключенные Малой зоны, отказывались и отказываемся носить на одежде бирки (нагрудные знаки)

Мы, женщины‑политзаключенные Малой зоны, отказывались и отказываемся носить на одежде бирки (нагрудные знаки). 10 августа от лица администрации лагеря нам было сказано, что либо мы наденем эти бирки, либо до конца срока будем лишены права покупать еду, а также лишены всех свиданий.

Принудительное ношение опознавательных знаков унижает человеческое достоинство, что признано всей мировой общественностью, в частности, на Нюрнбергском процессе. Советское законодательство утверждает, что «исполнение наказания не имеет целью причинение физических страданий или унижение человеческого достоинства» (ст. 1‑я ИТК РСФСР).

В связи с этим мы считаем нужным поставить советские власти в известность о том, что мы не намерены выполнять те требования режима, которые носят издевательский или аморальный характер.

Мы отстаиваем свое естественное человеческое право объединяться в своих действиях и заступаться друг за друга, а также за других заключенных.

Мы призываем советские законодательные органы отменить нагрудные знаки во всех лагерях Советского Союза, а пока отменяем их для себя в Малой зоне и готовы принять на себя все возможные репрессии.

Эдит АБРУТЕНЕ, Галина БАРАЦ, Ядвига БЕЛЯУСКЕНЕ, Татьяна ВЕЛИКАНОВА, Наталья ЛАЗАРЕВА, Татьяна ОСИПОВА, Ирина РАТУШИНСКАЯ, Раиса РУДЕНКО

Конечно, на это заявление нам никто не ответил. Да и к чему было нашему правительству отвечать за существующие в стране законы? Они же у нас такие застенчивые!

События тем временем раскручиваются дальше. Игорь присылает письмо, что собирается приехать на короткое свидание – то самое, от двух до четырех часов через стол. А письмо, конечно, идет через цензуру, и администрация знает о таком намерении раньше меня. Я досадую: приезжал бы неожиданно тогда, может быть, не успели бы лишить свидания! А так – какие шансы? Но пока не лишили – все же готовлюсь: обдумываю, что и как скажу, чтоб не прервали разговор, а он все понял. Забочусь: в чем пойду на свидание? Когда в лучшем случае видишься с мужем три раза в год – так хочется быть красивой! Наши принимают в этом горячее участие. Пани Ядвига добывает из «бабушкиных тряпок» Бог весть какой давности юбку из матрасной ткани. Не беда, что юбка заляпана машинным маслом, пани Ядвига со свойственным ей терпением оттирает эти пятна с мылом, а потом еще вымачивает юбку в хлорке. Юбка становится однородного светло‑серого цвета. Татьяна Михайловна вытягивает давно припрятанный для особого случая кусок «полосочки». Эту полосатую ткань лет пять назад выдавали нашим для пошива форменной одежды. Потом официальная летняя форма изменялась: белые ромбы на синем, а «полосочка» так и ждала своего дня. Из этой ткани я сооружаю себе блузку украинского покроя. К предполагаемому дню приезда Игоря Галя накручивает мне волосы на бигуди и делает роскошную прическу.

Еще бы! Каждое свидание в зоне – событие, и мы снаряжаем идущую на свидание, «как невесту», обязательно срезаем цветы на букет для родных, и все вместе провожаем до ворот, и машем вслед… Лишь бы их давали, эти свидания!

Как бы не так: на следующий день мне приносят постановление о лишении свидания. Мол, я накануне выходила в ларек с нарушением формы одежды – без косынки. Несмотря на трагичность известия, первая наша реакция – смех. Дело в том, что вчера я как раз была единственная, кто пошел в ларек в косынке! И не потому, что рвалась соблюдать форму одежды, а просто из‑за бигуди! Только накрутила мне Галя кудри – а тут как раз входят дежурнячки.

– Женщины, в ларек!

Это значит, надо выходить из зоны и топать в ларек по территории больницы. Ну я косынку и повязала, чтоб эти злосчастные бигуди прикрыть; так‑то мы косынок обычно не носим.

Смех смехом, а ложный рапорт о «нарушении» налицо, и лишение свидания явно незаконно. Что делать? Зона решает – забастовка! Меня тысячу раз могли бы лишить свидания, так сказать, законным путем – за тот же самый нагрудный знак, и были бы формально в своем праве. Но сейчас они попались на собственном вранье – и мы рады это не спустить. Чин чином пишем соответствующие заявления, и в зону прилетает встревоженный начальник лагеря (тогда еще Павлов). Уличенная нашим общим свидетельством дежурнячка Татьяна Лобашкина, написавшая рапорт, пытается выкручиваться, но чем дальше – тем яснее – ей этот рапорт написать велели. Кто? Павлов утверждает, что не он. Значит, Подуст? Или КГБ? Короче говоря, Павлов, для порядку пригрозив, неожиданно отменяет постановление:

– Приступайте к работе, свидание будет.

Это уже само по себе доказательство, что вся история с лишением инициатива Подуст. Отдай такой приказ КГБ – не мог бы Павлов позволить себе роскошь «разобраться в конфликте». А так все довольны: и мы, и Павлов. Заявления о забастовке он теперь благополучно спустит в мусорный ящик, и в Управлении никто не узнает о ЧП. Наташа даже изображает разочарование:

– Всего‑то три дня пробастовали, а теперь опять варежки шить, будь они неладны!

Она, конечно, шутит. Все мы рады: отвоеванное свидание – не такая уж малая победа для зоны. И вот появляется Подуст с дежурнячкой Машей и объявляет:

– Ратушинская, на свидание! Муж приехал!

Ох, как дергается сердце! Но я и бровью не веду: мы ведь Подуст не слышим, на то есть решение зоны. Все наши тоже даже не поворачивают головы, хотя, конечно, слышат и за меня переживают.

– Ратушинская, вы что – отказываетесь?

Молчу.

– Молчание – знак согласия!

Молчу: не буду я такой ценой покупать свидания, и никто бы из наших не стал. Тут меня неожиданно выручает дежурнячка Маша:

– Ратушинская, пойдемте со мной. Я вас обыскать должна перед свиданием.

Ну, теперь‑то я слышу! Дико радоваться обыску, не правда ли, читатель? Но в такой ситуации мы все ликуем: у Подуст – свои обязанности, а у Маши свои. Дежурнячки наши Подуст сами терпеть не могут, а тут Маша может ей подставить ножку с полным правом. Наши кидаются срезать цветы, Маша быстренько выворачивает наизнанку мои одежки в медчасти – и вот я уже в маленькой комнатке на вахте и слышу голос Игоря:

– Где она?

Вот он входит. Похудел, щеки ввалились… Нелегко ему «на свободе» переживать за меня день и ночь. С ним Алька, моя младшая сестра. Ей недавно исполнилось семнадцать. Целоваться‑обниматься нам нельзя – свидание через стол. Два часа. Маша сидит между нами и бдит, не скажем ли чего лишнего. Она нам вполне сочувствует, но обязанности есть обязанности. Разговор отрывистый, сразу обо всем. Алька молчит, смотрит круглыми глазами. Ее так потрясла сама дорога (ведь вся Мордовия – в лагерях, с поезда видно!), что у нее отнялся дар речи. А тут еще и мой здорово изменившийся вид!

Игорь пытается сказать о ПЕН‑клубе, о моих литературных успехах. Маша обрывает:

– Не положено! Еще одно слово об этом – прерву свидание!

Мы не спорим. О другом – так о другом. Я: – Как там наш Лешек? Игорь: – Да вроде на премию потянул, трудяга. Это значит, лидера польской «Солидарности» Леха Валенсу выдвинули на Нобелевскую премию.

Таким примерно языком мы наскоро информируем друг друга о событиях. Игорь – о том, что на свободе и что с нашими друзьями в других лагерях. Я – о том, что в зоне – с большими предосторожностями. Только о Владимировой рассказываю открытым текстом. Маша не возражает – Владимирова ей самой в печенки въелась. Обо всех других событиях – заранее продуманными обиняками. Понимает? По глазам вижу – все понимает, умница моя!

– Родной мой! Любимый!

Нет, так нельзя, а то я сейчас разревусь. Молчим. Сцепляем на столе руки, хоть касаться друг друга не положено. Но Маша вроде как и не видит у нее самой слезы в глазах. Глажу такие знакомые до последней прожилочки руки. В заусенцах, в царапинах – работает теперь слесарем.

Между нами на столе часы, и как безжалостно они тикают! Неужели уже пролетели два часа? Маша тихо‑тихо говорит:

– Прощайтесь!

Встаем из‑за стола. Помешает поцеловаться или нет? Нет, молчит. Прижимаемся друг к другу на короткий миг. Уже не объятия, а судорога. Но надо владеть собой. Быстрый шаг назад. Улыбаемся. В горле комок. Крестим друг друга. Все. В следующий раз мы увидели друг друга только через три года.

Маша мне, на обратной дороге:

– Ишь вы какие, политички – не плачете. У нас в больничке все, кто идут со свидания, – ревут, аж сердце рвется.

И, поворачивая ключи в двух воротах, запускает меня обратно в зону. Наши уже ждут.

– Ну как?

Сейчас, дорогие, сейчас. Я выложу все новости – ведь у нас общие радости и беды.

Вечером – торжественное чаепитие. Состоявшееся свидание – нечастое событие, которое мы празднуем со всем энтузиазмом. Какой теплый вечер. Уже проклевываются августовские звезды. Что‑то принесет нам завтрашний день?