Глава V. Сражение под Полтавой. 27 июня 1709 г 4 page

Всю безнадежность своего положения шведы увидели, уже будучи в плену, когда 6 июля царь произвел перед их глазами общий смотр своей армии, причем в смотру участвовало и громадное нерегулярное воинство: "Пленные, видев армию царского величества вчетверо большую, нежели каковую видели во время баталии, о великости ее удивлялись". Регулярных войск оказалось 83 500 человек, а нерегулярных 91 тыс., да еще отдельно подсчитано было 2 тыс. "артиллерийских служителей". В общем у русского командования под рукой спустя некоторое время после Полтавской победы оказалось, по подсчетам современника, ведшего дневник военных действий, 176 500 человек.[575]

Ни у одной из великих европейских держав не было в тот момент, во второй половине лета 1709 г., таких громадных, вполне готовых к бою, вооруженных сил.

На этот смотр было выведено 19 171 человек пленных шведов.

По своим последствиям, убийственным для Швеции, эта беспримерная сдача всей еще уцелевшей после полтавского побоища шведской армии под Переволочной 30 июня (1 июля) была еще страшнее и, главное, несравненно позорнее, чем даже Полтава. Торжествующий Петр сообщил Москве эту новую радость через коменданта города князя Гагарина: москвичи узнали, что овеянная славой долгих побед лучшая армия Западной Европы окончательно прекратила свое существование и сдалась "яко воiнские полоненики, положа ружье, со фсеми людми и алтилериею (sic. — Е. Т.)… без бою здались… Итако вся армея (sic. — Е. Т.) неприятелская нам через помощ божию в руки досталась, которою в свете неслыханного викториею вам поздравляем".[576]

Из имеющихся несколько разноречивых цифровых показаний о шведских потерях убитыми под Полтавой следует признать наиболее достоверной цифру в 8 тыс. человек с лишком. По "известию от посыпанных для погребения мертвых по баталии", погребено "шведских мертвых тел 8619 человек, кроме тех, которые в погоне по лесам в разных местах побиты". При бегстве весь обоз ("3000 возов") был брошен шведами и попал в руки русских.

По окончательному позднейшему подсчету, шведская армия, сдавшаяся (во главе с Левенгауптом) Меншикову под Переволочной 30 июня 1709 г., была равна 16 264 человекам.[577]

По позднейшим подсчетам Петра в его «рапорте» Федору Юрьевичу Ромадановскому в конце декабря 1709 г. в Москву было доставлено к триумфальному въезду царя в древнюю столицу 22 085 пленных шведов. Так как, по русским же подсчетам, Меншикову у Переволочной 30 июня сдалось около 16 тыс. человек, то выходит, что в сражении под Полтавой 27 июня в плен попало около 6 тыс. человек. По «рапорту» Петра ясно, что он считает тут только шведов, взятых под Полтавой и у Переволочной, а не тех, которые могли быть взяты в плен в предшествовавшее Полтавской битве время. Присчитывая к этой цифре (22 085 человек) свидетельство о погребении 8619 убитых под Полтавой шведов, а также несколько сот (около одной тысячи) бежавших за Днепр шведов и казаков-мазепинцев, мы получим около 31 700 человек, цифру, обозначающую общее количество армии Карла XII, разгромленной в Полтавском бою.[578]Остаются неподсчитанными разбежавшиеся во все стороны и перебитые крестьянами в ближайшие дни в окрестностях Полтавы.

Шведские источники настаивают, что из этих 31 с лишком тысяч человек природных шведов было всего 19 тыс. с небольшим, остальные были нерегулярные силы: волохи, поляки, казаки-мазепинцы, пришедшие еще с Мазепой 24 и 25 октября 1708 г., и больше всего запорожцы.

Вся неприятельская армия, пришедшая завоевывать русский народ, частью лежала перебитая на Полтавском поле, частью тысячами и тысячами шла в глубь России в долгий, двенадцать лет длившийся плен на работы. Весь шведский штаб, все генералы, с которыми Карл XII девять лет одерживал победы, был в русском плену. Сам король спасался где-то в степной пустыне, продолжая паническое бегство, начавшееся для него еще в 11 часов утра 27 июня 1709 г., когда его, лежавшего без чувств на земле возле разбитых в щепки русским ядром носилок, подняли и с трудом уволокли с места страшного избиения остатков его армии.

Высшие чины шведского командования рассылались сначала группами по разным городам Европейской России. Например, в Смоленск сначала были присланы Левенгаупт и Шлиппенбах и при них 13 штаб- и обер-офицеров, а затем туда же Шереметев прислал 375 человек. Петр приказал "иметь с ними обхождение по достоинству их рангов". Ни у кого из пленников не было ничего, никаких "своих скарбов", и они получали провиант от казны.[579]

Вольтер решительно выделяет Полтаву из "двухсот сражений", которые, по его подсчету, были даны от начала XVIII столетия до времени, когда он написал свою "Историю".

Эти сражения, говорит он, часто давались армиями в сто тысяч человек, затрачивалось много усилий для достижения малых результатов, и ни одна из этих бесчисленных войн не вознаграждала за все зло, которое она причиняла, ничтожным положительным последствием, которое она имела: "Но результатом для Полтавы было счастье обширнейшей на земле империи".[580]

Энгельс так характеризует смысл событий 1708–1709 гг.: "На севере Швеция, сила и престиж которой пали именно вследствие того, что Карл XII сделал попытку проникнуть внутрь России; этим он погубил Швецию и показал всем неуязвимость России".[581]И что Петр I "должен был сломить" Швецию, это для Энгельса не подлежит сомнению.

Остается добавить, что Петр может быть назван в полном смысле слова новатором в области военного искусства. Военные авторитеты Западной Европы вынуждены были признать, что великая Полтавская победа явилась совершенно новым, оригинальным и громадным русским вкладом в военное искусство. Полтавскую битву изучали и на действиях Петра учились на Западе. На этом стоит остановиться пообстоятельнее.

Известный европейский военачальник середины XVIII столетия — Мориц Саксонский, сын польского короля Августа II, написал и издал в 1756 г. замечательный для своего времени труд по теории военного искусства, который долгое время считался классическим и был настольной книгой у высших руководителей вооруженных сил Европы во второй половине XVIII в.

Мориц Саксонский прославился своими победами над турками, над австрийцами, над немецкими союзниками Австрии во время войны за австрийское наследство, в которой он по приглашению Людовика XV командовал французскими войсками и получил жезл маршала Франции.

Его авторитет и как теоретика и как практика военного искусства был в XVIII в. бесспорен. Добавим еще, что к России он, по-видимому, не питал никаких особых симпатий, так как только из-за русского противодействия не стал курляндским герцогом. Тем интереснее для истории то, что он говорит о Полтаве и о русском военном искусстве в своей книге.[582]

В этом большом фолианте Мориц Саксонский посвящает особую главу (девятую) анализу Полтавской битвы, причем интересны и его рассуждения и некоторые фактические уточнения. Эта глава носит характерное название: "О редутах и об их превосходном значении при боевых построениях". Автор, несмотря на все свои ошибки, в общем довольно правдивый в своих фактических, хоть и очень неполных, повествованиях, прежде всего напоминает о долговременном периоде шведских побед над русскими и о том высокомерии, с которым шведы относились к русским военным силам: "Шведы никогда не осведомлялись о числе русских, но только о месте, где они находятся". Но "царь Петр, величайший человек своего столетия, боролся против военных неудач с терпением, равным величию его гения, и не переставал давать битвы, чтобы приучить к войне свои войска".[583]Мориц в молодые годы лично встречался и разговаривал с Петром о Северной войне.

Переходя к осаде Полтавы, Мориц Саксонский говорит о военном совещании в царской ставке, о котором он, сын Августа II, мог по своему положению узнать и от своего отца и от других кое-что, передававшееся устно при русском, прусском, саксонском, австрийском дворах, где у знаменитого полководца были большие родственные и деловые связи. Вот что он рассказывает о Полтаве: "Царь собрал военный совет, на котором долго не сходились мнения. Одни хотели осадить (войско. — Е. Т.) шведского короля московитской армией и создать большой ретраншемент, чтобы принудить его к сдаче. Другие генералы хотели сжечь все на пространстве ста лье в окружности, чтобы довести до голода шведского короля и его армию". Тут автор вставляет в скобках: "Этот совет был не из самых плохих, и царь склонялся к этому мнению". Наконец, другие члены совещания "заявили, что всегда будет еще время пустить в ход это средство, но что раньше нужно еще отважиться дать сражение, ибо есть риск, что Полтава и ее гарнизон будут забраны упорным шведским королем, который там найдет большие запасы и все, что нужно, чтобы пройти через пустыню, которую хотят создать вокруг него. На этом мнении и остановились. Тогда царь взял слово и сказал: "Так как мы решаем сразиться с шведским королем, то следует согласиться насчет наилучшего способа сделать это. Шведы очень стремительны, хорошо дисциплинированы, хорошо обучены и ловки; наши войска достаточно тверды, но у них нет этих преимуществ; поэтому следует постараться сделать ненужными для шведов эти их преимущества. Они часто форсировали наши укрепления, в открытом поле мы бывали биты искусством и ловкостью, с которыми они маневрируют. Следовательно, должно разбить этот маневр и сделать его бесполезным. Поэтому я держусь того мнения, что нужно приблизиться и шведскому королю, воздвигнуть на фронте нашей пехоты несколько редутов с глубокими рвами, обнести их насыпями и палисадами и снабдить их пехотой. Это требует лишь нескольких часов работы, и мы будем ожидать неприятеля за этими редутами. Нужно, чтобы он разбил линию своего фронта, чтобы атаковать редуты, он там потеряет людей и будет ослаблен и приведен в расстройство (к тому моменту. — Е. Т.), когда он нападает на нас (т. е. начнет генеральный бой. — Е. Т.), потому что нет сомнения, что он снимет осаду, чтобы пойти на нас, когда он увидит, что мы близ него. Следует поэтому совершить марш так, чтобы к концу дня оказаться в близости к нему, чтобы он на другой день на нас напал, а ночью мы воздвигнем эти редуты". Так говорил русский государь, и весь совет одобрил эту диспозицию". Отданы были соответствующие приказы, и 26 июня к концу дня царь приблизился к шведскому королю. Случилось именно то, на что рассчитывал Петр: "Король не преминул объявить своим генералам, что он хочет атаковать на другой день армию московитов", и уже к концу ночи началось движение шведов.

Продолжая свой рассказ, Мориц Саксонский пишет: "Царь устроил семь (их было десять. — Е. Т.) редутов на фронте своей пехоты. Они были выстроены старательно, в каждом было посажено по два батальона, а позади стояла вся русская пехота с кавалерией на флангах. Следовательно, было невозможно идти на эту пехоту, не взяв этих редутов, и нельзя было ни оставить их за собой, ни пройти в промежутки между ними, не рискуя пострадать от огня. Шведский король и его генералы, которые ничего не знали об этой диспозиции, увидели в чем дело, только когда это было у них под самым носом. Но, так как машина уже была пущена в ход, было невозможно ее остановить и отказаться от начатого". Мориц отмечает первоначальный успех шведской конницы, но тут же прибавляет, что и эта кавалерия слишком далеко зарвалась, а пехота была остановлена редутами. Шведы напали на них и испытали большое сопротивление. Русское высшее военное искусство тут принесло большие плоды. "Нет военного человека, — пишет Мориц Саксонский, — который не знал бы, что для взятия хорошего редута необходима целая диспозиция, что в дело пускается несколько батальонов, чтобы напасть на редут разом с нескольких сторон, и что очень часто при этом разбивают свой нос". Правда, "шведы взяли три редута (он ошибся: два, а не три. — Е. Т.), не без больших потерь, но были отброшены от остальных после большой резни". Неизбежным результатом этого было то, что "вся шведская пехота была расстроена при нападении на эти редуты, в то время как пехота московитов в правильном строю вполне спокойно наблюдала это зрелище в двухстах шагах расстояния".

Отступив к главным своим силам, эти потрепанные при русских редутах части не только не успели сами оправиться и прийти в порядок, но внесли смятение в ряды своих товарищей, до сих пор стоявших в полном порядке. Шведам необходимо было время, чтобы восстановить полный порядок в рядах, но именно этого-то им и не дали русские. Русская пехота, стоявшая позади редутов, спокойно, в полном порядке прошла в промежутки между редутами, никем не тревожимая, после того как враг в смятении был уже отброшен, и выстроилась правильным строем лицом к лицу со шведской армией, еще не вполне восстановившей порядок у себя: "Порядок, эта душа сражений, уже не был налицо у шведов", — и их сопротивление было сломлено быстро в "генеральной баталии", о которой автор лишь упоминает.

Мориц Саксонский, как видим, слишком лаконичен и неосведомлен о решающей стадии боя, не задается целью дать систематическое описание Полтавской битвы, он слишком узко и односторонне отмечает лишь то, что по его суждению, больше, чем все другое, дало русским победу: блестящую удачу петровского плана редутов. Ведь даже вся эта глава его теоретического трактата называется: "О редутах и об их превосходном значении при боевых построениях". Поэтому он ничего не говорит о гибели части шведской кавалерии, загнанной в лес, о взятии в плен другой части, пытавшейся спастись у своего ретраншемента, наконец, о двухчасовой "генеральной баталии", решившей участь шведов.

Все эти односторонние и совсем неосновательные увлечения и грубые ошибки не мешают Морицу Саксонскому, военному теоретику Западной Европы XVIII в., сделать общий вывод о великой русской победе и о славном будущем русского народа. "Вот как возможно умелыми диспозициями обеспечить за собой боевую удачу. Если эта диспозиция дала победу московитам, которые еще не были приучены к войне (aguerris) в продолжение периода своих неудач, то на какие же дальнейшие успехи можно надеяться у нации, хорошо дисциплинированной и у которой есть наступательный дух?"[584]Мориц Саксонский не забывает отметить и предусмотрительность русского командования, которое, выводя пехоту для решающего боя, все-таки оставило часть своего войска в редутах, "чтобы облегчить отступление в случае необходимости". В этом — прямой упрек шведскому королю и его генералам, ровно ничего не предусмотревшим, идя в бой, и сделавшим поэтому свое поражение уничтожающей, неслыханной катастрофой.

Французский военный теоретик и историк Роканкур тоже считал Петра I новатором в области тактики и в области фортификации. Вот что он говорит о Полтавской битве: "С этого сражения… начинается новая комбинация тактики и фортификации, заставляющая сделать важный шаг вперед как ту, так и другую. Петр I отверг тот рутинный способ, который с давних пор обрекал армии на неподвижность за непрерывными линиями (он. — Е. Т.) прикрыл фронт…" Приведя эти слова, русский военный специалист В. Шперк совершенно правильно прибавляет: "Таким образом, Полтавская битва в фортификации в смысле системы укрепления местности, в смысле новых форм фортификации явилась переломным моментом".[585]

Мы остановились обстоятельно на анализе Морица Саксонского, категорически признающего новаторскую роль петровской стратегии, именно потому, что немецкие, английские и (в меньшей степени) французские историки совершенно игнорируют, замалчивают или умышленно извращают факты, прямо говорящие о творчестве русской стратегической мысли. И даже с почтением говоря о труде Морица Саксонского, они старательно обходят молчанием именно главу, посвященную Полтаве.

Если что-нибудь могло еще значительно усилить в Европе потрясающее известие о полной гибели шведской армии и о бегстве короля Карла куда глаза глядят с кровавого поля битвы — это позднейшие сведения о скромных размерах русских потерь и в особенности оказавшееся безусловно правдивым русское официальное свидетельство, что в бой была введена даже не половина, а одна треть русской армии, остальные же находились в резерве и полной боевой готовности. Для боя в первой линии у каждого полка взяли только по одному (первому) батальону батальоны второй линии не все участвовали в бою, единственное исключение составлял Новгородский полк, у которого бились в самой гуще битвы в ее разгаре два батальона: первый, наиболее тяжко пострадавший в бою, и второй, который был поведен в штыковую атаку лично самим Петром и успех которого сыграл такую громадную роль. Таким образом, неслыханная, сокрушительная победа, уничтожившая шведов, была достигнута малым числом русских, фактически участвовавших в бою, над всей шведской армией, выведенной на поле Реншильдом. Уже это изумляло иностранных наблюдателей политических событий. И это мучительное для самолюбия и воинской репутации шведской армии исчисление сил очень убедительно подкреплялось почти одновременно распространившимися известиями о сдаче всей бежавшей от Полтавы шведской армии под Переволочной девятитысячному отряду Меншикова, т. е. войску, почти вдвое меньшему, чем сдавшаяся ему без боя вместе со своим главнокомандующим армия Левенгаупта. Не узнавали в Европе ни в самом деле превосходную, первоклассную армию шведов, ни ее прославленного во всем свете победоносного полководца. Увеличилась и сила русских воинов, т. е. тех, кого ни за что не хотели ни понимать, ни признавать, но о которых составляли себе очень долго определенное, весьма в общем невысокое мнение со слов шведов и поляков враждебной России партии.

Конечно, о самом Петре уже до Полтавы во многих странах Европы успели изменить то презрительное мнение, которое после первой Нарвы усиленно распространяли Карл XII и его генералы, офицеры и даже шведские солдаты и которого сам король продолжал держаться вплоть до Полтавы. Но о великом незнакомце, русском народе, только после Полтавы стали думать, тоже в большинстве случаев враждебно, как и прежде, однако уже с оттенком страха, а не презрения. Не только в России пропаганда противников петровских реформ утратила значительную долю своей прежней силы, но и в Европе начали обнаруживать живейший интерес к петровским новшествам и всей его внутренней деятельности те, для кого до той поры Петр был все еще непонятен. Чудовищный, непоправимый разгром шведских вооруженных сил заставил многих во Франции, в той же Англии пересмотреть и перерешить утвердившееся у многих шаблонное воззрение на Петра, как на самодура и чудака, любящего лазить но мачтам, рубить дрова, ковать железные штанги, токарничать, смолить корабли, за панибрата пить водку и курить трубку в гостях у шкиперов и на свое горе ввязавшегося в борьбу с северным "Александром Македонским", в такую борьбу, в которой он непременно сломает себе шею. И шея вдруг в самом деле оказалась сломанной, но не у "чудака плотника и кузнеца", а именно у шведского "Александра Македонского". И вдруг побежденными оказались не "косолапые русские мужики", не умеющие воевать, а викинги "северные рыцари Остроготии". И как побежденными! Тогдашняя Европа жила в атмосфере военных браней, дышала пороховым дымом. Но ни одна из побед иностранных полководцев даже и отдаленно не походила на кровавую Полтаву, на позорную для шведов Переволочную. Даже первая Нарва, глаголемая как «полная» победа Карла XII, не шла ни в какое сравнение с русской победой под Полтавой.

После Нарвы от гибели и от плена спаслось 22 967 человек, считая только спасшихся и пришедших в Новгород солдат дивизий Автонома Головина, генерала Вейде и князя Трубецкого, и не считая "нерегулярной конницы", которая, по утверждению «Журнала» Петра, спаслась почти вся. Все эти силы вошли в состав новой армии, которую немедленно стал тоже готовить и вооружать Петр. И сколько из этих "нарвских беглецов" били потом своих победителей под той же Нарвой в 1704 г., под Эрестфером, под Петербургом, под Калишем, под Лесной, под Полтавой! И как били! Под Нарвой дрался в 1700 г. русский отряд, которому поручено было только овладеть крепостью на самой далекой границе шведского королевства, а вовсе не брать Стокгольм и низвергать с престола Карла XII. А под Полтавой и Переволочной погибла без остатка вся шведская армия, которая шла с громко и многократно провозглашенной целью завоевать Россию и низложить Петра I. Да и, наконец, молодая, необученная, плохо вооруженная, наскоро согнанная из своих деревень и еще не вполне успевшая переменить сермягу на мундир толпа русских крестьян под Нарвой в 1700 г. все-таки сопротивлялась, хоть и неумело и беспорядочно, в течение нескольких часов, и битва, начавшаяся в 10–11 час. утра, окончилась лишь в темноте, тогда как под Полтавой разбитые шведы после двухчасовой "генеральной баталии" бросились бежать без оглядки, в полной панике. Русские после нарвского урока оправились и показали свою мощь. Шведы после Полтавы утратили навсегда престиж и положение первоклассной сухопутной военной державы, и Карл XII утратил также решимость вновь лично встретиться с русскими на суше, хотя сухопутные битвы продолжались в Финляндии. Эта старая слава Густава Адольфа, Карла XI и самого Карла XII исчезла, рассеялась, как дым. Она стала после Полтавы исторической реликвией шведского народа, но уже никогда не могла обладать прежней моральной силой.

Приветствуя Петра 10 июля (1709 г.) в киевском Софийском соборе, Феофан Прокопович подчеркнул все значение победы над сильным и храбрым врагом, над свирепым и лютым "свейским львом": "Величие и славу победы не иным мерилом мерим, токмо силою и храбростью побежденного от тебя супостата, свирепством и лютостью истинного льва свейского, ногою твоею попранного… Супостат воистину таковой от какового непобежденному токмо быти, великая была бы слава: что же такового победиши тако преславно и тако совершенно? Между иными бо народы немецкими он яко сильнейший воин славится и доселе прочим всем бяше страшен. Таковое же о себе в народах ощущая мнение, безмерно кичится и гордится и народы презирати навычен". Речь Феофана отмечает настойчиво, что и "иные народы", и сам Карл вплоть до Полтавы считался непобедимым: "Единого себя помышляя быти непобедима и неуязвитися немогуща", потому что считал себя "как бы от твердого металла составлена".

Как всегда отлично осведомленный английский посол Витворт просто не может опомниться от непрерывно приходящих в Москву подробностей и новых и новых известий о происшедшем изумительном событии.

По сведениям Витворта, в бою участвовали тридцать четыре шведских полка. Это были "старые полки" (old regiments), подчеркивает посол, т. е. отборная, лучшая часть шведской армии. Числилось в армии, уже потерявшей массу людей в тяжком походе, все же 24 тыс. комбатантов (эта цифра неправильна: Реншильд говорит о 30 тыс.), принимавших участие в бою 27 июня. Из них пало в бою 8 тыс. человек, а остальные 16 тыс. бежали с поля битвы в Переволочную.[586]Уже и это было неожиданным, потому что очень походило на панику, совсем до тех пор несвойственную шведской армии, которая долгие годы победоносно разгуливала по Северной и Центральной Европе, громя врагов.

Но еще больше теряется огорченный англичанин, когда говорит о том, что случилось под Переволочной: "…вопреки всем ожиданиям у неприятеля (т. е. шведов. — Е. Т.) была еще армия, около 15 тыс. человек, отборные части, больше всего — кавалеристы… они сдались в плен и в тот же день сдали все свое оружие, артиллерию, амуницию, полевую казну, канцелярию, литавры, знамена, флаги, барабаны — генерал-лейтенанту Боуру… За немногими беглецами послано преследование, которое уже настигло их и перебило на месте двести человек, а сотню взяло в плен. Таким-то образом вся вражеская армия, столь прославленная молвой на весь свет, стала добычей его царского величества, ничто от нее не спаслось, кроме одной тысячи приблизительно кавалеристов, которые бежали вместе с королем. Может быть, в истории не было еще примера такой многочисленной регулярной армии, покорно подчинившейся подобной участи". Витворту прямо как будто стыдно за подобную участь шведской армии, за такой обидный, злой конец ее долгой и блестящей исторической карьеры. Но, конечно, он явно удручен и раздражен победой России, которую он ненавидел как соперницу Англии и за которой он так долго и усердно шпионил. Все дополнительные сведения о капитуляции у Переволочной еще более усугубляли потрясающее впечатление: не 15 тысяч шведов сдалось в плен, а 16 285, и все они из старых, испытанных в боях, превосходных полков. И одержана русскими небывалая эта победа с сравнительно малой потерей: 4636 человек убитыми и ранеными![587]

Перед нами лежит очень по-своему любопытная немецкая брошюра, изданная в 1710 г. под непосредственным впечатлением, произведенным в Европе триумфальным вступлением в Москву победоносных русских войск с шведскими пленниками генералами (21 декабря 1709 г.).

Анонимный автор, явно расположенный к шведам и почтительно относящийся к Карлу XII, очень реально судит о долгих русских отступлениях во время походов 1708 и 1709 гг.; очевидно, Полтава сильно способствовала прояснению мысли европейских стратегов, следивших за событиями.

"Московиты все отступали и очищали для шведов квартиры, и хотя это обстоятельство толковалось всеми по-шведски настроенными (von alien Sсhwedisch-gesinnten) как в высшей степени желательный успех шведского оружия, — но если бы ясно рассмотреть, то уже вскоре можно было заметить, что московское отступление является не чем иным, как заманиванием в сеть (eine Lockung ins Netz)".[588]

Много воды и крови утекло с 28 декабря 1706 г., когда на военном совете в Жолкиеве Петр предложил, а его генералы приняли план систематического отступления русской армии, «оголожения» страны, по которой движется противник, план упорного уклонения от решающего генерального боя вплоть до того момента, когда явится полная уверенность в успехе. Много презрительных насмешек во всей Европе вызывали эти два с половиной года (с перерывами) длившиеся бесконечные русские отступления 1707–1709 гг. И только в тот декабрьский день 1709 г., когда сквозь строй молчаливо стоявшей шпалерами московской народной массы проходили, глядя в землю, в полном составе пленные вожди погибшей шведской армии, в Европе, наконец, поняли жолкиевскую программу во всей полноте. Оценили ее и шведы, но уже слишком поздно.

Гипноз былых шведских побед рассеялся далеко не сразу. С большим злорадством, вполне объясняемым теми оскорблениями и притеснениями, какие испытала Саксония от шведского нашествия, отозвался неведомый публицист в одном фрейбургском журнале: "Высокомерие шведов в Саксонии не имело границ. Я часто вспоминаю о том, как при разговоре с московитами шведы, которые тогда не встречали в Польше никакого сопротивления, говорили, что мышам живется вольно, когда кошки нет дома. Стоит только шведам вернуться, московиты побегут, как под Нарвой, и запрячутся в свои мышиные норы. Но последние две кампании показали, что удача не всегда сопутствует смелости. Страница истории перевернулась, и московиты одержали над шведами ряд побед. Снятие шведами осады Полтавы и понесенное ими тягчайшее поражение будет иметь большие последствия".[589]

Уже ранней весной 1709 г. в Пруссии и в Польше шли слухи о благоприятном для России обороте дел на украинском театре военных действий. Осмелел и стал при случае обнаруживать активность литовский гетман Синявский, имевший удачное столкновение с отрядом Крассова и Лещинского. Стали приезжать иноземцы, особенно прусские офицеры, просившиеся на русскую службу. Это являлось тогда симптомом крайне показательным.[590]

Что Полтава непоправимо разрушила шведское великодержавие, этот вывод некоторые иностранцы, отдававшие себе отчет в случившемся, сделали буквально на другой день после катастрофы Карла XII. "Не только Украина, но вся Европа оказалась избавленной от угрозы шведской державы, которая своим честолюбием сделала себя страшной для всей Европы", — читаем во французской реляции иностранца — участника боя.[591]

Тотчас по получении сведений о Переволочной в Гаагу к русскому уполномоченному А. А. Матвееву был командирован экстренный курьер с полным, довольно подробным описанием событий. Матвеев организовал ряд пышных торжеств в Гааге по случаю великой победы. Празднества длились три дня подряд. На этих обедах и ужинах присутствовали все члены верховного правительства голландских генеральных штатов. Все эти дни русский представитель распорядился угощать народ вином и раздавать ему хлеб. Не прекращались целыми ночами роскошные фейерверки. Шведское правительство официально-протестовало против сцены попирания ногой шведских знамен на аллегорических представлениях на гаагской площади.[592]

Пришли в Голландию раньше, чем куда-либо, и русские, и голландские сообщения.

Проживал в Москве с 1698 по 1711 г. фон дер Хэльст, голландский резидент. 9 июля 1709 г., т. е. в первые же дни после получения в Москве известий о Полтаве, он послал амстердамскому городскому совету и бургомистрам донесение о происшедшем событии. Любопытно начало: "В минувшем мае шведский король решил захватить врасплох Полтаву, выдающийся город в стране Черкасов. Он полагался при этом на те секретные связи, которыми бывший гетман Мазепа будто бы располагал в этом городе. Однако намерение короля вовремя было обнаружено генералитетом русской армии, русские успели ввести в город четыре лучших своих пехотных полка и, таким образом, удержали город в повиновении. Шведский король понимал, насколько ему все-таки важно овладеть этим городом, и поэтому он приступил к осаде. Но так как при отсутствии тяжелых орудий осада была недостаточно успешна, то ему поневоле пришлось превратить ее в блокаду. Тем временем подошла с противоположной стороны города русская армия, снабдила город провиантом и другими необходимыми предметами, а затем перешла через реку Ворсклу, протекавшую здесь, в намерении вступить со шведами в бой". Резидент, говоря вкратце о битве, отмечает, что солдаты русские были так воодушевлены, что, "сбрасывая с себя кафтаны, просили, чтобы их скорее вели в бой". Цифровые показания у Хэльста почти всюду сходятся с официальными.[593]

Date: 2015-10-21; view: 420; Нарушение авторских прав