Глава II. Шведское вторжение в пределы России. Битва под Лесной. Начало народной войны против шведов 8 page

Классовые отношения никак нельзя упускать из виду при анализе народного сопротивления шведскому агрессору и его союзникам, но сводить к классовой борьбе все это движение — значит не понимать в нем самого существенного, значит игнорировать руководящий мотив движения и за деревьями не видеть леса.

В разгаре страшной борьбы гетман Украины Мазепа, человек, пользовавшийся долгие годы неограниченным доверием царя, внезапно перешел вместе с некоторыми членами казацкой старшины на сторону Карла.

У нас есть свидетельство о том, что Мазепа начал готовиться в глубокой тайне к измене еще в 1701 г. и уже более определенно — в 1705 г. И если мы говорим о его «колебаниях», то должны категорически оговориться: «колебания» Мазепы вызывались вовсе не «существом» вопроса — тут колебаний никаких не было. Мазепу явно одолевали лишь сомнения, во-первых, в выгодности для него лично подобного предприятия и, во-вторых, когда именно должен быть признан благоприятным момент для того, чтобы по возможности уменьшить риск этого опаснейшего шага. Излишне прибавлять, что было бы до курьеза ошибочно придавать всем этим «колебаниям» изменника значение каких-либо сомнений морального характера. Мазепа решился потому, что ошибочно поставил ставку на победу Карла, которая сулила ему положение "князя Украины". Домыслы Грушевского и других о патриотических украинских целях и т. д. фантастичны и извращают всю картину событий в угоду тенденциям авторов.

Мазепа жестоко ошибся в этом своем решении: поставив все на карту шведской «непобедимости», он все и проиграл. Но «загадочности» в его поведении не было ни малейшей. А в своей убийственной непоправимой ошибке он стал быстро убеждаться еще задолго до Полтавы.

История всех «колебаний» Мазепы от 1705 г., когда ему впервые предложил Станислав Лещинский изменить России, до конца октября 1708 г., когда он вдруг сбросил маску и явился с казачьим отрядом в шведский стан, изложена в очень важном, даже во многом совсем незаменимом документе, что не мешает ему быть часто явно лживым. Но этот документ во многом ускользает от возможности сличений и проверок. Это письмо младшего друга и довереннейшего, близкого Мазепе человека, генерального писаря Орлика, написанное им из его долгой эмиграции к концу его жизни, в 1721 г., и направленное к митрополиту рязанскому и муромскому Стефану Яворскому.[294]В этом показании клеврета Мазепы, писанном через 12 лет после Полтавы и после смерти Мазепы, нас интересует главным образом, как обозначилось решительное расхождение между Мазепой и подавляющим большинством украинского народа, или, точнее, между Мазепой с ничтожной кучкой приставших к нему и всем остальным украинским народом. Еще сидя у себя в Белой Церкви летом 1708 г., Мазепа стал колебаться и сильно сомневаться в том, что стоит ли переходить на сторону Карла. Гетман был в этот момент "одержим великою боязнию и в словах кающегося того своего начинания". Он каялся перед Орликом, а Орлик тоже в это самое время, как он признает, якобы колебался и сомневался: стоит ли выдать Петру гетмана и не погибнет ли он, Орлик, как погибли Кочубей и Искра, так как царь продолжает верить Мазепе.[295]Решил не выдавать Мазепы, очень за себя боявшегося, бывшего "в боязни и небеспеченстве". Но сообщники, собравшиеся в Белой Церкви, окончательно убедили гетмана, который, однако, потребовал от них "присягу с целованием креста и евангелиа святого", что они его не выдадут. Они дали присягу и стали торопить Мазепу с отъездом к королю Карлу. А он сначала рассердился на своих сообщников и сказал: "Бери вас чорт! Я, взявши з собою Орлика, до двору царского величества поеду, а вы хоч пропадайте". Но, выбранившись, сделал по их желанию. Он послал письмо к графу Пиперу в шведский лагерь и тотчас получил, конечно, благоприятный ответ. Условились встретиться при переправе короля через Десну. Мазепа прибыл в Борзну. Когда же племянник Мазепы Войнаровский известил его, что едет в Борзну сам Меншиков для встречи с гетманом, то Мазепа, явно испугавшись и полагая, что князь уже что-то проведал, мгновенно решился: "…порвался (сорвался с места. — Е. Т.) нечаянно Мазепа, як вихор, и поспешил в вечер, поздно того ж дня в субботу до Батурина", затем 23 октября переправился через Сейм, 24-го переправился через Десну и явился к генералам Карла XII. Королю он представился 28 октября.

Если генеральному писарю Орлику, политическому интригану второго сорта, казалось, что Мазепа с ним ведет себя душа нараспашку, то он заблуждался. Мазепа и ему тоже не вполне доверял и от него таился. В своем письме к Яворовскому Орлик ничего не говорит о том, что в октябре 1707 г. (точной даты у нас нет) Мазепа прислал, соблюдая, конечно, глубокую тайну, письмо королю Станиславу Лещинскому и фактически начал свои изменнические действия. Мы об этом факте узнаем от капеллана Карла XII — пастора Нордберга. В своем письме, рассказывает Нордберг, Мазепа уверял, что московиты — трусы, бегут от шведов, тогда как хвастали, что будут твердо стоять на месте, ожидая нападения. Поэтому Мазепа предлагает Станиславу свое содействие при условии, чтобы шведский король принял его под свое покровительство и "помог ему в его плане", план же его был таков: "Шесть или семь тысяч московитов, которые были на Украине, могли бы быть легко уничтожены, и это был бы мост для шведов". Нордберг тут прибавляет: "таковы были собственные выражения Мазепы". Гетман писал далее, что "не следует сомневаться в его искренности и что, как известно, казаки ничего так не желают, как иметь возможность избавиться от владычества царя, на которое они смотрят, как на нестерпимое иго. Правда, они сами его на себя наложили, но это совершилось в то время, когда они были ослеплены обещаниями, что они сохранят свою свободу и что им предоставят большие преимущества, которыми, однако, они не пользовались".

Ответить гетману на это предложение, конечно, должен был не Станислав Лещинский, к которому Мазепа мог лишь адресоваться, как к передаточной инстанции, а король Карл XII. И Карл не скрыл от своего капеллана, какой ответ Мазепе распорядился он дать: "Шведский король понял очень хорошо, что большое количество этих людей могло бы оказать большие услуги, когда дело будет идти о преследовании бегущего врага, но он знал также, что в правильном бою (dans une bataille rangee) совсем нельзя на них рассчитывать, как шведы уже не раз это испытывали". Поэтому, сообщает Нордберг со слов короля, так как он, Карл, непременно разобьет русских и изгонит их из Польши, едва только ему удастся принудить их дать сражение, то сейчас ему Мазепа не нужен, и он не хочет, чтобы Мазепа хвастал, что он помог ему, Карлу, очистить Польшу от русских. Поэтому король решил так; пусть Мазепа поможет гнать московитов в их собственной стране. "И в этом смысле Станислав ответил Мазепе. Он его поблагодарил за его предложение и уверил его, что свято (religieusement) сохранит все это в секрете и льстит себя надеждой, что так же поступит и Мазепа. Наконец, что с ним (Мазепой. — Е. Т.) будет поддерживать сношения письмами и что ему дадут знать, когда настанет время порвать открыто и объявить себя против царя".[296]

С той поры измена Мазепы и переход Украины на сторону шведов в той или иной мере учитывались в стратегических соображениях Карла XII.

Шведские источники, сведения и слухи, которые постепенно распространялись в Европе уже после Полтавской битвы, дают несколько вариантов истории измены Мазепы. Для нас интересно отметить, что все сходятся на рассказе о глубоком разочаровании шведов, когда Мазепа с незначительной группой всадников добрался, наконец, до короля и Карл удостоверился в провале своих надежд на изменника. Вот как изобразил дело Мазепа, которому необходимо было объяснить королю свою неудачу и невыполнение своих обещаний. Он, Мазепа, в самом деле начал свое движение к Десне во главе "шестнадцати тысяч" (!) казаков, но не осмелился (по собственным словам) откровенно объяснить им всем, куда и зачем он их ведет. Но уже приблизившись к реке, он не мог дольше скрыть свои намерения и сообщил своей «армии», что настала пора отложиться от Москвы и примкнуть к шведскому непобедимому герою и т. д. Он обещал казакам сохранение всех их старинных вольностей, верную победу над москалями под владычеством Карла II звал их за собой. Дальше произошло следующее. По-видимому, до открытой борьбы против Мазепы дело в лагере у Десны не дошло, но Мазепа нашел излишним удостовериться в результатах своего ораторского выступления, потому что, не теряя золотого времени, поспешил в сопровождении нескольких тысяч (одни говорят о 2–3, другие о 4 тыс. спутников) помчаться в шведский лагерь. Конечно, шведские историки XVIII в. дают маловероятное объяснение, когда говорят, будто этот поспешный отъезд Мазепы был рассчитан на то, что остальная казачья армия увлечется примером гетмана и сейчас последует за ним. Ясно другое: уже отъезжая, Мазепа видел, что недаром он так долго таил свои планы от казаков и что его внезапная откровенность сразу же уничтожила его войско. Ведь свой поход он объяснял тем, будто он ведет казаков против шведов, которые грабят и опустошают страну. Внезапная перемена фронта была полной неожиданностью для казачьего воинства, и большинство за Мазепой не пошло. Старшины потребовали времени для обдумывания дела. Мазепа предпочел не ждать.

Даже из той группы, которая за ним помчалась в шведский лагерь, очень многие повернули своих коней вспять, и если даже первоначально спутников Мазепы и было якобы 3 или 4 тыс., в чем очень можно сомневаться, то доехало до шведского лагеря уже несравненно меньше. Наиболее вероятна все-таки цифра в 2 тыс. человек.[297]Остальные разбежались в первые же дни.

Явившись к Карлу со своими знаками гетманского достоинства, Мазепа произнес на латинском языке льстивую верноподданническую речь, которая, однако, могла очень мало успокоить Карла XII. Один старый анонимный английский историк, компилировавший историю Петра по некоторым источникам и воспоминаниям XVIII в., правильно говорит, что гетман явился к шведскому королю "не как могущественный государь, приносящий свою поддержку союзнику", попавшему в трудное положение, а как беглец, который сам нуждается в помощи. Аноним утверждает при этом, что Карл XII ждал от гетмана даже и не 16, а 20 тыс. человек украинского войска. О мотивах, которыми объясняется вполне реальная измена Мазепы, сказано выше.

Все эти мечты изменника развеялись в прах. К шведской армии прибавилась лишь кучка весьма сомнительно настроенных казаков, на которых не могло не произвести самого сильного впечатления поведение подавляющего большинства их товарищей, оставшихся верными России. Прибавился еще и старый гетман, за которым тоже нужен был глаз да глаз, потому что латинское красноречие не внушало ни королю, ни Реншильду, ни Пиперу ни малейшего доверия.

Правда, еще некоторое время Мазепа мог несколько поддерживать свой сильно пошатнувшийся престиж обещанием, которое, в случае если бы оно было реализовано, могло бы иметь очень серьезное и очень благое (с точки зрения Карла) влияние на положение шведов: Мазепа ручался при первых же переговорах о возможности своего перехода на сторону шведов, что Украина, богатая, хлебородная страна, накормит досыта шведскую армию. Теперь, поздней осенью 1708 г., уже в ставке Карла XII гетман мог указать, что шведов прежде всего ждут колоссальные запасы продуктов, давно уже собранные в гетманской столице городе Батурине. Если бы эти запасы попали в руки шведского войска, то это с избытком вознаградило бы за убийственную, грозную катастрофу Левенгаупта под Лесной, за потерю всех без малого восьми тысяч возов, нагруженных всяким добром. Украина и прежде всего Батурин должны были возместить шведам все последствия жестокого поражения под Лесной.

Но недолго пришлось Мазепе утешать своих новых господ заманчивыми рассказами о сытной и спокойной предстоящей зимовке в Батурине, будто бы ждущей шведов, даже если до весны им не удастся добраться до всего добра, которое ждет шведского победителя в Полтаве и в Киеве.

Обратимся теперь к тому, при каких обстоятельствах узнали в русском лагере об этой внезапной измене гетмана и как повела себя украинская народная масса.

Старые военные историки едва ли правильно толкуют восклицание, приписываемое Орликом Мазепе, когда гетман узнал о движении Карла на Украину: "Вот дьявол его сюда несет… Да он все мои соображения испортит и великороссийские войска за собою внутрь Украины впровадит на конечное разорение и на погибель нашу". Неизвестно, насколько правильно переданы эти слова Орликом и кто тут восклицает: Мазепа или Орлик. Если даже принять за точную истину это восклицание, то отсюда никак нельзя сделать вывод, что "досада Мазепы была совершенно понятна: поворот шведского короля в Украину должен был повлечь за собою необходимость в ближайшем будущем участия казаков в борьбе между Россией и Швецией, а это пока еще совершенно не отвечало предположениям гетмана".[298]

Едва ли это так. Что казакам все равно придется так или иначе принять участие в страшной войне не на жизнь, а на смерть, которую ведет Россия, и что Петр сумеет настоять на присылке к нему казачьих полков, это и не такой хитрый интриган, как Мазепа, понимал очень хорошо. Он боялся другого. Боялся полного разорения Украины от наступающего Карла и отступающего или параллельно идущего русского войска и прежде всего он хотел, чтобы окончательный приговор судьбы был произнесен в пользу Карла в коренной России, в Смоленске или в Москве, или под Москвой. Потом (как он прямо и признавался другу Орлику) он, гетман богатой Украины, уцелевшей от фурии войны, как тогда выражались, напишет Петру "вежливое письмо" (так заявил сам Мазепа) с благодарностями за прошлое и с известием о расторжении связи с Россией. Это — в случае победы Карла. А в случае поражения Карла в коренной России все-таки можно успеть переменить фронт и так или иначе помириться с царем. Но Мазепа боялся не только победы русских на Украине, но и победы шведов, потому что шведская победа на Украине будет не победой, а полупобедой, ничего не решающей. Поколение Мазепы пережило первую Нарву, но помнило и последовавшие за ней страшные удары русской руки в течение восьми лет, вытеснившие шведов из 2/3 их прибалтийских владений, и Мазепа видел на примере, чем кончаются иногда отдельные тактические победы над русскими войсками, если за ними не следует стратегическое и политическое их использование, и как легко тут тоже полупобеда шведов может со временем превратиться в их полное поражение. Если русские восемь лет отстаивают Ингерманландию, то сколько же лет они будут воевать из-за Украины?

Не о казаках тревожился гетман, а о том, чтобы поскорее поход Карла на юг стал походом на восток. Нельзя на Смоленск (оно бы лучше всего!), пусть швед идет на Белгород, на Харьков, но туда, к Москве, где и решится вопрос о том, в чей адрес придется старому гетману посылать "вежливое письмо": побежденному Петру или тому пока неведомому ставленнику, которого Карл посадит в Кремле на царский престол.

Коронный гетман Синявский настойчиво просил ("непрестанно") Мазепу о присылке ему 6 тыс. казаков. Времена стояли тревожные, дело было накануне шведского нашествия и должно было подкрепить поляков и литовцев, не примкнувших к Станиславу Лещинскому. Но Мазепа уже располагал свои действия. имея в виду предстоящую измену. Он вовсе не хотел тратить казачье войско преждевременно и притом на дело борьбы против шведов. Мазепа действовал так, что отряд не был тогда послан. "…он отозвался по указу вашему, что для нынешнего распутия и великой бескормицы трудно такое войско посылать в такую далекую сторону до Великой Польши и до Прус, как он, Синявский, желает, и притом он предполагает, что и посылать. де, их опасно, понеже де всем ведомо польское непостоянство".[299]Так верный Мазепа мудро советовал Петру беречься чужого "непостоянства".

"А черкасы шведов по лесам зело много бьют", — доносил Ф. Бартенев царю 12 октября 1708 г., когда шведы шли к Стародубу.[300]Это активное участие населения в борьбе против неприятеля отмечает и Петр в письме 6 октября к Ф. М. Апраксину, говоря, что из армии Левенгаупта едва ли одна тысяча беглецов дойдет к королю или даже вернется в Ригу.

И напрасно Карл соблазняет украинцев, подсылая свои воззвания: "Король стоит еще на границе черкаской и посылал с прелесными писмами. Но сей народ за помощию божиею зело твердо стоять и писма приносят, а сами бегут в городы и леса, а деревни все жгут".[301]И снова, уже после отхода шведов от Стародуба, Петр подтверждает 24 октября, что все соблазны врага оказались тщетными: "…неприятель был у Стародуба и всяко трудился своею обыкновенною прелестию, но малороссийской народ так твердо с помощию божиею стоит, чево болше ненадобно от них требовать".[302]

По-видимому, из московских "начальных людей" впервые Головкину стал закрадываться в сердце червь сомнения. Как-то путать стал Мазепа. То он писал, что не может покинуть свои места (Белую Церковь), потому что в народе «шатость», то пояснял, когда его начинали настойчиво спрашивать, что под «шатостью» он разумеет только «гультяйство», не больше. И все сообщал о своей "сущей болезни", мешающей ему идти в поход. "Будто по полкам малоросийского народу уже начинаютца немалые возмущения, и для того отговариваетца…"[303]вот как стал уже выражаться о Мазепе Г. И. Головкин.

Но если Головкин что-либо и начинал подозревать, то он был едва ли не одинок в те критические дни. Ни царь, ни Меншиков, ни Шереметев ровно ничего не усмотрели подозрительного. Придя в Горск 20 октября, Меншиков сообщил царю, что "его милость господина гетмана Мазепу со дня на день я к себе ожидал, но вчерашнего дня вместо ево получил видеть господина Войнаровского", каковой Войнаровский передал письмо от Мазепы. А Мазепа сообщает, что последний его час наступает, и он уже собороваться собрался ехать в Борзну, где его ожидает архиерей. "И сия об нем ведомость зело меня опечалила: первое тем, что не получил его видеть, которой б зело мне был здесь нужен; другое, что жаль такова доброго человека, ежели от болезни его бог не облехчит".[304]А "добрый человек", узнав о прибытии Меншикова, сообразил, что ни минуты больше терять нельзя, и помчался в шведский стан.

В конце октября 1708 г., не зная пока об измене Мазепы, Петр с восторгом извещал воевавшего в далекой Ингрии Ф. М. Апраксина, что малороссийский народ стойко борется. Между тем Петр знал, что шведы всячески соблазняли жителей Стародуба перейти на их сторону.

Петр уже вторично извещал Апраксина о неудаче шведской пропаганды. Уже после Лесной Петр знал, что партизаны уничтожают разбежавшихся с места боя неприятелей, "понеже и по лесам мужики зело бьют их", а Карл между тем еще только собирается войти на Украину.

Наблюдая все это, мог ли поверить Петр лживым наветам Мазепы, стремившегося уверить, будто в Стародубе народ ненадежен и волнуется? Петр разобрался, в чем дело: стародубовцы избивали подозреваемых в шпионстве и «кричали» на начальство, протестуя против "вывоза жен" (начальствующих лиц) из города, так как они говорили, что "без жен крепко сидеть не будут". Другими словами: они волновались под влиянием патриотических мотивов, а вовсе не потому, что собирались изменить России. Петр во всем этом разобрался: "да и гетман не все правду пишет". Он не знал, что пройдет всего несколько дней и ему скажут, что лжец, клевещущий на свой народ, сам перешел к шведскому королю.

Неодолимые обстоятельства заставили гетмана сбросить маску и сделать непоправимый шаг в октябре 1708 г., когда Шереметев и Головкин, действуя именем Петра, потребовали, чтобы он с вооруженными силами, бывшими под его началом, шел немедленно к Стародубу и присоединился к главной армии.

Мазепе приходилось очень изловчаться, ведя эту опаснейшую переписку с Головкиным. Нужно было одновременно как-то доказывать, что он не может прибыть в русский военный стан, так как без него могут вспыхнуть на Украине волнения, а, с другой стороны, следовало убедить подозрительного, но пока еще верящего ему московского вельможу, что все-таки больших волнений он не ждет, а потому посылать к нему на Гетманщину войска не нужно. Головкин учитывал эти явные противоречия и обращал на них внимание Петра. "По письмам гетмана господина Мазепы, в которых он писал, представляя многие опасности, есть ли он от Украины отдалится, и что будто по полкам малороссийского народу уже начинаютца немалые возмущения, с которого письма мы к вашему величеству напредь сего список послали. Посылали, государь, мы к нему с письмом Федора Протасьева и велели разговаривать и уведать подлинно от него, гетмана, о том, нет ли каких возмущений и шатости в народе малороссийском. Который (Протасьев. — Е. Т.) сегодня к нам возвратился, и сказывает, что гетман зело болен". Мазепа счел необходимым прикинуться больным, чтобы во всяком случае избегнуть поездки в русский лагерь. Но приходилось очень увертываться от вопросов Протасьева: "А о шатостях малороссийского народа он, гетман, ему объявил, что только оные происходят от гультяйства, и то малые, а старшины все при нем верны, в том он не опасаетца". Не неволя уже «заболевшего» гетмана к личному участию, Головкин тогда решил все-таки заполучить немедленно и пробить навстречу шведам малороссийские войска, состоящие при гетмане: "И понеже он, гетман, писал к нам чрез письмо, желая дабы ради сущей его болезни от походу свободна учинив, того ради за благо рассудили мы послать к нему указ, чтоб ради слабости здоровия своего был при обозах, оставя при себе несколько войск по своему рассмотрению за Десною, а легкое войско компанейцев и сердюков и протчих послать с наказным, и велел им стать между Стародубы и Черниговы и чинить под неприятеля партии".[305]Эта конница предназначалась Головкиным для внезапных наездов и нападений на вступившую на Украину шведскую армию, уже повернувшую от Стародуба к Десне.

Следует заметить, что явное нежелание Мазепы исполнить повеление о походе к Стародубу все же не могло сразу возбудить подозрения в Шереметеве и Головкине. Они ведь знали, сколько раз менялись директивы, направляемые Мазепе. То 8 августа (1708 г.) Петр, сидя в Горках, по пути к Мстиславлю, пишет Мазепе: "понеже неприятель Днепр перешел и идет к Пропойску, того ради вам надлежит из Киева иттить в Украину свою (т. е. Гетманщину, на левый берег. — Е. Т.) ". То царь, спустя восемь дней, 16 августа из Мстиславля экстренно отменяет свое распоряжение, так как неприятель, выйдя из Могилева, остановился в шести милях от города и неизвестно, куда он пойдет: если на Украину, то Мазепе стоять между Киевом и Черниговом, а если на Смоленск, тогда Мазепе идти в Киев для обороны от возможного нападения поляков. То новыми двумя указами (из Улановичей, 6 сентября, и из Латры, 14 сентября) Петр приказывает Мазепе готовить все к дальнейшему походу из Белой Церкви против поляков ("для надежды поляков"), то 20 сентября приказывает идти "с поспешением" на Украину (Левобережную) и оборонять ее вместе с Шереметевым. Мазепа прикидывался сбитым с толку этими противоречивыми указами, хотя, конечно, не мог не понимать, что Петр принужден был координировать и менять дислокацию своих сил в зависимости от внезапных перемен в планах Карла XII.

Еще за неделю с лишком до сражения при Лесной Петр получил от Мазепы через специального курьера извещение, что "малороссийский народ имеет некоторое опасение о том, что знатная часть войск малороссийских взята из Украины" на соединение с великороссийскими войсками и "в дальнем расстоянии обретаются из Украины", так что, когда неприятель пойдет на Украину, то "боронити Украины будет некому". Отвечая гетману, царь приказывает ему успокоить малороссийский народ, объяснив, что войска из Украины требуются сейчас для защиты границ великороссийских, которым угрожает неприятель, а если неприятель повернет к Украине, то на ее защиту будут посланы не только все малороссийские поиска, но и "все наше войско главное великороссийское". При этом Петр прибавляет, что так как шведы уже "марш свой обратили к реке Соже" и стоят у Кричева, то уже и указано Шереметеву идти со всем войском на оборону Украины "с поспешением".[306]Затем последовало распоряжение Шереметева и Головкина, прямо обращенное к Мазепе, — идти к Стародубу, уже занятому русским отрядом Инфланта (из главной армии Шереметева). Ни в каком случае не желал и уже не мог Мазепа исполнить это требование. Соединив свои войска с шереметевской главной армией и оказавшись собственной персоной в руках Шереметева, Мазепа должен был начисто отказаться от плана немедленного перехода к Карлу. Гетман находился в момент получения распоряжения Шереметева и Головкина на реке Десне. Отсюда, "из обозу", 6 октября он и направил графу Головкину свой лукавый ответ.

Он находит "многие трудности", мешающие исполнить царское (и шереметевское) повеление. И войска мало, так что даже не к одному, "а к двум Инфлянтом" присоединить его, то все-таки не хватит сил "в поле" противостоять шведам. Войска его к тому же "все босые и голые" и ободрались. А главное волнение в народе: "Трудность наибольшая в здешнем народе вельми опасная". Между народом непостоянным "внутренне начинает расширятся" смятение. "Гультяи и пьяницы" бродят "великими компаниями по корчмам и с ружьем". Мазепа напирает больше всего на грабительский характер движения: "вино насильно берут, бочки рубят и людей побивают", а в Лубнах арендатора и ктитора до смерти убили, производят погромы, и все это ширится и захватывает даже "смирнейшие полки", бьют сотников, и уже образовались значительные шайки «гультяев»: некий Перебийнос собрал 800, а другой (Молодец) собрал до тысячи. Мазепа, конечно, сгущает краски, чтобы Шереметев и Головкин позволили ему остаться на Десне (где он поджидал Карла XII). Он изображал дело так, что и вообще опасно вести малороссийское войско к Стародубу, потому что злокозненные грабящие все и всех «гультяи» могут даже учинить "чего, боже, сохрани" нечаянное нападение "на городы", где найдут "народ единомысленный". Все это сознательное преувеличение. Точно так же характерно голословное-уверение Мазепы, будто уже и вся старшина, полковники и сотники, ропщут и говорят, что если Мазепа уйдет, то «гультяи» перережут их семьи и ограбят их. Конечно, все эти запугиванья бунтом «гультяев» имели тут такую же очевидную цель, как и чистейшая выдумка, которой заканчивается письмо, будто Станислав Лещинский "идет к Киеву". Значит, никак, мол, Мазепе с войском нельзя идти на соединение с главной армией. И в постскриптуме Мазепа еще прибавляет, что пришли известия из Гадяча, будто там тоже "гультяи и пьяницы" "учинили было нападение бунтовное на замок" и хотели убить поставленного Мазепой «господаря», "который там в целом полку Гадяцком вместо губернатора", но не убили. И хотели там разграбить мазепины «пожитки», но не разграбили. Вообще выходит, не то бунтовали, не то собирались бунтовать.

Все это путано, нарочито преувеличено, и цель, как сказано, вполне ясна: отделаться от похода к Стародубу.

Но имеем ли мы право сказать, что это письмо лишено значения в качестве показания о настроениях народа на Гетманщине накануне перехода Мазепы к шведам? Ни в коем случае. В этом документе правда все-таки сквозит и пробивается через толстый слой лжи: Мазепа не смеет обвинить этих "гультяев и пьяниц", этих погромщиков, взломщиков и буянов в том, что, по его же соображению, конечно, больше всего должно было бы встревожить царя, фельдмаршала и Головкина, т. е. в государственной измене, в сочувствии к вторгнувшемуся врагу.[307]Значит, этого не было. А если так, то против кого же шли скопом, целыми деревнями, целыми вооруженными партиями по 800, по 1000 человек эти загадочные "гультяи и пьяницы"? Ответ дает, не желая того, сам Мазепа: движение направлялось против старшины, против «господарей» губернаторов, поставленных Мазепой, против «державцев», против вымогателей, насильников, крупных панов, эксплуататоров, возглавлявшихся самим вельможным паном гетманом. И вовсе не в «гульбе» и в «пьянстве», а в обострении под влиянием исключительных событий социального протеста было тут дело, в резком проявлении хронического антагонизма между эксплуатируемой массой и эксплуататорским классом. Такова единственная реальность, которую все же можно рассматривать и отличить в этом неискреннем, лживом, с дипломатической хитрецой и задними целями составлявшемся послании. В своем письме Мазепа приписывает буйство и пьянство не только посполитым крестьянам, но и ремесленникам ("швецы и кравцы") городов. Весь этот люд и восстал вскоре против Мазепы и шведов.

Настроение народа в деревне и городе было предгрозовым, это были лишь симптомы и предвестники бури. Чтобы буря разразилась, понадобилась потрясающая весть, что Мазепа перешел к шведам и что неприятель явился в Гетманщину. Тогда народная война против иноземных захватчиков слилась с уже начинавшейся борьбой против старшины и угнетателей, внутренних и проявилась во всей силе.

Отправив вышеупомянутое письмо, гетман получил новое напоминание от Головкина, настолько неприятное, что изменник написал в тот же день 6 октября второе письмо. "Изволишь ваша вельможность удивляться умедлению моему в маршу и что еще доселе не в случении пребываю з господином Инфлянтом генерал-маеором", — пишет Мазепа, и дальше идут на нескольких страницах подробные доводы и оправдания, которые предназначены к тому, чтобы удовлетворительно объяснить Головкину загадочное поведение гетмана. Он, Мазепа, сначала был занят организацией обороны Правобережной Украины против возможного появления Станислава Лещинского, потом устраивал переправу на Десне и т. д. А теперь как же ему идти в Стародуб? Кто же будет «боронить» "бедных людей" от неприятеля: "Якая будет оборона, когда я в Стародубовском полку от сего краю удаленным буду?" и т. д. "От сего краю", т. е. от Батурина, где у него уже припасена артиллерия и заготовлен провиант для шведской армии. И снова с ударением Мазепа указывает на будто бы начинающуюся в народе смуту: "… и тут в Украине своеволи гултяйской и начинающемуся смятению бунтовщичему умножится надежда и дерзновение".[308]