Вкрадчивый захват

Летом 1929 года Андре Бретон, тридцатитрехлетний лидер парижского авангардного движения сюрреалистов, присутствовал на частном показе фильма «Андалузский пес». В первых кадрах картины, снятой одним из членов их группы, испанцем Луисом Бунюэлем, появлялось изображение человека, который бритвенным лезвием разрезал женщине глаз. Только что, провозгласил Бретон, они видели первый сюрреалистический фильм. «Андалузский пес» вызвал интерес, который отчасти объяснялся участием в его создании молодого художника Сальвадора Дали, друга и соратника Бунюэля, о котором уже тогда начинали говорить в Париже. Режиссер очень высоко отзывался о своем испанском друге как о личности сильной и в высшей степени необычной. Он утверждал, что полотна Дали определенно можно назвать сюрреалистическими. Вскоре о Дали заговорили и другие, кругом обсуждали его своеобразный стиль, который сам он называл параноидально – критическим: художник изучал свои сновидения, стараясь как можно глубже проникнуть в сферу бессознательного, и изображал явившиеся ему образы, какими бы они ни были, выписывая их с поразительной, сверхъестественной детализацией. Дали продолжал жить в Испании, но неожиданно Бретон стал замечать, что его имя встречается в Париже на каждом шагу. В ноябре 1929 года двадцатипятилетний Дали устроил первую большую выставку своих работ в парижской галерее – Бретона поразили, заворожили его работы. Он написал: «Впервые передо мной широко распахнулось окно в человеческий разум».

Конец 1920–х годов был трудным периодом в жизни Бретона. Движение, основанное им примерно пять лет назад, находилось в состоянии застоя, его участники непрерывно ссорились, рассуждая об идеологических вопросах. Все это смертельно наскучило Бретону, он видел, что сюрреализм не развивается и, по сути дела, вот – вот станет достоянием прошлого. Вот Дали, пожалуй, смог бы обеспечить приток свежей крови, так необходимой угасающему движению: его живопись, его идеи, наконец, его дерзость способны были заставить снова заговорить о сюрреализме. С такими мыслями Бретон предложил Дали стать членом их объединения, и испанец с радостью и воодушевлением принял приглашение. Дали перебрался в Париж и поселился там.

В своих революционных и миссионерских путешествиях Хасан [вождь исмаилитов Низари] постоянно искал неприступную крепость, откуда он мог бы распространять свое влияние на всю сельджукскую империю. Около 1088 года он в конце концов остановил свой выбор на крепости Аламут, построенной на узком выступе высокой скалы в самом сердце Эльбурцких гор, в районе, известном как Рудбар. Оплот высился над закрытой плодородной долиной тридцати миль шириной и в три мили длиной, расположенной в шести тысячах футов над уровнем моря. В долине располагались многочисленные деревушки, жители которых, по крайней мере частично, должны были бы проникнуться сочувствием к аскетическому благочестию Хасана. Попасть в крепость можно было лишь с огромным трудом через узкое ущелье реки Аламут… Хасан употребил все свое стратегическое искусство, для того чтобы завладеть крепостью, принадлежавшей шииту по имени Махди, который получил ее в дар от сельджукского султана Малик – шаха. Сначала Хасан отправил своего преданного соратника Хусейна и с ним двух других, чтобы они привлекли на свою сторону деревенских жителей из долины. Затем были приложены усилия, чтобы тайно обратить в исмаилизм обитателей и воинов Аламута. Наконец, в сентябре 1090 года сам Хасан тайком проник в крепость. Когда Махди осознал, что Хасан незаметно захватил его крепость, он, не поднимая шума, убрался из Аламута.

Джеймс Вассерман «Тамплиеры и ассассины», 2001

На протяжении последующих нескольких лет план Бретона, казалось, успешно осуществлялся. О скандальных полотнах Дали заговорил весь Париж. Его выставки вызывали настоящий ажиотаж. Внезапно сюрреализм снова оказался в центре общего интереса, даже более молодые художники, отрицавшие его, теперь стали примыкать к движению. Однако к 1933 году отношение Бретона к Дали начало меняться не в лучшую сторону. В письмах, которые он получал от Дали, тот выражал восхищение Гитлером как источником параноидального вдохновения. Только у сюрреалистов, писал Дали, найдется, что «сказать хорошего об этом субъекте» (Гитлере); он даже описывал свои эротические сновидения, связанные с Гитлером.

Новость об увлечении Дали Гитлером распространилась среди членов движения, порождая массу споров и пересудов. Многие сюрреалисты симпатизировали коммунистам и с отвращением осуждали испанского художника за его извращенные высказывания. Дело еще осложнилось тем, что на одной из своих громадного размера картин Дали изобразил Ленина, представив его в издевательском, гротескном ра курсе: трехметровые ягодицы вождя коммунистов покоились на подпорках. В группе сюрреалистов Ленин многих восхищал; провокацию Дали они склонны были считать намеренной издевкой над собой. После того как Бретон в разговоре с Дали сказал, что он не принимает и не одобряет изображения человеческих ягодиц и ануса, на эпатажных полотнах испанца вдруг стали в огромных количествах появляться во всех видах именно анальные отверстия.

К началу 1934 года Бретон почувствовал, что с него довольно. Он подготовил заявление, подписанное несколькими участниками движения, в котором предлагалось исключить Дали из группы. Движение сюрреалистов раскололось: в нем у Дали были не только враги, но и соратники. В конце концов было решено обсудить этот вопрос на общем собрании.

Дали был простужен; он явился на собрание закутанный во множество одежек, с термометром во рту. Пока Бретон, расхаживая по комнате, перечислял причины принятого решения, Дали, которого то знобило, то бросало в жар, начал снимать с себя сначала пальто, потом куртки, свитера, фуфайки. Присутствующие невольно отвлекались, наблюдая за ним, не в силах сосредоточиться на словах Бретона.

Наконец, Дали попросили ответить. «Я написал и Ленина, и Гитлера такими, какими они являлись мне во сне, – термометр во рту мешал ему выговаривать слова, так что он брызгал слюной во все стороны. – Анаморфированный зад Ленина – не оскорбление, а непосредственное подтверждение моей верности принципам сюрреализма. – Говоря, он продолжал мало – помалу освобождаться от одежды. – Пора отбросить все запреты, иначе мы должны будем составить длинный список того, что нельзя изображать. Нельзя позволить Бретону заявлять, что великое королевство сюрреалистической поэзии – это просто – напросто огороженная территория, где держат под домашним арестом злостных преступников, находящихся под надзором полиции нравов или коммунистической партии».

Члены группы были сбиты с толку, Дали ошеломил их, превратив собрание в настоящее сюрреалистическое представление. Он не просто высмеял принцип творческой свободы в том виде, в каком они его провозглашали, но еще и сам заявил претензии на этот принцип. К тому же он рассмешил всех собравшихся. Теперь, продолжай сюрреалисты настаивать на исключении Дали, они тем самым расписались бы в том, что признают правильность его обвинений. На собрании приняли решение до поры до времени оставить Дали в покое, но для всех было очевидно, что отныне движение сюрреалистов еще более разобщено, чем раньше.

К концу года Дали отбыл в Нью – Йорк. В Париже поговаривали, что он завоевал Америку и сюрреализм находится там на пике популярности. Шли годы, Дали осел в Соединенных Штатах, его лицо то и дело появлялось на обложке журнала «Тайм». Из Нью – Йорка его слава разошлась по всему свету, он приобрел всемирную известность. Что же касается сюрреалистов, то их движение постепенно исчезло из поля зрения публики, вытесняемое другими, более модными направлениями в искусстве. В 1939 году Бретон, раздосадованный тем, что Дали удалось ускользнуть из – под его контроля, все – таки заочно исключил испанца из своего объединения. Правда, к тому времени это уже не имело никакого смысла: термин «сюрреализм» теперь прочно был связан в сознании людей с именем Дали, а его творчество продолжало и продолжает волновать людей и после того, как само движение сюрреализма умерло.