Роальд Даль. Вкус

---------------------------------------------------------------

© Roald Dal "Taste", 1951

© Перевод c английского А. Тарасова ([email protected])

© Courtesy of Demon's Eye VerlagsGmbH, Berlin 2001

Origin: http://members.aol.com/anatar1/

---------------------------------------------------------------

В тот вечер за ужином в доме моего друга Майка Скофилда в Лондоне нас

было шестеро: Майк, его жена и его дочь, моя жена и я, а также гость по

имени Ричард Пратт.

Ричард Пратт, знаменитый гурман, был председателем небольшого общества

под названием "Эпикурейцы". Каждый месяц он в частном порядке рассылал

членам общества брошюру о различных винах и блюдах и занимался также тем,

что устраивал банкеты, на которых подавались изысканные деликатесы и редкие

вина. Чтобы не утратить своих вкусовых способностей, он не курил, и когда

говорил о винах, имел странную, почти эксцентричную манеру описывать каждое

из них как живое существо.

"Интеллигентное вино", -- говорил он, к примеру, -- "немного робкое и

сдержанное, но очень интеллигентное". Или: "Симпатичное вино, ласковое и

веселое, быть может, немного фривольное, но тем не менее симпатичное".

Майк уже два раза приглашал меня с Праттом к себе в дом, и в обоих

случаях Скофилды не побоялись ни трудностей, ни расходов, чтобы предложить

знаменитому гурману отменнейшее меню. А на этот раз они явно хотели

превзойти сами себя. Когда мы вошли в столовую, я сразу увидел, что стол был

накрыт для торжественной трапезы. Высокие тонкие свечи, желтые розы, блеск

серебра кругом, по три винных бокала у каждого прибора и к тому же легкий

запах жаркого из кухни -- от всего этого мой рот быстро наполнился густой

слюной.

Мы расселись, и на ум мне вдруг пришло, что Майк во время каждого из

предыдущих вечеров спрашивал, не согласится ли Ричард Пратт на вкус

определить год и точное место происхождения красного французского вина,

подаваемого к столу. Когда Пратт ответил, что это, пожалуй, не составит для

него особого труда, если только, конечно, вино хорошего года, Майк выразил

свои сомнения и предложил ему пари. Пратт принял его предложение и оба раза

выиграл ящик вина, о котором шла речь.

Я был уверен, что эта маленькая игра повторится и нынешним вечером, ибо

Майк охотно шел на прогрыш, если мог доказать этим, что его вино было

достаточно хорошего качества, чтобы быть отданным на суд знатока. А что

касалось Пратта, то он находил большое, правда, плохо скрываемое

удовольствие в том, чтобы лишний раз выставить напоказ свои способности.

Подали первое блюдо: хрустящие, прожаренные в масле шпроты. К ним было

предложено мозельское. Майк встал и собственноручно наполнил бокалы. Когда

он снова сел, я заметил, что он наблюдает за Праттом. Он поставил бутылку

передо мной так, чтобы я мог прочесть этикетку.

"Гейерслей Олигсберг, 1945" значилось на ней. Он наклонился ко мне и

прошептал, что Гейерслей -- это маленькая деревушка на берегу Мозеля, почти

неизвестная за пределами Германии. Это вино, добавил он, большая редкость,

поскольку продукция местного виноградника столь незначительна, что у

человека из других мест нет почти никакой надежды заполучить бутылку-другую

в свои руки. Он сам ездил в Гейерслей прошлым летом и только с большим

трудом ему удалось приобрести там пару десятков бутылок.

-- Сомневаюсь, что у кого-нибудь, кроме меня, в Англии есть это вино,

-- сказал он, посматривая на Ричарда Пратта. -- Что в мозельском хорошо, --

продолжил он более громким голосом, -- так это то, что его без боязни можно

пить перед красным вином. Многие пьют вместо него рейнвейн, но делают это

только потому, что слабо разбираются в винных тонкостях. Рейнвейн подминает

под себя любое красное вино деликатного характера, вы об этом не знали? Это

просто варварство подавать рейнское перед красным. Но мозельское -- ах! --

мозельское тут в самый раз.

Майк Скофилд, обходительный человек средних лет, был биржевым маклером.

Перекупщиком на бирже, если точнее. И, казалось, он, как и многие люди его

типа, испытывал неловкость, если не сказать стыд, от того, что зарабатывал

столько денег на работе, для выполнения которой требовалось так мало

образования. В глубине своего сердца он знал, что в действительности он был

немногим более простого букмекера -- исполненного достоинства, бесконечно

уважаемого всеми, но втайне все же беспардонного букмекера, -- и он знал,

что его друзья это знали. Поэтому он стремился сейчас стать человеком

культуры, совершенствовался в литературной и эстетической областях, собирал

картины, пластинки, книги и все остальное, что сюда относится. Его маленькая

речь о рейнских и мозельских винах была частью этого образования, этой

культуры, к которой он стремился.

-- Славное винишко, не правда ли? -- спросил он меня, продолжая,

однако, наблюдать за Ричардом Праттом. Я заметил, что всякий раз, когда он

опускал голову, чтобы ухватить ртом с вилки кусочек рыбы, он украдкой бросал

в сторону Пратта короткий взгляд. Я почти физически чувствовал, как он ждал

того момента, когда Пратт сделает первый глоток и с довольной, удивленной,

быть может, даже озадаченной улыбкой оторвет глаза от своего бокала. И потом

должна была развернуться дискуссия, дававшая Майку возможность сообщить о

деревне Гейерслей.

Однако Ричард Пратт не прикасался к вину. Его внимание целиком и

полностью было приковано к восемнадцатилетней дочери Майка Луизе. Он сидел,

наполовину повернувшись к ней, улыбался ей и рассказывал ей какую-то историю

о шеф-поваре одного парижского ресторана. В разговоре он все больше

подавался вперед, казалось, еще немного и он от своего усердия совсем

столкнется с ней, а бедная Луиза отклонялась от него настолько, насколько

только могла, вежливо, но не без тени отчаяния, кивала ему и старалась

избегать его взгляда, фиксируя глазами верхнюю пуговицу его смокинга.

Мы покончили с рыбой, и служанка начала обходить одного за другим,

чтобы собрать тарелки. Подойдя к Пратту она заметила, что тот еще ничего не

съел, и осталась стоять в нерешительности. Пратт поднял голову, сделал ей

знак удалиться и принялся поспешно есть. Проворными, порывистыми движениями

он забросал маленьких, поджаристо-коричневых рыбок себе в рот, поднял свой

бокал, осушил его двумя быстрыми глотками и тотчас же повернулся к Луизе

Скофилд, чтобы продолжить прерванный разговор.

Майк все видел. Я помню, что он, очень спокойный и сдержанный, сидел на

своем месте и не сводил глаз со своего гостя. Его круглое, приветливое лицо

как будто на мгновение обмякло, однако он взял себя в руки и не сказал ни

слова.

Вскоре служанка принесла второе блюдо, огромный кусок жаркого из

говядины. Она поставила его перед Майком на стол, и он встал, чтобы нарезать

его. Он резал мясо очень тонкими ломтиками и осторожно клал их на тарелку,

подносимую ему служанкой. Когда все, включая его самого, получили свою

порцию, он отложил в сторону нож, оперся руками о край стола и чуть подался

вперед.

-- Так, -- сказал он, обращаясь ко всем нам, но смотрел при этом на

одного Ричарда Пратта, -- а сейчас -- красное вино. Мне надо сначала сходить

за ним, поэтому прошу извинить меня, если я на секунду вас оставлю.

-- Сходить, Майк? -- спросил я. -- Где же оно?

-- В моем рабочем кабинете -- откупоренное, чтобы могло дышать.

-- А почему в кабинете?

-- Из-за комнатной температуры, разумеется. Оно стоит там уже двадцать

четыре часа.

-- Но почему именно в кабинете?

-- Потому что это лучшее место в доме. Ричард посоветовал мне его,

когда в последний раз был у нас в гостях.

Услышав свое имя, Пратт обернулся.

-- Ведь так? -- спросил Майк.

-- Да, -- подтвердил Пратт и солидно кивнул головой. -- Это так.

-- На зеленом ящике картотеки в моем кабинете, -- сказал Майк. -- Это и

есть то самое место, которое мы выбрали. Свободное от сквозняков местечко в

помещении с равномерной температурой. Минуточку, я сейчас.

Мысль о том, что в качестве козыря у него имелось еще одно вино,

заметно оживила его, и он, словно на крыльях, вылетел из комнаты. Через

минуту он вернулся. Сейчас он шел гораздо медленнее и осторожно нес в руке

винную корзину, в которой лежала темная бутылка. Она была повернута

этикеткой вниз, то есть прочесть ничего было нельзя.

-- А теперь, -- воскликнул он, приблизившись к столу, -- как насчет вот

этого, Ричард? Его вам никогда не угадать!

Ричард Пратт неспешно повернулся к Майку, посмотрел на него снизу вверх

и перевел потом взгляд на бутылку в маленькой плетеной корзинке. Он поднял

брови так, что они образовали надменные дуги, и выпятил вперед нижнюю губу.

В этот момент у него был необычайно самоуверенный и отталкивающий вид.

-- Ни за что не догадаетесь, -- еще раз сказал Майк. -- Как ни

старайтесь.

-- Франзузское вино? -- снисходительно спросил Пратт.

-- Естественно.

-- Какого-нибудь маленького виноградника?

-- Может, да, Ричард. А, может, и нет.

-- Но это хороший год? Один из удачных урожаев?

-- Да, это я вам гарантирую.

-- Тогда угадать, пожалуй, будет не так уж трудно, -- высказал свое

суждение Ричард Пратт. Он говорил слегка гнусавя, и на его физиономии лежало

выражение бесконечной скуки. На меня его аффектированная манера речи и

чрезмерно подчеркнутое равнодушие производили странное впечатление, которое

только усиливалось тем, что вокруг его глаз бегали какие-то злобные тени, а

вся его поза выдавала состояние крайне напряженного внимания. Мне было

немного неприятно, когда я разглядывал его.

-- Нет, эту марку действительно трудно угадать, -- заверил Пратта Майк.

-- Не хочу навязывать вам нового пари.

-- Ах, вот как. Почему же? -- Снова брови медленно поползли вверх, в

глазах застыл холодный, напряженный взгляд.

-- Потому что это чертовски трудная задача.

-- Послушайте, такое заявление отнюдь не делает мне комплимента.

-- Дорогой мой, -- сказал Майк, -- если вам это так важно, то я,

конечно, с удовольствием поспорю с вами еще раз.

-- Вряд ли с этим вином у меня будут трудности.

-- Вы хотите сказать, что согласны держать пари?

-- Ну, разумеется. Не только согласен, но и немедленно готов, --

ответил Ричард Пратт.

-- Хорошо. Тогда, значит, ставка прежняя. Ящик точно такого же вина.

-- Вам не верится, что я смогу определить марку?

-- Честно говоря и при всем уважении к вам -- нет.

Майк по-прежнему старался оставаться вежливым, в то время как его

собеседник почти не скрывал, как все это ему надоело. И все же следующий

вопрос Пратта, похоже, свидетельствовал о некотором его интересе.

-- Однако не поднять ли нам ставку?

-- Нет, Ричард. Ящика достаточно.

-- А на пятьдесят ящиков вы бы поспорили?

-- Это было бы безрассудством.

Майк, прямой как свеча, стоял позади своего стула во главе стола и

острожно держал бутылку в ее нелепой лубяной корзине. Крылья его носа были

подернуты сейчас легкой бледностью, а губы плотно сжаты.

Пратт небрежно откинулся назад и поднял на него взгляд -- брови дугой,

веки приопущены, еле заметная улыбка в уголках рта. И снова я увидел или мне

показалось, что я увидел, как что-то удивительно тревожное промелькнуло на

его лице -- зловещее, напряженное внимание где-то между глазами, а в самих

глазах, точно в их центре, во мраке зрачков, колючая искорка лукавства.

-- Значит, вы не хотите повысить ставку?

-- Что до меня, дружище, так мне совершенно все равно, -- заявил Майк.

-- Я готов держать с вами пари на все, что хотите, на все!

Три женщины и я сидели, не говоря ни слова, и наблюдали за обоими.

Миссис Скофилд начала терять терпение; ее губы скривились, и у меня было

впечатление, что она вот-вот встрянет между спорящими. Ломтики жаркого

лежали перед нами на тарелках и слегка дымились.

-- Вы в самом деле готовы поспорить со мной на все, что я захочу?

-- Я же сказал. Если вам не страшен риск, то я готов держать пари на

любую предложенную вами ставку.

-- Даже на десять тысяч фунтов?

-- Разумеется. На все, что хотите.

Голос Майка звучал сейчас очень уверенно. Он хорошо знал, что ему по

карману была любая сумма, названная Праттом.

-- То есть, вы говорите, что мне можно определить ставку? --

удостоверился Пратт еще раз.

-- Да, именно это я сказал.

Возникла пауза. Пратт медленно обвел глазами собравшихся, сначала меня,

потом одну за одной всех трех женщин. Он как будто хотел напомнить нам, что

мы были свидетелями сделки.

-- Майк! -- подняла голос миссис Скофилд. -- Майк, давай прекратим эту

чепуху и доедим наше жаркое. Оно совсем остынет.

-- Это не чепуха, -- спокойно сказал Пратт. -- Мы заключаем здесь

маленькое пари.

Я заметил, что на заднем плане стояла служанка с овощным блюдом в

руках, явно не зная, подавать ей дальше или нет.

-- Что ж, хорошо, -- произнес Пратт, -- тогда, значит, я назову ставку.

-- Валяйте, -- беспечно сказал Майк. -- Мне абсолютно все равно, на что

мы спорим -- очередь за вами.

Пратт кивнул, и снова уголки его рта тронула слабая улыбка. Не сводя с

Майка глаз, он медленно произнес:

-- Я заключаю с вами пари на руку вашей дочери.

Луиза Скофилд подскочила.

-- Стоп! -- вскричала она. -- Нет! Это не смешно! Это уже совсем не

смешно! Что это такое, папа?

-- Успокойся, дитя мое, -- сказал ее мать. -- Они просто шутят.

-- Я не шучу, -- пояснил Ричард Пратт.

-- Бред какой-то.

По Майку было заметно, что он пребывал в некоторой растерянности.

-- Вы же сказали, что поспорите на все, что я захочу.

-- Я имел в виду деньги.

-- Сказать вы этого не сказали.

-- Но дал понять.

-- Тогда жаль, что вы не соизволили выразиться точнее. Как бы там ни

было, если вы хотите отказаться от своего предложения, то я не имею ничего

против.

-- Дружище, речь здесь совсем не о том, хочу я отказаться от своего

предложения или нет. Пари все равно нельзя заключить, поскольку вы не можете

предложить мне равноценной ставки. У вас же нет дочери, которую вы могли бы

отдать мне в случае, если проиграете. И даже если бы она у вас была, то я бы

определенно не смог на ней жениться.

-- Это меня радует, дорогой, -- вставила миссис Скофилд.

-- Я отвечу любой ставкой, -- объявил Пратт. -- Своим домом, например.

Подойдет ли вам мой дом?

-- Какой? -- спросил Майк, в шутку, конечно.

-- Загородный.

-- А почему бы и не другой впридачу?

-- Ну, хорошо, тогда, значит, оба моих дома.

Тут я увидел, что Майк колеблется. Он сделал шаг вперед и аккуратно

поставил корзину с вином на стол. Он отодвинул в сторону солонку, перечницу,

потом взял в руку нож, задумчиво посмотрел на клинок и снова положил его на

место. Его дочь тоже заметила, что он не может решиться.

-- Папа! -- вскричала она. -- Что это за глупости? Я не позволю так

спорить на меня.

-- Ты совершенно права, доченька, -- пришла ей на помощь мать. --

Немедленно прекрати, Майк. Садись и ешь.

Майк не обратил на нее внимания. Он посмотрел через весь стол на свою

дочь и улыбнулся ей -- легкой, отеческой, успокаивающей улыбкой. Но в его

глазах светился небольшой огонек триумфа.

-- Знаешь, -- сказал он, не переставая улыбаться, -- знаешь, Луиза,

нам, пожалуй, стоит подумать над предложением мистера Пратта.

-- Все, замолчи, папа! Хватит с меня! Такого идиотизма я еще не видела!

-- Успокойся, моя ласточка. Послушай сперва, что я скажу.

-- Я не хочу ничего слушать.

-- Луиза, прошу тебя! Ситуация такова: Ричард предложил нам пари с

серьезной ставкой. И настаивает на ней он, а не я. И если он проиграет, то в

твои руки перейдет значительное состояние. Нет, подожди секунду, дитя мое,

не перебивай меня. Сейчас самое главное: он никак не может выиграть.

-- Но, похоже, он верит в это.

-- Выслушай же меня. Твой отец знает, о чем говорит. Специалист,

пробующий французское красное вино -- если это только не вино какого-нибудь

очень известного сорта как, например, лафит или латур, -- не в состоянии

дать точных сведений о месте его происхождения. Он, конечно, может сказать

тебе, в какой местности Бордо изготовлено это вино: в Сент-Эмильоне,

Помероле, Граве или Медоке. Но в каждой местности имеется много коммун, а в

каждой коммуне есть много, много маленьких виноградников. И различить их по

одному только вкусу и запаху просто невозможно. Даже если я скажу, что вино,

которое я сейчас принес, родом из маленького виноградника, находящегося

посреди множества других маленьких виноградников, Ричарду ни за что не

отгадать названия. Ни за что на свете.

-- Ты не можешь знать этого наверняка, -- возразила Луиза.

-- О, еще как могу, дорогая, еще как. Не хочу хвалить сам себя, но что

касается вин, то тут я довольно хорошо подкован. И потом не забывай, дитя

мое, что я твой отец. Неужели ты думаешь, что я вовлеку тебя во что-нибудь,

чего ты сама не хочешь? Я просто пытаюсь раздобыть для тебя немного деньжат.

-- Майк! -- резко воскликнула его жена. -- Прекрати, Майк, прошу тебя!

Он опять не обратил на нее никакого внимания.

-- Если этому пари суждено будет состояться, -- сказал он своей дочери,

-- то через десять минут ты станешь владелицей двух больших домов.

-- Но мне не нужны никакие два дома, папа.

-- Тогда продай их. Тут же продай их ему обратно. Я это для тебя

устрою. И тогда, представь себе только, моя ласточка, тогда ты будешь

богата! Независима на всю жизнь!

-- Папа, мне это не нравится. Это легкомыслие какое-то.

-- Я тоже так считаю, -- энергично заявила мать и закивала при этом

головой, как курица, стучащая клювом. -- Как тебе не стыдно предлагать

такое, Майкл! И к тому же собственной дочери!

Майк даже не удостоил ее взглядом.

-- Соглашайся! -- настаивал он, в упор глядя на дочь. -- Не тяни,

соглашайся! Я гарантирую тебе, что ты не проиграешь.

-- Но мне все это не нравится, папа.

-- Давай же, хорошая моя, соглашайся!

Майк вовсю напирал на свою дочь. Он нагнулся к ней через стол,

неотступно буравил ее своими строгими, светлыми глазами, и Луизе было

нелегко сопротивляться ему.

-- А что, если я проиграю?

-- Пойми же наконец, что ты не можешь проиграть. Ручаюсь тебе.

-- Ах, папа...

-- У тебя будет целое состояние. Ну, давай. Ты согласна, Луиза? Да?

Последнее колебание. Потом она беспомощно повела плечами.

-- Ну, хорошо. Но только, если ты клянешься, что я ни в коем случае не

проиграю.

-- Отлично! -- воскликнул Майк. -- Тогда все в порядке. Наше пари в

силе.

-- Да, -- подтвердил Ричард Пратт и посмотрел на девушку. -- Пари

состоялось.

Тотчас же Майк схватил бутылку с вином, налил чуть-чуть в свой фужер и

возбужденно стал перебегать от одного к другому, наполняя бокалы. Мы все

наблюдали теперь за Ричардом Праттом, с напряжением всматривались в его

лицо, когда он медленно протянул правую руку к бокалу. Этому человеку было

около пятидесяти, и у него было не очень приятное лицо. Казалось, оно

состояло только из одного рта, одного рта и губ -- мясистых, влажных губ

профессионального гурмана. Нижняя губа слегка отвисала вниз, мягкая,

выдающаяся вперед губа дегустатора, которая, похоже, только и ждала момента,

чтобы прикоснуться к краю бокала или к какому-нибудь лакомству. Как замочная

скважина, подумал я, разглядывая его; его рот похож на огромную замочную

скважину.

Он медленно поднес бокал к носу. Кончик носа опустился в бокал и,

принюхиваясь, стал кружить над поверхностью вина. Пратт слегка взболтал его,

чтобы дать подняться букету. Глаза он закрыл. Он весь сосредоточился.

Верхняя часть его тела, голова, шея и грудь, казалось, превратилась в

большую, чувствительную нюхательную машину, которая ловила, фильтровала и

анализировала послание, передаваемое сопящим носом.

Майк, как я заметил, удобно откинулся назад и напустил на себя

безучастный вид, хотя внимательно за всем наблюдал. Миссис Скофилд, вся

застыв, сидела за другим концом стола и неодобрительно смотрела прямо перед

собой. Луиза чуть повернула стул так, что сидела теперь лицом к гурману и,

как и ее отец, не сводила с него глаз.

Нюхательная проба продолжалась не менее минуты; потом Пратт, не

открывая глаз и не двигая головой, опустил бокал и опрокинул в рот почти

половину его содержимого. Он сидел со ртом, полным вина, и ловил первое

вкусовое впечатление. После этого он, сглотнув, отправил немного вина в

горло, и я увидел, как при этом двинулся его кадык. Однако б о льшую

часть он оставил во рту. И теперь, не сглатывая еще раз, он втянул в себя

губами немного воздуха, который смешался в полости рта с ароматом вина и

проник в легкие. Через какое-то время он выпустил воздух через нос и начал

перекатывать и "пережевывать" вино под языком. Он буквально разжевывал его

зубами, точно кусок хлеба.

Это был церемониальный, впечатляющий номер, и, я должен сказать, гурман

делал свое дело хорошо.

-- Гм, -- произнес он, поставив бокал на стол и облизав губы своим

розовым языком. -- Гм, да... Весьма интересное винишко, мягкое и приятное, с

почти женственным привкусом.

Во рту у него собралось много слюны, и когда он говорил, ее светлые

капельки время от времени летели на стол.

-- А теперь можем начать элиминацию, -- сказал он. -- Прошу извинить

меня, если при этом я буду действовать с крайней тщательностью, ведь в конце

концов на карту поставлено немало. В нормальном случае я, может, и рискнул

бы, быстро перебрал бы все варианты и остановился бы на наиболее подходящем

винограднике. Но на этот раз, на этот раз мне нужно быть очень осторожным,

не так ли?

Он посмотрел на Майка и улыбнулся толстогубой, влажногубой улыбкой.

Майк сидел с каменным лицом.

-- Итак, во-первых, из какого района в Бордо это вино? Это нетрудно

угадать. Оно слишком легко по своей субстанции, чтобы могло быть

сент-эмильонским или гравским. Скорее всего, это Медок. Да, вне всякого

сомнения, Медок... Теперь второй вопрос: из какой коммуны Медока это вино?

Если мы будем элиминировать, то определить это тоже будет несложно. Марго?

Нет, определенно не Марго. Оно не обладает пылким букетом "Марго". Пойак?

Нет, и не Пойак. Для этого оно слишком нежное, слишком мягкое и томное. Вино

из Пойака имеет вкус, который по своему характеру почти величествен. И в

"Пойаке" я всегда чувствую этот своеобразный аромат, удивительно землистый,

плотный аромат, который лоза впитывает в себя из грунта той местности.

Нет-нет. Это... это очень нежное вино, сдержанное и стыдливое, нерешительно,

но грациозно раскрывающееся на второй стадии пробы. Оно, пожалуй, немного

плутовато на второй стадии, а также немного шаловливо, поскольку дразнит

язык остатком, крошечным остатком танина. А в послевкусии оно бесподобно --

умиротворяюще и женственно, с той известной радужной щедростью, которую

можно найти только в винах коммуны Сент-Жюльен. Несомнено, это

"Сент-Жюльен".

Ричард Пратт откинулся на своем стуле и, держа руки на уровне груди,

аккуратно свел друг с другом кончики пальцев. Он вел себя до смешного

самонадеянно, но, видимо, делал это умышленно -- хотел потешиться над

хозяином дома. Я в немалом напряжении ждал, что же будет дальше. Луиза

достала сигарету. Пратт услышал шипение загоревшейся спички и резко

повернулся, охваченный неожиданным негодованием.

-- Я попросил бы вас! -- вскричал он. -- Пожалуйста, прекратите! Это

отвратительная привычка -- курить за столом.

Она посмотрела на него, все еще держа горящую спичку в руке; взгляд ее

больших, спокойных глаз задержался на несколько секунд на его лице и потом

медленно, презрительно удалился. Она опустила голову и задула спичку, однако

оставила незажженную сигарету между пальцами.

-- Извините, моя дорогая, -- сказал Пратт, -- но я терпеть не могу,

когда за столом курят.

На этот раз она на него не посмотрела.

-- Итак, идем дальше -- где мы остановились? -- продолжил он. -- Ах,

да. Это вино, значит, из региона Бордо, коммуна Сент-Жюльен в Медоке.

Чудесно. Однако теперь мы подходим к самой трудной части -- названию

виноградника. Ибо в Сент-Жюльене имеется великое множество виноградников и

различие между вином одного и вином другого виноградника, как справедливо и

точно заметил до этого наш радушный хозяин, зачастую довольно незначительно.

И все же...

Пратт сделал паузу и закрыл глаза.

-- Я попробую сейчас определить категорию, -- пояснил он. -- Если мне

это удастся, то победа будет наполовину в моем кармане. Секундочку... Это

вино явно не первой категории, даже не второй. Это не "великое вино". Ему не

хватает качества, не хватает... -- как бы это назвать? -- огня, силы. Но

третья категория -- это может быть. Впрочем, нет, сомневаюсь. Наш

гостеприимный хозяин сообщил нам, что это вино хорошего года и тем,

вероятно, немного польстил ему. Мне надо быть осторожным. Очень осторожным.

Он поднял бокал и отпил маленький глоток.

-- Да, -- сказал он, причмокивая губами, -- Я был прав. Это вино

четвертой категории. Теперь я уверен. Вино четвертой категории очень

хорошего года, даже, можно сказать, великого года. Поэтому-то оно в самом

начале по вкусу было похоже на вино третьей или даже второй категории.

Отлично! Замечательно! Мы все ближе к цели. Какие виноградники, относящиеся

к четвертой категории, имеются в коммуне Сент-Жюльен?

Он снова поднял бокал и поднес его к своей мягкой, выпяченной нижней

губе. Я видел, как изо рта выскочил кончик языка, розовый и острый, окунулся

в вино и ускользнул обратно -- отталкивющая картина. Не открывая глаз, Пратт

отставил бокал. На его лице лежало выражение высочайшей концентрации; только

мясистые губы двигались, скользили друг по другу, точно две влажные губки.

-- Вот оно опять! -- воскликнул он. -- Танин ближе к середине вкусовой

гаммы и это чувство, как будто язык слегка сжимается. Да-да, конечно! Теперь

я догадался! Это вино одного из небольших хозяйств в районе Бейшевеля. Я

точно помню... Местность вокруг Бейшевеля... река... маленький порт, который

занесло илом до такой степени, что в него больше не могут заходить суда по

перевозке вина. Бейшевель... Может, это даже само бейшевельское? Нет, все же

не думаю. Но где-то поблизости... Шато Тальбо? Может, это "Тальбо"? Да,

вполне возможно. Подождите!..

Он пригубил бокал. Уголками глаз я наблюдал, как Майк Скофилд все

больше и больше склонялся над столом. Его рот был приоткрыт, а маленькие

глаза в упор смотрели на Ричарда Пратта.

-- Нет. Я был неправ. Это не "Тальбо". От "Тальбо" хмелеешь немного

быстрее, чем от этого; букет на поверхности интенсивнее. Если это 34-й год,

как я предполагаю, то это вряд ли "Тальбо". Гм... Дайте-ка подумать. Не

Бейшевель, не Тальбо и все же так похоже на них, так близко по вкусу, что

виноградник, собственно, должен находиться где-то посередине. Та-ак, какой

же это может быть?

Он медлил, и мы смотрели на него, затаив дыхание. Каждый из нас, даже

жена Майка, наблюдали сейчас за ним. Я слышал, как служанка на цыпочках

подошла к буфету за моей спиной и, чтобы не нарушать тишины, очень осторожно

поставила на него блюдо с овощами.

-- А-а! -- воскликнул вдруг Пратт. -- Все ясно! Да, кажется, я

догадался.

Он выпил последний глоток вина. Затем, с еще поднятым на уровне рта

бокалом, повернулся к Майку, улыбнулся -- вкрадчивой, маслянистой улыбкой --

и сказал:

-- Если хотите знать точно, наш малыш -- это "Шато Бранейр Дюкрю".

Майк сидел, весь замерев.

-- А именно: 1934 года.

Мы все смотрели на Майка и ждали, когда он повернет бутылку в корзине и

покажет этикетку.

-- Это ваш окончательный ответ? -- спросил Майк.

-- Думаю, что да.

-- Ну, так что же -- да или нет?

-- Да.

-- Какое, вы сказали, название?

-- "Шато Бранейр Дюкрю". Славный виноградничек. Добротное старое

хозяйство. Неплохо мне знакомо. Как это я сразу не догадался.

-- Давай, папа, -- сказала Луиза, -- поворачивай бутылку, чтобы мы

могли увидеть название. Меня ждут два моих дома.

-- Одну секунду, -- пробормотал Майк. -- Подождите немного.

Он сидел без движения, точно громом пораженный, и его лицо прямо на

глазах делалось пористым и блеклым, как будто из него медленно вытекала

жизнь.

-- Майкл! -- резко подала голос его жена с другого конца стола. -- Что

случилось?

-- Маргарет, пожалуйста, не вмешивайся не в свои дела.

Ричард Пратт смотрел на Майка, его влажный рот смеялся, а маленькие

глазки блестели. Майк не смотрел ни на кого.

-- Папа! -- вскричала его дочь со страхом в голосе. -- Папа, уж не

хочешь ли ты сказать, что он отгадал правильно?

-- Не волнуйся, доченька, -- выдавил из себя Майк. -- У тебя нет

никаких причин волноваться.

Я думаю, что в первую очередь желание Майка убежать сейчас подальше от

своей семьи побудило его сказать Ричарду Пратту:

-- У меня будет к вам деловое предложение, Ричард. Мы перейдем сейчас с

вами в соседнюю комнату и спокойно там все обсудим.

-- Мне нечего обсуждать, -- возразил Пратт. -- Я хочу видеть этикетку.

Он знал, что он выиграл; его поза, его бесстрастная надменность были

позой и надменностью победителя, и по его виду я понял, что с ним крайне

неприятно будет иметь дело, если в разрешении спора вдруг возникнут

какие-нибудь сложности.

-- Чего вы тянете? -- накинулся он на Майка. -- Давайте же,

поворачивайте бутылку.

Потом произошло следующее:

Служанка, маленькая, собранная особа в черно-белом, оказалась вдруг

рядом с Ричардом Праттом и протянула ему что-то.

-- Кажется, это принадлежит вам, сэр, -- сказала она.

Пратт обернулся и его взгляд упал на очки в роговой оправе, которые

держала служанка. Он чуть помедлил.

-- Ага... Да, может, это и мои. Не могу сказать точно.

-- Ваши, сэр, несомненно ваши.

Служанка, пожилая женщина, которой было скорее за семьдесят, чем за

шестьдесят, уже долгие годы жила в доме Скофилдов и была глубоко предана

этой семье. Она положила очки на стол.

Пратт схватил их и без слов благодарности сунул в нагрудный карман за

белый носовой платок.

Но служанка не уходила. Она оставалась стоять рядом с Ричардом Праттом,

точнее говоря, в полушаге за его спиной, и в ее поведении и в том, как она

там стояла, маленькая, неподвижная, вся выпрямившаяся, было что-то такое

необычное, что мной овладело неожиданное предчувствие. Ее старое, серое лицо

с выставленным вперед подбородком имело холодное и решительное выражение,

губы были сжаты, а руки тесно сплетены друг с другом. Смешной колпак на ее

голове и узкий белый нагрудник придавали ей вид растрепанной, белогрудой

птицы.

-- Вы оставили очки в кабинете мистера Скофилда, -- проговорила она с

подчеркнутой, неестественной вежливостью. -- На зеленом ящике картотеки,

сэр, когда были в кабинете одни до того, как начался ужин.

Прошло некоторое время, прежде чем мы осознали все значение сказанных

ею слов, и в наступившем молчании я заметил, как Майк медленно выпрямился на

своем стуле. На его лице снова проступила краска, глаза широко раскрылись,

рот сузился, и опасное белое пятно по краям носа стало разрастаться.

-- Прошу тебя, Майкл! -- взмолилась его жена. -- Успокойся, дорогой!

Ради бога, успокойся!