Звонок в пустую квартиру 4 page

И я поехал в Москву. Взял недолгий отпуск в счет переработки во время летнего полевого сезона и поехал.

В Москве, в Спиридоньевском переулке, в доме № 9, жила наша родственница с папиной стороны, на нее и был расчет – не останавливаться же в гостинице с моими деньгами.

Щуплая старушка‑привратница в непривычном «молотовском» пенсне пристально вглядывалась в меня.

– Успокойтесь, мадам, – галантно проговорил я. – Разбоем здесь не пахнет. Мне нужна ваша жиличка по фамилии Штемлер. Я ее родственник, внук ее двоюродного дяди Александра Петровича.

– Интересный фокус, – молодо произнесла старушенция в пенсне. – Я и есть Штемлер, мой мальчик. А Минна, которую вы спрашиваете, – моя дочь. Так чей же ты внук?

Ободренный, я принялся излагать свою родословную.

– Ах, вы, значит, внук Шапсы Пинхусовича, что живет сейчас в Ленинграде?

– Да, мой дед Александр Петрович, – аккуратно поправил я.

– Для меня он по‑прежнему Шапса‑капиталист. Он торговал готовым платьем в Херсоне, – упрямилась старушенция. – А паспорт у вас есть? Я должна показать участковому. – Вид паспорта со знакомой фамилией привратницу приободрил. – Минна вернется к вечеру, она работает на почте. Вот ключи. Наша квартира в конце коридора, в подвале. А я на дежурстве, у меня здесь пост.

«Хороша охранница. Любой жулик может положить ее в карман», – с облегчением подумал я, сжимая ключи. Квартира оказалась двумя сырыми подвальными клетками, потолок которых являл сложное переплетение фановых и водопроводных труб. Что делать, спасибо и на этом. Оставив чемодан, я отправился по делам.

Прошел мимо словно брошенного неподалеку от Спиридоньевского переулка затертого с виду театрика. Театр на Малой Бронной. Я еще не знал, что спустя много лет он станет знаменитым московским театром, в котором будет работать сам Анатолий Эфрос, театром, в репертуаре которого появятся и две мои пьесы. Но это произойдет в конце шестидесятых, а сейчас на дворе вторая половина пятидесятых…

Театр‑студия «Современник» разместился в проезде Художественного театра, рядом со знаменитым МХАТом. Я поднялся на второй этаж и оказался в просторном помещении, заполненном молодыми людьми примерно моего возраста. Они явно кого‑то поджидали. Вкусно пахло едой – на первом этаже здания находилась столовая, и все кухонные пары проникали в это помещение.

Надо было действовать, и я остановил пробегавшего мимо молодого человека, круглолицего, с вихрами непричесанных волос.

– Простите, я приехал из Сталинграда, привез пьесу, – не без гордости проговорил я, глядя в совершенно мальчишеские, даже детские глаза.

– Не ко мне! – выкрикнул он высоким голосом. – Это к Ефремову или к Сергачеву, он у нас читает пьесы. Он или Галя. А я Табаков. Я тоже иногда читаю пьесы… – Он не договорил и остановил полную девушку с родинкой у тяжелого носа: – Галя, вот принесли еще одну пьесу.

Галя Волчек, а это была она, смерила меня взглядом. Ее темные брови удивленно изогнулись над большими, глубокими карими глазами.

– Ну давайте, – нехотя проговорила она. – А что Сергачев? – с надеждой спросила она у Табакова.

– Кто у нас завлит?! – неожиданно закричал Табаков. – Непонятно, кто же у нас завлит? Может, Кваша? Или Круглый?

– Завлит пока Сергачев, а я, как тебе известно… – Галя махнула рукой и бросила через плечо: – Приходите через десять дней. Такой бардак, кто что делает – непонятно.

– Я в отпуске, – робко вставил я. – Надо возвращаться в экспедицию.

– И возвращайтесь, – обрадовалась Галя. – Потом свяжетесь с нами… А вот и Ефремов. Отдайте ему пьесу, он у нас главный… Олег!

Идущий мимо высокий, худой молодой человек, казалось, переставлял лапки циркуля своими длинными ногами.

– Репетиции сегодня не будет. Меня вызывают в министерство, – громко проговорил он на ходу.

Аудитория радостно зааплодировала и поднялась со своих мест.

– Олег! – окликнула Галя. – Вот пьеса. Это автор. Он приезжий, из какой‑то там экспедиции.

– Прекрасно! – воскликнул Ефремов – Давай сюда пьесу. – Он тепло и дружески взглянул на меня. – А кто читал? Кваша? Он же у нас завлит.

– Здрасьте! – ответил с другого конца зала стройный симпатяга с гладко зачесанной темной шевелюрой. – Завлит ведь Сергачев.

– А где Сергачев? – Ефремов держал пьесу на весу.

– Сергачев сегодня ушел пораньше, – ответил кто‑то. – У него номерок к зубному.

– Здрасьте! – вскричал Ефремов. – А если бы репетиция?! Да ладно. – Он сунул пьесу под мышку. – Я поехал в министерство.

Мы шли по улице Горького. Я и мои новые знакомые – Игорь Кваша, Олег Табаков со своей крохотной женой, актрисой театра, и Левка Круглый. Я травил анекдоты, рассказывал геологические байки и, кажется, всем надоел. Правда, Кваша пригласил меня в гости; он жил неподалеку от театра, на улице Немировича‑Данченко, в большой красивой квартире… Пьесу мою так и не приняли. У меня тогда сложилось подозрение, что ее просто потеряли, не прочитав. Нудеть, прояснять положение мне не хотелось, боялся показаться сквалыгой. И перед Ефремовым робел. Итогом поездки в Москву стала дружба с некоторыми из актеров, которых я несколько дней укорял своим унылым видом. Мы стали на равных: кто‑то посвящал меня в какие‑то тайны, кто‑то – в закулисные ходы. Я не вникал, просто радовался пусть временной, но близости к таким ребятам. И фамилию героя своего романа «Гроссмейстерский балл» я выбрал из доброго отношения к Леве Круглому…

Много лет спустя, во время гастролей в Ленинграде, ко мне в гости пришли Галя Волчек с Костей Райкиным. Мы долго сидели, чем‑то угощались. Память, как в калейдоскопе, собирала минувшее. В общем разговоре всплыл и мотив, по которому моя пьеса была тогда отклонена. В журнале «Юность» напечатали повесть Анатолия Кузнецова «Продолжение легенды». Как это нередко случается, пафос повести чем‑то перекликался с моей пьесой. И театр решил инсценировать уже апробированную читателем вещь. И действительно – выиграл. Спектакль «Продолжение легенды» вошел в золотой фонд «Современника». Кстати, именно в тот вечер, у меня в гостях, Галя по радио узнала о присуждении Государственной премии ее отцу, кинооператору, и позвонила, поздравила…

Пора зимних камеральных работ имела свою прелесть. Съезжались друзья‑коллеги со своими летними полевыми историями и в ожидании прибавки к скудной зарплате за вечерними посиделками перемывали кости начальству. Я же особенно ждал зимнее время – появлялась возможность пожить по‑человечески. Зимой выбирались в отпуск мои семейные приятели – Витя и Юля Мануковы, Зора и Володя Левянт, чета Лангборт – уезжали последовательно, сменяя друг друга и доверяя мне охрану своих квартир…

Сюжет первого рассказа, который я написал, мне подкинул оператор сейсмостанции Ян Лапушанский. Забавный был «экземпляр» этот Ян. Родом из Киева, прекрасный специалист, Ян слыл сексуальным гангстером. Казалось, днем и ночью в нем бушевали любовные бури. Высокий, здоровый симпатяга. И даже странная шишка на лбу, которую он охотно представлял всем как «рог», не портила его мужественного большеглазого лица. Женщины были от Яна без ума. Летом, во время полевых работ, в дом, который он снимал, стучались «ходоки в юбках» из ближних и дальних деревень. Приходили в одиночку и целыми группами, как козы на водопой. Зима осложняла жизнь Яна – не в общаге же назначать свидание. Ян «подкатывался» ко мне, я ему сочувствовал и нет‑нет да и впускал на площадь, вверенную мне друзьями для присмотра.

Ян считался безотказным кандидатом в трудные и суровые зимние экспедиции, как он говорил: зимние «половые» работы. Тогда и приключилась с ним история, что легла в основу сюжета моего первого рассказа «Разговор с уведомлением». Как‑то он вспомнил, что у киевской подружки день рождения, и решил ее поздравить. Заказал по рации переговоры. Время было позднее, студеное, зимнее. Да и почта находилась в тридцати километрах от деревни. Но для Яна не было преград в любви – он поехал в ночь, на своей сейсмостанции. В дороге машина забарахлила, встала. Путь он продолжил пешком. Промерз, вывихнул ногу, а подружка киевская… на переговоры не явилась. Такая вот история. И еще бесхозную сейсмостанцию кто‑то раскурочил: снял колеса, унес осциллограф и еще по мелочам.

Рассказ был написан. Еще один мой рассказ, не нужный никакому издателю…

Как‑то Шейнин мне сказал, что местный писатель Виктор Григорьевич Чехов собирает материал для сборника рассказов молодых прозаиков. Я позвонил, получил приглашение, пришел. Чехов жил на улице Комсомола в насупленном толстощеком доме‑крепости, как и большинство домов в центре Сталинграда. Такое впечатление, что их строили с расчетом на следующую битву. И сам писатель оказался солидным, массивным, большеголовым.

Встретив любезно, угостил чаем. Перелистал рукописи нескольких рассказов, отобрал парочку на пробу, предложил через неделю позвонить.

Ожидание мучительно, ожидание комкает жизнь, затирает краски и приглушает запахи, дни ожидания блеклые и невыразительные, даже любовь в дни ожидания становится пресной… Я позвонил точно в срок. «Писать вы можете, – сказал Чехов во влажное от волнения ухо. – Я отобрал для сборника рассказ «На берегу Лирги». О заболевшем геологе, который искупался в проруби, чтобы выгнать болезнь и доставить геологическую карту. Жизненно и правдиво. А «Разговор с уведомлением», история прыткого любовника с несостоявшимися телефонными переговорами – сущий бред…»

Я усмехнулся. Именно рассказ «На берегу Лирги» целиком был придуман. И название реки, и вся история джеклондоновского романтизма. А «Разговор с уведомлением» – реальное похождение Яна Лапушанского. Но удержался, не стал доказывать: еще обидится и выбросит принятый рассказ. К тому же у оппонента был веский довод – можно факт превратить в нелепость и, наоборот, из придуманного сочинить достоверную историю – все зависит от одаренности.

«Мне кажется, сборник будет удачным, – продолжал Виктор Григорьевич. – Есть способные авторы. Вы не знаете Михаила Рощина? Из Москвы. Он прислал в сборник рассказ «Старый каяк»… Вот что: поезжайте в командировку в город Волжский. Недалеко, на том берегу Волги. К годовщине гидроэлектростанции туда приедут многие литераторы. Познакомьтесь. Литератору нужна среда. Может, и очерк напишете. И не робейте – прочтите какой‑нибудь рассказ, поведайте о себе. Зайдите в Союз писателей, выпишите командировку, я предупрежу. И работайте. Не ждите вдохновения». – Он повесил трубку.

Вдохновение… Пожалуй, нет более расхожего представления о писателе как о человеке, судьба которого зависит от вдохновения. Но как нельзя при выключенном двигателе надеяться на то, что тебя еще долго будет катить по инерции, так и нельзя в писательском труде всецело полагаться на вдохновение. В процессе работы – именно работы – вдруг высекается эмоциональная искра, дающая описание или природы, или чувств, или поступков, но искра сверкнула и пропала, а сюжет требует дальнейшего развития. Искра может ярко осветить какую‑нибудь мысль или образ, а может насытить значительный кусок или даже главу произведения. Или короткий рассказ. Но не повесть, не роман. Для профессионального литератора «пусковым механизмом», скорее, служит не вдохновение, а удивление и, как следствие удивления, любопытство. Казалось бы, самый заурядный случай, мимо которого, не замечая, проходит множество людей, а у литератора он вызывает удивление, пробуждая любопытство, и подчиняет себе все его помыслы. Начинает прослеживаться связанная с этим случаем цепь событий, вытекающих одно из другого. Так разматывается в его воображении сюжет романа, так строится вся работа, при которой – о счастливые мгновения! – вдруг возникает вдохновение. А может, и не возникает. Есть еще один немаловажный фактор, заставляющий не только заниматься литературой, но и вообще толкающий человека в путь по дороге неизведанного. Об этом факторе как‑то не принято говорить вслух, он замалчивается и даже яростно отрицается, но… я говорю о зависти. Вот какое чувство подвигает и к труду, и к успеху. Зависть, разогреваемая честолюбием. Зависть говорит: «Смотри, что отчебучил имярек. Ну и везунчик! Ведь и я так думаю, и я так умею, а он, поди же ты, успел. Ну и хват!» И тотчас начинает подзуживать честолюбие: «Но я ничем не хуже него. А если откровенно – я ведь лучше, способнее. А никто об этом не знает. Обидно! Просто задыхаюсь от обиды…»

Город Волжский в те годы выглядел скучно и серо. Как метеорит представляется сколком планеты, так Волжский виделся миниатюрным Сталинградом. Прямые малолюдные улицы, массивные, серьезные, безликие дома. Во Дворце культуры регистрировали приезжих мастеров пера, о чем оповещал красочный указатель. Вручали талоны на питание, принимали заявки на обратный билет, определяли с ночлегом, планировали площадку для выступлений. Мне достался какой‑то участок на гидроэлектростанции.

В гостиничном номере, за столом, уставленном бутылками, бутербродами и рваными консервными банками, сидели двое моих компаньонов. Я был смущен, но старался держаться достойно – еще бы, настоящие писатели… Познакомились. Конечно, я о них слышал. Высокий, с ровным затылком спортсмена и гладким зачесом темных волос – Аркадий Адамов, автор известного детектива «Дело пестрых». Второй, столь же представительный, но менее статный, с брюшком и пролысинами – популярный детский писатель Юрий Яковлев.

– Присаживайтесь, коллега, – радушно предложил Адамов. – Водки хватит. Как вас величать?

Я представился. Естественно, мое имя ни о чем им не говорило, но они закивали: «Как же, как же. Слышали».

«Врут, – подумал я. – Кто меня знает, кроме родственников, приятелей и участкового? Врут».

– Вас нахваливал Виктор Григорьевич Чехов, – сказал Адамов. – Мы и предложили нас поселить вместе. А то подошлют какого‑нибудь графомана, да еще храпящего. Как у вас жизнь в Сталинграде?

– Да какая жизнь после битвы? Царство теней, – пробормотал я, радуясь покровительству Чехова и соображая, как отблагодарить своих соседей за дружеское расположение. Похвалить их книги? «Дело пестрых» я читал, но подзабыл. Вообще я не поклонник детективного жанра, правда, начинал когда‑то, вместе со своим дружком Алешей Айсбергом, с детектива. Первое и главное – интрига должна строиться на психологии героев, а в большинстве наших детективов она строится на сюжете. И еще. Излишняя идеологизированность советских детективов, как правило, предвосхищает развитие сюжета и его финал. А это гибель жанра, вся суть которого в загадке. В свое время в том же театре «Современник» шла пьеса Зака и Кузнецова «Два цвета», где само название предполагало отсутствие полутонов. Правда, «Дело пестрых» своим названием смешивало краски, но суть оставалась та же – идеологическая назидательность. Интрига важна в любом произведении и чем изощреннее, тем интереснее. Я стараюсь свести сюжет к интриге и радуюсь, если удается. Но у меня вовсе не детектив, который предполагает криминальную основу с обязательным «побегом и поиском». Тем не менее некоторые критики ставят мои романы на полку детективной литературы. А издательство «Терра», переиздавая «Коммерсантов», даже снабдило книгу логотипом «Терра‑детектив»…

– Кстати, вы не храпите? – деловито поинтересовался Юрий Яковлев.

Я пожал плечами и посмотрел в его темные глаза на гладком лице отличника учебы. Чем‑то он мне не понравился. То ли интонацией высокомерной, то ли тем, как плотоядно шевелились его полные сытые губы, пережевывая бутерброд. И я ему не пришелся. Я чувствую, когда не нравлюсь, угадываю почти безошибочно. В чем тут причина? Вероятно, при встрече наши поля излучают флюиды с одинаковыми знаками – тщеславия, зависти, гордыни, глупости, а может, и ума – и в полном соответствии с законами магнетизма отталкиваются.

– Кто занимает четвертую кровать? – Я подавил раздражение.

– Должен был быть Рощин… Михаил Рощин, – ответил Адамов. – Но, думаю, из‑за этой страшной истории кровать останется свободной.

И я узнал, что жена Михаила Рощина, журналистка Наталья Лаврентьева, накануне разбилась здесь, в Волжском. Спешила на мотоцикле по заданию редакции, и мотоцикл врезался в бетонную тумбу… Мы помянули Наташу, выпили, не чокаясь. Пили еще, уже чокаясь. Я сбегал, купил еще водки, какую‑то закуску. Долго мы сидели в тот вечер. Впервые в жизни я оказался в компании настоящих печатающихся писателей. Оба они были старше меня более чем на десять лет, и это мне льстило. Даже неприязнь к детскому писателю прошла. Временами, трезвея, я вслушивался в дивные слова: «Литфонд», «Дом творчества», «издательство», «гонорар» – и сожалел, что меня не видят друзья в компании таких знаменитостей…