Не стоит говорить, что это просто пережитки древней жестокости

Нам не стоит также видеть в проблематичном тексте чистую археологию, сохранившийся курьезный обломок жестокого примитивного мира, в котором создавались библейские книги. Поскольку общество продвинулось далеко вперед, скажет кто‑нибудь, современному слушателю не стоит обращать внимание на библейские стихи о геноциде – разве что можно подивиться этой окаменелости, отражающей конфликты древнего мира. Понимание исторических обстоятельств создания текста – продолжит этот человек – устраняет необходимость с почтением относиться к нему в другом позднейшем контексте. А какой‑нибудь циник может сказать примерно следующее: утверждения Писания имеют вечную ценность до тех пор, пока верующие в них эту ценность находят. Если это справедливо, тогда непонятно, почему любой другой отрывок Библии обладает хоть каким‑то авторитетом – если его авторитет не объясняется тем, что он соответствует консенсусу нынешнего просвещенного мира. Эта идея может привлекать нынешних либеральных верующих, когда те сталкиваются с неприятными библейскими текстами, по‑видимому, отражающими отрицательное отношение к власти женщин в церкви или к гомосексуализму. Однако нам не следует необдуманно соглашаться с тем, что нынешнее просвещенное сознание обязательно стоит выше древнего и что история состоит из длительной борьбы между устаревшими священными текстами и гуманной секулярной современностью. Некоторые идеи, которые представлялись крайне прогрессивными, современными, на поверку оказывались глубоко порочными, в то же время иные традиционные религиозные представления, казавшиеся устарелыми, снова завоевывали большое доверие. Совсем недавно «прогрессивные» люди единодушно поддерживали такие идеи, которые сегодня вызовут отвращение у либералов, в частности идеи евгеники и расового превосходства. Если мы вправе ставить под вопрос или отказываться признавать отдельные тексты и истории, это еще не означает, что Писание не содержит важнейших истин.

Тот факт, что какой‑то библейский отрывок возмущает современного прогрессивного читателя, сам по себе не означает, что этот текст утратил значение. Современные идеалисты и участники протестных движений с удовольствием говорят о радикальных социальных идеях Иисуса или ветхозаветных пророков именно потому, что эти тексты бросают решительный вызов современным ценностям. Но, как мы видели, тексты о завоевании Ханаана не более древние или примитивные, чем пользующиеся таким уважением тексты пророков. Если мы заявим, что одни части Библии авторитетнее других, нам придется сформулировать критерии, на основе которых мы проводим соответствующую сортировку.

Чистое истолкование

Помня о подобных тупиковых ходах, давайте возьмем текст Второзакония 7:1–2 и представим себе, что этот текст нам попался во время индивидуального чтения Библии или что мы его услышали в церкви или даже читаем его, готовясь построить на нем проповедь. Какой подход в данном случае мы изберем? Разумеется, то, что я предлагаю ниже, ни в коем случае не следует воспринимать как руководство к толкованию, это просто некоторые личные заметки.

Прежде всего следует честно признать, что эти библейские слова нас шокируют: они уродливы, они неприемлемы. Нам придется встретиться в этом отрывке с идеей херема и понять ее со всеми ее последствиями, помня, что херем не был типичным проявлением жестокости древних людей, ведущих войну. Мы вправе попытаться рассмотреть исторический фон данного отрывка: когда, например, он был создан, при каких обстоятельствах и имеет ли он какое‑то отношение к реальным войнам или кампаниям. Но когда мы проделаем эту работу, библейские слова останутся такими же, как были, и они причинят нам те же мучения.

Столкнувшись с таким текстом, наш гипотетический проповедник может последовать совету Мартина Лютера, который обращался к своим европейским современникам, отравленным текстами Писания – того самого Писания, которое они только что открыли и к которому относились с трепетом и энтузиазмом. Эти христиане ранней Современности походили на появившихся в недавние времена христиан в первом и втором поколениях в народах Африки и Азии, которые все еще влюблены в Библию. Некоторые радикальные современники Лютера, черпавшие вдохновение в Писании, пытались внедрить его, все целиком, в современный мир, используя своды законов Ветхого Завета для управления христианским обществом.

Пытаясь утихомирить таких людей, Лютер призывал верующих серьезно задуматься о том, как они читают Писание и особенно, как они его прилагают к своему времени. Они должны читать Библию «чисто»:

...

С самого начала Слово приходило к нам различными путями. Недостаточно просто ответить себе на вопрос, Божие это слово или нет, произносил ли его Бог; скорее нам следует посмотреть, к кому это слово обращено, соответствует ли оно нам. Это как разница между ночью и днем… Можно найти в Писании два рода слов: одни не имеют отношения ко мне, так что их нельзя приложить к жизни, а другие имеют{374}.

Не все слова Библии имеют прямое отношение ко всем читателям. Там есть, например, слова, обращенные к Давиду: возможно, они имеют отношение и к другим царям, но не ко всем остальным из нас, и было бы глупостью говорить, что это для нас. В целом же, как считал Лютер, большие разделы Библии – особенно ветхозаветные своды законов и правила ритуальной чистоты – в буквальном смысле не приложимы к христианам, которые живут при других условиях после явления Христа. Это не означает, что Ветхий Завет был упразднен или устарел, однако христиане должны искать в нем то, что имеет к ним отношение. Средневековые схоласты разработали такое ценное правило: Quidquid recipitur ad modum recipientis recipitur, что можно перевести примерно так: «Что люди воспринимают, то зависит от воспринимающего». Мы видим (и слышим) вещи не такими, какие они есть, но такими, какие мы есть.

Замечание Лютера неизбежно подводит нас к такому вопросу: как мы можем понять, к кому здесь обращается Бог? Размышляя об отрывке из Второзакония, мы можем сначала спросить себя, как люди различают Божию волю (во всяком случае, в их понимании) в своей жизни и в событиях истории. Нам следует помнить об искушении назвать человеческие желания или человеческую политику Божьей волей, оправдывая тем самым такие поступки, которые иначе показались бы неприемлемыми. Сам текст обладает богатством смыслов и содержит в себе потенциальные опасности: на нем можно строить религиозную политику, его можно использовать для создания врагов, которые при участии воображения могут стать настолько порочными, что возникнет потребность их уничтожить. Окружают ли такие проекции этот текст или нет, в любом случае важно помнить об опасности неверного понимания Божьего замысла.

Целостное истолкование

Нам надо осторожнее обращаться с отдельными библейскими словами: следует рассматривать их в контексте всего Писания – и не только, скажем, книги Второзаконие, но всей Библии. Как и в любом другом произведении, отдельные библейские стихи и отрывки что‑то значат не столько сами по себе, сколько по той роли, которую они играют в композиции всей книги. В последние годы ученые заговорили о «нарративном богословии»: этот термин подчеркивает тот факт, что мы находим истину именно в историях Писания, а не в абстрактных понятиях. Нам следует также рассматривать любой отрывок в контексте религии в целом, включая ее позднейшее понимание. То, как этот отрывок употребляли и как им злоупотребляли, действительно важно; интересно, что злоупотреблению часто подвергались такие истории, которые на первый взгляд были совершенно безобидными, в отличие от текстов о завоевании Ханаана.

Вообразите себе, например, что кто‑то проповедует на один из самых известных отрывков из Иисуса Навина, в котором военачальник нарушает все законы природы, установленные наукой. В десятой главе книги Иисус Навин яростно сражается у Гаваона с амореями, которые могут убежать от израильтян при наступлении темноты. В ответ на горячую молитву Иисуса Навина Бог увеличивает продолжительность светлого времени суток, чтобы тем самым обеспечить победу своему народу. «Солнце остановилось посреди неба, целый день не спешило зайти!»{375} Эта история имеет смысл лишь в контексте астрономии до Коперника, когда люди верили, что солнце вращается вокруг Земли.

Эта научная дилемма в достаточной мере параллельна дилемме моральной, которую ставит перед нами повеление совершать геноцид. Такое явление полностью противоречит законам природы, и на протяжении многих лет данный отрывок использовали для того, чтобы поставить под вопрос основные положения Писания. Кларенс Дарроу упоминал историю об остановке Солнца в споре с Уильямом Дженнингсом Брайеном на знаменитом процессе по делу Скоупса 1925 года. В данном случае библейский текст явно противоречит научной картине мира. Значит ли это, что данный отрывок настолько испорчен, что современному читателю совершенно нечего из него почерпнуть? Что его не следует читать и не стоит произносить о нем проповеди? Вернемся к критериям Лютера: что в данном отрывке можно приложить ко мне, к нам? История о битве при Гаваоне была написана не как (неудачный) урок астрономии, но чтобы напомнить о нескольких важнейших темах, которые звучат в Книге Иисуса Навина и во всей Библии: что Бог избрал себе народ и оказывает заботу о нем и что Бог вмешивается в историю, чтобы осуществить свои замыслы, хотя наши слова слишком ограничены и мы не можем объяснить, почему и каким образом это происходит. Если астрономия может вынудить нас отвергнуть весь отрывок о битве при Гаваоне, это будет все равно что отвергнуть слова Иисуса о полевых лилиях на том основании, что язык здесь не соответствует критериям точности в ботанике.

Так и глава 7 Второзакония подчеркивает важность чистого монотеизма, изображая Бога грозным верховным правителем, чтобы напомнить евреям о том, как важно для них было стать избранными и хранить состояние избранничества. Сначала мы должны, следуя совету Лютера, спросить, кому адресованы эти ужасающие тексты, к кому они имеют отношение. Ответ очевиден: они обращены к евреям, которые первыми их слышали и читали, и им следовало понять, что с ними станет, если они откажутся от верности завету. Первая аудитория Второзакония слышала в текстах главы 7 не призыв сражаться с амореями или ханаанеями, но грозное предостережение в свой адрес и адрес своих ближних – людей, давших обеты Богу. В этом случае и современный верующий также может услышать в этих текстах не призыв ненавидеть чужих – и уж тем более не оправдание насилия или дискриминации, – но призыв к полной преданности.

Книгу Иисуса Навина и Второзаконие пронизывает наиважнейшая тема святости, кедуша, – абсолютной святости, которая присуща исключительно Богу и которая отделяет его от всего остального. Когда около 700 года до н. э. пророк Исайя в удивительном видении созерцает божественный двор, он видит ангелов, окружающих престол Бога и воспевающих песнь: «Свят [ кадош ], свят, свят, Господь воинств, вся земля полна славы его». Все позднейшие формы религии, основанные на Библии, так или иначе пытались постичь эту святость, эту отделенность и жить по ее суровым законам.

И Девтерономист, и пророки понимали, что это свойство Бога требует, чтобы евреи жили как святой и отделенный от прочих народ на святой земле и что им надо удалить от себя все следы иных систем отношений, которые отвлекают их от этой цели: вы должны отделиться! Чтобы передать эту мысль, Девтерономист описывает опустошительную военную кампанию – а если этого не понять, можно найти здесь оправдание идеи расового превосходства и сегрегации. Но если, читая данный текст, мы не забываем о пророках и историческом фоне его создания, эти кровавые строки говорят нам о чем‑то совершенно ином: святой народ судят не по его войнам или победам, но по природе его жизни и взаимоотношений в обществе и, прежде всего, по тому, какую роль он играет и будет играть в жизни других. Этот отрывок учит праведности, цедек, это важнейшая библейская концепция, которая радикально отличается от насмешливого термина «самооправдание», хотя две эти вещи сегодня нередко путают.

Глава 7 Второзакония заставляет читателя задуматься о концепции «святого» – в современном мире это понятие слишком часто ассоциируется с духовной гордостью и лицемерием. Но то, что сначала выглядит как проявление исключительной приверженности своему маленькому племени, на самом деле становится основой для великой всеобъемлющей картины.

Истолкование «снизу»

Большинство текстов Библии пронизаны двумя концепциями: идеей избранности и представлением о том, что Бог напрямую вмешивается в человеческую историю. И в обоих случаях отрывок из Второзакония описывает, если можно так сказать, темную сторону этих концепций. Хотя во многих местах Библия подчеркивает, что быть избранником значит, в первую очередь, нести ответственность, это также дает преимущества перед прочими – в том числе перед забытыми народами, у которых отняли землю. А если Бог вмешивается в дела народов и стран, это означает, что иногда происходят войны и столкновения, где есть побежденные и победители.

Если один народ завоевывает и покоряет, значит, другие народы терпят унижение и несут потери. Размышляя с точки зрения палестинцев, Эдвард Саид отмечает: «Не существует Израиля без покорения Ханаана и изгнания или дискриминации ханаанеев – так тогда, так и теперь». Иногда побежденный отступает, чтобы, собрав силы, возобновить борьбу, но иногда, как говорит Библия, он просто перестает существовать. Если верить Книге Иисуса Навина и Второзаконию, были убиты тысячи, если не сотни тысяч, врагов. Любой читатель позднейшего времени должен взглянуть на эту ситуацию глазами побежденных, отвергнутых, не избранных. Мы обязаны читать Библию «снизу» – то есть с позиции аутсайдеров{376}.

Такой подход во многом задает тон работам современных секулярных историков, особенно тех, что описывают события, произошедшие в контексте экспансии империй. Сегодня было бы трудно рассказать историю распространения влияния Европы в XIX веке или историю США, игнорируя другую сторону, то есть те народы, которые утратили свои земли или свою независимость. Если побежденные народы или их потомки остались в живых, трудно забыть о том, что историю надо рассказывать с обеих сторон: возмущение побежденных и их потомков помогает историкам оставаться честными. Но когда исторические неудачники исчезают, не оставив даже своего имени, когда мы не слышим их рассказов о событиях, нужно изо всех сил напрячь историческое воображение, чтобы реконструировать их голоса – или хотя бы не забывать о том, что их точка зрения для нас также важна. Поэт У. Х. Оден писал:

...

История может сказать побежденным

Увы, но не в силах ни помочь, ни простить{377}.

В случае исчезнувших народов, таких как ханаанеи, история редко произнесет хотя бы мимолетное «Увы».

Если секулярные историки понимают, что им необходимо думать не только о победителях, но и об их жертвах, религиозный мыслитель в равной (если не в большей) мере обязан рассматривать библейские повествования с обеих точек зрения. Нельзя сказать, что это нечто радикально новое для библеистики, на которую в течение нескольких последних десятилетий влияли труды феминистских интерпретаторов. Последние перерыли все библейские тексты, чтобы найти там женщин, которые были жертвами или безымянными третьестепенными персонажами, и попытаться понять их переживания{378}.

Почему бы нам подобным образом не задуматься об опыте побежденных и подчиненных народов? К счастью, сегодня в нашем мире большая часть христиан живет на землях, которые только лишь одно‑два поколения отделяет от эпохи колониального или имперского правления, так что им несложно прочесть эту историю глазами угнетенных людей, лишенных права говорить. Мы уже не вправе видеть в побежденных только аллегорию, только символ коварных бесовских сил. Это были реальные люди, и с помощью воображения мы можем попытаться представить себе их переживания. Ханаанеи когда‑то тоже могли говорить вслух.

При контекстуальном чтении мы рассматриваем библейский отрывок в свете позднейших текстов и развития религии. Именно так поступали еврейские учителя, заново пересказавшие истории о войнах Иисуса Навина таким образом, чтобы они соответствовали гуманным законам позднейшего иудаизма. Нам неважно, казались ли слова «не давайте им пощады» приемлемыми людям во времена создания Второзакония, важно то, что они не приемлемы для иудеев последующих эпох или для христиан. Это заставляет нас задуматься о ключевых ценностях этих религий, о том, как они возникли и как их можно использовать для новой интерпретации текстов. Мы думаем о том, что здесь людям не оказали милости, и о том, как и почему милость стала таким важным элементом религий позднее. Почему, в конце концов, нас так шокируют подобные отрывки? Чему научили нас прошедшие тысячелетия и каким образом мы это усвоили?

Без этих историй о резне и этнических чистках позднейшие поколения не обрели бы такого религиозного сознания, которое порождало в них ужас, когда они вспоминали о кровопролитии прошлого, кто бы ни оказывался там жертвой. Нравственные дилеммы, с которыми сталкиваются верующие позднейших времен, когда они читают жестокие тексты Писания, свидетельствуют о том, что эти самые тексты выполнили свое культурное и религиозное предназначение.

Примирение под столом

Отдельные библейские отрывки часто следует интерпретировать в свете других текстов. Это особенно важно в том случае, когда мы сталкиваемся с жесткими и суровыми словами вроде тех, что звучат в главе 7 Второзакония. В этом месте Библии говорится о том, что народы Ханаана подлежат уничтожению, однако в других местах Писания – на позднейших стадиях развития религии – это, похоже, не так.

В одном из самых странных и трудных для читателя евангельском отрывке говорится о женщине‑язычнице, которая приходит к Иисусу и просит его исцелить ее дочь. Иисус отвечает отказом, говоря, что послан служить дому Израилеву: он не может взять хлеб у детей и кинуть его собакам. Женщина соглашается с этим, добавив, что даже собаки могут есть объедки, которые на пиру бросают под стол. Удивленный ее находчивым ответом, Иисус совершает чудо по ее просьбе, хотя это уступка в виде исключения. Некоторые комментаторы данного отрывка говорят, что он содержит воспоминание о самом раннем этапе движения Иисуса, когда его миссия действительно ограничивалась домом Израилевым, а язычников в него не принимали{379}.

Но здесь возможна и другая интерпретация. Эта женщина родом с территории современного Ливана, Марк называет ее сиро‑финикиянкой, а Матфей – и это поразительно! – ханаанеянкой, Chananaia. Эти отличия удивительны, но их можно объяснить тем, что Матфей хотел указать на связь жизни Иисуса с другими библейскими повествованиями. Иисус у Матфея считает себя законным потомком царя Давида и своей более древней прародительницы Раав, которая была ханаанеянкой. В этой истории о чуде Иисус протягивает руку потомкам тех людей, которых другой Иисус, Навин, стремился истребить. Так, пройдя полный круг, история находит свое завершение, а повеление искоренять отменяется.

* * *

Этот евангельский отрывок так тесно связан с ветхозаветными текстами о ханаанеях, что они будут идеальными соседями в библейских чтениях на богослужении, порядок которых записан в христианских лекционариях. На самом деле, чем внимательнее мы исследуем самые мрачные части Библии, тем лучше понимаем, что их бы следовало сопоставить с более масштабной историей, включив в круг публичных или богослужебных чтений. Их не надо представлять в изолированном виде как опасные объекты, но их следует поместить рядом с другими отрывками, которые объясняют их смысл, особенно рядом с отрывками из пророков. Мрачные библейские тексты читать не только можно, но и нужно.