Приказ № 270, или расстрелянные генералы

(По материалам полковника юстиции А. Лискина)

В августе 1941 года появился грозный приказ Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии № 270. Его подписали председатель Государственного комитета обороны СССР И. Сталин, заместитель председателя В. Молотов, Маршалы Советского Союза С. Будённый, К. Ворошилов, С. Тимошенко, Б. Шапошников и генерал армии Г. Жуков. И адресован он был всем членам и кандидатам ЦК ВКП(б), секретарям обкомов, крайкомов, ЦК компартий союзных республик, председателям областных и крайисполкомов, СНК республик, всем секретарям райкомов, горкомов и председателям райисполкомов и горисполкомов. Он не подлежал опубликованию, но его предписывалось прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах и штабах. В приказе завуалированно говорилось об обстоятельствах разгрома 6‑й, 12‑й и других армий, а также о неудачах на Западном фронте. По стилю и содержанию можно предположить, что в гневе и впопыхах его писал лично Верховный. Почему‑то командующего 12‑й армией генерал‑майора Понеделина Павла Григорьевича назвали генерал‑лейтенантом. А все военные чины, подписавшие приказ, несомненно, лично знали Понеделина, и ошибка в его воинском звании была бы исправлена, если бы её допустил не сам Верховный.

Приказ начинается с тирады о том, что «не только друзья признают, но и враги наши вынуждены признать, что в нашей освободительной войне с немецко‑фашистскими захватчиками части Красной Армии, их громадное большинство, их командиры и комиссары ведут себя безупречно, а порой прямо героически». После нескольких положительных примеров выхода из окружения противника остатков некоторых частей обрушивается лавина проклятий в адрес командармов 28‑й и 12‑й армий и командира 13‑го стрелкового корпуса:

«Но мы не можем скрыть и того, что за последнее время имели место несколько позорных фактов сдачи в плен врагу. Отдельные генералы подали плохой пример нашим войскам.

Командующий 28‑й армией генерал‑лейтенант Качалов, находясь вместе со штабом группы войск в окружении, проявил трусость и сдался в плен немецким фашистам. Штаб группы Качалова из окружения вышел, пробились из окружения части группы Качалова, а генерал‑лейтенант Качалов предпочёл сдаться в плен, предпочёл дезертировать к врагу.

Генерал‑лейтенант Понеделин, командовавший 12‑й армией (а где же группы армий? Куда делась 6‑я армия, которой командовал Понеделин с 27 июля, так как командарм 6‑й был тяжело ранен? – А.Л.), попав в окружение противника, имел полную возможность пробиться к своим, как это сделало подавляющее большинство частей его армии. Но Понеделин не проявил необходимой настойчивости и воли к победе, поддался панике, струсил и сдался в плен врагу, совершив таким образом преступление перед Родиной, как нарушитель военной присяги.

Командир 13‑го стрелкового корпуса генерал‑майор Кириллов, оказавшийся в окружении немецко‑фашистских войск, вместо того чтобы выполнить свой долг перед Родиной, организовать вверенные ему части для стойкого отпора противнику и выхода из окружения, дезертировал с поля боя и сдался в плен врагу. В результате этого части 13‑го стрелкового корпуса были разбиты, а некоторые из них без серьёзного сопротивления сдались в плен.

Следует отметить, что при всех указанных выше фактах сдачи в плен врагу члены военных советов армий, командиры, политработники, особоотдельщики, находившиеся в окружении, проявили недопустимую растерянность, позорную трусость и не попытались даже помешать перетрусившим Качаловым, Понеделиным, Кирилловым и другим сдаться в плен врагу».

И далее: «Некоторые командиры и политработники своим поведением на фронте не только не показывают красноармейцам образец смелости, стойкости и любви к Родине, а наоборот, прячутся в щелях, возятся в канцеляриях, не видят поля боя, а при серьёзных трудностях в бою пасуют перед врагом, срывают с себя знаки различия, дезертируют с поля боя». Позволю себе процитировать тут же воспоминания известного поэта Евгения Долматовского, очевидца сражений 6‑й и 12‑й армий в окружении возле г. Умани: «К северу и востоку от Новоархангельска наши войска отражали натиск 16‑й, 11‑й и 9‑й танковых дивизий, а также двух механизированных (одна из которых тоже значилась под номером 16, а другая называлась „Адольф Гитлер“). С запада надвигались 297‑я, 24‑я, 125‑я и 97‑я пехотные дивизии. На юге и юго‑западе (а мы рассчитывали пробиться на юг) против нас были выставлены 1‑я и 4‑я немецкие горнострелковые, 257‑я и 96‑я пехотные, 110‑я и 101‑я легкопехотные дивизии, да ещё венгерский и румынский корпуса. Здесь же находилась итальянская дивизия, впоследствии оккупировавшая Первомайск. <…>

По немецким данным, наши 6‑я и 12‑я армии сковали двадцать две… полнокровные дивизии противника с приданными им всевозможными средствами усиления (отдельные артиллерийские дивизионы, отдельные понтонные батальоны, „пионерские“, то есть сапёрные, части, наконец, батальоны фельджандармерии и зондеркоманды). А в воздухе против нас действовали наиболее отличившиеся на европейском театре эскадрильи бомбардировщиков и истребителей общей численностью более 700 самолётов…

Отчаянные бои, которые вели 6‑я и 12‑я армии сначала в оперативном, а потом и в тактическом окружении с конца июля почти по середину августа, оказались в историческом плане вкладом в разгром гитлеровского блицкрига… 6‑я и 12‑я армии грудью прикрыли Днепропетровск – крупнейший район сосредоточения нашей промышленности, которую необходимо было эвакуировать. А пока она работала на оборону! Был также сорван захват Киева. Пока эти армии сражались, было эвакуировано в глубь страны 99 тысяч вагонов с промышленным оборудованием».

В приказе Ставки № 270 обо всём этом ни слова.

Против генералов Качалова Владимира Яковлевича, Понеделина Павла Григорьевича и Кириллова Николая Кузьмича военной прокуратурой были возбуждены уголовные дела по обвинению их в измене Родине, а в основу обвинения в качестве главного доказательства положены выписки из приказа Ставки № 270 и несколько малозначащих бумаг.

Судьи Военной коллегии Верховного Суда СССР, пренебрегая отсутствием доказательств, на основании формулировок того же приказа заочно осудили Качалова В. Я. (29 сентября 1941 года), Понеделина П. Г. и Кириллова Н. К. (13 октября 1941 года), определив каждому в качестве меры наказания расстрел. Тут же сработала машина преследования – пострадали жёны и совершеннолетние дети Понеделина и Кириллова. Репрессировали даже тёщу Качалова.

По большому счёту все три генерала стали жертвами политических и военно‑стратегических просчётов лиц, подписавших приказ Ставки № 270, ибо войска, которыми эти генералы командовали, были разбиты превосходящими силами противника. Известно, что, находясь в неволе, генералы Понеделин и Кириллов вели себя достойно, их не сломили ни издевательства, ни посулы фашистов, а ведь оба отлично знали о приказе Ставки № 270 от 16 августа 1941 года. 29 апреля 1945 года в числе других пленных они были освобождены американскими войсками. Понеделину предлагали службу в армии США, но он отклонил это предложение.

3 мая 1945 года всех бывших военнопленных генералов доставили в Париж и передали советским представителям. Затем их отправили самолётом в Москву. Какое‑то время они жили свободно, носили положенную генеральскую форму и ничего не знали о своих семьях. Видимо, в отношении их проводились мероприятия спецслужб, но заочный приговор Военной коллегии Верховного Суда от 1941 года в исполнение не приводился. Арестовали Понеделина и Кириллова только 30 декабря 1945‑го по постановлению начальника следственного отдела ГУКР «СМЕРШ» генерала Леонова, санкционированному начальником ГУКР «СМЕРШ» В. С. Абакумовым и главным военным прокурором генерал‑лейтенантом юстиции Н. П. Афанасьевым.

Фактически на основании приказа Ставки № 270 были возбуждены новые уголовные дела, но без ссылок на этот приказ и с умолчанием о наличии уголовного дела с заочным приговором о расстреле. Генералов водворили в Сухановскую тюрьму особого режима. В конце 1946 года власти СССР полностью рассчитались с предателем А. А. Власовым и его ближайшим окружением, а с Понеделиным и Кирилловым не спешили. Для них тянулись страшные годы пребывания в тюремных застенках, заполненные редкими допросами, бесконечными продлениями сроков следствия и содержания под стражей. Похоже, от них ожидали (или требовали) признания вины за окружение и разгром 6‑й и 12‑й армий.

20 августа 1950 года «по новым обстоятельствам», которых фактически не имелось, по заключению ГВП, Военная коллегия отменила свой заочный приговор от 13 октября 1941 года, Понеделину и Кириллову (по их новым делам) объявили об окончании следствия (без предъявления дела за 1941 год), а 25 августа всё той же коллегией обоих, теперь уже очно, вновь приговорили к расстрелу с немедленным приведением приговоров в исполнение. Генералы признали, что в бою попали в плен. Суду этого было достаточно.

Из собранных следствием и судом материалов очевидно, что генералы невиновны, но грозный приказ Ставки № 270 делал их таковыми, и ни у следователей, ни у судей не хватило мужества хоть как‑то протестовать.

После смерти Сталина ГВП было проведено настоящее расследование вновь открывшихся обстоятельств, и всё та же пресловутая Военная коллегия Верховного Суда СССР в феврале 1956 года приняла определение о реабилитации загубленных политическим произволом верных сынов Отечества. Вскоре были реабилитированы их жёны и дочери.

Содержание приказа Ставки № 270 о генерале Качалове было ещё более постыдной и трагической нелепостью. Оказалось, что он, командуя в Ельнинской операции 28‑й армией Резервного фронта под руководством Г. К. Жукова, попал в сложную обстановку. В боях севернее города Рославля его штаб был отрезан от войск. Его громили наземным огнём вражеские пушки и миномёты, а сверху старательно бомбила авиация. Генерал Качалов погиб. Это удалось доказательно установить смоленским чекистам при вскрытии братской могилы в деревне Старинка Смоленской области и при дополнительном расследовании.

Значит, в приказе Ставки № 270 глумились над генералом, уже сложившим голову за свободу и независимость Родины. Он реабилитирован в 1953 году, после смерти Сталина, и, согласно сообщению ГУК МО РФ, «считается погибшим в Великой Отечественной войне в районе д. Старинка Смоленской области» (приказ МО СССР № 0855 от 13 февраля 1954 года). Жену генерала Качалова Елену бдительные «законники» дважды упрятывали в тюремные камеры и лагерные зоны. Пострадала, как вы помните, и мать Елены. Реабилитировали их уже в 1954 году.

Безусловно, изменить историю или переписать её заново невозможно. Однако очистить её от наносной грязи назрела необходимость. Подобные попытки очищения истории уже предпринимались. Так, на XX съезде КПСС разоблачили культ личности И. В. Сталина. Потом воскресили из небытия героев Брестской крепости, рассказали о подвиге героя‑подводника Александра Маринеско. Настало время официально решить вопрос о несостоятельности и несоответствии действительности приказа Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии № 270 от 16 августа 1941 года в части необоснованных обвинений в трусости и измене Родине генералов Качалова В. Я., Понеделина П. Г. и Кириллова Н. К.

ЛИНКОР «МАРАТ»: ЖИЗНЬ ПОСЛЕ «ГИБЕЛИ»

(По материалам А. Мальцева)

Судьбы кораблей, как и судьбы известных людей, со временем обрастают всевозможными легендами и слухами, зачастую имеющими мало общего с реальными фактами. Так случилось и с линкором «Марат», одним из знаменитых кораблей советского Военно‑морского флота. Пресса много писала о нём и в предвоенные годы, и после Великой Отечественной. Однако ещё совсем недавно камнем преткновения в истории линейного корабля была роковая дата 23 сентября 1941 года.

27 августа 1911 года корабль, заложенный на Балтийском заводе 15 июня 1909 года под названием «Петропавловск», был спущен на воду и покинул стенку завода в декабре 1914‑го. В годы Первой мировой войны линкор находился в Гельсингфорсе. Экипаж корабля принял непосредственное участие в октябрьском перевороте 1917 года. А в феврале 1921 года линкор стал центром антибольшевистского мятежа в Кронштадте. Лидером мятежников был Петриченко, служивший писарем на «Петропавловске». Восстание подавили, и 31 марта того же года корабль получил новое революционное имя «Марат».

Первые мирные годы после Гражданской войны линкор провёл в море на боевой службе. Но осенью 1928‑го пришло время для его модернизации. Он простоял у стенки родного завода два с половиной года. В ходе работ уменьшили количество котлов энергетической установки, а на освободившемся пространстве разместили погреба зенитной артиллерии, штурманский и артиллерийский посты, пост энергетики и живучести, радиоцентр и пост гидроакустики. Также отремонтировали главные турбины, переклепали наружную обшивку, сменили листы водонепроницаемых отсеков. Новые надстройки и мачты изменили облик корабля. В апреле 1931 года обновлённый «Марат» снова вошёл в состав бригады линейных кораблей.

В предвоенной биографии корабля произошло три основных события. 7 августа 1933 года во время выполнения учебных артиллерийских стрельб главным калибром матросы, находящиеся на фок‑мачте, увидели пламя, выбивающееся из амбразуры второй башни. Немедленно последовавшая команда на затопление погребов башни предотвратила взрыв боезапаса, однако при этом погибло 68 человек. Причиной пожара стало преждевременное открытие орудийного замка после выстрела. Башня была введена в строй уже в октябре. 10 мая 1937 года линкор ушёл в Великобританию для участия в морском параде по случаю коронации Георга V. Возвращаясь, «Марат» побывал в портах Мемеля, Либавы и Таллина. Корабль принял участие и в боевых действиях в ходе советско‑финляндской войны. В условиях сложной ледовой обстановки 19 декабря 1939 года «Марат» обстрелял из своего главного калибра финскую батарею Сааремпя на острове Биоркэ.

К 1941 году линкор прошёл более 75 000 морских миль и благодаря постоянной модернизации вооружения и оборудования имел весьма высокие тактико‑технические характеристики. Его экипаж насчитывал 1286 человек. Капитальный ремонт корабля намечался на лето 1941 года, однако началась война…

Имя «Марат» неразрывно связано с обороной Ленинграда. Начало войны застало корабль на Большом Кронштадтском рейде. Уже в 14 часов 22 июня он впервые открыл огонь по противнику, обстреляв финский самолёт‑разведчик. На следующий день зенитные расчёты корабля сбили два вражеских самолёта и «Марат» первым на Балтике открыл боевой счёт. Атаки авиации противника линкор отражал ежедневно в течение следующих двух месяцев, а 22 августа в связи с возникновением прямой угрозы Ленинграду «Марат» перевели на новую огневую позицию в ограждённой части Морского канала. 9 сентября загрохотали дальнобойные орудия главного калибра корабля, стрельба по наступающим немецким войскам велась почти беспрерывно.

14 сентября линкор получил первые попадания вражеских снарядов. Уже спустя два дня в ходе артиллерийского обстрела были выведены из строя сразу три зенитных орудия на носовой площадке. Эта потеря имела для «Марата» серьёзные последствия, так как в тот же день, 16 сентября, корабль подвергся массированной атаке 27 пикирующих бомбардировщиков. Вражеские самолёты атаковали с носа и кормы. Успеха добилась группа «юнкерсов», зашедших с носового угла. Жизненно важные отсеки и помещения не пострадали. Были разрушены салон кают‑компании и несколько офицерских кают. Взрыв бомб также вывел из строя кормовые зенитки, различные повреждения получила четвёртая башня главного калибра и некоторые орудия. Погибло 25 человек. Но среди экипажа появились и первые герои. При отражении налёта отличились командир зенитного дивизиона Сухарев, старшины батарей Беляков, Корбань, Котов. Метким огнём зенитчиков было сбито три «юнкерса».

Сразу после налёта «Марат» снялся с якоря и перешёл на Малый Кронштадтский рейд, одновременно ведя интенсивный огонь по целям противника на южном берегу Финского залива. 18 сентября с помощью буксиров корабль был поставлен в гавани Усть‑Рогатки для исправления повреждений и текущего ремонта. Восстановительные работы велись в условиях ежедневных налётов вражеской авиации, избравшей Кронштадт своей главной целью. Корабль‑герой сумел отразить все атаки с воздуха, ни одна бомба так и не попала в линкор.

Утро 23 сентября 1941 года выдалось на редкость ясным. Видимость была отличной, чем и воспользовались немецкие самолёты‑разведчики. Им удалось сфотографировать Кронштадт и корабли, стоящие в гавани и на рейде. С аэродрома Тирково, расположенного южнее Луги, в воздух поднялись пикирующие бомбардировщики из 2‑й штурмовой эскадры «Иммельман». Их главной целью были линкоры «Марат» и «Октябрьская революция», а также тяжёлые крейсеры «Киров» и «Максим Горький». Некоторые «юнкерсы» несли «противолинкорные» бомбы. В одиннадцатом часу бомбардировщики были замечены над Петергофом, и по боевой тревоге личный состав «Марата» приготовился к отражению воздушной атаки. Был произведён выстрел шрапнелью из главного калибра по ближайшим самолётам. Снаряд разорвался с недолётом, а пикировщики, разделившись на две группы, устремились на корабли.

Несмотря на убийственный огонь, несколько бомбардировщиков сумели прорваться к линкорам, и среди них – «юнкерс» обер‑лейтенанта Ганса‑Ульриха Руделя. Позднее он вспоминал:

«Угол пикирования составляет от 70 до 80 градусов. Я уже поймал „Марат“ на прицел. Мы мчимся вниз, прямо на него, и корабль медленно растёт, превращаясь в настоящего гиганта. Все его орудия нацелены на нас. Теперь ничто не имеет значения кроме нашей мишени, нашей цели…

Чтобы не столкнуться с машиной командира, я увеличиваю угол пикирования, изо всех сил нажимая на ручку управления. Теперь мы пикируем под углом 90 градусов, это всё равно что сидеть на бочке с порохом… Мой „Ju‑87“ пикирует удивительно устойчиво, не уходя в сторону ни на сантиметр. Я чувствую, что промахнуться невозможно. Прямо перед собой я вижу огромный „Марат“. По палубе бегут матросы, видимо, они несут боеприпасы. Я нажимаю кнопку сброса бомб на ручке управления и изо всех сил тяну её на себя. Сумею я отвернуть или нет? Перегрузка слишком большая… на какое‑то мгновение я теряю сознание. Ещё не совсем придя в себя, я слышу голос своего бортрадиста‑стрелка: „Господин обер‑лейтенант, корабль взорвался!“ Над „Маратом“ поднимается огромное облако дыма высотой 350 метров. Вероятно, взорвались погреба…»

Тысячекилограммовая бомба, сброшенная Руделем, попала в носовую часть линкора и вызвала детонацию боезапаса первой башни главного калибра. Силой страшного взрыва орудийную башню весом в несколько десятков тонн подбросило в воздух, словно спичечный коробок. Перевернувшись, она упала в образовавшийся пролом палубы. Огромная носовая надстройка корабля вместе с боевыми постами, приборами, зенитной артиллерией, боевой рубкой и находившимися там людьми с оглушительным грохотом приподнялась и завалилась на правый борт, рухнув в воду. А следом за ней – носовая дымовая труба. На командных пунктах и боевых постах смертью храбрых погибли командир корабля капитан 2‑го ранга Иванов, старший помощник капитана 3‑го ранга Чуфистов и ещё 324 человека. В командование линкором вступил капитан 3‑го ранга Родичев.

Как боевая единица линейный корабль «Марат» уже не существовал. Носовая оконечность вплоть до второй башни главного калибра грудой искорёженного металла лежала на дне. Большая часть конструкций была выдрана из корпуса в прямом смысле слова. Оставшаяся неповреждённой часть корабля пока что находилась на плаву с креном на правый борт. В результате взрыва котлы второго котельного отделения проломили водонепроницаемую переборку под второй башней, что привело к затоплению нескольких отсеков. В результате разрыва паровой магистрали давление пара упало до нуля, турбогенераторы встали, и «Марат» спустя всего несколько минут после взрыва был обесточен.

Но, несмотря на тяжелейшие повреждения, команда линкора сразу же начала борьбу за спасение корабля, а точнее, того, что от него осталось. Затопив несколько помещений левого борта, удалось немного выровнять крен, полному спрямлению «Марата» мешала лежащая на грунте носовая часть. Попытка поднять пар в уцелевших котельных отделениях не увенчалась успехом: из‑за поступления воды не удалось разжечь топки котлов. Действовало только аварийное освещение, использование водоотливных и противопожарных средств было невозможным.

В тяжелейших условиях, при свете ручных фонарей экипаж корабля, борясь с затоплением, пытался конопатить швы и ставить подпоры. Но усилия моряков оказались тщетными: быстро распространяясь по корпусу, вода скрывала места пробоин и заливала отсек за отсеком на нижней палубе. «Марат» сел кормовой частью на грунт, благо глубина в этом месте не превышала 11 метров. После двухчасовой борьбы за живучесть корабля команде был отдан приказ покинуть «Марат»: на линкоре погасло аварийное освещение. Остались лишь расчёты зенитных орудий, установленных на четвёртой башне главного калибра, они отражали налёты вражеской авиации на Кронштадт.

К вечеру 23 сентября на изувеченном корабле организовали подачу электроэнергии с берега, и часть экипажа, вернувшись, продолжила борьбу за живучесть. Но, несмотря на все усилия, утром 24 сентября «Марат» окончательно лёг на грунт.

К концу сентября немецкие войска подошли вплотную к Ленинграду. Город‑крепость оказался в блокадном кольце. В этих условиях было решено использовать «Марат» в качестве мощной плавучей батареи, тем более что третья и четвёртая башни главного калибра линкора не пострадали. Началась откачка воды из отсеков и помещений корабля с помощью водоотливных средств нескольких спасательных судов. Приобретя положительную плавучесть, «Марат» всплыл с дифферентом на нос и креном на правый борт. Последнее объяснялось тем, что лежащая на грунте носовая часть играла роль мёртвого якоря, жёстко связанного с корпусом линкора. Месяц спустя кормовая часть «Марата» была частично осушена и отремонтирована, ввели в строй оставшиеся башни главного калибра.

Уже 31 октября орудия открыли огонь по немецким позициям на южном побережье Финского залива. До конца года артиллерия линкора уничтожила 18 и подавила 87 вражеских батарей, сбила 6 немецких «стервятников». Из‑за острого дефицита топлива работы по осушению и восстановлению второй башни главного калибра были перенесены на лето 1942 года.

Несмотря на свою неподвижность, линкор активно участвовал в обороне города. Прикрывая огнём орудий караваны судов из Кронштадта в Ленинград и обратно, вёл контрбатарейную борьбу. Немцы тоже не дремали и неоднократно обстреливали «Марат». 12 декабря 1941 года из 23 выпущенных по кораблю крупнокалиберных снарядов три достигли цели, причём два из них пробили верхнюю палубу и взорвались во внутренних помещениях. Стало ясно, что толщина горизонтального бронирования недостаточна, поэтому были форсированы работы по укладке на верхней палубе линкора гранитных плит с кронштадтской набережной. Эти работы ещё не успели закончить, когда 28 декабря в «Марат» попало два снаряда. Один из них едва не привёл к новой катастрофе: пройдя навылет через артиллерийские погреба третьей башни главного калибра, снаряд по счастливой случайности не разорвался. И всё же усиленная «гранитная» палуба успешно выполнила своё предназначение: несмотря на то что до конца 1943 года линкор «принял» ещё несколько крупнокалиберных снарядов, серьёзных повреждений он больше не получил.

Послевоенная судьба корабля была незавидна. Восстанавливать его не стали. Переименованный ещё в мае 1943‑го снова в «Петропавловск», линкор 28 ноября 1950 года был переоборудован в несамоходное учебное артиллерийское судно, получившее название «Волхов». А в 1953 году корабль‑герой разобрали на металлолом.

КОНЕЦ «СВАНЕТИИ»

(По материалам С. Соловьёва и Л. Вяткина)

«Сванетия» была построена в Дании в 1937 году по заказу СССР и предназначалась для Ближневосточной товаропассажирской линии Черноморского пароходства. Она имела водоизмещение в 5050 тонн, длину 102,5 метра, ширину 14,5 метра, осадку 5,5 метра. На теплоходе были установлены два мощных дизеля по 2100 л.с., работавшие каждый на свой вал и винт, что давало возможность развивать скорость 16 узлов. Экипаж, слаженный и дружный, состоял из 80 человек. Командовал теплоходом опытный капитан дальнего плавания Александр Беляев, немногословный суровый человек, требовательный и справедливый.

Начало войны застало теплоход «Сванетия» в проливе Босфор, и турецкие власти сразу поспешили задержать его, дабы дать почувствовать, что их «нейтралитет» во Второй мировой войне весьма относительный. Это было вопиющим нарушением международной конвенции Монтрё 1936 года, и работники советского посольства в Стамбуле через дипломатические каналы под ухмылки нацистских и турецких спецслужб принялись за вызволение «Сванетии» и всей команды из «турецкого плена».

Вынужденная стоянка в Стамбуле не нарушила общего распорядка судовой жизни, о чём ежедневно и неукоснительно заботился и капитан Беляев, и его старпом. Только однажды ритм жизни был нарушен, когда на теплоход портовой жандармерией были доставлены моряки с буксира «Аккерман» вместе с пассажирами‑военнослужащими Тендровского боевого участка. Их буксир застиг жестокий шторм и его на вторые сутки прибило к берегам Турции. Среди потерпевших оказалось много знакомых по Одессе и Севастополю и их быстро распределили по удобным каютам «Сванетии».

После нескольких дней отдыха капитан Беляев собрал всех в салоне первого класса и объявил, что турки всё время пропускают через Босфор немецкие и итальянские корабли, чем нарушают нейтралитет и о чём информирована Москва. Для несения дежурства на верхней палубе и в отдельных помещениях теплохода капитан ввёл боевое дежурство, в которое включил и экипаж «Аккермана»,

10 ноября всех людей с «Аккермана» и часть экипажа «Сванетии» удалось переправить на родину законным порядком. На теплоходе осталось только 25 человек команды. Но турецкие власти продолжали удерживать «Сванетию», несмотря на протесты капитана и советского посла в Турции, ещё три месяца. Но и у Анатолийского побережья война всё время давала о себе знать. 28 ноября под охраной лидера «Ташкент» и двух эскадренных миноносцев «Способный» и «Сообразительный», в условиях плохой видимости и штормящей погоды к Босфору благополучно был проведён большой танкер «Варлаам Аванесов» и который проморгали торпедоносцы и бомбардировщики люфтваффе. Лидер и эсминцы вернулись в Севастополь, но радость успеха была недолгой. 19 декабря в нейтральных водах Эгейского моря танкер был атакован итальянской подводной лодкой и потоплен. Почти всем членам экипажа удалось спастись и достичь на шлюпках и плотах турецкого берега у мыса Баба‑Кале, где они были интернированы и вскоре переданы на «Сванетию», как и незадолго до этого люди с «Аккермана».

Капитан Беляев всех спасшихся с танкера поставил на довольствие и каждому было доверено рабочее место на теплоходе. Действительно, в середине февраля турецкие власти официально оповестили капитала Беляева, что причин для удержания теплохода в турецких территориальных водах более не существует и «Сванетии» разрешено покинуть гавань Стамбула. Беляев и штурман Г. Кухаренко так рассчитали время перехода морем, что большую часть пути теплоход прошёл по Чёрному морю под покровом темноты и в день Красной Армии 23 февраля 1943 года встал у причала порта Поти. «Турецкое пленение» кончилось.

Очень скоро капитан Беляев убедился, что конвойная служба на Черноморском флоте плохо организована, отчего гибло большое количество транспортов. Кроме гибели парохода «Ленин» с огромным количеством людей, теплохода «Армения», «Аджария», госпитальных судов «Абхазия», «Чехов», транспортов «Коммунист» и «Чапаев», ушли на дно и многие другие суда.

Капитану Беляеву было присвоено военное звание капитан‑лейтенант, часть экипажа (мужчины) были мобилизованы, теплоход окрашен в защитный цвет и на флагштоке взвился военно‑морской флаг. Кроме того, на палубе теплохода было установлено пять 45‑мм полуавтоматических пушек и два крупнокалиберных пулемёта ДШК. После гибели «Армении» с основным составом флотских квалифицированных медработников (7 ноября 1941 года), «Сванетия» была укомплектована почти сплошь студентами старших курсов медицинских институтов, которые в условиях войны быстро обрели хорошую медицинскую сноровку и практику и неплохо справлялись со своими обязанностями. Для «Сванетии» наступил новый период, полный тревоги и опасностей. Теплоход стал военным транспортом Черноморского флота.

29 марта 1942 года «Сванетия» в охранении лидера «Ташкент», а также эсминцев «Незаможник» и «Шаумян» доставили из Новороссийска в Севастополь 570 человек (две маршевые роты), 36 тонн боезапаса, 740 автоматов ППШ, 86 тонн боезапаса для авиации флота, 160 тонн взрывчатки для Приморской армии, 7 тонн детонаторов, 346 тонн продовольствия и 50 тонн фуража.

Только после того, как Черноморский флот понёс большие потери от налётов авиации Геринга, командующий ЧФ контр‑адмирал Ф. С. Октябрьский издал запоздалый приказ: «Корабли конвоя при движении с караваном уходят от транспортов на дистанцию до 10 кабельтовых. Предупреждаем всех командиров кораблей, что подобные действия граничат с преступлением…»

В апреле 1942 года «Сванетия», взяв на борт 191 т боезапаса, 682 т продовольствия для осаждённого Севастополя и более 150 человек бойцов и командиров, благополучно прибыла в осаждённый Севастополь. Город обстреливался и систематически подвергался налётам бомбардировочной авиации. Поэтому разгрузка и погрузка шли усиленными темпами в течение всего дня. Капитану Беляеву доложили, что на борт уже принято 240 человек тяжелораненых, 354 кавалериста 154‑го кавполка, отправляемых в тыл для переформирования и отдыха, 50 человек эвакуированных, 10 рабочих морзавода, 65 человек военнослужащих различных рангов, в том числе были и морские лётчики, следовавшие за получением новых самолётов. Всего с экипажем – более 900 человек.

Затем последовал срочный приказ из штаба Севастопольского оборонительного района к 21.00 закончить все погрузочные работы и быть готовым к выходу в Новороссийск.

Свидетельствует штурман «Сванетии» Г. Я. Кухаренко: «Когда мы прибыли на корабль, народу было так много повсюду, что вахтенной службе пришлось расчищать проход, чтобы дать возможность нам добраться до штурманской рубки: все помещения, коридоры, трапы, частично даже верхние палубы были заняты тяжелоранеными бойцами и эвакуированными. Сколько их было на борту – тысяча, а может, полторы тысячи или того больше – никто не знал…»

Капитан Беляев сразу побледнел и осунулся, когда узнал перед самым отплытием, что перегруженную сверх всякой меры «Сванетию» будет сопровождать лишь один эсминец «Бдительный».

Первым, согласно строгому флотскому правилу, из широкой Южной бухты Севастополя вышел эсминец «Бдительный», а за ним отправилась в свой последний рейс «Сванетия».

В 7 часов 24 минуты вахтенные доложили, что на северо‑западе наблюдают самолёт‑разведчик противника. В 14.00 на высоте 3000 метров показался первый бомбардировщик, а вскоре – восемь «Хейнкелей‑111» и четыре «Юнкерса‑88». Они зашли со стороны солнца и энергично атаковали теплоход. Капитан всё время менял курс, описывал циркуляцию или стопорил машины, и бомбы, обдавая теплоход дождём брызг, рвались за кормой или у бортов. В первый заход насчитали 48 разрывов и только одна «зажигалка», угодив прямо в трубу, разворотила её и, рикошетом чиркнув по шлюпочной палубе, улетела за борт.

Зенитчики «Бдительного» и «Сванетии» стреляли неплохо, заставляя бомбардировщики и торпедоносцы сворачивать с боевого курса. Один «юнкерс» загорелся и упал в море, а другой, видимо подбитый, стал терять высоту и скрылся.

Сделав ещё несколько заходов, бомбардировщики ушли и, как полагал капитан Беляев, ненадолго, дабы вернуться с новым грузом бомб, до наступления темноты. Из‑за слабого охранения теплоход получил множество повреждений разного характера.

В 15 часов 55 минут с западного сектора на горизонте показались самолёты. С каждой минутой характерный гул моторов усиливался и скоро поступил доклад: сзади по правому борту девятка торпедоносцев «Хейнкелей‑111»!

Самолёты шли на предельно малой высоте. Разделившись на три группы, они развернулись и легли на боевой курс. Первые восемь торпед были сброшены с высоты 30–40 метров на расстоянии 6–7 кабельтовых и стоявшие на мостике люди видели, как одна из торпед вошла в воду под тупым углом и от удара о воду взорвалась.

– Рулевой, правый коордонат! – выкрикнул Беляев, и опытнейший старший рулевой Куренков бешено стал вращать штурвал. Всё, что не было закреплено, по инерции полетело за борт. Те, кто был на палубе, хватались за поручни. Лёжа в крене, «Сванетия» выписала немыслимую кривую, и торпеда прошла мимо в каких‑то 4–5 метрах. Куренков успел уклониться ещё от четырёх торпед, но последние две угодили в носовую часть судна. Последовало два последовательных мощнейших взрыва. Капитал Беляев успел взглянуть на часы – было 16.10. Нос «Сванетии» подпрыгнул и почти сразу образовался дифферент на нос и крен на левый борт.

И тут началось самое страшное: паника обезумевших от страха людей! Краснофлотцы боцманской команды Данченко и Воронов сумели спустить на воду лишь две шлюпки. Неожиданно появившиеся на кренящейся палубе кавалеристы, не имевшие понятия о механике спуска шлюпок на воду, выхватили шашки и в мгновение ока перерубили первые попавшиеся на глаза блоки (лопаря), удерживающие шлюпки, и они, сорвавшись вместе с людьми, полетели за борт, переворачиваясь или разбиваясь о воду. Люди страшно кричали.

Крен судна быстро увеличивался. Зенитки продолжали вести огонь, и один из атакующих торпедоносцев, зацепив крылом воду, взорвался. Капитан Беляев дал команду в машинное отделение: «Задний ход!» Почти сразу его швырнуло новым взрывом на шлюпочную палубу и он потерял сознание. «Сванетия» медленно погружалась под грохот зениток и крики людей.

Свидетельствует штурман Г. Я. Кухаренко:

«Через десять минут после попадания торпед вода на судне поднялась почти до штурманской рубки. Из‑за большого крена стало невозможным спустить на воду шлюпки по правому борту. Люди метались, хватаясь за что попало, отчаянно крича и взывая о помощи. Особенный ужас был написан на лицах тех, кто не умел плавать…

С помощью старшего рулевого Куренкова мы чудом отыскали среди этого орущего хаоса капитана Беляева и кавторанга Андреуса, командира санитарных транспортов, и оттащили их на спасательный плот… Вместе с командиром БЧ‑4 Чайкиным мы бросились в воду и попытались отплыть подальше в сторону. Слышно было, как стучали крупнокалиберные пулемёты – это не прекращали вести огонь наши матросы. Вдруг они разом смолкли. Мы обернулись. Корма „Сванетии“ поднялась высоко над водой. С неё беспорядочно сыпались люди… Так, под крики людей и рёв гудка „Сванетия“ быстро стала уходить под воду, накрыв своим корпусом сразу три шлюпки. Образовалась большая воронка и многих людей засосало под воду… Всего сумели подобрать лишь 61 человека, в том числе и меня…»

Согласно архивным документам, «Сванетия» держалась на плаву лишь 18 минут. Известны координаты её гибели: 43 градуса 00 минут северной широты, 36 градусов 55 минут восточной долготы. Глубина 150 метров…

Командир эскадренного миноносца «Бдительный», начав бой с атакующими «Сванетию» и его самого самолётами противника, постепенно удалился за горизонт. Вернулся он к месту гибели теплохода лишь через два часа. С поверхности моря был подобран только 61 человек, из которых 18 скончались от переохлаждения.

ЗАСЕКРЕЧЕННАЯ КАТАСТРОФА ТРАНСПОРТА «АРМЕНИЯ»

7 ноября 1941 года, в день традиционного парада на Красной площади, у южного берега Крыма разыгралась новая страшная трагедия. О катастрофе «Армении» было строжайше запрещено что‑либо сообщать. Нынешнему поколению трудно постигнуть смысл сокрытия правды войны от народа, что, несомненно, было на руку врагу, но таковы были «законы» тех лет.

У книги «Хроника Великой Отечественной войны Советского Союза на Чёрном море», изданной историческим отделом Наркомата ВМФ СССР ещё в 1946 году, гриф «совершенно секретно» был снят лишь в 1989 году. В ней скупо, всего в несколько строк, сообщалось время гибели и координаты боевых кораблей и судов, оказавшихся на дне моря, в том числе и теплохода «Армения». Мы предлагаем вниманию читателей расследование катастрофы на море, проведённое капитаном 2‑го ранга Сергеем Алексеевичем Соловьёвым, учёным секретарём Военно‑научного общества Севастополя, который одним из первых подробно изучил документы и показания очевидцев того страшного события.

«Армения» была спроектирована морскими инженерами Ленинградского Центрального бюро морского судостроения под руководством главного конструктора Я. Копержинского, спущена на воду в ноябре 1928 года и вошла в шестёрку лучших пассажирских судов Чёрного моря, состоящей из «Абхазии», «Аджарии», «Украины», «Армении», «Крыма» и «Грузии».

Что касается «Армении», то она имела дальность плавания 4600 миль, могла перевозить в классных каютах 518 пассажиров, 125 «сидячих» и 317 палубных пассажиров, а также до 1000 тонн груза, развивая при этом максимальную скорость – 14,5 узла (около 27 километров в час). Все эти суда стали обслуживать «экспрессную линию» Одесса – Батуми – Одесса, исправно перевозя тысячи пассажиров вплоть до 1941 года.

С началом войны «Армению» срочно переоборудовали в санитарно‑транспортное судно: рестораны 1‑го и 2‑го класса были превращены в операционные и перевязочные, курительный салон – в аптеку, в каютах установлены дополнительные подвесные койки. Капитаном «Армении» был назначен 39‑летний Владимир Яковлевич Плаушевский, старпомом Николай Фадеевич Знаюненко. Экипаж судна состоял из 96 человек, плюс 9 врачей, 29 медсестёр и 75 санитаров. Главврач железнодорожной больницы Одессы, которого многие в городе хорошо знали, Пётр Андреевич Дмитриевский был назначен руководителем медперсонала в звании военврача 2‑го ранга. На бортах и на палубе ярко‑красной краской были нанесены огромные кресты, хорошо видимые с воздуха. На грот‑мачте был поднят большой белый флаг также с изображением международного Красного Креста.

Но это не спасало госпитальные судна. С первых дней войны авиация Геринга совершала налёты на них. В июле 1941 года были повреждены санитарные транспорты «Котовский» и «Антон Чехов», а атакованный пикирующими бомбардировщиками «Аджария», весь объятый пламенем, на виду у всей Одессы выбросился на мель близ Дофиновки. В августе такая же участь постигла и судно «Кубань».

Теснимая противником Красная армия в тяжёлых боях несла большие потери. Раненых было очень много. Днём и ночью в любую непогоду на борту «Армении» до изнеможения трудился медперсонал. Корабль совершил пятнадцать невероятно тяжёлых и опасных рейсов с ранеными защитниками Одессы и перевёз около 16 тысяч человек, не считая женщин, детей и стариков, которых члены экипажа размещали в своих каютах.

В обстоятельствах гибели «Армении» много загадочного. В упоминаемой уже «Хронике Великой Отечественной…» говорится, что свои рейсы из Одессы «Армения», а также «Кубань» и учебное судно «Днепр» совершала в сопровождении эсминца «Беспощадный», что, несомненно, уберегало эти суда от дерзких атак немецкой авиации.

Наступление 2‑й армии Манштейна на Крым было стремительным, к чему командование ЧФ и в том числе и вице‑адмирал Ф. С. Октябрьский были не готовы. Все учения флота перед войной сводились к «уничтожению» крупных морских десантов и боевым походам кораблей Черноморского флота. Никому и в голову не приходило, что оборонять Севастополь придётся со стороны суши.

В октябре и ноябре 1941 года всюду царила неразбериха. Из Севастополя спешно эвакуировали всё, что надо и не надо. Госпитали, оборудованные в штольнях и самом городе, были забиты ранеными, но кто‑то дал приказ срочно эвакуировать весь медперсонал. И сейчас, уже в наше время, подъезжая к Севастополю, из окна вагона или автобуса в районе Инкермана можно видеть огромные глыбы и нагромождения камней взорванных расположенных в штольнях госпиталей. По приказу Сталина оттуда были эвакуированы на корабли только легкораненые. Как свидетельствует медсестра этого госпиталя Е. Николаева, «дабы раненые не достались врагу», штольню взорвали вместе с «нетранспортабельными». Взрывными работами руководил представитель СМЕРШа. Два врача отказались покинуть раненых и погибли вместе со всеми.

Сам вице‑адмирал Ф. С. Октябрьский держал постоянно при себе быстроходный эсминец «Бойкий» и почти всегда «отбояривался» от задач по формированию конвоев и от охраны пассажирских и госпитальных судов при переходе морем, считая, что этим должны заниматься руководители гражданского флота. Самоустранение Октябрьского от столь важной и ответственной задачи и было одной из причин, что на дно Чёрного моря отправлено столь большое количество лучших пассажирских судов с людьми.

Согласно найденным документам и показаниям очевидцев, удалось восстановить многие события, предшествующие выходу «Армении» в море из Севастопольской бухты 6 ноября 1941 года.

Теплоход стоял на внутреннем рейде и спешно принимал на борт многочисленных раненых и эвакуированных граждан. Обстановка была крайне нервозной. В любую минуту мог начаться налёт вражеской авиации. Основная масса боевых кораблей флота по приказу Октябрьского вышла в море, включая и крейсер «Молотов», на котором была единственная на флоте корабельная радиолокационная станция «Редут‑К».

Кроме «Армении», в Карантинной бухте грузился ещё один бывший «рысак», теплоход «Белосток», а у причала Морзавода грузили оборудование и людей на транспорт «Крым». Погрузка шла непрерывно. Капитан Плаушевский получил приказ выйти из Севастополя 6 ноября в 19 часов и следовать в Туапсе. Для сопровождения был выделен только небольшой морской охотник с бортовым номером 041 под командованием старшего лейтенанта П. А. Кулашова.

«Начальник отделения Главной базы 5 ноября получил приказание… госпитали и лазареты свернуть. На „Армению“ было погружено около 300 раненых, медицинский и хозяйственный персонал Севастопольского военно‑морского госпиталя (крупнейшего на флоте), во главе с главврачом его, военврачом 1‑го ранга С. М. Каганом. Здесь же оказались начальники отделений (с медперсоналом), рентген‑техники… Здесь же разместились 2‑й военно‑морской и Николаевский базовый госпитали, санитарный склад № 280, санитарно‑эпидемиологическая лаборатория, 5‑й медико‑санитарный отряд, госпиталь от Ялтинского санатория. Были приняты на теплоход часть медперсонала Приморской и 51‑й армий, а также эвакуированные жители Севастополя…»

Капитан Плаушевский знал, что при отсутствии охранения только тёмная ночь может обеспечить скрытность плавания и не даст возможность авиации противника атаковать «Армению». Каковы же были его удивление и досада, когда ему передали приказ Военного совета флота выйти из Севастополя не в вечерних сумерках, а на два часа раньше, то есть в 17 часов, в светлое время суток. Такой приказ сулил гибель, и некоторые историки склонны были считать, что он исходил из недр абвера адмирала Канариса, от его спецслужб, занимавшихся «дезой».

«Армения», выйдя из Севастополя в 17 часов, ошвартовалась в Ялте только через 9 часов, то есть около 2 часов ночи. Оказывается, в пути последовал новый приказ: сделать заход в Балаклаву и там забрать работников НКВД, раненых и медперсонал, ибо немцы продолжают наступать.

Капитану Плаушевскому доложили, что в Ялте ожидает погрузки «партактив», работники НКВД и ещё одиннадцать госпиталей с ранеными.

Из записок адмирала Ф. С. Октябрьского: «Когда мне стало известно, что транспорт „Армения“ собирается выходить из Ялты днём, я сам лично передал приказание командиру ни в коем случае из Ялты не выходить до 19.00, то есть до темноты. Мы не имели средств хорошо обеспечить прикрытие транспорта с воздуха и моря. Связь работала надёжно, командир приказание получил и, несмотря на это, вышел из Ялты. В 11.00 он был атакован самолётами‑торпедоносцами и потоплен. После попадания торпеды „Армения“ находилась на плаву четыре минуты».

Отсутствие документов, уничтоженных в 1949 году и позднее, бросает тень на адмирала Ф. С. Октябрьского, потому что любой историк может заподозрить, что адмирал ищет себе оправдание задним числом, спустя годы после ужасной трагедии. Однако следует признать, что он, как командующий флотом, знал оперативную обстановку на театре, знал, где находится «Армения», знал и время, когда она отвалила от причала, запружённого людьми, знал он и то, что при господстве немецкой авиации в воздухе «Армения», лишённая охранения, представляет собой идеальную мишень для торпедоносцев и пикирующих бомбардировщиков. Поэтому весьма вероятно, что приказ и даже очень строгий «ждать ночи» он действительно передал капитану Плаушевскому, но на «Армении» произошло какое‑то зловещее событие, заставившее капитана нарушить приказ Октябрьского. В этом кроется ещё одна тайна гибели теплохода.

Исследуем события и вернёмся назад. Достоверно известно, что первоначальный приказ капитану Плаушевскому был чётко сформулирован: забрать раненых и медперсонал и из Севастополя следовать в Туапсе в ночное время суток. Затем последовал срочный приказ: следовать в Ялту для спасения партактива и раненых. Время выхода теплохода из Севастополя было изменено на два часа. Третий приказ, переданный капитану Плаушевскому, заставил его, не заходя в Балаклавскую бухту, также забрать представителей местной власти и раненых. Четвёртый приказ, переданный капитану «Армении» рано утром Ф. С. Октябрьским 7 ноября, предписывал покинуть Ялту не ранее 19 часов, оказался странным образом нарушен, и капитан отправился в плавание без охранения навстречу своей гибели.

Несомненно, что капитан Плаушевский не подчинился приказу командующего флотом только потому, что вынужден был подчиниться другой власти, оказавшейся на борту, каковой были принятые на борт «Армении» сотрудники НКВД и СМЕРШа. Оставшиеся на причале люди видели, как капитан, прежде чем дать команду отдать швартовы, был разъярён, как загнанный зверь, и громоподобно ругался на чём свет стоит. И это был капитан Плаушевский, которого все сослуживцы характеризовали как исключительно хладнокровного и выдержанного человека. Несомненно, ему угрожали те, кто торопился покинуть Ялту, а за отказ подчиниться угрожали расправой.

Вышедшая рано утром из Ялты «Армения» в сопровождении морского охотника не прошла и тридцати миль, как была атаковала двумя торпедоносцами.

Обратимся к следующему свидетельству катерника с морского охотника МО‑04 М. М. Яковлева: «7 ноября, около 10 часов утра, в районе мыса Сарыч над нами пролетел немецкий разведчик, а через непродолжительное время над водой, на бреющем полёте, едва не касаясь гребней волн (погода была штормовой и нас болтало основательно), в наш район вышли два вражеских торпедоносца. Один из них начал делать разворот для торпедной атаки, а второй пошёл в сторону Ялты. Открыть огонь мы не могли, так как крен катера достигал 45 градусов. Торпедоносец сбросил две торпеды, но промазал и они взорвались в прибрежных камнях мыса Айя. Нас поразила сила взрыва – не видели мы до этого более мощного, и почти все разом сказали, что если второй торпедоносец достанет „Армению“, то ей несдобровать».

После торпедирования «Армения» была на плаву четыре минуты. Спаслось лишь несколько человек, в том числе старшина Бочаров и военнослужащий И. А. Бурмистров. Видел гибель теплохода и командир морского охотника старший лейтенант П. А. Кулашов, которого по возвращении в Севастополь целый месяц допрашивали в НКВД, после чего выпустили.

Через немецких ветеранов пытались найти экипаж торпедоносца, атаковавшего «Армению», дабы уточнить детали и координаты гибели теплохода, так как немецкие архивы славятся большой сохранностью документов. Ответ пришёл неожиданный: «архив люфтваффе вывезен в СССР».

ДРАМА ПАРОХОДА «ЛЕНИН»

Немногие знают, что 27 июля 1941 года на погибшем у мыса Сарыч в Чёрном море крупнейшем пассажирском пароходе «Ленин» количество человеческих жертв превышает число погибших на «Титанике» и «Лузитании» вместе взятых! Почти сразу все сведения об обстоятельствах гибели парохода, количестве жертв были строго засекречены. Ничего не сообщалось в сводках Совинформбюро о потоплении и других черноморских пассажирских пароходов и госпитальных судов: «Абхазии», «Армении», быстроходного теплохода «Аджария», теплоходов «Чехов» и «Белосток».

Только сравнительно недавно данные о страшной катастрофе у мыса Сарыч были рассекречены и учёный секретарь Военно‑научного общества Севастополя капитан второго ранга Сергей Алексеевич Соловьёв получил к ним доступ. Он тщательно изучил материалы следственного дела, снял копии с карт и фотографий и показаний очевидцев и перед ним возникла из небытия суровая правда – подробности гибели многих тысяч людей.

Обстоятельства гибели парохода «Ленин» и сейчас весьма загадочны и ещё предстоит выяснить – подорвался ли он на собственной мине или был торпедирован подводной лодкой, рассказывает Соловьёв.

Пароход «Ленин» лежит на глубине 78 метров мористее бывшей правительственной дачи «Заря», примерно в 2,5 мили от берега. Хотя граница для погружения с аквалангом расположена на глубине 60 метров, Украина, похоже, намерена исследовать затонувший пароход, как, впрочем, и часть других судов, которых на Чёрном море насчитывается более сотни.

Пароход, о котором пойдёт речь, был построен перед Первой мировой войной на судоверфи в Данциге и получил название «Симбирск». Это был элегантный двухтрубный красавец, вполне комфортабельный и быстроходный, имевший скорость 17 узлов при длине 94 метра, ширине 12 метров и осадке 5,7 метра.

В годы советской власти пароход переименовали в «Ленин». В 1941 году пароход модернизировали, заново покрасили и его капитаном стал Иван Семёнович Борисенко. За рейсы с гуманитарной помощью в республиканскую Испанию в 1937 году его наградили орденом Ленина.

С началом войны в свой первый военный рейс из Одессы в Мариуполь с эвакуированными и грузом сахара пароход совершил в июле 1941 года. Обстановка на фронте резко ухудшалась. На обратном рейсе при подходе к Одессе вражеские пикирующие бомбардировщики атаковали пароход, но были отогнаны огнём крейсера «Коминтерн».

Немецкая авиация совершала по нескольку налётов на город, появились первые жертвы бомбардировок среди мирных жителей. Капитан Борисенко получил приказ от руководства Черноморского морского пароходства срочно принять груз и пассажиров и следовать вновь в Мариуполь. На берегу погрузкой руководил представитель военно‑морской комендатуры порта старший лейтенант Романов. Впоследствии на суде он показал, что пропуском на пароход служил посадочный талон, но по одному талону садилось два‑три взрослых пассажира. Дети в счёт не шли. Много людей приходило с записками от городских и областных руководителей, военной комендатуры города Одессы. Члены экипажа размещали родных и друзей в своих каютах. Впоследствии многие из них составили печальный список «пропавших без вести».

Капитан Борисенко никакого учёта принятых пассажиров не вёл, в результате вместо 482 пассажиров и 400 тонн груза, согласно официальному регламенту, пароход «Ленин» только одних пассажиров принял на борт около 4000 человек! Людей было столько, что ими были забиты все салоны, столовые, коридоры, трюмы и палубы, а тут пришёл ещё приказ принять команду в 1200 человек необмундированных призывников. А люди всё продолжали прибывать.

С началом войны на Чёрном море во многих районах были выставлены оборонительные минные заграждения и был введён особый режим плавания, предусматривающий обязательную лоцманскую проводку. Плавание осуществлялось по специальным фарватерам, которые знал ограниченный круг лиц. Маяки были переведены на «манипулируемый режим» по особому расписанию, как и все береговые навигационные огни, дабы затруднить плавание кораблям противника. Однако единой и чёткой службы обеспечения коммуникаций, которой бы подчинялись и капитаны, и лоцманы, увы, на Чёрном море, по крайней мере в первые месяцы войны, не было.

Пароход «Ленин» отправился в свой последний рейс 24 июля 1941 года. В 22 часа 00 минут он медленно отвалил от причала и вышел в море, возглавив конвой. Конвой состоял из теплохода «Ворошилов», судна «Березина» и двух шаланд, которые плелись в хвосте, всё время грозя потерять из виду основной конвой.

Наш военно‑морской флот на Чёрном море традиционно имел подавляющее преимущество над кораблями противника даже в количественном отношении, поэтому непонятно, почему Военный совет флота не заботился о проводке судов через «секретные фарватеры», и транспорты стали подрываться на собственных минах!

Наконец‑то «Ленин» и «Ворошилов» могли увеличить скорость и быстро скрылись за горизонтом. Однако на траверсе мыса Лукулл капитан «Ворошилова» доложил, что на теплоходе вышла из строя машина и он не может двигаться самостоятельно. Капитан Борисенко знал, что это результат поспешного и некачественного ремонта, и принял решение отбуксировать «Ворошилов» в Севастополь. Знал он и то, что «Ворошилов» так же перегружен людьми, как и его судно. До Севастополя было рукой подать, но из‑за шаланд время было упущено. В условиях войны это была непростительная ошибка, как и ошибочно было составлять конвой из столь разных судов, да ещё с плохо отремонтированными машинами.

Чудом избежав налётов авиации противника, «Ленин» отбуксировал теплоход в Севастопольскую бухту (Казачью), а сам в сопровождении сторожевого катера пошёл на Ялту. Но до Ялты он так и не дошёл…

Капитан 2‑го ранга А. Е. Абаев свидетельствует: «Лоцманом на пароход „Ленин“ для дальнейшей проводки был назначен молодой лейтенант И. И. Свистун, недавний выпускник Ленинградского мореходного училища… Свистун не был готов к лоцманским проводкам в мирное время, а в военное тем более».

Идут третьи сутки, как пароход «Ленин» отошёл от Одесского причала. Заполненный до отказа измученными и уставшими людьми, пароход ждёт «добро» на выход в море. К Севастополю подошёл теплоход «Грузия», вышедший из Одессы на два дня позже. Все понимали, что пароход давно был бы в Ялте, но с полдороги его почему‑то вернули в Севастополь и он опять встал на якорь в бухте Казачьей.

Наконец вечером 27 июля в 19 часов 15 минут получили радиограмму: «Транспортам сняться и следовать в Ялту». «Ленин» и «Ворошилов» в сопровождении сторожевого катера СКА‑026 вышли в море, но конвой был жёстко ограничен в скорости передвижения: «Ворошилов» не мог дать больше 5 узлов. Уже на следствии второй помощник капитана Г. А. Бендерский скажет: «Караван был составлен абсолютно неправильно. Такой подбор судов я считаю преступным!»

Наконец, нельзя не сказать об ещё одной непростительной оплошности капитана Борисенко. Как потом было выяснено, в Одессе для отражения налётов противника на носу и корме было установлено два зенитных орудия. Это, как говорят моряки, «дополнительный металл» – следовательно, необходимо было «устранить девиацию», дабы сделать более точными показания компаса. Кроме того, в трюмы также был загружен металл в качестве необходимого груза (450 т), подлежащего перевозке в Мариуполь. И, наконец, последнее, также немаловажное: на пароходе «Ленин» почему‑то отсутствовал эхолот для замера глубины, а лаг для определения скорости судна был не выверен.

Итак, целый ряд упущений, ошибок плюс и преступная халатность перед тем, как на перегруженном людьми судне выйти в ночной рейс, по узкому фарватеру, в окружении минных полей. При этом для охраны «Ленина», «Ворошилова» и «Грузии», где в общей сложности находилось около 10 000 человек, был выделен лишь один сторожевой катер СКА‑026.

Южная ночь наступает быстро. Кромешная тьма окутала «Ленина», «Грузию», «Ворошилова» и сторожевой катер, следовавших в кильватер друг другу. Слева берег только угадывается, не видно ни одного огонька (светомаскировка). Капитан Борисенко, молодой лоцман Свистун и вахтенный рулевой Киселёв всматриваются в темноту.

В 23 часа 33 минуты сильный взрыв заставил содрогнуться весь пароход «Ленин». Рвануло между трюмами № 1 и № 2. Пароход начал оседать носом и крениться на правый борт. Забегали люди, раздались крики: «Тонем!» Капитан Борисенко дал команду: «Лево руля!» и затем: «Полный вперёд!» – в надежде поближе подойти к крымскому берегу.

Очевидец Колодяжная: «В момент взрыва я спала в каюте… Проснувшись, я спустилась на вторую палубу, судно стремительно валилось на правый борт. Навстречу мне с главной палубы бежали пассажиры с криками. В этот момент крен судна был примерно 15–20 гр… В коридоре было много воды. Крен судна увеличивался… Меня что‑то потянуло. Я очутилась в море и увидела, что на меня валится труба. Я отплыла в сторону и всё время наблюдала, как тонул пароход. Я видела, как корма парохода поднялась, винты продолжали работать. Потом он стал вертикально и быстро пошёл под воду. Наступила удивительная тишина и затем раздались крики ужаса людей, оказавшихся в воде. Я стала плыть к берегу».

Пароход «Ленин» погрузился в море за 7–10 минут. Шедшая в кильватере «Грузия» приблизилась к месту гибели. Капитан дал команду по трансляции: «Спустить шлюпки на воду!» Не разобрав, в чём дело, люди в панике бросились к шлюпкам. Команда вёслами и кулаками пыталась отбиться. «Шлюпки спускают для оказания помощи пассажирам „Ленина“», – хрипела трансляция, но это мало помогало. Было упущено много драгоценного времени. Шлюпки спустили на воду лишь через 30 минут.

Конечно, многие члены экипажа парохода «Ленин» вели себя самоотверженно, спасая жизни людей, но быстро затонувшее судно увлекло их на дно. Капитан Борисенко, трое его помощников и лоцман покинули судно последними. Успели спустить на воду лишь две спасательные шлюпки. «Грузии», «Ворошилову» и подоспевшим катерам удалось спасти в кипевшем от людских голов море лишь около 600 человек. В основном это были те, кому достались пробковые пояса, спасательные круги и кто был в шлюпках. Те, кто не умел плавать, тонули мгновенно. Многих увлекла в пучину намокшая одежда.

11 и 12 августа 1941 года в Севастополе состоялось закрытое заседание Военного трибунала Черноморского флота в составе председательствующего бригвоенюриста Лебедева и членов трибунала Фридмана и Бондаря. О бесславной гибели «Ленина» ходило много слухов. Суд был скорый. Было выяснено, что из‑за приблизительной и неточной прокладки курса «Ленин» мог «задеть» у мыса Сарыч самый край минных заграждений и подорваться. В этом узрели вину лоцмана и его неопытность. Однако было странно, что прошедший правее и мористее «Ворошилов» остался невредимым. Следовательно, «Ленин» мог напороться на плавающую мину, сорванную с минрепа. Таких мин плавало довольно много и после войны, отчего пассажирские суда по Чёрному морю долгое время ходили только днём.

Торпедная атака румынской подводной лодки была маловероятна. Для неё большой преградой было минное поле. К тому же такая субмарина под названием «Дельфин», по данным разведки, в это время находилась в другом районе Чёрного моря.

Капитан Борисенко и его помощники затруднялись назвать не только количество погибших, но и общее количество пассажиров. Было ясно, что более всего погибло детей, женщин и стариков.

Бывший лоцман лейтенант Иван Свистун был разжалован и приговорён к расстрелу. 24 августа 1941 года приговор был приведён в исполнение. Напрасно Иван Свистун доказывал суду (и это подтвердили свидетели), что «манипулируемый режим» бездействовал, и что лоцманская проводка не была обеспечена, и что маяк на мысе Сарыч зажёгся лишь после того, как «Ленин» подорвался и стал тонуть. Суд не принял во внимание его показания. Когда приговор был доведён до личного состава флота, моряки дали ему невесёлый комментарий: «Если нет виновного – то его назначают»…

Когда материалы о гибели парохода «Ленин» были рассекречены, офицеры и моряки Севастопольского Военно‑научного общества потребовали дополнительного расследования всех обстоятельств.

18 августа 1992 года Военный трибунал Черноморского флота под председательством полковника юстиции А. Д. Ананьева, с участием помощника прокурора флота подполковника С. Г. Мардашина рассмотрел в судебном заседании уголовное дело по протесту в порядке надзора и определил: «Приговор Военного трибунала Черноморского флота от 12 августа 1941 года в отношении И. И. Свистуна отменить, а дело производством прекратить за отсутствием в его действиях состава преступления».

ТАИНСТВЕННАЯ ГИБЕЛЬ КРЕЙСЕРА «СИДНЕЙ»

19 ноября 1941 года на закате дня возле берегов Западной Австралии в коротком, но кровопролитном сражении погибли овеянный славой австралийский крейсер «Сидней» и немецкий рейдер «Корморан». Но если экипаж последнего уцелел практически целиком, то 645 членам команды «Сиднея» спастись не удалось.

– Как могло случиться, что с «Сиднея» никто не остался в живых? – задался вопросом журналист В. Лукницкий. – Как «Корморан», переоборудованный из торгового судна в военный корабль, смог потопить столь крупный крейсер? Почему официальные власти Великобритании, Австралии и США засекретили все документы, относящиеся к происшедшему?

Эти вопросы и раньше волновали многих историков. Британское правительство отказалось предать гласности телеграммы, которыми обменялись Черчилль и Рузвельт 26 ноября 1941 года в связи с гибелью «Сиднея». Эти документы могли бы стать последними штрихами к картине, старательно собранной из маленьких исторических лоскутков английским писателем Монтгомери. Его отец, штурман «Сиднея», погиб в том сражении. В 1973 году Монтгомери получил возможность ознакомиться с официальным отчётом британского адмиралтейства об этом событии. В нём было столько нелепых вопросов, что он решил предпринять собственное расследование.

Писатель получил доступ к рассекреченным документам, среди которых – протоколы допросов оставшихся в живых членов команды «Корморана», которые добрались до Австралии и затем содержались в лагере для военнопленных. Он разыскал и расспросил многих из них, проживающих в то время в Германии. Его поразило то, что многие опасались говорить с ним откровенно и избегали многих вопросов.

Таким образом, официальные каналы получения информации оказались для Монтгомери закрытыми, и он пришёл к выводу: над всем этим возведена завеса строжайшей секретности. И писатель узнал почему.

«Корморан» заметил крейсер «Сидней» в 17 часов. Первым сообщением акустиков в тот злополучный ноябрьский день было: это крупный корабль. Затем командиру немецкого рейдера Детмеру доставили более точную информацию: это крейсер. Положение «Корморана» оказалось безнадёжным. Дальность орудий главного калибра «Сиднея» составляла свыше 100 кабельтовых (более 18,5 километра), что позволяло ему находиться вне досягаемости огня немцев. Детмер видел единственное спасение в «камуфляже и неожиданном огне из всех орудий с близкого расстояния». Так записано в его отчёте. Но хотя «Корморан» шёл под норвежским флагом, эта уловка могла быть моментально раскрыта, как только на «Сиднее» проверили бы список кораблей, находящихся в этом районе. Детмер приказал радисту передать в эфир сигнал, предупреждающий о появлении в этой зоне подозрительного судна. Эти искажённые данные должны были внушить командиру «Сиднея» Барнетту, что неприятель находится где‑то в стороне, а не поблизости. Затем команда «Корморана» имитировала пожар у себя на судне. В 17 часов 30 минут на «Сиднее» ещё считали, что перед ними находится обычное торговое судно под норвежским флагом. Оно еле‑еле передвигалось и, по всей вероятности, терпело бедствие, так как передавало сигнал SOS.

Барнетт приказал приготовить к полёту морской самолёт «Вальрус» для поисков мнимого неприятеля. Затем передумал, когда увидел нарастающее облако дыма от немецкого рейд

Date: 2015-09-25; view: 473; Нарушение авторских прав