Попытки понять

Но почему так быстро исчезла вторая в мире держава, что подкосило ее внутреннюю силу, обрекло на распад? Сложилось несколько стереотипов подхода к процессу, лишившему Америку единственного подлинного геополитического соперника.

Перенапряжение в гонке вооружений. Президенты Р. Рейган и Дж. Буш увидели искомую причину в неспособности СССР быть на равных с США в гонке стратегических вооружений. СССР не мог более расходовать на военные нужды 40 % своих исследовательских работ и до 28 % внутреннего валового продукта. Когда Рейгана спросили, о величайшем достижении его президентства, он ответил: «Я выиграл холодную войну». Во время президентских дебатов 1992 г. Буш утверждал, что «мы не согласились с мнением группы лиц, требовавших замораживания ядерной гонки. Президент Рейган сказал этой группе нет, мира можно добиться только за счет увеличения нашей мощи. И это сработало». В результате, не увидев позитивных перспектив в соперничестве с непревзойденной экономической и военной машиной США, «советским лидерам ничего не оставалось, кроме как отвергнуть коммунизм и согласиться на распад империи».

Когда президент Буш объяснял крушение Советского Союза, то он обращался прежде всего к тому тезису, что «советский коммунизм не смог соревноваться на равных с системой свободного предпринимательства… Его правителям было губительно рассказывать своему народу правду о нас… Неверно говорить, что Советский Союз проиграл холодную войну, правильнее будет сказать, что западные демократии выиграли ее». О решающем значении гонки вооружений писал министр обороны К. Уайнбергер: «Наша воля расходовать больше и укреплять арсенал вооружений произвела необходимое впечатление на умы советских лидеров … Борьба за мир достигла своего результата».

Бывший министр обороны и глава ЦРУ Дж. Шлесинджер назвал окончание холодной войны «моментом триумфа Соединенных Штатов – триумфа предвидения, национальной решимости и твердости, проявленных на протяжении 40 лет». Сенатор Х. Ваффорд считал причиной американской победы в холодной войне решимость «конгресса и большинства американцев израсходовать триллионы долларов на системы ядерного сдерживания, огромные конвенциональные вооруженные силы, расквартированные по всему миру, и субсидирование глобальной сети союзных государств». На национальном уровне не возникло никаких дебатов, смысл чего был ясен: именно политика Рейгана‑Буша привела к крушению коммунизма. Эту идею выразил, в частности, ведущий республиканец в сенатском комитете по международным делам – сенатор Р. Лугар: «Рональд Рейган выступил за увеличение военных ассигнований и за расширение военных исследований, включая Стратегическую оборонную инициативу. Эти программы оказались основой достижения Рейганом поразительных внешнеполитических целей, таких как откат коммунизма советского образца, переговоры об уничтожении ракет среднего радиуса действия в Европе и сокрушение берлинской стены… Достижение целей Рейгана продемонстрировало неопровержимую мудрость его политики». Этого же объяснения придерживается длинный список правых, бывших деятелей рейгановской администрации, таких как К. Уайнбергер и Р. Перл, такие идеологи правых, как И. Кристол.

Слегка меняя оттенок, главный редактор «Форин Афферс» У. Хайленд утверждал, что Горбачев поддался давлению западных военных инициатив на фоне делегитимации советской системы, дискредитированной гласностью. Как и президент Картер до него, Р. Рейган интенсифицировал западную политику в отношении СССР и добился ожидаемых результатов. Собственно говоря, такое видение является продолжением долговременного стратегического замысла Г.Трумэна: «России следует показать железный кулак». Американцы так и поступали на протяжении сорока с лишним лет. Решающее испытание пришлось на 80‑е гг., когда к власти на Западе пришли более склонные к самоутверждению лидеры – М. Тэтчер (1979), Р. Рейган (1981), Г. Коль (1982). Теперь надежды Москвы на мир с Западом ослабли окончательно, и напряжение жесткого соревнования стало более ощутимым. Речь шла о победе или поражении в самой большой идеологической войне двадцатого века. К приходу Горбачева «Соединенные Штаты ясно показали Советскому Союзу свою приверженность делу соревнования – и победы в гонке вооружений. Рейган обращался с Советским Союзом как с „империей зла“ и его администрация была гораздо более убеждена в правильности своей антикоммунистической политики, чем администрации Никсона и Форда в 1970‑х годах». В результате Рейган выдвинул такие дорогостоящие инициативы, как создание оборонных систем в космосе (1983) – СОИ, стоимость которой была велика даже для огромной экономики Америки. Часть советского руководства представила отставание в этой сфере чрезвычайно опасным и у американцев появился необходимый им крючок. Возможно СОИ и явилась той соломинкой, которая сокрушила спину верблюда. «Рональд Рейган выиграл холодную войну, показав свою твердость… Четыре года жесткой политики Рейгана произвели необходимое коренное изменение в сознании советского руководства».

Cогласно анализу Бжезинского, Советский Союз стал подаваться когда США резко восстали против размещения ракет среднего радиуса действия СС‑20, противопоставив Советскому Союзу свою программу размещения «Першингов‑2». «Массивное американское военное строительство в начале 1980‑х – плюс выдвижение Стратегической оборонной инициативы – шокировали Советы и привели к напряжению на их ресурсы». В Кремле, считает Бжезинский, знали, что в середине десятилетия СССР будет уже неспособен выдержать соревнование. Именно поэтому пришедший к власти в 1985 году М.С. Горбачев «с величайшим желанием ухватился за оливковую ветвь, протянутую ему администрацией Рейгана, в надежде ослабить давление гонки вооружений».

Ирония истории заключается в том, что СССР имел в космосе более софистичные чем американские системы. В августе 1993 г. администрация Клинтона не сочла нужным скрывать, что первые результаты реализации Стратегической оборонной инициативы были просто сфабрикованы. Но важен результат. Такое объяснение крушения СССР немедленно встретило контраргументы. Сами же американцы отмечают, что выход советских войск из Афганистана и Восточной Европы был осуществлен значительно позже пика рейгановских усилий в области военного строительства (пришедшихся на 1981 – 1984 гг., значительно позже того, как стало ясно, что сверхвооружение не делает советскую переговорную позицию мягче. Критики уверенно указывают на неубедительность тезиса о «переутомлении Советского Союза», напоминая о том, что в 80‑е годы СССР был гораздо сильнее, чем в 50‑е или 60‑е годы, что индустриальная база Советского Союза за послевоенные десятилетия выросла многократно – и непонятно, как могла подорваться его экономика в конце 80‑х годов, если она выстояла в 40‑х 49). Никто ведь так и не смог доказать, что «бремя оборонных расходов в Советском Союзе значительно возросло за 1980‑е годы, более и важнее того, никто еще не смог доказать связь между рейгановским военным строительством и коллапсом советской внешней политики».

По мнению американского исследователя Э. Картера, никто не может доказать, что именно действия американской администрации подвигли Советский Союз на радикальные перемены. М. Мандельбаум прямо говорит, что главная заслуга Рейгана и Буша в грандиозных переменах 1989 г. заключалась в том, что «они спокойно оставались в стороне». Ведь еще в 1989 г. Р. Пайпс, один из главных идеологов рейгановской администрации, утверждал, что «ни один ответственный политик не может питать иллюзий относительно того, что Запад обладает возможностями изменить советскую систему или поставить советскую экономику на колени». Сторонники жесткой линии на Западе были ошеломлены окончанием холодной войны именно потому, что коллапс коммунизма и распад Советского Союза имели очевидно меньшее отношение к американской политике сдерживания, чем внутренние процессы в СССР. Настоящее улучшение двусторонних отношений началось не в пике рейгановского военного строительства и неукротимого словоизвержения, а к Рейкьявику (1986), когда Вашингтон смягчил и риторику и практику: «Чудесное окончание холодной войны, – пишет Д. Ремник, – было результатом скорее сумасшедшего везения, а не итогом осуществления некоего плана».

И никто не может доказать, что у президента Рейгана была четко продуманная и последовательная стратегия. Находясь под давлением самых различных групп, республиканцы в 1981‑1993 годах сделали столько поворотов, что только очень убежденный рейганист не отдаст дань скепсису. Президент Рейган несколько лет вообще саботировал встречи на высшем уровне – о каком таком прямом воздействии может идти речь? А какое различие между первой и второй администрациями Рейгана – от определения «империи зла» до отрицания правильности этого определения во время визита в Москву.

Cистема порочна изначально Коммунизм погиб из‑за внутренних, органически присущих ему противоречий. Как утверждает Ч. Фейрбенкс, «сама природа зверя» содержала в себе внутреннюю слабость, проявившую себя в момент напряжения. Той же точки зрения в общем и целом придерживается Зб. Бжезинский, немало писавший об искажающем действительность характере коммунистической идеологии, ее неспособности дать верное направление общественного и экономического развития в рамках современной технологии. Историк А. Шлесинджер придерживается той же точки зрения: «Учитывая внутреннюю непрактичность… Советская империя была в конечном счете обречена при любом развитии событий». А известный социолог Э. Геллнер, рассуждая в том же ключе, приходит к выводу, что СССР погиб потому, что коммунизм лишил экономику страны стимулов роста производительности, лишил ее побудительного мотива – «жалкое состояние окружающего, а не террор подорвали веру в коммунизм». Сторонники этой точки зрения отметают тезис о военно‑экономическом «перегреве» СССР как наивный и не подкрепленный фактами. Они твердо убеждены, что «Советский Союз проиграл холодную войну в гораздо большей степени потому, что его политическая система оказалась порочной, чем вследствие американского сдерживания его мощи». Для сторонников этой точки зрения правильным кажется лишь один вопрос – кто же, кроме тех, кто составлял номенклатуру, готов был поддерживать коррумпированную систему? Она сгинула в конечном счете вследствие того, что «как вид производства, социализм не является чем‑то, что может быть создано лишь на волевой основе, базируясь на низкой основе прежнего развития, перед тем как капитализм проделал грязную работу».

Часть интерпретаторов отстаивает тот тезис, что виноват российский термидор середины 20‑х годов, что изначальные революционеры 1917 г. были в конечном счете отодвинуты (если не уничтожены) сталинистами, ведшими дело к централизации и тоталитаризму. Им важен постулат: система либеральной рыночной экономики проявила свое превосходство над плановой системой коммунистического хозяйствования. Не только вожди в Кремле, но и широкие массы тайно, тихо, но определенно и твердо пришли к выводу, что коммунизм не может быть успешным соперником поставившего себе на службу современную науку капитализма. Ф. Фукуяма определил триумф либерализма так: «Решающий кризис коммунизма начался тогда, когда китайское руководство признало свое отставание от остальной Азии и увидело, что централизованное социалистическое планирование обрекает Китай на отсталость и нищету». Социалистическая экономика добилась многого на ранней стадии своего становления, но в закатные десятилетия не сумела удовлетворить все более настойчиво излагаемые нужды массового потребителя – это особенно хорошо видела советская интеллигенция и население в Восточной Европе. Коммунизм был социально болен изначально и требовалось лишь время и выдержка Запада, чтобы свалить великана. Неэффективность идеологии была заложена в учении; лишь энтузиазм, помноженный на насилие, позволил коммунистическому строю держаться на плаву, но такое явление не могло существовать исторически долго.

Такое объяснение краха СССР немедленно вызывает вопрос, если коммунизм – это болезненное извращение человеческой природы, то почему (и как) он позволял Советскому Союзу в течение пятидесяти лет превосходить по темпам развития самые эффективные страны мира? Даже самые суровые критики вынуждены признать, что «советская экономика сама по себе не погрузилась в крах. Население работало, питалось, было одето, осваивало жилье – и постоянно увеличивалось». Более того, эта экономика позволила создать первый реактор, производящий электричество, первое судно на воздушной подушке, первый спутник, выход в космос, реактивную авиацию и многое другое, отнюдь не свидетельствующее о научно‑технической немощи. Неизбежен вопрос, если коммунизм был смертельно болен, почему он болел так долго и не имел видимых летальных черт.

Погубила внутренняя эволюция – третья интерпретационная волна исходит из примата внутренних процессов в СССР, первостепенного значения распространения (посредством радио, телевидения, всех форм массовой коммуникации) либеральных идей, привлекательных идеологических конструктов, они подчеркивают воздействие либерального мировидения на замкнувшееся в самоизоляции общество. Критически важны те либеральные идеи, которые получили массовую поддержку. «Решающим оказалось моральное переосмысление семидесяти с лишним лет социалистического эксперимента, потрясшее нацию, а вовсе не „Звездные войны“ Рональда Рейгана. Сказался поток публикаций о правах человека в Советском Союзе, об искажениях моральных и этических принципов, которые дискредитировали систему, особенно когда эти публикации вошли в повседневную жизнь граждан посредством органов массовой информации. Именно это сфокусировало движение за перемены и побудило население голосовать против морально коррумпированной прежней элиты». Развитие многосторонних контактов создало базу для формирования в СССР слоя, заинтересованного в улучшении отношений с Западом. На неофициальном уровне представители СССР вовсе не вели холодную войну. СССР развалился не из‑за слабости, а потому, что ожидал от Запада компенсации за свои шаги навстречу. Растущее чувство бессмысленности холодной войны подорвало ее сильнее, чем любые ракеты. Негосударственные организации внесли свою лепту. Экология стала могущественным фактором отношений Востока и Запада. «Внутреннее неудовлетворение играло главную роль в приходе советского лидера к убеждению идти на те меры, которые уменьшили военную мощь его страны больше, чем мощь США». Особенно эффективными исследователям кажутся критики марксизма внутри самого марксизма. Американец Р. Тарас пишет: «Сокрушило марксизм существование „двух марксизмов“ – „научного“ марксизма, признанного социалистическими государствами, и „критического“ марксизма, воспринятого всеми противниками идеологии московитов». Особую роль в этом процессе сыграли просвещенные слои общества. Изменения, начатые сверху, «получили критически важную поддержку снизу. Советская интеллигенция встретила гласность с величайшим энтузиазмом и начала увеличивать пределы допустимого».

Личность в истории. «На протяжении менее семи лет Михаил Горбачев трансформировал мир. Он все перевернул в собственной стране… Он поверг советскую империю в Восточной Европе одной лишь силой своей воли. Он окончил холодную войну, которая доминировала в международной политике и поглощала богатства наций в течение полустолетия». Эту точку аргументируют такие западные контрпартнеры советских лидеров как госсекретарь Дж. Бейкер: «Окончание холодной войны стало возможным благодаря одному человеку – Михаилу Горбачеву. Происходящие ныне перемены не начались бы, если бы не он». Постулат этой школы – один человек изменил мир. Окончание холодной войны – это вовсе не история о том, как Америка изменила соотношение сил в свою пользу, а история того, как люди в Кремле потрясли базовые условия прежнего мира. «Все дело, – пишет Ч. Табер, – в предшествующих радикальным по значимости событиям убеждениях главных действующих лиц» – именно им принадлежит центральное место в исторической драме окончания противостояния Востока и Запада. Холодная война окончилась потому, что того хотел Горбачев и его окружение. Э. Картер также считает, что Горбачев сыграл определяющую роль, по меньшей мере, в четырех сферах: 1) изменение военной политики; когда Горбачев выступил в ООН в декабре 1988 г., всем стало ясно, что его намерения в этой сфере серьезны; 2) отказ от классовой борьбы как от смысла мировой истории, выдвижение на первый план «общечеловеческих ценностей», признание значимости ООН; 3) отказ от поддержки марксистских режимов в «третьем мире»; 4) изменение отношения к восточноевропейским странам, отказ от «доктрины Брежнева».

Короче всех, пожалуй, выразился американец Дж. Хаф уже в ноябре 1991 года: «Все это сделал Горбачев». Холодная война не завершилась бы без Горбачева, – пишет Дж. Турпин, – «Он ввел перестройку, которая включала в себя свободу словесного выражения, политическую реформу и экономические изменения. Он отказался от „доктрины Брежнева“, позволив странам Варшавского Пакта обрести независимость. Он отверг марксизм‑ленинизм. Самое главное, он остановил гонку вооружений и ядерное противостояние». Горбачев «знал, что СССР нуждается в серьезных переменах». При этом Горбачев был готов к компромиссам и отступлениям и «ему стало трудно обдумывать фундаментальные проблемы с достаточной глубиной». Зб. Бжезинский назвал Горбачева «Великим Путаником и исторически трагической личностью». В ходе финальной стадии холодной войны президент Буш и канцлер Коль сумели переиграть незадачливого советского президента.

Дж. Райт убеждена, что холодную войну окончило ясно продемонстрированное советским руководством нежелание навязывать свою волю восточной Европе. «Почему Советский Союз пришел к этому заключению – сказать трудно». Решающим в этом отношении был визит Горбачева в Югославию в марте 1988 г. – именно тогда он ясно выразил новое мировоззрение Москвы. Еще более укрепил эту ситуацию вывод части советских войск из Восточной Европы в конце 1988 г., когда Восточная Европа явственно повернула на Запад.

Необратимая инерция. Пятая точка зрения исходит из примата международной обстановки, сделавшей прежний курс Советского Союза практически невозможным. Вот мнение советника президента Клинтона С. Зестановича: «Трудное международное окружение ранних 1980‑х годов обязало советское руководство прибегнуть к переменам, но жесткая западная политика не позволила этому руководству завершить свою работу. Рейган, Тэтчер, Буш и другие западные лидеры, имевшие дело с Горбачевым… по существу дали ему орудие самоубийства. Как это часто бывает в подобных ситуациях, избранная жертва оказалась склонной принять совет, если он облечен в наиболее вежливую возможную форму. Создалась ситуация, когда жертва приходит к заключению, что его друзья, семья и коллеги будут в конечном счете лучше относиться к нему, если последуют вслед за ним. Советский коммунизм, международное окружение поздних 80‑х годов представляло собой размягчающую среду, в которой, после долгих мучительных размышлений, оказалось возможным повернуть оружие против самого себя». Иначе не объяснишь крах государства, в котором рабочие не бастовали, армия демонстрировала предельную покорность, союзные республики (до поры) думали максимум о «региональном хозрасчете», село трудилось, интеллигенция писала и учила.

«Советский союз, – пишет М. Раш, – хотя и встретил трудности, вовсе не был обречен на коллапс и, более того, не был даже в стадии кризиса. Советский Союз был жизнеспособным и наверное существовал бы еще десятилетия – может быть очень долго – но он оказался восприимчивым к негативным событиям вокруг. Жизнеспособный, но уязвимый, Советский Союз стал заложником отвернувшейся от него фортуны. То, что ослабленный организм пошел не по дороге жизни, а умер на руках у неуверенного доктора, использующего неиспытанные доселе лекарства, является, прежде всего, особым стечением обстоятельств». Для этой группы интерпретаторов потеря советским руководством веры в свое будущее, смятение и самоубийственный поиск простых решений очевидны. При этом имел место своего рода «эффект бумеранга». Оголтелая прежняя советская пропаганда настолько демонизировала образ Запада, что нормальная психика многих интеллигентов не могла отреагировать иначе, как броситься в другую крайность, теряя историческое чутье и собственно критическое восприятие действительности. Теряя здравый смысл.

Конечно же, велико число тех, кто отказывается объяснять проблему поисками заглавного фактора. Осторожные и глубокомысленные говорят об их сочетании, о сложности предмета. По мнению Дж.Л.Геддиса, тектонические сдвиги в истории не были результатом действия одной нации или группы индивидуумов. «Они были результатом, скорее, взаимодействия ряда событий, условий, политических курсов, убеждений и даже случайностей. Эти сдвиги проявляли себя на протяжении долгого времени и по разным сторонам границ. Однажды пришедшие в движение, они были неподвластны всем попыткам обратить их вспять». Главными Геддис (один из наиболее проницательных историков холодной войны) считает столкновение технологии с экологией, коллапс авторитарной альтернативы либерализму и «общемировое смягчение нравов».

Р. Дарендорф выделяет три фактора: Горбачев; «коммунизм никогда не был жизнеспособной системой»; «странная история 80‑х годов, в ходе которой Запад обрел уверенность в себя». П. Кеннеди идентифицирует свои три фактора: 1)кризис легитимности советской системы; 2) кризис экономической системы и социальных структур; 3) кризис этнических и межкультурных отношений. Дж. Браун находит уже шесть факторов: 1) сорок лет замедления развития; 2) нелигитимность коммунизма; 3) потеря советской элитой убежденности в своей способности управлять страной; 4) нежелание этой элиты укреплять свою роль; 5) улучшение взаимоотношений Востока и Запада; 6) инициативы Горбачева.

Но все это интерпретации свершившегося, а для истории более всего важен тот факт, что как геополитический центр Советский Союз саморазоружился в поразительно короткий отрезок времени и Соединенные Штаты получили уникальный шанс возглавить всю систему международных отношений.

Date: 2015-09-24; view: 397; Нарушение авторских прав