Холодная война» в 1950‑е годы

Военный моряк Редфорд был поклонником авиации, которую считал главной ударной силой в конфликтах будущего. Став при Эйзенхауэре председателем объединенного комитета начальников штабов, адмирал внес в стратегическое видение Вашингтона убеждение в том, что относительно недорогим путем – перемещением расходов с нужд армии на нужды авиации, стратегической и авианосной, более решительной угрозой использования несомого стратегической авиацией ядерного оружия – Соединенные Штаты обеспечат эффективный рычаг воздействия на СССР в зените «холодной войны». Взгляды Редфорда соответствовали и базовым посылкам республиканизма, и опыту корейской войны. В эти годы в США главным средством доставки ядерного оружия стратегического назначения становятся бомбардировщики межконтинентального радиуса действия – Б‑52.

Президент Эйзенхауэр имел в руках оружие, отличное от того, на которое мог рассчитывать президент Трумэн. Ядерный арсенал США за несколько лет был увеличен многократно, ядерное оружие 50‑х годов было в тысячи раз мощнее атомных бомб второй половины 40‑х годов. К 1955 г. число бомбардировщиков, способных нанести удар по СССР, достигло 1350 единиц. Боевой гpyз атомных бомб стандартного бомбардировщика стратегической авиации во времена Эйзенхауэра был эквивалентен по разрушительной силе совокупному объему всех боеприпасов, сброшенных союзной авиацией на Германию за вторую мировую войну.

Казалось, что создание межконтинентальных носителей ядерного оружия – стратегических бомбардировщиков может привести к изменению взгляда на смысл баз, расположенных за тысячи и десятки тысяч километров от США. Однако наряду с созданием огромного воздушного флота стратегической авиации Вашингтон не только не пришел к выводу о ненужности далеких, выдвинутых к границам СССР баз, но, напротив, интенсифицировал в 50‑x годах их строительство. Очевиднее, чем прежде, стало и то, что для Вашингтона вовлечение государств в американскую зону влияния было важно само по себе, а не только как создание плацдарма для воздействия на противника. Привязывание к себе десятков других стран стало методом увеличения сферы влияния, источников сырья, рынка сбыта, места приложения капиталов.

Опасаясь, что в дальнейшем свобода действий США на мировой арене будет ограничена техническими достижениями СССР, президент Эйзенхауэр, как стало известно позднее, планировал даже превентивную ядерную войну. 8 сентября 1953 г. он писал государственному секретарю Даллесу: «В нынешних обстоятельствах мы должны были бы рассмотреть, не является ли нашей обязанностью перед грядущими поколениями начать (подчеркнуто президентом. – А. У.) войну в благоприятный, избранный нами момент».

Согласно секретному стратегическому плану Эйзенхауэра – меморандуму совета национальной безопасности 162/2, в случае конфликта с СССР или с КНР «Соединенные Штаты будут рассматривать ядерное оружие пригодным к использованию наравне с другими вооружениями». Не было в истории США периода, когда возможность обращения к атомному оружию обсуждалась бы в столь конкретной плоскости. Администрация Эйзенхаузра демонстративно послала в 1953 г. бомбардировщики – носители атомного оружия в Корею. В 1954 г. Эйзенхауэр, выступая перед лидерами конгресса, говорил, что разрабатываются планы «нанести по противнику удар всеми средствами, имеющимися в нашем распоряжении». (Весной 1954 г. американцы предложили французам применить атомную бомбу против вьетнамских войск, окруживших в Дьен‑Бьен‑Фу французские войска). Наиболее близко Эйзенхауэр и его окружение подходили к идее использования атомного оружия во время двух кризисов в 1954 – 1955 годах и в 1958 г. Согласно логике государственного секретаря Даллеса, в 1958 г. следовало применить атомное оружие ради сохранения за чанкайшистами островов Куэмой и Матцу.

В январе 1954 г. в связи с инцидентами на находящихся в прибрежной полосе КНР двух небольших островах Куэмой и Матцу конгресс предоставил президенту полномочия «использовать вооруженные силы Соединенных Штатов таким образом, каким президент посчитает необходимым». (409 голосами против 3). В сенате эта резолюция была принята 85 голосами против 3. Пожалуй, никогда в американской истории конгресс не вручал президенту таких полномочий, которые могли означать военные действия против великой державы – Китая, у которого был договор о взаимопомощи с СССР. Утрата этих островов якобы грозила США потерей влияния во всей западной части тихоокеанского бассейна – в Японии, на Окинаве и Филиппинах, а также якобы повлечет за собой вхождение в зону «чужеродного» влияния Южного Вьетнама, Лаоса, Камбоджи, Таиланда, Бирмы, Малайи и Индонезии. По поводу предлагаемой атомной бомбардировки островов Куэмой и Матцу госсекретарь Даллес сказал: «В случае применения ядерного оружия возникнет сильная массовая неприязнь к США в большей части мира… и даже риск всеобщей войны должен быть принят» (Даллес – Эйзенхауэру 4 сентября 1958 г.).

Президент Эйзенхауэр считал, что применение атомного оружия наилучшим образом разрешит берлинский кризис 1958 – 1959 годов. Администрация Д. Эйзенхауэра весьма отчетливо видела риск возникновения ядерной войны в случае применения американской стороной атомного оружия. Даже один из главных зачинателей «холодной войны» – Д. Ачесон был обескуражен готовностью республиканской администрации идти на риск мирового конфликта: «Это была бы война без друзей и союзников и по вопросу, который администрация не представила своему народу и который не стоил и одной американской жизни».

Тем не менее фактом остается, что ни одна предшествующая и ни одна последующая администрация США не выражали публично такой готовности защищать свои позиции, используя столь страшное и разрушительное оружие. При этом Эйзенхауэр и его окружение видели осторожность в действиях Советской России. В высшей степени секретном документе «Базовые основы политики национальной безопасности», принятом американским руководством в начале 1955 г., говорится: «Пока Советы не уверены в своей способности нейтрализовать воздушные ядерные силы возмездия, имеющиеся у США, мало смысла предполагать, что они начнут всеобщую войну или действия, которые, с их точки зрения, подвергнут опасности политическую власть и безопасность СССР» (СНБ‑5501, 7 января 1955 г.).

Важно отметить следующий аспект проблемы. До прихода к власти республиканцев в американской политической элите господствовало мнение, что у США должно быть в руках атомное оружие максимальной мощности. С созданием атомного оружия у СССР эта точка зрения некоторое время преобладала, но с приходом к власти Д. Эйзенхауэра произошел определенный поворот в американском стратегическом мышлении, определявшем ход «холодной войны».

Насколько реальна была угроза применения ядерных сил со стороны США, если в ответ противником может быть нанесен пусть не эквивалентный, но все же в высшей степени разрушительный атомный удар по территории самих Соединенных Штатов – слишком высокая цена за самоутверждение. Под воздействием этих обстоятельств в Вашингтоне были приняты решения во многих отношениях парадоксальные. С одной стороны, Вашингтон в случае возникновения конфликтной ситуации готов был прибегнуть к крайним мерам – применить ядерное оружие. С другой стороны, он хотел бы пойти на это лишь в последний момент и в самом ограниченном объеме – по возможности используя не самые крупные ядерные боезаряды. Военная политическая верхушка США приняла решение о создании атомного оружия помимо стратегического еще и менее мощного – тактического назначения. Так начался спор теоретиков американского могущества о шкале применимости ядерного оружия. Скрестились взгляды сторонников различных методов использования ядерного оружия.

Вопрос о применении ядерного оружия начиная с президентства Д. Зйзенхауэра стал предметом обсуждения политологов: Можно ли считать малое атомное оружие качественно «неотличимым» от крупных обычных зарядов? Опаснее или безопаснее прибегать к использованию тактического атомного оружия? Ставит ли его применение преграду между общим обменом ядерными ударами, или оно представляет собой мост между обычным нападением и полномасштабным ядерным ударом? Ответов на эти вопросы не существовало «в природе» поскольку было затронуто понятие безопасности, толкуемое по‑разному в разных странах. По крайней мере, очень весомым общественно стало упражнение в софистике – игра «вдвоем» без участия второго партнера, то есть без переговоров, без ознакомления с жизненными интересами противостоящей стороны. Налицо факт, что при президенте Эйзенхауэре США встали на путь своего рода интеллектуальной игры с воображаемым противником, на путь рационализации заведомо иррационального: проецирования своих действий в условиях чисто гипотетических представлений о реакции противоположной стороны.

Создание и крупномасштабное развертывание тактического ядерного оружия ознаменовало тот этап эволюции стратегии, когда вера в возможность повсеместного присутствия достаточного числа американских «легионов» от Арктики до тропиков в свете корейского опыта потускнела, и было отдано предпочтение концепции замены воинских контингентов самым изощренным и страшным оружием, мощность которого подбиралась к проецируемым обстоятельствам регионального конфликта. США перешли к массовому производству тактического ядерного оружия как удобной замене крупного военного присутствия и как средства бюджетной экономии. Разделяя взгляды многих представителей правящих кругов, президент Д. Эйзенхауэр склонялся к мысли, что миниатюризация атомного оружия, по меньшей мере, служит целям повышения удельного веса США в среде союзников (прежде всего в Европе), где основу союзных войск НАТО могло бы составить тактическое ядерное оружие, и тогда не понадобилось бы увеличение контингента американских войск.

За восемь лет пребывания Д. Эйзенхауэра у власти возрос темп ядерных изысканий, создания ядерного оружия на стратегическом и тактическом уровне. Этот опыт, однако, имел частично отрезвляющий эффект. Рассматривая скептически в октябре 1960 г. доклад Группы по изучению возможностей ведения ограниченной войны, президент Эйзенхауэр пришел к мысли о «нереалистичности» его выводов на том основании, что «мы, к сожалению, были так прикованы к ядерному оружию, что единственной практически осуществимой мерой стало использование его с самого начала, без проведения разграничительной линии между ядерным и обычным оружием». Правительство Эйзенхауэра так никогда и не определило разграничительную линию между применением обычного и ядерного оружия в ходе «холодной войны».

Блокостроительство «холодной войны»

Вторым важнейшим элементом американской «холодной войны» 1953 – 1960 г. был упор на блокостроительство. Вывод, сделанный Д. Эйзенхауэром из корейского опыта, состоял в признании более выгодным не непосредственное вмешательство вооруженных сил США для защиты своих имперских интересов, а действий с помощью союзов. Содержание одного американского солдата в течение года обходилось в 3515 долл., в то время как содержание одного пакистанского солдата стоило 485 долл., одного греческого – 424 долл. Имело ли смысл держать «дорогие» американские войска там, где их функцию могли осуществлять пакистанцы? Вашингтон стал в значительно большей, чем прежде, мере полагаться на систему союзных связей.

В меморандуме Совета национальной безопасности СНБ‑162/2 открыто говорилось, что Соединенные Штаты должны «оплачивать свои чрезмерные военные расходы с помощью союзников». Соединенные Штаты нуждаются в людских и экономических ресурсах союзников. «Отсутствие союзников, или утрата их, привели бы США к изоляции и изменили бы мировое равновесие до такой степени, что поставили бы под угрозу способность Соединенных Штатов к победе в случае всеобщей войны». Государственный секретарь Даллес в программной статье, опубликованной в журнале «Форин афферс», поставил военные союзы в списке приоритетов выше стратегических ядерных сил.

Напомним, что ко времени прихода Д. Эйзенхауэра к власти существовала система военных союзов, привязавших к США сорок одну страну. Это – Договор Рио‑де‑Жанейро (1947 г.), Североатлантический договор (1949 г.), пакт АНЗЮС (1951 г.), договоры с Японией и Филиппинами. Президент Эйзенхауэр проявлял особый интерес к Азии. Эйзенхауэр считал, что для администрации Трумэна был характерен некий «атлантический перегиб». В этом сказалось типично республиканское обвинение в адрес администрации Г. Трумэна в «потере» Китая, в неудачной стратегии в Корее. Как объяснил своим слушателям в Миннеаполисе президент Эйзенхауэр 10 июня 1953 г., «не существует арены слишком отдаленной, чтобы ее игнорировать, не существует свободной нации слишком скромной, чтобы о ней можно было позабыть». Не должно быть упущено ни одной возможности распространить и закрепить американское влияние в мире, из орбиты этого влияния не должна быть выпущена ни одна страна, сколь бы малой она ни была. Основной упор дипломатии Эйзенхауэра – Даллеса делался на Азию. К сентябрю 1954 г. удалось сформировать региональный блок СЕАТО – Организацию Юго‑Восточного договора в составе Англии, Франции, Австралии, Новой Зеландии, Пакистана, Таиланда и Филиппин. Сенат США проголосовал за вступление США в эту организацию большинством голосов – 82 против 1. Предполагалось, что СЕАТО станет «охранителем» Юго‑Восточной Азии. США стали членом военного союза СЕНТО, а также подписали двусторонние договоры с Южной Кореей (1953 г.), Тайванем (1955 г.) и Ираном (1959 г.). «Холодная война» охватила огромные новые районы. Сам факт создания мощного европейско‑азиатского блока под руководством США в те годы увеличивал возможности Вашингтона для удержания под своим влиянием этого самого удаленного от него региона.

Итак, после Северной и Южной Америки, Европы и Дальнего Востока зоной «жизненных интересов» США в «холодной войне» объявлялась Азия. Создав СЕАТО, США имели крупный региональный блок, дополняющий НАТО и пакт Рио‑де‑Жанейро. Лишенные союзников (кроме США), обязанные всем Вашингтону, Тайвань образовал своего рода форпост. Ситуация, когда США бросили всю свою мощь на поддержку тайваньского режима, вызвала немало вопросов. В частности, президента Эйзенхауэра однажды спросили, что предприняли бы Соединенные Штаты, если бы в 1865 г. руководители Южной конфедерации и остатки ее армии переправились бы на Кубу, откуда под прикрытием британского флота осуществляли бы рейды против Флориды. Д. Эйзенхауэр отказался отвечать на вопрос, сославшись на то, что аналогия не точна.

Американская дипломатия оказывала особое давление на нейтральные страны. Напомним, что освободившиеся страны (такие как, скажем, Индия и Египет), вовсе не склонны были менять одних опекунов на других. Нейтрализм, провозглашенный этими странами как основа их внешней политики, вызвал яростное сопротивление США. Государственный секретарь Даллес объявил, что нейтральность в условиях «холодной войны» является «устаревшей концепцией», что нейтральное поведение в мире возможно «лишь в совершенно исключительных обстоятельствах», что нейтрализм «аморален и является близорукостью».

Была поставлена цель утвердиться не только в «предрасположенных» к сотрудничеству с США странах, но и в тех, чье неприятие американской опеки было активным, сопоставляя зачастую суть национальной политики. В теории все казалось гладким: Англия, Франция и другие метрополии уходят из своих разбросанных по миру колоний, а США, используя свои экономические и военные возможности, берут под свою опеку местную элиту и заручаются влиянием в этих странах. В реальной жизни все было сложнее. Самый больший урок нес в себе Вьетнам.

Вьетнам как пик «холодной войны»

В июле 1954 г. французы покинули Вьетнам и США постарались занять место старой колониальной державы. «Оставить» Вьетнам вьетнамцам – такой вариант американские стратеги даже не рассматривали, хотя даже сам президент Эйзенхауэр полагал, что в случае проведения во всей стране выборов Хо Ши Мин получит 80% голосов избирателей. В июле 1954 г. политики и военные (с одной стороны, госсекретарь Даллес, с другой – генералы Редфорд и Туайнинг) активно работали над собственными вариантами разрешения вьетнамской проблемы. Предполагались высадка войск в Хайфоне, короткий марш‑бросок на Ханой.и операции местного значения для подавления локальных очагов сопротивления.

Но сильны были еще трезвые силы. Сенатор Рассел возглавил оппозицию планам адмирала Редфорда в Капитолии – он поставили адмирала в тупик вопросами о возможности разрешения индокитайской проблемы за счет ударов с воздуха. Государственный секретарь Даллес на вопрос, консультировался ли он с союзниками и кто из этих союзников готов послать своих солдат в Индокитай, ответил, что подобные консультации не имели места.

Председатель начальников штабов генерал Риджуэй после падения Дьен‑Бьен‑Фу (7 мая 1954 г.) еще более охладил пыл сторонников тотального давления тем, что на основе изучения местных условий представил отрезвляющие данные: для достижения военной победы требовалось от полумиллиона до миллиона солдат (то есть в СЩА следовало объявлять мобилизация в больших масштабах, чем в период корейской войны). Риджуэй ознакомил со своими выкладками министра обороны и президента. Цена, которую предстояло уплатить за контроль над Индокитаем, была велика как в экономическом, так и в военном и политическом отношении. Американское руководство тогда предпочло «списать со счетов» Северный Вьетнам и консолидировать оставшуюся под своим руководством южную часть Вьетнама. Президент Эйзенхауэр должен был причинять во внимание обескураживающий факт: западные союзники предпочитали, чтобы США выполнили свою миссию в одиночестве, от оказания помощи они воздерживались.

На риск одностороннего вмешательства в дела Северного Вьетнама США не пошли. В отдельном протоколе, принятом под нажимом американцев, говорилось о контроле, который СЕАТО должен осуществлять над прежним Французским Индокитаем – Камбоджей, Лаосом и южной частью Вьетнама. Согласно любимой метафоре Д. Эйзенхауэра, потеря Вьетнама, Тайваня и даже еле заметных на карте Азии островов Куэмой и Матцу могла привести к возникновению «серьезной опасности» для США. По мнению Вашингтона, Япония, Южная Корея, Тайвань, Филиппины, Таиланд и Вьетнам, Индонезия, Малайя, Камбоджа, Лаос и Бирма в этом случае, «вероятно, полностью попали бы под коммунистическое влияние» (написано Даллесом и отредактировано Эйзенхауэром в 1958 г.).

Внутри страны благодаря маккартизму создался такой климат, когда выступать против «холодной войны» стало попросту невозможно. И для американских политиков стало уже немыслимым ограничивать «жизненно важные интересы» США узкими рамками Западного полушария. Идея американской ответственности за весь мир и повсеместного распространения американских интересов завладела сознанием, по крайней мере, большинства правящего класса.

В Советском Союзе убежденность в решимости США начать войну была такова, что армия под руководством маршала Жукова провела под Семипалатинском учения с применением атомного оружия. Сотни танков прошли по территории, где только‑что была сброшена атомная бомба. Многие тысячи военнослужащих получили неприемлемую дозу радиации, но это не ослабило решимость войск вести оборонительные бои даже в условиях примененного ядерного оружия. Уверенность в том, что Запад готовит России огромную Хиросиму была абсолютной. Огромные средства были выделены ученым, которые под руководством академиков Курчатова и Королева создавали оружие ракетно‑ядерного ответа.

Перелом в «холодной войне»

Свою дипломатическую стратегию Дж. Ф. Даллес публично назвал «балансированием на грани войны». Объяснения самого госсекретаря были таковы: «Нужно рассчитывать на мир так же, как и учитывать возможность войны. Некоторые говорят, что мы подошли к грани войны. Конечно, это так. Способность подойти к грани без вовлечения в войну является необходимым искусством… Если вы стараетесь уйти от этого, если вы не желаете подойти к грани, тогда вы проиграете. Мы должны были смотреть прямо в лицо этой опасности… Мы дошли до грани, и заглянули в лицо этой опасности». Такое внешнеполитическое поведение было возможно лишь в короткий период первой половины 50‑х годов, в те годы, когда Соединенные Штаты владели монополией на ядерное оружие и на стратегические средства его доставки. Прежде всего, имеется в виду исключительно мощная стратегическая бомбардировочная авиация (равной которой в течение нескольких лет и мире не было), использующая аэродромы по всему периметру границ потенциального противника, а сами до определенной поры были неуязвимы для ответного удара. В этой ситуации можно было попытаться «заглянуть в лицо мировой катастрофе», потому что пока это была бы катастрофа преимущественно для стран, которых США считали своими врагами.

Но постепенно в мире все сильнее начали действовать иные факторы. С января 1954 г. самым популярным политическим тезисом в СССР становится «мирное сосуществование». Это произошло вскоре после американского испытания водородного заряда «Браво» мощностью 15 мегатонн на атолле Эниветок. В письме Эйзенхауэру Черчилль весьма пессимистически смотрит на перспективы биологической жизни на земле. Хрущев пишет о своем опыте: «Когда я был избран первым секретарем Центрального Комитета и узнал все, относящееся к ядерным силам, я не мог спать несколько дней. Затем я пришел к убеждению, что мы никогда не сможем использовать это оружие, а когда я понял это, то снова получил возможность спать».

Если американцы как бы развивали концепцию Фау‑1 – некий вариант будущей «крылатой ракеты» – то советская военная наука пошла по пути Фау‑2, стремясь вырваться из стратосферы и, пролетев огромное расстояние, возвратиться в нее. Успех в данном случае сопутствовал советской стороне и в ноябре 1957 г. межконтинентальная баллистическая ракета советского производства вывела на околоземную орбиту первый искусственный спутник земли. Теперь уязвимой для ядерного удара стала любая точка планеты. Океаны потеряли свою защитную функцию, и СССР вышел на рубеж стратегического равенства.

Если в 1946 – 1956 годах пропагандистским обоснованием внешней экспансии была борьба с предполагаемой «коммунистической угрозой», то после 1957 г. (напомним читателям, что 4 октября 1957 г. СССР вывел на околоземную орбиту первый искусственный спутник) в CША стал звучать рефрен об отставании в развитии науки и техники, об опасности поражения из‑за самоуспокоенности и политической слепоты. Создание в Советском Союзе в середине 1950‑х годов межконтинентальных баллистических ракет подвело черту под исторической особенностью американской имперской политики – неуязвимостью территории США. С этого времени начался новый период в американском стратегическом мышлении. Браваде начала 50‑х годов, легкости манипулирования ядерным оружием, мышлению, опирающемуся на возможность «массированного возмездия», был положен конец. Пока у Вашингтона – на заре ракетно‑ядерной эры – отсутствовало желание договориться об ограничении производства качественно новых видов оружия. Не слышно было в США и предложений заморозить ракетно‑ядерное соревнование.

И все же это был критический момент «холодной войны». Появление в Советском Союзе сил сдерживания нанесло психологическую травму американскому истэблишменту. Если внутриполитическая обстановка в стране в первой половине 50‑х годов характеризовалась поисками внутреннего врага, каковым маккартисты видели любого реалиста, то во второй половине десятилетия в стране широкое хождение получают утверждения об отставании США в различных сферах. Психологически это объяснимо – США не привыкли (а в климате тех лет и не могли) признавать кого бы то ни было в мире равным себе. Нужно было пройти через немалые испытания, приобрести нелегкий исторический опыт, прежде чем сделать вывод, что мирные отношения двух сверхдержав – здравая основа, что безопасность будет больше обеспечена в случае хотя бы частичного ограничения безостановочной гонки с непредсказуемым концом.

В Америке получил значительное развитие алармизм. Так в 1959 г. начальник штаба американской армии генерал М. Тэйлор в книге «Ненадежная стратегия» обратился к соотечественникам с предостережением: «Примерно до 1964 г. Соединенные Штаты будут, вероятно, значительно отставать от русских по числу и эффективности ракет дальнего радиуса, если только не будут предприняты героические усилия». Отныне и впредь алармизм, запугивание собственного населения «необратимым отставанием» и «окнами уязвимости» стали характерными чертами внешней политики. Приписываемое Советскому Союзу число межконтинентальных баллистических ракет было намеренно преувеличено, и стратегические позиции США вовсе не ослабли едва ли не до нуля.

Правящая элита обратилась к исследовательским центрам, стремясь точнее определить параметры новой ситуации. Во множестве случаев рекомендации центров лишь нагнетали тревогу. Типичным в этом отношении был широко рекламировавшийся доклад Фонда Форда, подготовленный группой экспертов во главе с Р. Гейтером в 1959 г. «Доклад Гейтера», обсуждавшийся в самых высоких сферах американского правительства (вплоть до президента), утверждал, что Советский Союз обладает 4500 реактивными бомбардировщиками, 300 подводными лодками дальнего радиуса действия, системой противовоздушной обороны. Утверждалось, что в СССР имеется потенциал расщепляющихся веществ для 1500 ядерных зарядов, и что к 1959 г. Советский Союз будет иметь 100 межконтинентальных баллистических ракет, каждая из которых будет оснащена мегатонной боеголовкой.

Главный вывод «доклада Гейтера» состоял в том, что к концу 60‑х годов военные расходы СССР «вдвое превысят американские». В документе рекомендовалось: 1) резко увеличить производство шахтных межконтинентальных баллистических ракет; 2) значительно ускорить создание стратегических ракет на подводных лодках; 3) создать ракеты среднего радиуса действия и разместить их в Европе; 4) рассредоточить базы стратегической авиации; 5) обеспечить эффективность систем раннего оповещения; 6) создать общенациональную сеть бомбоубежищ. Комиссия Гейтера оценила стоимость всей программы в 44 млрд. долл., ее осуществление должно было быть завершено через пять лет. Было положено начало стойкой иллюзии поздней «холодной войны» – якобы на дополнительные миллиарды можно «купить безопасность». Речь идет о своего рода психологической западне, в которую попали творцы стратегического оружия и теоретики внешней политики.

Соединенные Штаты с их армадой бомбардировщиков, базами вокруг границ СССР, мощными и разветвленными политическими союзами, крупнейшей индустриальной базой вовсе не были похожи на того обессиленного глиняного колосса, чьи дни – «если не обратиться к героическим усилиям» – сочтены. На этом «перекрестке» «холодной войны» окружение Д. Эйзенхауэра твердо придерживалось принципа, что, если бороться по всем предлагаемым направлениям, не считаясь со стоимостью новых программ, то можно перенапрячь экономику США. С точки зрения Д. Эйзенхауэра, аналитики типа Р. Гейтера и Г. Киссинджера недооценивали значение систем передового базирования, окружавших советские границы со всех сторон. Д. Эйзенхауэр вместе с Даллесом полагали, что создание национальной сети бомбоубежищ может ударить по атлантическим связям, заставит натовских союзников думать, что последствия своих внешнеполитических авантюр США попытаются пережить в бетонированных бункерах, принося в жертву союзников в Западной Европе. Американские экономисты полагали, что быстрый незапланированный рост военных расходов резко ускорит инфляцию, уменьшит кредитные возможности, заставит ввести некоторые экономические ограничения, то есть ударит по экономической жизни Америки.

Поэтому президент Эйзенхауэр прямо поддержал лишь некоторые из предлагавшихся в докладе Гейтера мер: производство межконтинентальных баллистических ракет и размещение ракет средней дальности в Западной Европе. Однако общий уровень военных расходов сохранялся в пределах 44 – 46 млрд. долл. По прошествии многих лет американские истории сошлись во мнении, что этих военных расходов для сохранения позиций США в мире было более чем достаточно. Стратегические установки республиканцев тех лет, как уже говорилось, требовали смотреть на дело «шире», и прежде всего беречь «здоровье экономического организма страны». Когда президенту Эйзенхауэру сообщили, что промышленность страны в состоянии производить в год 400 межконтинентальных баллистических ракет класса «Минитмен», он ответил: «Почему же не сойти с ума окончательно и не запланировать создание силы в 10 тысяч ракет?». (Пройдет лишь 20 лет, и в арсеналах США будет находиться именно 10 тыс. ядерных боезарядов стратегического назначения).

Д. Эйзенхауэр не поддался наиболее паническим настроениям. Да и нужно было совсем потерять голову, чтобы поверить в отставание в условиях, когда США прямо или косвенно контролировали огромные пространства, когда американские базы плотным кольцом окружали СССР и его союзников, когда промышленный потенциал США не знал себе равных. Эйзенхауэр не пошел на крайнее увеличение военного бюджета, отверг планы значительного увеличения обычных вооруженных сил, не поддержал сторонников массового строительства бомбоубежищ. Остро ощущая ослабление значимости еще вчера казавшейся непререкаемой мощи, президент Эйзенхауэр постепенно приходил к выводу о возникающем стратегическом пате. В конечном счете, Д. Эйзенхауэр фактически объявил, что технический прогресс в стратегической сфере ведет к возникновению ситуации, в которой использование ядерного оружия немыслимо – оно попросту уничтожит весь мир.

Одним из последствий этого и стало peшение Д. Эйзенхауэра согласиться на встречу на высшем уровне с советскими руководителями. Это был важный поворот в эволюции американской внешней политики, ее стратегии и перспектив. Лобовое давление, продолжайся оно в дальнейшем, должно было выдвинуть вопрос о готовности двух сверхдержав встать перед угрозой ядерной войны. Отсюда решение пойти на переговоры с теми официальными противниками США на мировой арене, переговоры с которыми были отвергнуты в конце 40‑х годов. Альтернативой переговорам был лишь ядерный тупик. Женевская встреча в верхах в 1955 г. знаменовала определенное изменение в ходе «холодной войны»: после взаимоужесточения 1948 – 1954 годов стало возможным вести диалог. Женевская встреча породила так называемый «дух Женевы», говорящий о возможности более нормальных, мирных отношений двух великих держав. Альтернативой переговорам был лишь ядерный тупик.

Date: 2015-09-24; view: 342; Нарушение авторских прав