Холодная зима 45/46

Государственный секретарь Бирнс отсыпался в самолете. Он был удовлетворен – проснувшись на Азорских островах, он начал диктовать отчет – вплоть до Ньюфаундленда, в котором отчетливо просматривались оптимистические ноты. Ощутим значительный прогресс. Спасен почти распавшийся союз, подход Рузвельта оправдан заново. 30 декабря 1945 г. Бирнс выступал перед всей нацией. Мир, говорил он, нуждается в «справедливости и мудрости». Этой цели так успешно достигал в прежние времена Франклин Рузвельт. В Москве, говорил Бирнс, он нашел значительные возможности для дипломатического успеха. Соглашения помогут подписать договоры с немецкими сателлитами, а затем последует и вывод войск. Основа дипломатии – компромисс. Встреча в Москве послужит лучшему взаимопониманию. Бирнс сказал Джозефу Дэвису, что «проделана большая работа и осуществлен значительный прогресс». Но удовлетворенный Бирнс жил в мире международных контактов, а над ним сгущались тучи в собственной стране. Влиятельные силы были недовольны «певцом компромисса». К ним все чаще примыкал и сам президент Трумэн.

Прежде всего, московскими соглашениями были недовольны в государственном департаменте. Американская миссия в Бухаресте увидела в них «распродажу американских интересов». Посол США в Италии (и прежний полномочный посланник в Москве) Александер Кирк сказал, что Бирнс «ужасен» и что он «отдал слишком много русским». В то же время Лой Гендерсон как бы от лица госдепартамента определил советские цели как максималистские: «Представляется, что Советский Союз полон решимости сокрушить структуру, которую в свое время создала Великобритания с целью предотвратить переход Россией Турции, Дарданелл и ее выход в Средиземное море, через Иран и через Персидский залив – в Индийский океан. В последние пять лет исчезли два барьера на пути русской экспансии – Германия на западе и Япония на востоке. Судя по последним событиям на Ближнем Востоке, Россия сейчас концентрирует силы, чтобы ликвидировать третий барьер – на юге». Американская политика на Ближнем Востоке слаба и наивна. США должны найти средства исправить положения и не пустить события на самотек. Эти взгляды кардинально отличались от взглядов Джеймса Бирнса. Агрессивные позиции занимало все большее число сотрудников госдепартамента – они теперь открыто «разоблачали» советскую политику, «подлинные цели Москвы».

А со стороны сенатора Ванденберга прозвучала угроза отойти от поддержки внешней политики демократической администрации. Еще при назначении Бирнса Ванденберг сказал, что США движутся в сторону предприятия «Бирнс и Ялта». Ванденберг стал жаловаться, что с ним не проконсультировались. Ванденберг не одобрил идеи отдать американское атомное оружие под надзирание ООН. В ноябре 1945 г. он вместе с другими сенаторами посетил Белый дом, воодушевляемый бескомпромиссной идеей, что США не должны ничем делиться с русскими. В Московском коммюнике ему не нравились слова о международном атомном агентстве: американское достояние распродается недалекими политиками.

Трумэн – сам «выходец» из сената, всегда внимательно следил за настроением, и мимо него не прошла эта сенатская оппозиция. Он не поддержал полностью Ванденберга, но задумался. Немаловажно отметить, что именно в это время резкие антирусские позиции начинает занимать министр военно0морского флота Джеймс Форрестол.

Но наибольшее значение начинает занимать мировоззрение главного советника Трумэна по внешней политике в его сравнительно небольшом аппарате Белого дома – адмирала Уильяма Леги. Некогда поклонник Бирнса, Леги (которого довольно часто обвиняли просто в ксенофобии) начинает осенью 1945 г. меняться в отношении Бирнса. Стремление сохранить союз военных лет начинает казаться Леги поверхностным. Имел место и личный мотив. С сильным госсекретарем значимость Леги в системе государственного аппарата уменьшалась. Да и Бирнс говорит в августе 1945 г., что недоволен Леги, который мнит, что «он все еще является фактическим государственным секретарем, каковым на самом деле он и был при Рузвельте». Бирнс сказал, что смотрит на Леги иначе.

Старый морской волк этой осенью начал контратаку. В конце октября 1945 г. он резко выступил против планов создания Дальневосточной комиссии для наблюдения за оккупацией Японии. Леги боялся, что дело закончится «советским контролем над Японией, что в высшей степени повредит американским планам в Азии». Адмирал был доволен речью Трумэна в день военно‑морского флота. В дневнике он пишет, что все больше начинает вспоминать при президенте о Мюнхенском умиротворении. И президент его понимает: Мюнхен не повторится. «Нашим дипломатам‑умиротворителям придется, больше внимания уделять жизненным интересам Америки».

Именно в это время разгорается скандал с советским перебежчиком Гузенко, который занимался дешифровкой секретных посланий в Оттаве (Канада). Канадский премьер‑министр Макензи Кинг спешно вылетел в Вашингтон, чтобы оповестить американское руководство о сети советского атомного шпионажа. Трумэн немедленно сделал свой вывод: «Следует предполагать такое же проникновение русских в Соединенные Штаты». Но Трумэн не верил в то, что «расследование министерства внутренних дел покажет предательство одного из лиц, приобщенных к „манхэттенскому проекту. Я думаю, что система защиты была безупречной“.

Одновременно гроза полыхнула и у антиподов. 27 ноября 1945 г. американский посол в Китае Хэрли демонстративно снял свои посольские полномочия. Ему надоела как чанкайшистская продажная клика, так и неблагодарная война с государственным департаментом. Хэрли, будучи в США и раньше грозился покинуть дипломатическую стезю, но его отговорили. Но через несколько недель он пришел к заключению, что война американской прессы против него инспирирована дипломатами из госдепа, и он не выдержал.

Хэрли обвинил профессиональных дипломатов в поддержке коммунизма и (одновременно) традиционного колониализма. (Напомним, что Сталин лично заверил Хэрли в том, что СССР не оказывает помощи коммунистическим дивизиям; Сталин обещал поддерживать Чан Кайши и в дальнейшем). Сотрудники госдепа уже спрашивали друг друга, когда окажутся в федеральной тюрьме Алькатрас. Дополнительную силу обвинениям Хэрли придала поддержка адмирала Леги, который охарактеризовал обвинения Хэрли как «очень малая толика того, что описывали мне как коммунистические симпатии у многих сотрудников государственного департамента». После встречи с Трумэном, Бирнсом, и генералом Маршаллом (которому предстояло заменить Хэрли) адмирал Леги записал в дневнике: «Сегодня я впервые ощутил, что у госсекретаря Бирнса нет иммунитета к коммунистическому влиянию». Попытки Бирнса стабилизировать отношения с Россией отныне стали все больше восприниматься как уступки и как свидетельства «антиамериканизма». 26 декабря Леги пишет в дневнике, что Бирнс «постоянно делает уступки… России уступают по каждому возможному поводу». Московское коммюнике – это «документ умиротворения». Леги все более становился главой антирусской партии в исполнительном аппарате.

А в масштабах страны волну нарождающейся «холодной войны» возглавляли адмирал Леги, сенатор Ванденберг, высший слой бюрократии государственного департамента, ряд сотрудников исполнительной власти. Их давление президент Трумэн, лишенный опыта и собственного мировидения, ощутил сразу. Старому рузвельтовскому советнику Розенману он жалуется, что во внешней политике у него все идет от кризиса к кризису. Трумэн, прежде обещавший Бирнсу большую свободу действий, теперь все более жестко обращается к Бирнсу. Самая большая головная боль президента (признается он своему штату помощников) – русские. «Они руководствуются дипломатией свершившихся фактов, и мы мало, что можем сделать». Сказано в середине декабря 1945 г.

Трумэн начинает изменять свое отношение к Бирнсу. Он называет госдепартамент слабейшим из своих министерств. И возвращение Бирнса из Москвы с весомыми результатами не было встречено аплодисментами. Более того, президент сказал, что с ним мало консультировались по поводу Московского коммюнике. Он приказал прибывшему из Москвы Бирнсу немедленно прибыть к нему на борт президентской яхты, бороздившей Потомак. Во время обеда Леги в лоб спросил, какие выгоды получили Соединенные Штаты от Московской встречи? Было очевидно, что против Бирнса формируется камарилья.

В первый день нового, 1946 г., адмирал Леги пишет, что госдапартамент и лейбористское правительство Британии заняли позицию умиротворения Советского Союза, напоминающее поведение Чемберлена в Мюнхене и «враждебное интересам США и Британии». Тем пристальнее был интерес Леги к критикам американской внешней политики. Один из них, Марк Этридж, пишет, что «мир может быть обеспечен только он будет основан на подлинно представительном правительстве во всех странах, имеющих западную политическую традицию».

Где усмотрел Этридж «западную политическую традицию» в Румынии и Болгарии? Но на президента Трумэна произвело огромное впечатление описание Этриджем «монополизация коммунистами политической жизни на Балканах». Трумэн пишет Бирнсу письмо, которое наилучшим образом характеризует точку зрения президента на отношения с СССР в январе 1946 г..

Трумэн пишет, что не признает Румынию и Болгарию – «полицейские государства». Изменения польских границ возмутительны. «Русские всегда были для меня сплошной головной болью». Присутствие русских войск в Иране «возмутительно». Очень важно то, как Трумэн начал воспринимать грядущее поведение Советского Союза. «нет сомнений в том, что Россия намеревается вторгнуться в Турцию и захватить черноморские проливы до Средиземноморского побережья. Если России не противопоставить военный кулак и жесткий язык, то начнется новая война. Они понимают только один язык – „сколько вы имеете дивизий? Я не думаю, что мы должны стремиться к компромиссу“.

Трумэн выдвигает новую программу: непризнание Болгарии и Румынии «до тех пор, пока они не удовлетворят наши требования»; американская позиция по Ирану теряет свою расплывчатость; происходит интернационализация Киля, Рейнско‑Дунайского водного бассейна и Черноморских проливов; поддерживается полный контроль над Японией и всей акваторией Тихого океана; воссоздаются сильные центральные правительства в Китае и Корее; Россия возвращает корабли, полученные от Соединенных Штатов по ленд‑лизу. Президент сделал приписку, выдававшую его настроение: «Я устал нянчиться с Советами».

Не все американские историки согласны с утверждением, что американская администрация «нянчилась» с СССР. «Бирнс не нянчился с русскими; он вел с ними переговоры. Как бы там ни было, но Московская конференция, что демонстрация силы не действует в переговорах с Советским Союзом… Это были те переговоры, за которые всегда стоял Рузвельт: спокойные попытки „отставить“ жесткие принципы, чтобы сформировать отношения великих держав в послевоенном мире».

Позднее Трумэн скажет, что его замечание об усталости от «няньчения русских, будет „отправным пунктом нашей внешней политики“. То был уход от „линии Рузвельта“. Как бы символом этого стала смерть в январе 1946 г. Гарри Гопкинса, единственного американца, которому Сталин „открывал душу“. Гопкинс, человек Ялты, долго был воплощение американо‑советской дружбы – от страшного лета 1941 г. до победного лета 1945 г. Он служил президенту, для которого ялтинская „аксиома“ была основой отношений между Вашингтоном и Москвой; теперь в Белом доме жил другой президент – для которого Ялта была символом уступок. В эти дни Трумэна спросили, что с признанием Румынии и Болгарии. „Мне еще предстоит сказать финальное слово“. В самой Америки на арену выходили силы, для которых союз с СССР не представлял ценности.

Date: 2015-09-24; view: 290; Нарушение авторских прав