Германия: после блицкрига

Немцы стояли перед суровой дилеммой: стоять на промерзших позициях до конца или отступать – по возможности упорядоченно. Именно в тот момент – после первой недели советского наступления – вмешательство Гитлера в оперативное руководство войсками стало постоянным, жестким и недвусмысленным: стоять до последнего, удерживать старые позиции, невзирая на потери и риск окружения. Немалое число германских военных авторитетов видело в гитлеровской бескомпромиссности упрямое своеволие, губительное для германской армии. Лишь позже среди генералов вермахта стало почти общепризнанным, что линия на удержание войск от хаотического отступления была единственно верной тактикой. Неорганизованный отход назад выгонял германские войска в чистое поле, где они становились еще более уязвимыми, отход мог превратиться в неудержимое бегство. Судьба Наполеона присутствовала в беседах читающих офицеров.

Этот новый год начался без обычных в последние годы для Германии триумфальных новостей. 2 января 1942 года Гитлер отдал своей девятой армии приказ «не отдавать ни дюйма территории», и ценой потерь немцы ослабили продвижение Жукова вперед. В Крыму немцам все же удалось потеснить керченский десант. Но на центральном участке фронта 39‑я армия все же пробилась сквозь линию германского фронта у Ржева. Части в белых маскхалатах наступали теперь гораздо грамотнее. Ориентация на местности и работа разведки становились значительно профессиональнее. Помогали и местные жители. По оценке руководства второй танковой армии вермахта, «многократно было замечено, что противник хорошо информирован о слабых местах в нашей обороне и часто ведет прицельный огонь по разделительным линиям между нашими корпусами и дивизиями». Немцы полагали, что информацией советское военное командование снабжали, рискуя собой, жители подмосковных деревень и поселков.

Критический характер ведущегося сражения в рейхе ощущали не все. Часть нацистской машины уже уверенно осваивала новый «лебенсраум». Именно во исполнение планов эксплуатации новых обширных земель нацисты послали на Украину и в Польшу восемнадцать тысяч членов «гитлерюгенда» – осваивать новые приобретения рейха. К ним присоединились несколько сот сторонников «нового порядка» из Голландии, Норвегии, Дании, здесь был объявлен «Год службы на Востоке». Германскому руководству эти мероприятия представлялись началом огромного процесса освоения колоссальных восточных просторов, куда после победоносного окончания войны съедутся ветераны боевых частей, бауэры из Германии и стран‑сателлитов (предпочтительно скандинавских, арийских).

Но сквозь цифры ежедневных сводок, эмоционально окрашенные дискуссии в ОКВ и ОКХ, вождение карандашами по картам стал просматриваться кардинальный по важности факт – блицкриг и в летнем и в осенне‑зимнем варианте не удался. Стратегические цели Германии не достигнуты. Следовало готовиться к затяжному конфликту, в котором особую значимость приобретали обстоятельства военного производства в противостоящих друг другу странах. Здесь в столь любимое немцами планирование неожиданно вмешались новые обстоятельства. Военно‑строительные работы и военное производство в Германии возглавлял пользовавшийся значительным авторитетом доктор Тодт. Этот деятель нацистского режима, немало ездивший по завоеванным землям, все более проникался скептицизмом. Он был под большим впечатлением от виденных им «остановившихся поездах‑госпиталях, в которых раненые замерзают до смерти, войска в деревнях и на хуторах имеют жалкий вид, будучи отрезанными от мира снегом и холодом». В это же время в рейхе строят монументы и дороги, которые не имеют никакого касательства к местам, где действительно решается судьба Германии, где, как на Украине, войска не получают необходимого продовольствия и боеприпасов и где среди немецких солдат растет недовольство условиями снабжения в России.

Тодт начинает бить тревогу. Все германские ресурсы должны быть направлены на военные усилия, иначе рейх ждут тяжелые времена. Встает вопрос о том, кто заменит рабочую силу, мобилизуемую в армию. 25 декабря он получил от Гитлера в Растенбурге приказ об использовании двух с половиной миллионов человек «достойной употребления русской рабочей силы» для вспомогательных строительных работ. «С такой рабочей силой, – сказал Гитлер, – мы сумеем преодолеть кризис в столь необходимом для нас машиностроении».

Накануне нового, 1942 года Гитлеру доставили новый граммофон, музыка неизбежного Вагнера и веселого Штрауса полилась в «Волчьем логове». Обслуживающий персонал обычно завершал веселье самого большого праздника у Гитлера. На этот раз он испортил им компанию. Трехчасовой разговор по телефону с фельдмаршалом Клюге, в ходе которого Гитлер яростно настаивал на том, чтобы «стоять и держаться», в буквальном смысле лишил его сил. Пришедшей компании он уже ничего хорошего сказать не мог, и разочарованные секретарши разбрелись по своим кельям. Одну фразу он все же сказал, узкому кругу своих приближенных в «Вольфшанце»: «Будем надеяться, что 1942‑й год принесет мне так же много удачи, как и 1941‑й». Обращаясь к германскому народу, он объявил: «Тот, кто сражается за жизнь нации, за ее хлеб насущный и ее будущее, непременно победит; но тот, кто в этой войне со всей своей еврейской ненавистью желает уничтожить целые нации, потерпит поражение».

Накануне нового года все три германские группы армий – «Центр», «Север» и «Юг» – получили еще один категорический приказ: оказывать «фанатическое сопротивление» и, платя любую цену, сохранять завоеванные прежде позиции. Столкнулись две воли. Немцы взрывами создавали на центральном участке оборонительные позиции. Их поредевшие части еще сурово подчинялись дисциплине почти нечеловеческого приказа, вгрызаясь в промерзшую русскую землю.

В эти дни в Ленинграде от голода ежедневно умирали три‑четыре тысячи человек. Они умирали на улицах, в своих скромных комнатах, они падали и не поднимались, они засыпали и не просыпались. На Пискаревское кладбище тянулись молчаливые люди с санками, на которых лежали ушедшие из этого мира близкие. И нередко, спустив в братскую могилу своего покойника, хоронящие сами в бессилии падали вслед за ним. Это было молчаливое падение, смерть сделала всех немыми. Эта немота требовала мщения.

На фронте в последний день года Красная Армия, не жалея себя, рвалась по белым полям. Немецкие пулеметы раскалялись до предела, но только смерть могла остановить это суровое мщение. Накануне Красная Армия взяла Козельск, еще месяц назад стоявший по немецкую сторону линии Медынь – Орел. Далеко на юге, на Керченском полуострове, войска при температуре минус двадцать уже третий день бились за плацдарм в Феодосии. Убитые немедленно становились блоками льда и немедленно использовались как защита. Но жертвы имели смысл – немцы были вынуждены прекратить концентрацию сил против Севастополя, чья жизнь продлевалась еще на полгода.

Самоотверженность и стойкость Красной Армии, ее лучших частей, давала свои результаты. За семь месяцев войны германские войска потеряли не менее 200 тысяч солдат и офицеров убитыми. Не все потери восстановимы. Немцы теряли офицеров и солдат профессиональной выучки. Им на смену часто шли новички. Помимо погибших – в наступившей зиме даже относительно небольшая рана оказывалась смертельной – германская армия теряла сотни тысяч раненых. Мороз вносил свою лепту. У четырнадцати тысяч солдат под Москвой были ампутированы конечности. 62 тысячи случаев обморожения классифицировались как увечье «средней серьезности» – что означало, что данные солдаты уже не могли участвовать в боевых операциях. Вермахт – высококвалифицированная армия короткой войны – попал в положение, когда исход грандиозного противостояния не мог быть обеспечен несколькими кинжальными ударами. Война на выживание становилась долговременным противостоянием двух воль, двух организаций, двух экономик. Но прежде всего Вторая мировая война превращалась для Советского Союза в Великую Отечественную войну. Грабитель ворвался в наш дом, он дошел до жизненных центров, он поставил страну на грань выживания. Он вызвал у великого народа инстинкт самосохранения, теперь никакие жертвы не были слишком большими. Вермахт вступил в войну, решающим обстоятельством которой стало то, что невозможно было рассмотреть в лучший цейссовский бинокль, – решимость принести в жертву свою единственную жизнь. Новый военный опыт учил, как принести эту жертву дороже.

Новый союзник – Соединенные Штаты – «примеривался» к военной судьбе. Президент Рузвельт смотрел на грядущую битву серьезно. Шестого января 1942 года Рузвельт предстал перед объединенной сессией конгресса с традиционным посланием «О положении в стране». Президент призвал к войне до победного конца. «Этот конфликт не может завершиться компромиссом. Никогда не было – и не может быть – успешного компромисса между добром и злом. Только полная победа удовлетворит сторонников терпимости, достоинства, свободы и веры». Обрисованная Рузвельтом перспектива создания невиданной доселе военной машины была поистине захватывающей.

Война моторов требовала огромных индустриальных усилий, но именно это не пугало первую промышленную державу мира. В военном строительстве и военном производстве на 1942 год еще несколько недель назад американское руководство поставило цели, которые многим казались запредельными. Пирл‑Харбор заставил мобилизовать фантазию. Военно‑индустриальный взлет на 1942 смотрелся почти нереалистичным. Согласно планам президента, США уже в 1942 году должны были выпустить 60 тысяч самолетов (среди них 45 тысяч боевых), а в 1943 году довести общее число собираемых на конвейерах самолетов до 125 тысяч. Число танков для 1942 года – 25 тысяч, для 1943 года – 75 тысяч. Тоннаж спускаемого со стапелей флота должен был равняться в 1942 году 6 миллионам тонн, а в 1943 году – 10 миллионам тонн. Военного строительства в таких масштабах мировая история не знала ни до, ни после.

Военные программы президента на 1942 год стоили 56 миллиардов долларов – беспрецедентная для Америки сумма за всю ее историю. Рузвельт довел эти цифры до указанных выше пределов одним росчерком карандаша прямо перед произнесением речи. На укоризненный взгляд Гопкинса он ответил почти беспечно: «О, люди на производстве сделают все, если постараются». Капитаны промышленности выразили скепсис: только люди, никогда не сводящие концы с концами, могут замахиваться на подобное. Заволновавшемуся конгрессу Рузвельт сказал следующее: «Эти цифры дадут японцам и нацистам некоторое представление о том, какую ошибку они совершили в Пирл‑Харборе». Теперь Америке следует работать двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Заключая речь на высокой ноте, Рузвельт сказал: «Милитаристы Берлина и Токио начали эту войну, но закончат ее возмущенные массы объединившегося человечества». В середине января 1942 года Рузвельт создал Совет военного производства, что означало невероятную для Америки централизацию руководства экономикой. Восемь членов совета могли принять практически любое решение, касающееся ресурсов США.

Начала меняться общая мировая стратегическая ситуация. Как суммирует ее английский историк И. Кершоу, «цель, которую поставил себе Гитлер летом 1940 года при помощи своих военных стратегов, заключалась в том, чтобы заставить Британию пойти на соглашение, держать Америку вне войны и быстро нанести поражение Советскому Союзу. К концу 1941 года Германия не смогла нанести поражение Советскому Союзу и была втянута в долгую, исключительно ожесточенную и дорогостоящую войну на востоке. Британия не только не пошла на сговор, но теперь воевала вместе с американцами и заключила соглашение о взаимной помощи в Москве 12 июля 1941 года – союзное соглашение, несмотря на все трения, с Советским Союзом…. Гитлер всегда утверждал, что время работает против Германии в ее претензии на доминирование. Его собственные действия, более чем чьи‑либо иные, сделали положение Германии именно таковым».

Ставка планирует наступление

Средняя температура под Москвой в эту зиму была, слава Богу, минус двадцать по Цельсию, несколько раз она опускалась еще ниже. Снег занес дороги, и обе военные системы – наступающая и обороняющаяся – ощутили недостаток снабжения в полной мере. В один из дней наступающий Западный фронт имел продуктовое довольствие, но не имел подвезенных боеприпасов. На стыке Калининского и Западного фронтов страдала без снарядов противотанковая артиллерия. У ударных частей Еременко окончились запасы продовольствия. Главной была надежда захватить провиантские запасы противника. Но общий дух армии, которая отступила до своей столицы, а потом нашла силы для отчаянной операции по собственному спасению, был высоким у всех – от маршала до рядового.

5 января 1941 года, как обычно поздно вечером, состоялось расширенное (с приглашением членов Государственного комитета обороны – ГКО и представителей Генерального штаба) заседание Ставки. Маленков и Берия представляли ГКО, Шапошников и Василевский Генштаб, Вознесенский – военную промышленность. Заседание было необычным в том смысле, что на нем рассматривались не рутинные проблемы содействия войскам, а критический по важности вопрос долгосрочного планирования – каким будет главный стратегический замысел советской стороны на многие месяцы предстоящей борьбы. Общее настроение было приподнятым, после долгих месяцев отступления сводки Информбюро приносили вдохновляющие сообщения об освобожденных городах и весях.

Общий прилив чувств сказался на выдвигаемых идеях. Маршал Шапошников сделал общий обзор стратегической ситуации. Вывод из сказанного сделал, разумеется, Сталин: «Немцы в разброде в результате поражения под Москвой, они плохо подготовлены для зимних условий. Данный момент является очень благоприятным для общего наступления». Было намечено, ни много ни мало, как осуществить наступление на всех основных фронтах. Калининско‑Волховские клещи переходят в общий выход войск Западного фронта в тыл всей германской группе армий «Центр»; Северо‑Западный фронт деблокирует Ленинград; Юго‑Западный и Южные фронты нейтрализуют группу армий «Юг» и освободят Донбасс.

Лишь несколько человек, взвешивая возможности Красной Армии и степень боеспособности вермахта, скептически смотрели на эти непомерные планы, отражающие, наверное, черту национального менталитета – быстрый переход от полуотчаяния к безудержной вере в удивительное будущее. Самым видным среди сторонников осторожности, среди тех, кто не поддался общему эйфорическому подъему, был генерал Жуков. Когда Сталин спросил его мнение, он глухо высказал свои сомнения в достижимости «наступления повсюду». Жуков считал возможным развить успех лишь в центре великого противостояния. «На западной оси, где имеется наиболее благоприятный набор условий и где противник не сумел еще восстановить боевую эффективность своих частей, мы обязаны продолжить наступательные операции, но для их успеха важно укрепить наши силы на центральном участке людьми и оборудованием, нарастить наши резервы, прежде всего танковые части, без которых у нас нет оснований надеяться на успех. Что касается наступательных операций наших войск у Ленинграда и на юго‑западном направлении, то следует указать, что наши войска стоят перед огромными оборонительными системами противника.… Я за то, чтобы укрепить Западный фронт и провести наиболее основательные наступательные операции здесь».

Если бы в своей блестящей военной карьере Жуков не сделал ничего особенного, кроме этого отрезвляющего анализа, способного сохранить достигнутое в декабре 1941 года плюс наступательные резервы армии, одного этого было бы достаточно для внесения его имени первым в летописи великой войны. Он не терял голову в отчаянные дни наступления, он не потерял голову и в час успеха. Но в политическом раскладе сил великий полководец, ненавидя интригу, ослаблял свои позиции. Анализ одной лишь позиции Шапошникова должен был сказать ему, что наступательный порыв Сталина вызрел не в Генштабе – средоточии стратегических талантов, – а в кабинете Сталина. Сам Шапошников – своего рода передаточное звено между военным опытом Первой и Второй мировых войн – вел себя, в отличие от Жукова, предельно осторожно. Он не выдвигал противоположные сталинским стратегические идеи, но, с его точки зрения, Советский Союз еще нуждался в «усвоении опыта современной войны…. Не здесь и не сегодня будет решен итог войны…, кризис еще не преодолен».

Получалось так, что Жуков не разделял наступательные надежды Сталина, немедленно поддержанного Маленковым и Берией. (Жукова поддержал лишь Вознесенский, чья послевоенная судьба незавидна). Жуков ощутил 5 января 1942 года свое одиночество. Оканчивалась первая неделя января 1942 года, и маршал Шапошников подтвердил худшие опасения Жукова: обсуждение было проформой, директивы войскам уже ушли командующим фронтов. Они были подписаны Сталиным и Василевским и приказывали действовать сообразно наступательным планам.

Агония Ленинграда, переживавшего в январе пятый месяц блокады, была непомерной. Уже умерли 200 тысяч его жителей. Все надежды в городе связывались с ледяной дорогой по Ладожскому озеру. 22 января была открыта более короткая дорога, и начиная с этого дня в течение трех месяцев из города были вывезены более полумиллиона жителей.

Большой замысел Сталина деблокировать Ленинград и взять в клещи немцев между двумя столицами лучше выглядел на глянцевой карте, чем в чистом поле. Генерал Мерецков правдами и неправдами добился отсрочки выступления неподготовленного Волховского фронта. Посланный с инспекцией Мехлис, сурово и грубо подталкивавший всех к бою, подтвердил все же докладываемые командованием фронта сложности подготовки к наступлению. У Мерецкова была лишь четверть необходимых боеприпасов и продовольствия. (Телеграф сохранил дух тех дней. «Сталин и Василевский на проводе. Согласно имеющейся информации, вы не будете готовы к наступлению до одиннадцатого числа. Если положение таково, необходимо отложить наступление на один или два дня, чтобы в дальнейшем наступательными операциями прорвать оборону противника. Есть русская поговорка: поспешишь, людей насмешишь»).

Мерецков едва ли мог оценить юмор русской пословицы, он знал, что его действия значатся первыми в рабочих планах главнокомандующего. Тот был еще милостив. Пока Сталин откладывал им же инициированное наступление на несколько дней. Помощь из Центра была усилена. Генерал‑полковник Говоров привез прицелы к орудиям и полевые телефоны. Не хватало квалифицированных командиров. Несмотря на весь свой апломб, командующий второй ударной армией генерал Соколов, бывший замнаркома внутренних дел, на военном совете 6 января не мог указать месторасположение своих частей, и 10 января его сменил генерал Клыков.

7 января, продолжая серию успешных прежних зимних ударов, Красная Армия нацелилась на Новгород. Фельдмаршал фон Лееб запросил разрешения вывести войска из Демянского котла, но Гитлер отказал ему. В результате фон Лееб вышел в отставку, и мы о нем в этой войне уже не услышим. А голова Гитлера была занята другим. 15 января он делится в Вольфшанце со своими гостями: «Я обязан что‑то сделать для Кенигсберга. Я построю в нем музей, в котором мы соберем все, что найдем примечательного в России. Я построю также величественное здание оперы и библиотеку». Намечено также было создание нового Музея Германистики в Нюрнберге, новый город на норвежском берегу в Тронхейме.

А восточнее, в сожженных избах порушенных средекрусских деревень командиры Северо‑Западного, Калининского, Западного и Брянского фронтов колдовали над сталинской директивой от 7 января, приказывавшей наступать с еще необжитых позиций в общем направлении на Вязьму, что предполагало перехват линий отступления группы армий «Центр» на запад. Во исполнение директивы Ставки приказ командующего Северо‑Западным фронтом Курочкина указывал на Андреаполь и Торопец; Конев ориентировал войска на Сычевку, приказы Жукова вели войска на Гжатск, Можайск и Медынь.

Красная Армия учится в жестоких боях, учатся ее командиры. В умах советских стратегов наконец‑то, после отчаяния тысячекилометровых отступлений, начинают происходить серьезные изменения. Артиллерия начинает воспринимать свои функции гибче – с каждым месяцем страшные уроки войны совершенствовали науку эффективного использования артиллерийского огня. В пехотных войсках стали выделяться ударные части, берущие на себя функцию прорыва фронта. Да, они несли страшные, невиданные в Первой мировой войне потери, но терпеливо сносили все в этой великой народной драме. И армия восприняла как естественный приказ Сталина от 10 января: «Гнать противника на запад без передышки, заставить их растратить свои резервы еще до весны, до того времени, когда мы введем в действие свежие основные резервы именно в момент отсутствия у немцев значительных резервов с тем, чтобы завершить полный разгром гитлеровских войск в 1942 году». Этот приказ требовал неимоверных жертв, но армия, как и весь народ, готова была отдать в этой борьбе все без остатка.

И вермахт еще владел огромной силой опытом и удивительной организацией. Тремя редутами встали перед Западным фронтом Жукова Демянск, Ржев и Сухиничи. На всей почти двухтысячекилометровой линии фронта не было пунктов важнее, чем эти три маленьких русских городка. И немцы их удерживали несмотря на все атаки Красной Армии. Угроза Москве (да, уже отдаленная, гораздо менее реальная) все же еще сохранялась.

А что мог сделать в ответ Сталин? Накануне продолжения смертного марша на Запад он наградил и повысил в звании значительную группу своих военачальников, офицеров армии, выдвинувшихся в отчаянные дни полководцев. Он проявил по отношению к некоторым из своих командиров нехарактерную сердечность. Назначая Еременко командующим 4‑й ударной армией, подчиненной командующему Северо‑Западным фронтом Курочкину, он спросил его, не обидно ли ему быть подчиненным своему прежнему подчиненному офицеру? И вспомнил, как в гражданскую войну, уже будучи дважды народным комиссаром, оказался подчиненным у заместителя Троцкого Склянского. Сталин привыкает делать неожиданные звонки фронтовым командирам, приводя их в состояние немоты, погоняя их своим суровым образом. Формируется группа его помощников, таких как Булганин, Маленков и Мехлис, которые едут в войска с особыми полномочиями. По возвращении они получают возможность влиять на личную оценку вождя.