Германские документы и аргументы

О мнимой превентивности и о высшей степени самоуверенности Гитлера говорит проект его директивы № 32 под названием «Приготовления к действиям после осуществления плана Барбаросса», подготовленный 11 июня 1941 года. После завоевания Советского Союза предусматривалось: 1) сокрушение стратегических позиций Британии на Ближнем Востоке ударами с трех направлений – через Ливию и Египет к Суэцкому каналу, через Болгарию и Турцию к британским владениям на Ближнем Востоке, через Кавказские горы к Ирану и Ираку; 2) создание оперативной базы в Афганистане для броска в Индию со стороны северо‑запада (надеясь при этом на выступление Японии, как минимум, против Сингапура); 3) завоевание стратегических позиций в Северной Африке посредством захвата Гибралтара, испанских и португальских островов в Атлантическом океане; 4) создание базы в Западной Африке – Дакар, Конакри, Фритаун – для создания угрозы Соединенным Штатам. Гитлер называл это проведением Weltblitzkrieg – молниеносной войны в мировых масштабах.

Это планирование лучше всего прочего отвечает на вопрос о превентивной войне. Были ли подобные планы у жертв германской агрессии? В свое время лучший германский историк Первой мировой войны Фриц Фишер разрубил гордиев узел спора о виновниках развязывания той (Первой мировой) войны обращением к целям сторон. Анализ показал, что только у Германии они были сугубо наступательные и завоевательные. Вооружась тем же методом, посмотрим на Вторую мировую войну. И мы увидим, что лишь Германия планировала захват и оккупацию в глобальном масштабе. Это, собственно говоря, ставит точку на вопросе о превентивности. Страна, которая после победы над Россией готовилась к битвам на трех континентах, решала задачу не превентивного удара против СССР, а задачу мирового владычества. Обороняющаяся сторона не создает концепции Weltblitzkrieg.

Война против Советской страны была начата не потому, что Гитлер боялся Сталина, а потому что Гитлер выполнял программу, намеченную еще до 1933 года.

И, как пишет германский историк М. Мессершмидт (из Института военной истории во Фрайбурге), «нет сомнений в том, что, если бы Сталин нанес удар перед 21 июня 1941 года, он начал бы превентивную войну в подлинном смысле понятия praevenire – предотвращать». [33]

В последнее десятилетие появились свидетельства по меньшей мере одного случая, предполагавшего предварить германское вторжение в Россию предупреждающим ударом. Согласно сведениям, представленным историком Д. Волкогоновым и писателем В. Карповым, начальник генерального штаба Красной Армии генерал Жуков 15 мая 1941 года, безусловно убедившись в неминуемости германского нападения, предложил предварить его выступлением Красной Армии. И Волкогонов и Карпов, согласно их утверждениям, видели соответствующий документ в личном досье Жукова в Министерстве обороны.[34]Жуков предлагал использовать 152 дивизии. «Использовать эти войска к югу от Бреста‑Демблина и в результате тридцатидневного наступления выйти к северу от Остроленки, реки Нарев, Лович, Лодзь, Крайтсбург, Опелеон, Оломоуц». В документе указывались направления и других ударов, прилагалась подробная карта. Если бы Сталин внял совету Жукова (поддержанного – подписанного маршалом Тимошенко и адресованного Сталину и Молотову), война началась бы иначе. Впрочем, заместитель начальника генерального штаба (в 1991 г) генерал‑полковник А. Клейменов утверждал, что документ этот не был подписан и никогда не обсуждался.

По‑видимому, Жуков был в отчаянии от бездействия Сталина. Его предложение не было выражением философии наступления на Центральную и Западную Европу, но смотреть спокойно на германские приготовления Жуков, как представляется, не мог. Категорический отказ Сталина даже рассматривать это предложение стоит в ряду его других действий, направленных на умиротворение Берлина. В данном случае он не решился на шаг, оправданный с многих точек зрения. Ведь речь шла о судьбе страны, о жизнях миллионов ее жителей.

Канун

Руководители рейха отбирали союзников по степени надежности. Япония по важности была союзником номер один. Гитлер и Риббентроп были полны решимости подтолкнуть Токио к захвату Сингапура, нанося критический удар по Британской империи. 5 марта 1941 года фельдмаршал Кейтель подписал директиву Гитлера № 24 – о сотрудничестве с Японией: «Целью сотрудничества, инициированного Трехсторонним пактом, должно быть привлечение Японии к активным действиям на Дальнем Востоке так скоро, насколько это возможно». Операция «Барбаросса» создаст «особенно благоприятные политические и военные условия для этого». И тем не менее, Гитлер приказал: «Никакого намека на «Операцию Барбаросса» японцам дано не должно быть». Их главная задача была «удержать США от участия в войне».[35]Посол Японии Хироси Осима 13 июня пришел к выводу, что выступление Германии против Советского Союза произойдет в недалеком будущем. Он сообщал в Токио, что Риббентроп сказал ему: Германия приветствовала бы присоединение Японии к борьбе против СССР.[36]

Гитлер был занят урегулированием связей с сообщниками в мае. Румынский диктатор Антонеску прибыл в Мюнхен и лично обещал Гитлеру принять участие в нападении. В конце мая в Германию прибыл начальник штаба финской армии. В течение недели он обсуждал обстоятельства германо‑финского военного сотрудничества. Трудно объяснимым фактом является молчание Гитлера в отношении предстоящего выступления при встрече с итальянцами. Он ничего не сказал Муссолини во время майского приезда последнего в Берхтесгаден. Риббентроп 15 июня позволил себе сделать намек. В Венеции, сидя в гондоле с Чиано, он так ответил на вопрос о слухах, касающихся возможностей советско‑германской войны: «Дорогой Чиано, я ничего не могу вам сказать, потому что всякое решение замкнуто в груди фюрера. И лишь одно определенно: если мы выступим, Россия Сталина исчезнет на карте мира в течение восьми недель».

Из Венеции Риббентроп послал телеграмму в Будапешт с указанием венграм обеспечить боевую готовность своих войск. «Ввиду большой концентрации русских войск на восточной границе Германии фюрер, возможно, будет вынужден не позже начала июля осуществить выяснение германо‑русских отношений и в связи с этим выдвинуть определенные требования». Гитлер 18 июня в письме Антонеску обговорил последние детали. В этот же день был заключен пакт о ненападении между Германией и Турцией.

Итак, о нападении на СССР были уведомлены Финляндия и Румыния, на чьи войска немцы полагались, чьи хром, никель и нефть необходимы были для германской военной машины. В последний момент сообщения о походе на Восток получили Италия, Венгрия, Словакия и Хорватия. Только София отказалась предоставить свои войска. Союзники были уверены в скорой победе Германии и спешили занять лучшее место в новой германской Европе и спешили проявить союзническую верность, чтобы быстрее оказаться «за столом победителей».

Все основные пункты плана «Барбаросса» уже выполнялись. Строго по расписанию происходили концентрация войск, перемещение техники, поступление боеприпасов, приход в порты назначения кораблей. В военно‑морском журнале 29 мая появилась запись: «Началось подготовительное движение кораблей по плану «Барбаросса». Переговоры с генеральными штабами Финляндии, Румынии и Венгрии закончились. Находясь в Берхтесгадене, Гитлер 9 июня вызвал на совещание в Берлин командующих тремя родами войск. Это было последнее предвоенное совещание такого ранга.

Цвет вермахта собрался в рейхсканцелярии 14 июня 1941 года. Генералы и адмиралы пришли выслушать последние установочные указания Гитлера. Конференция длилась с одиннадцати утра до половины седьмого вечера. Присутствующие на конференции, позднее в мемуарах поведавшие о своих сомнениях, имели хорошую возможность поделиться ими. Никто этого не сделал. Следовательно, они были солидарны с фюрером, разделяли его оценку России и цели Германии в войне с ней. Фюрер достаточно внимательно слушал соображения военных и утвердительно кивал головой.

На этом последнем большом совещании перед началом «Барбароссы» головы властителей Германии занимала возможность мирных предложений СССР в последний момент. Было решено, что в любом случае советские дипломаты не смогут «пробиться» к Гитлеру и Риббентропу. Чиновникам было предложено отвечать, что обоих нет в данный момент на месте и они находятся вне зоны досягаемости. Даже персоналу их собственных железнодорожных вагонов были даны инструкции реагировать таким немудреным способом. (Впрочем, эти приготовления оказались излишними: 18 и 21 июня посол Деканозов удовлетворился беседой с Вайцзеккером, и его поиски Риббентропа 21 числа не имели вида «отчаянных» усилий, ему было поручено вручить очередную ноту протеста.)

Подводя итоги подготовки к «Барбароссе», Гитлер еще раз подчеркнул особый характер разворачивающегося конфликта. Кейтель вспомнит об этой речи в Нюрнберге: «Главной темой было то, что предстоит решающая битва между двумя идеологиями и что практика, к которой мы как солдаты привыкли… должна определяться по совершенно иным стандартам». Гитлер, по словам Кейтеля, отдал приказы по осуществлению в России беспрецедентного террора «брутальными» методами. Ни один из присутствовавших генералов не выразил ни своего несогласия, ни своего неодобрения.

16 июня 1941 года Геббельс записал в дневник: «Фюрер заявляет, что мы должны добиться победы, не важно, правы мы или нет. Мы должны любым путем достичь победы, в противном случае немецкий народ будет сметен с лица земли».[37]

Наконец, 21 июня Гитлер продиктовал письмо Муссолини: «Дуче! Я пишу это письмо вам в момент, когда оканчиваются месяцы беспокойных размышлений и продолжительного нервирующего ожидания перед принятием самого трудного решения моей жизни. Я полагаю – после просмотра последних карт, указывающих на положение в России и после оценки многочисленных других документов, – что я не могу взять на себя ответственность ждать дольше, и, прежде всего, я полагаю, не существует иного пути избежать опасности – если он не заключается в дальнейшем ожидании… Что бы ни случилось, дуче, наше положение в результате этого шага не может стать хуже: оно может лишь улучшиться. Даже если я обязан буду в конце этого года оставить шестьдесят или семьдесят дивизий в России, это будет лишь часть войск, которые я ныне сохраняю на Восточном фронте».

Дуче жаловался на позднее прибытие письма Гитлера: «Я не беспокою ночью даже слуг, но немцы заставляют меня вскакивать с постели в любое время без малейших предупреждений». В те минуты, когда Муссолини читал письмо Гитлера, тишина на Востоке уже взорвалась.

Прочитав письмо, Муссолини тотчас же распорядился об объявлении войны Советскому Союзу. Теперь он был более чем когда‑либо зависим от немцев. Но он не мог не понимать грандиозного характера предпринимаемой ими авантюры: «Я надеюсь только на то, что в ходе этой войны на Востоке немцы потеряют немало перьев», – сказал он Чиано. У дуче пока не было сомнений в том, что немцам удастся превозмочь сопротивление своего противника, но он был уже уверен, что эта кампания не будет для вермахта легкой.

К началу войны Гитлер построил себе центр управления восточной кампанией в сосновом лесу Мауэрвальд в Восточной Пруссии. Ближайшим городом был Растенбург, бывшая цитадель тевтонского ордена. Гитлер назвал этот центр «Волчье логово» – Вольфшанце. В глухом и мрачном лесу был создан подземный бункер. Никакие химикаты не могли летом уничтожить мириады комаров. Зимой над местностью расстилался туман – вокруг были озера и болота. Центр был окружен тремя рядами колючей проволоки. Сверху бункер был выкрашен под местную зелень, камуфляж скрывал постройки от железной дороги. Дальние подходы к Вольфшанце были заминированы, повсюду стояли посты охраны и слежения. Радиостанция, узел телефонной связи, железнодорожная станция. Шесть метров бетона для сотрудников, семь метров для фюрера. (Самое поразительное во всем этом то, что немцы смогли взорвать Вольфшанце в 1944 году.) Гитлер намерен был провести здесь короткий период восточной кампании, но обстоятельства, как известно, задержали его.

Характерно, что Вольфшанце не нравилось никому из его обитателей, в том числе и Гитлеру. Генерал Йодль определил его как «нечто среднее между монастырем и концентрационным лагерем». Большинство же видело в нем скорее второе. Это место размещения Гитлера так и не было обнаружено разведками противостоящих Германии стран. Служба Геббельса сообщала, что фюрер находится «в полевых условиях», и большинство немцев думало, что Гитлер перемещается между фронтами. В малом пространстве среди минных полей, отдавая приказы даже когда он был один (тренируя овчарку), Гитлер провел три с половиной года. Здесь, среди туманов и снегов, Гитлер пытался реализовать план «Барбаросса». Он прибыл в Вольфшанце в ночь на 22 июня 1941 года. В маленькой комнате с достаточно непритязательной дубовой мебелью на стене висел портрет Фридриха Второго. В его компании Гитлер проведет годы осуществления и агонии «Барбароссы».

Для официальной пропаганды Гитлер выдвинул два тезиса: Россия готовилась выступить против Германии летом 1941 года; нежелание Британии признать свое поражение базируется на вере в конечное вступление в войну России и Америки, фактически Британия уже вступила в негласный союз с Россией. Гитлер молчал о том, о чем так красноречиво писал пятнадцать лет назад: о призвании немцев покорить Восток, о том, что туда «Германию влечет судьба», о том, что в его планы входило аннексирование территории до Урала. Но все германские офицеры и солдаты читали «Майн кампф», им дарили власти это сочинение на свадьбах и юбилеях, это евангелие нацизма имелось в каждом доме. Рейх был идеологически вымуштрован, армию не нужно было убеждать.

Теперь предстояло убедиться в возможности покорения России в ходе одной скоротечной кампании. Фельдмаршал Клейст скажет после войны: «Надежды на победу базировались в основном на том, что вторжение произведет политический взрыв в России… и что Сталин, если последуют тяжелые поражения, будет свергнут своим собственным народом». Гитлер заверял Йодля: «Нам нужно только постучать в дверь, и вся прогнившая структура рухнет». Как пишет английский историк А. Буллок, «Гитлер не был слеп в отношении численного превосходства русских, но он был убежден, что политическая слабость советского режима и техническое превосходство немцев обеспечат ему быструю победу в кампании, которая, по его мнению, должна была длиться не дольше, чем та, в ходе которой он сокрушил Францию годом раньше. А когда он выйдет к Уралу и захватит Кавказ, его противнице Британии не поможет присоединение к ней Америки. Гигантская Евразия будет у его ног, и не будет на земле силы, способной совладать с Германией, контролирующей самый обширный континент Земли». Итак, на пути к мировому господству стояла лишь Россия, и это препятствие следовало ликвидировать в течение краткосрочной кампании.

У верховного командования вермахта не было дурных предчувствий. Грандиозность предстоящей операции странным образом лишь возбуждала. Накануне нападения, ночью, фон Браухич вернулся после инспекции войск, приготовившихся к нападению по плану «Барбаросса». Он был в высшей степени удовлетворен. Гальдер записал его оценки в дневник: «Офицеры и солдаты находятся в пике формы».

20 июня 1941 года Альфред Розенберг заявил, что СССР не является более субъектом европейской политики, он является объектом германской Weltpolitik – мировой политики. «На Западе ничто не угрожает интересам Германии, а на Востоке Германия вольна делать все что угодно по желанию фюрера – frei fur alles und jedes, was der Fuhrer wunscht».[38]

Для Гитлера день 22 июня имел два символических значения. Первое – именно в этот день Наполеон перешел Березину и начал свой восточный поход. Второе, более близкое и лестное, – именно в этот день год назад он добился своего величайшего военного триумфа: в историческом спальном вагоне Фоша посреди Компьенского леса он принял капитуляцию Франции. Автор наиболее полной биографии Гитлера Й. Фест назвал решение выступить против СССР «последним и наиболее серьезным среди самоубийственных решений фюрера».[39]

Отметим особо, что, согласно директиве ОКВ, скрупулезные и методичные немцы должны были всячески маскировать свои приготовления только до 18 июня. Предполагалось, что из‑за гигантской концентрации войск советская разведка неминуемо «прочитает» намерения германской стороны и поэтому дальнейший камуфляж будет излишен. В любом случае 13 часов 21 июня – это последний срок, после него вообще не нужно было придерживаться маскировочных усилий. Армия получила два пароля: «Альтона» – отмена операции, «Дортмунд» – начало операции.

ОКВ послало в войска пароль «Дортмунд» вечером 20 июня. Военная машина развернулась с немецкой пунктуальностью в 3.00 22 июня. Началась война на уничтожение России как страны, ее населения как неполноценных биологически и психологически индивидов.

Было ли у Сталина предчувствие? Едва ли. Судя по его и Молотова действиям, они предпочли закрыть глаза на все предупреждения. На то у них были свои резоны. На Западе Германия еще воевала с Британией, партизанская Югославия не была покорена. Вооруженные силы Германии были распылены по всей Европе, новые образцы германского вооружения еще не были запущены в производство. Импровизация на западных рубежах России отчасти, по меньшей мере, выглядела как авантюра. План «Барбаросса» строился на идее блицкрига, это был план войны без резервов, без больших материальных запасов – план одноактной операции. С точки зрения не одного только Сталина, Германия, даже с учетом ресурсов всех ее сателлитов, в потенциале уступала Советскому Союзу в соотношении материальных и военных сил. И если делать расчет на трезвомыслящего противника, то он должен был предусмотреть вариант затяжной войны с СССР. Но Гитлер был авантюристом. У него был другой опыт. Опыт Первой мировой войны был слишком лестным для германской армии. Нацизм создал мощное государство. Его критика была в Советском Союзе однобока – здесь с трудом представляли себе умного, твердого, рационального немецкого рабочего как неколебимого солдата вермахта, а не лояльного стране трудящихся классового союзника. Вина Сталина, что он этого не учел и не предусмотрел.

В половине десятого вечера 21 июня Молотов пригласил посла Шуленбурга. Сидя в своем кремлевском кабинете, Молотов упомянул о нарушении воздушного пространства СССР немецкими самолетами. Советский посол в Берлине должен указать на эти нарушения Риббентропу. И это все. Молотов как бы сам уходил от неприятного разговора. Не таков он был в Берлине в ноябре, когда его прямые вопросы рвали словесную сеть Гитлера. Сейчас он был настроен примиренчески, если не сказать больше. Душной ночью Шуленбург передал содержание этой беседы в Берлин. «Существует целый ряд указаний на то, что германское правительство недовольно советским правительством. Распространяются даже слухи, что между Германией и Советским Союзом готовится война… Советское правительство не в состоянии понять причин недовольства Германии… Он(Молотов) был бы признателен мне, если бы я смог объяснить ему, что создает такую обстановку в германо‑советских отношениях. Я ответил, что не могу ответить на его вопросы, так как не располагаю необходимой информацией». А из германской столицы тем временем шло шифрованное послание – длинная телеграмма Риббентропа. Она датировалось 21 июня и несла на себе гриф «очень срочно, государственный секрет, для посла лично»: «По получении этой телеграммы все зашифрованные материалы, еще имеющиеся в посольстве, должны быть уничтожены. Радиоточка должна быть выведена из строя. Пожалуйста, информируйте герра Молотова сразу же по получении моей телеграммы, что у вас есть для него срочное сообщение… Затем, пожалуйста, сделайте следующее заявление».

Накануне, двадцать первого июня, члены политбюро собрались на даче у Сталина. После обеда смотрели кино, и именно оттуда Молотов поехал на первую встречу с Шуленбургом.

В кабинете Сталина Тимошенко и Жуков ссылались на данные, представленные немецкими дезертирами и уже более жестко предлагали привести войска в состояние боевой готовности. Тем временем собрались члены политбюро. Сталин обратился к ним: «Что делать?» В ответ – молчание. Жуков вынул заранее приготовленный приказ. Сталин приказал его зачитать. Когда Жуков кончил, Сталин отреагировал нервно – «Еще рано давать такой приказ. Пожалуй, вопрос можно уладить мирным путем. Войска не должны поддаваться на провокации». Тимошенко и Жукову пришлось продемонстрировать всю свою уверенность в необходимости приказа. Они согласились на незначительные поправки, и последние возражения Сталина были сняты. Утомленный и раздраженный Сталин отправился на ближнюю дачу.

А по телефону в Кремль уже пытался прорваться адмирал Кузнецов: немцы бомбили Севастополь. В половине четвертого ночи сообщение о налете на Минск и Киев получили Тимошенко с Жуковым. У последнего был телефон дачи Сталина, и вождь был разбужен. Сталин приказал через час быть у него в кабинете в Кремле, куда Поскребышев уже созывал членов политбюро. «Собрались все члены политбюро. Сталин с белым лицом сидел за столом. В руках у него была набитая табаком трубка».

Между тем около трех ночи 22 июня в секретариат Молотова позвонили из германского посольства с просьбой о приеме. Кабинет Молотова находился в двух‑трех минутах от кабинета Сталина, он выходил углом на колокольню Ивана Великого. Здесь, видя русские святыни Молотов услышал слова германского объявления войны.

Глава восьмая