Нью-эйдж

Нам с Трейей так понравилось в Боулдере, что мы решили туда переехать. Летом того же 1987 года Трейе приснилось несколько нехороших снов.

Это нас встревожило: впервые за эти три года ей стали сниться дурные, страшные сны, связанные с физическим здоровьем. Хотя со времени последнего рецидива прошло уже девять месяцев, а медицинские тесты не обнаруживали никаких признаков болезни, ее сны, казалось, свидетельствовали прямо противоположное. Особенно яркими и неприятными были два из них.

В первом сне к моему левому боку прирос дикобраз, который одновременно был скатом, «морским дьяволом», — плоская черная фигура, которая приросла к телу где-то от щиколотки до плеча. Кэти помогла мне оторвать его и вытащить несколько игл. На концах игл были крючки. И мне показалось, что они оставили у меня в теле какой-то яд, и этот яд все еще там.

Во втором сне я видела женщину-врача, которая была очень озабочена тем, что у меня меняется кожа в том месте, где мне делали мастэктомию и облучение. Она сказала, что это скверный признак: значит, внутри что-то происходит. Она не сказала «рак», но, разумеется, имела в виду именно его.

Хоть я и согласен с тем, что сновидения — путь к подавленному бессознательному главным образом магическому и мистическому прошлому (индивидуальному и коллективному); хоть я и считаю, что сны иногда могут предвещать будущее (связанное с психическим и тонким уровнями), но в обычной жизни я не обращаю на них особого внимания просто потому, что их толкование — вещь коварная. И все-таки мы оба не могли избавиться от шока, вызванного зловещими предзнаменованиями, которые читались в этих ярких снах.

Но, поскольку все остальные признаки были благоприятными, нам не оставалось ничего другого, кроме как продолжать обычную программу: медитация, визуализация, строгая диета, физкультура, стимуляция иммунитета (например, экстракт тимьяна), мегавитамины, ведение дневника. В целом мы не сомневались, что Трейя идет по пути выздоровления, и, окрыленные этой надеждой, провели прекрасное лето: тогда впервые за три года нам не казалось, что все очень плохо, а наоборот — что все прекрасно.

Трейя целиком отдалась занятиям мозаикой — она стала создавать собственные произведения, и, похоже, многие были поражены их красотой и оригинальностью. Я никогда не видел мозаичных работ, даже отдаленно приближающихся к ним по уровню. Мы показали их нескольким профессионалам в этой области: «Просто виртуозно! Наверное, вы занимаетесь этим много лет?» — «Вообще-то несколько месяцев».

А я начал писать! За полтора месяца, лихорадочно работая днем и ночью, я наваял книгу в восемьсот страниц под условным названием «Великая цепь бытия: Современное введение в вечную философию и величайшие мистические традиции мира». Мой старый добрый даймон, который провел три года заключенным в темнице моей лжи — лжи, состоявшей в том, что я обвинял Трейю, — снова вышел на свободу, полный сил и энергии. Господи, да я был просто в экстазе! Трейя невероятно много помогала мне в работе, вычитывала все главы, как только они выходили из принтера, и давала неоценимые советы — порой, следуя им, я переписывал целые разделы. В свободные часы мы сидели и выдумывали для книги дурацкие названия вроде: «Бог: что он за человек?»

Я наконец-то понял, что мне хочется ребенка, а может быть, даже двух. Трейя была просто ошеломлена. Я осознал, что не хотел детей, потому что пытался спрятаться от жизни, от человеческих отношений. Последние несколько лет я чувствовал себя настолько травмированным, что, вместо того чтобы открыться навстречу жизни, я замкнулся в себе, — а это плохой вариант даже при самой хорошей ситуации. Мы провели замечательный месяц в Аспене, когда Трейя принимала активное участие в делах Виндстара и Института Роки Маунтин. Там к нам приезжали Джон Брокман и Катанка Мэтсон, Патриция и Даниэль Эльсберги, Митч и Эллен Капор с маленьким сыном Адамом. Митч, один из основателей «Лотуса»[101], был моим старым другом, он заходил ко мне, еще когда я жил в Линкольне, чтобы обсудить мои книги. Именно глядя на Митча и Адама, я впервые понял, что хочу детей. Разговоры с Сэмом и Джеком Криттенденом укрепили меня в этой мысли.

Но дело даже не в этом. Дело в том, что после стольких сложностей наша с Трейей близость наконец-то восстановилась на всех уровнях. Наши отношения снова стали такими же, как в самом начале, а может быть, даже лучше.

Каков Кен! Похоже, в первый раз за все то время, что мы вместе, он хочет ребенка! На него явно произвело впечатление общение с Джексоном, Митчем и Сэмом (у Сэма двое детей, у Джека трое, у Митча один). Все они сказали ему без колебаний: не надо колебаться, не надо думать об этом, просто бери и делай! Это ведь самое прекрасное, что может быть в жизни. Вся твоя жизнь в корне изменится, ты и представить себе не можешь, сколько способов дети будут находить, чтобы растормошить тебя, и это замечательно. Вперед! Заводи ребенка. Значит, нам нужно только одно: чтобы ближайший год я была здорова.

Но даже до того, как Кен решил, что хочет ребенка, он сильно изменился. Он такой прекрасный, мягкий, любящий. Как он хорош, когда сидит за компьютером и работает, как он хорош, когда экспериментирует с приправами и изобретает новое роскошное блюдо — причем в строгом соответствии с моей диетой! Неужели он таким и был до того, как наступили трудные времена? Теперь он еще лучше, чем я его помню!

Я вспоминаю пережитое — период, когда у меня не было волос, когда я не знала, удастся ли нам вернуть то, что было вначале. Тогда это было для меня очень важно. Я имею в виду нашу невероятную близость и голод друг по другу — особенно мой голод по нему, — которые были раньше. И теперь, мне кажется, все это вернулось, хотя, конечно, немного по-другому. Если я скажу, что мы оказались на более высоком витке спирали, это, возможно, прозвучит претенциозно, но точнее мне не сформулировать. Изменилась степень потребности и зависимости друг в друге, и хотя мне не хватает того, что было раньше, я все-таки думаю, что это свидетельство того, что я выросла. Я помню, как чувствовала себя какой-то рыбой-прилипалой, зацепившейся за него; он удовлетворял такие глубинные, старые и отчаянные потребности, что мне хотелось только одного: быть рядом с ним. Я и сейчас предпочитаю его общество любому другому, но я уже не так остро в нем нуждаюсь: пустоты во многом оказались заполнены. А вот что вернулось, так это наслаждение от того, что мы вместе, маленькие радости от разных мелочей — как заметно, что эти мелочи делают день светлее! Что вернулось — так это доброта, деликатность и радость в наших отношениях; нам снова легко и весело друг с другом. К этому добавилось уже более взрослое понимание того, что у другого есть уязвимые точки и к ним надо относиться внимательно и бережно. Я научилась поддерживать Кена, настраивать его на позитивный лад — у нас в семье так не было принято. А он, как мне кажется, понял, что я обижаюсь, когда он ехидничает. Мы оба научились предчувствовать, где может возникнуть проблема, и либо давать задний ход, либо осторожно прорабатывать ее. Атмосфера нашего дома, наших отношений стала в целом добрее и мягче. Я от души наслаждаюсь той деликатностью, которой пронизано все наше общение.

Случилось и еще одно радостное событие: Кен стал писать книгу. Мне доставляет огромное удовольствие наблюдать, как его идеи облекаются в ясную и четкую форму (еще одна книга, которую я могу дать почитать друзьям матери!), а Кен дает мне каждую главу сразу после распечатки и просит, чтобы я высказала свое мнение. Похоже, для него действительно значимо мое мнение, и он очень часто учитывает его, когда пишет. Приятно видеть, как наши многочисленные давние разговоры переходят в печатный текст — например, рассуждения о различиях между мужским и женским. Приятно, что я вношу свою лепту, помогаю его идеям оформиться. Что бы я ему ни говорила, самое главное — я чувствую себя полноправным участником его проекта. Мне кажется, его книга будет востребована: она отвечает человеческим запросам. Всего лишь прочитав про переход от экзистенциального к душевному [с 6-го на 7-8-й уровни], я получила ответы на многие вопросы о моей сегодняшней жизни. Как я рада, что он ее пишет! И как мне нравится заниматься творчеством! Я делаю оригинальные узоры на основе собственных абстрактных рисунков, а потом воплощаю их с помощью аккуратно вырезанных кусочков стекла, которые выкладываю в три-четыре слоя. Затем ставлю все это в печь и обжигаю. Эту технологию я знаю по книжкам, но узоры — мои собственные. Вроде бы людям они действительно нравятся; вряд ли они хвалят их просто из вежливости. Как же я люблю эту работу!!! Я все время о ней думаю, не могу дождаться момента, когда снова за нее примусь.

ОПРБ в Сан-Франциско встает на ноги. Мы получили от крупного фонда грант на двадцать пять тысяч долларов, и люди уже стучатся в наши двери. По информации, которая до меня доходит (как мне жаль, что я не могу быть там и сама принять участие в этом прекрасном деле), — занятия в группах приносят огромную пользу. Мужчина с метастатическим раком говорит, что только в своей группе он чувствует поддержку и что теперь ему уже не так страшно. Пожилая женщина из группы для больных с раком груди — она живет вдалеке от дочери — теперь говорит, что у нее появились четыре новые дочки (молодые женщины из ее группы). Даже одно-два занятия в группе уже приносят огромную пользу: люди уже не чувствуют себя такими одинокими и напуганными. Сейчас делами Общества занимается Вики, и у нее великолепно получается. Вчера я написала ее матери письмо.

«Хотела бы рассказать Вам об одной стороне деятельности ОПРБ, которую я считаю особенно важной. Я осознала ее только в сравнении с Центром оздоровления (как Вы знаете, изначально по его образцу мы задумывали наше Общество) и с группой «Qualife», которая занимается похожей работой в Денвере. Я очень высокого мнения о них, но понимаю, что ОПРБ отличается главным образом тем, что его организовали люди, сами болевшие раком. Задачи у двух других организаций сходные — помочь людям в невероятно трудных обстоятельствах, но они в большей степени сосредоточены на технике, результатах, на том, чтобы что-то доказать. В брошюрах Центра оздоровления, к примеру, говорится: «Будем сражаться с раком вместе». В этих группах стремятся научить чему-то конкретному, вроде визуализации, и пытаются доказать, что это дает результаты.

ОПРБ, напротив, берет за основу не такую жесткую установку: «Мы должны пережить это вместе». Да, мы тоже верим, что определенные техники могут быть полезны, но гораздо больше заинтересованы в том, чтобы собирать людей, как они есть, и предоставлять им то, о чем они просят, вместо того чтобы что-то им доказывать. Я часто говорю, что в каком-то смысле вся наша деятельность — группы поддержки, учебные занятия, мероприятия — всего лишь повод для того, чтобы свести разных людей, создать для этого дееспособную структуру. Когда у меня был рак, я заметила, что мне трудно общаться с друзьями. Мне приходилось тратить массу сил, чтобы оберегать их, объяснять, учитывать их волнения за меня и — очень часто — невысказанный страх за самих себя. Я обнаружила, что общение с другими онкологическими больными — большое облегчение. Я поняла, что стала членом другой семьи, состоящей из людей, которые не понаслышке знают, что такое рак. И я уверена, что большая часть деятельности ОПРБ состоит в том, чтобы собрать эту семью, предоставить место для встреч, чтобы ее члены имели возможность поддерживать друг друга. Дружить, делиться информацией, говорить о своих страхах, о самоубийстве, о вероятности того, что их дети осиротеют, о боли, о страхе боли или смерти, о том, каково это — остаться без волос, и так далее.

А еще мы, конечно, должны беречь друг друга. Мы знаем, что нельзя, например, знакомить человека, которому рак диагностировали недавно, с человеком, у которого такой же рак, но уже метастатический (в других местах сводят людей с разной стадией рака, не готовя их к возможному шоку). Мы знаем, как важно понимать «здоровье» более широко, чем просто физическое здоровье: мы считаем, что подлинный успех онкологического больного измеряется тем, как он проживает свою жизнь. Мы умеем — я надеюсь на это — что-то предлагать людям, открывать перед ними двери, так чтобы они знали: мы в любом случае будем им помогать, что бы они ни выбрали, даже если они отвергнут предложение, решат не заходить в дверь. Мы понимаем все это, потому что сами через это прошли. Этим ОПРБ и отличается от других центров».

Даже читать написанное странно. Я очень рада, что Кен хочет детей. Но кто знает, позволит ли мне это мое здоровье? Впрочем, что бы ни случилось, я всегда буду воспринимать Общество как свое дитя. Оно ни на кого не похоже, и я горжусь им, как и положено беззаветно преданному родителю. В первый раз я хоть немного перестала нервничать насчет того, будут ли у меня дети.

А я тем временем продолжал трудиться над книгой. Одна из глав — «Здоровье, целостность и исцеление» — была опубликована в журнале «Нью-эйдж» рядом со статьей Трейи под новым заголовком «Действительно ли мы сами навлекаем на себя болезни?». Не буду воспроизводить ее целиком, просто вкратце обрисую основные положения, потому что в ней представлена кульминация моих размышлений о сложной проблеме, с которой Трейя и я сражались последние три года.

1. Фундаментальным утверждением вечной философии является то, что Великая Цепь Бытия является основой существования и мужчин, и женщин. Это значит, что в нас есть материя, тело, ум, душа и дух.

2. При любом заболевании принципиально важно выяснить, на каком уровне или уровнях оно изначально возникло — на физическом, эмоциональном, ментальном или духовном.

3. Очень важно в каждом случае применять процедуры, равные по уровню причине заболевания, в качестве основного (но не единственно возможного) курса лечения. При физических недугах использовать физическую терапию, при эмоциональной нестабильности — психотерапию, при духовных кризисах — методы духовного исцеления. Если причины смешанные — сочетать различные методы.

4. Это так важно потому, что если вы, ошибившись в диагнозе, свяжете свое заболевание с более высоким уровнем, то породите в себе чувство вины, а если с более низким — чувство безнадежности. В обоих случаях эффективность лечения будет нулевой, а побочным результатом станет чувство вины или безнадежности, возникшие исключительно из-за ошибки в диагнозе.

К примеру, если вы попали под машину и сломали ногу — это физическая травма, требующая физического вмешательства: надо соединить сломанные части и наложить гипс. Это будет лечение адекватного уровня. Не надо садиться на улице и визуализировать, как срастается ваша нога. Это техника ментального уровня, и она будет неэффективной на уровне физическом. Более того, если окружающие скажут, что несчастный случай вызван только лишь твоими мыслями и ты должен суметь силой мысли срастить ногу, то единственное, чего ты добьешься, — это комплекс вины и заниженная самооценка. Вот пример полного несоответствия уровней и способов лечения.

С другой стороны, если вы страдаете, к примеру, от заниженной самооценки, потому что внутренне согласились с неким жизненным сценарием, согласно которому вы человек дурной или неполноценный, — это проблема ментального уровня, которая реагирует на вмешательство на том же уровне, например визуализацию и аффирмацию (то есть переписывание сценария, которым и занимается когнитивная терапия). Лечение на физическом уровне (скажем, прием мегавитаминов или смена диеты) не произведет особого эффекта (разве что эта проблема вызвана еще и витаминным дисбалансом). Если же вы пользуетесь только средствами более низкого уровня, то, в конце концов, вас ждет чувство безнадежности из-за того, что лечение не помогает.

На мой взгляд, общая схема лечения любого недуга в том, чтобы начинать с самого низкого уровня и двигаться выше. В первую очередь — проверить физические причины. Проверить с максимальной тщательностью. Потом переходить к возможным эмоциональным причинам. Потом — к ментальным и духовным.

Это особенно важно, потому что очень многие болезни раньше считались недугами исключительно духовного или психологического происхождения, хотя теперь мы знаем, что главную роль в них играют физические или генетические факторы. Раньше считалось, что астма вызвана чрезмерной материнской опекой. Теперь же известно, что причины и развитие этой болезни связаны прежде всего с биофизическими факторами. Причиной туберкулеза считалась повышенная эмоциональность, причиной подагры — моральная испорченность. Была распространена вера в то, что люди с определенным складом характера предрасположены к артриту, — она просто не выдержала проверки временем. Единственное, к чему приводили эти мифы, — к тому, что у больных возникало чувство вины, а лечение не действовало, потому что принадлежало другому уровню.

Я не хочу сказать, что способы лечения другого уровня не могут оказаться полезными в качестве дополнительного, подкрепляющего средства. Почти наверняка могут. В простом примере со сломанной ногой техники релаксации, визуализации, аффирмации, медитации, а если надо, то и психотерапии, — все они помогут создать более сбалансированную атмосферу, в которой физическое исцеление будет протекать легче и, вполне возможно, быстрее.

Но ничего хорошего не случится, если мы, признав важность психологических и духовных аспектов, станем утверждать, что нога сломалась из-за какого-то дефицита в психологической или эмоциональной сфере. Если человек обнаружил, что серьезно болен, то в нем могут начать происходить значительные, глубокие внутренние перемены, но из этого вовсе не следует, что болезнь приключилась из-за того, что он нуждался в этих переменах. Это примерно как сказать: если ты простудился и вылечился аспирином, то, значит, причина простуды была в том, что тебе не хватало аспирина.

Разумеется, большинство серьезных недугов не возникает на каком-то одном изолированном уровне. Все, что происходит на одном уровне, в одной плоскости, в той или иной степени затрагивает и другие. Состояние эмоциональных, ментальных или духовных структур почти всегда влияет на физические болезни и физическое излечение, как и физическое нездоровье может сильно сказаться на более высоких уровнях. Сломанная нога, скорее всего, повлечет за собой эмоциональные и психологические последствия. В теории систем это называется «восходящая причинность», когда более низкий уровень становится причиной определенных событий на более высоких. Существует и обратная тенденция — «нисходящая причинность», когда более высокий уровень становится причиной или оказывает влияние на то, что происходит на более низких.

Таким образом, вопрос состоит в том, насколько сильно благодаря «нисходящей причинности» наш порождающий мысли и эмоции ум обуславливает физические заболевания. Ответ таков: намного сильнее, чем считалось раньше, но не настолько, насколько полагают адепты нью-эйдж.

Новое научное направление психоневроиммунология (ПНИ) обнаружила убедительные доказательства того, что мысли и эмоции оказывают прямое влияние на иммунную систему. Это влияние невелико, но ощутимо. Разумеется, это вполне естественно, если учесть ту аксиому, что все уровни оказывают влияние, пусть даже самое слабое, на другие уровни. Но, поскольку медицина зарождалась как наука, занимающаяся исключительно физическим уровнем, и игнорировала воздействие более высоких уровней на физические заболевания («призрак в машине»), ПНИ внесла необходимые коррективы, обеспечив более сбалансированную точку зрения. Ум влияет на тело; это влияние невелико, но его нельзя назвать ничтожным.

В частности, образное мышление и визуализация оказались, вероятно, самыми важными ингредиентами этого «маленького, но не ничтожного» влияния ума на тело и иммунную систему. Почему же именно образное? Если мы посмотрим на расширенную версию Великой Цепи Бытия, то увидим, какое место в ней занимает образ: материя, ощущение, восприятие, импульс, образ, символ, понятие и так далее. Образ — низший и самый примитивный элемент ума, напрямую связывающий его с высшим элементом тела. Иными словами, образ — это связующее звено между умом и телом, его самоощущением, импульсами, биоэнергией. Из этого следует, что более развитые мысли и понятия могут быть переведены на язык простых образов, которые, очевидно, оказывают скромное, но непосредственное влияние на системы тела (через аффект или импульс — ближайшие низшие уровни).

С учетом всего этого подытожим: психологическое состояние играет определенную роль в любом заболевании. Я полностью согласен с тем, что мы должны максимально использовать этот компонент. Если остальные факторы находятся в равновесии, то его одного может быть достаточно, чтобы склонить чашу весов в сторону здоровья или болезни, но результат определяется не только этим.

Таким образом, как пишут Стивен Локке и Дуглас Коллиган во «Внутреннем целителе» («The Healer Within»), любое заболевание в конечном счете имеет психологическую составляющую, и на процесс излечения всегда оказывает влияние психология. Однако, продолжают авторы, проблема в том, что люди обычно путают термины «психосоматический», который означает, что на физический недуг могут воздействовать психосоматические факторы, и «психогенетический», который означает, что недуг возникает только лишь из-за психологических факторов. Авторы утверждают: «При корректном понимании термина всякую болезнь следует признать психосоматической — возможно, пришло время вообще отказаться от понятия «психосоматика». [Поскольку] и широкая публика, и некоторые медики используют термины «психосоматический» (означающий, что ум влияет на телесное здоровье) и «психогенетический» (означающий, что разум может быть причиной болезней тела) как синонимы. Таким образом, понятие «психосоматическое заболевание» утрачивает смысл. Как указывает Роберт Адер: «Мы говорим не о причинах болезни, а о взаимодействии между психосоциальными процессами, психологической адаптацией и возникшими ранее биологическими факторами».

Сами авторы упоминают о наследственности, образе жизни, употреблении наркотиков, месте жительства, занятии, возрасте и личности. Именно взаимодействие этих факторов (я бы добавил сюда еще экзистенциальный и духовный), принадлежащих ко всем уровням, определяют причины и ход развития физического заболевания. Вычленять какой-то один из них и игнорировать остальные — значит заниматься непозволительным упрощением.

Но в таком случае откуда взялось свойственное движению нью-эйдж представление, что физическое заболевание может быть вызвано и излечено одним лишь человеческим умом? Ведь говорят, что оно уходит корнями в величайшие мистические, духовные и трансцендентальные мировые традиции. Здесь, на мой взгляд, адвокаты нью-эйдж вступают на зыбкую почву. Жанна Ахтерберг[102], автор книги «Воображение в целительстве» («Imagery in Healing»), которую я настоятельно рекомендую, считает, что это представление исторически восходит к школам «нового», или «метафизического», мышления, возникшего на основе (неверной) интерпретации Эмерсона и Торо, трансценденталистов из Новой Англии, многие работы которых были основаны на восточной мистике. Школы «нового мышления» (из которых наиболее известна «Христианская наука») путают корректный тезис «Божественность творит все» с тезисом «Поскольку я составляю одно целое с Богом, я творю все».

Это утверждение, на мой взгляд, приводит к двум ошибочным заключениям, с которыми и Эмерсон, и Торо выражали резкое несогласие. Первое — что Бог — это некий прародитель вселенной, отдельный от нее самой, который то и дело вмешивается в ход вещей, вместо того чтобы быть самой непосредственной Реальностью этой вселенной, ее Таковостью, или Условием. Второе — что наше эго составляет единое целое с этим «Богом-прародителем» и поэтому может вторгаться в окружающую вселенную и распоряжаться ею. Я вообще не вижу в мистических традициях никаких оснований для такого заключения.

Сами адвокаты нью-эйдж говорят, что это утверждение основано на принципе кармы, который гласит, что обстоятельства твоей теперешней жизни стали результатом твоих мыслей и поступков из прошлой жизни. Согласно индуизму и буддизму, доля правды в этом есть. Но даже если бы это была полная правда (что, конечно, не так), то адепты нью-эйдж, как мне кажется, упускают из виду одно принципиально важное обстоятельство: согласно этим традициям, обстоятельства нынешней жизни действительно являются результатом мыслей и поступков из прошлой жизни, а твои нынешние мысли и поступки окажут влияние — но не на нынешнюю, а на будущую жизнь, новое воплощение. Буддисты утверждают, что в нынешней жизни ты просто читаешь книгу, которую написал в предыдущей, а то, что ты делаешь сейчас, принесет плоды только в будущей жизни. В любом случае твои нынешние мысли никак не создают нынешнюю реальность.

Впрочем, я в принципе не верю в карму в таком понимании. Это довольно примитивное воззрение, которое последовательно уточняется (и в большой степени отвергается) позднейшими школами буддизма, утверждающими, что отнюдь не все происходящее с тобой есть результат твоих прошлых поступков. Как объясняет Намкай Норбу[103], мастер дзогчен (который принято считать вершиной буддийского учения): «Бывают болезни, вызванные кармой или предшествующими жизненными обстоятельствами человека. Но бывают и болезни, порожденные энергией, исходящей от других, извне. Бывают также болезни, спровоцированные тем, что мы потребляем, — питанием или иным сочетанием факторов. Бывают болезни, вызванные несчастными случаями. Наконец, бывают всевозможные болезни, связанные с окружающей средой». Я хочу сказать, что ни карма в ее примитивном понимании, ни более сложные учения не дают оснований для вывода, который делает нью-эйдж.

Откуда же взялся этот вывод? Здесь я собираюсь пойти иной дорогой, чем Трейя, и высказать свою собственную теорию о том, почему люди разделяют эти взгляды. Я не собираюсь сочувственно относиться к этим взглядам, поскольку они являются причиной многих страданий. Я собираюсь разложить их по полочкам, классифицировать, насадить на булавку, потому что убежден: эти идеи опасны, и их надо наколоть на булавку хотя бы для того, чтобы они не стали причиной еще больших страданий. Мои соображения не направлены против тех многочисленных людей, которые верят в эти идеи искренне, наивно и без вреда для окружающих. Я имею в виду общенациональных лидеров движения — тех, кто устраивает семинары, на которых создается какая-то собственная реальность; тех, кто организует мастерские, где, например, объясняют, что рак возникает исключительно из-за чувства отчаяния; тех, кто объясняет, что бедность — результат твоих собственных действий, а причины всяких неудач — в тебе самом. Возможно, эти люди полны самых лучших намерений, но, на мой взгляд, они тем не менее опасны, потому что отвлекают наше внимание от реальных проблем — физических, юридических, этических, социально-экономических или проблем окружающей среды, которые действительно безотлагательно требуют проработки.

На мой взгляд, эти представления, особенно убеждение, что ты сам создаешь свою реальность, являются представлениями второго уровня. Они обладают всеми отличительными признаками младенческого и мифического мировоззрения, присущего нарциссической личности с ее нарушениями, в том числе манией величия, самовлюбленностью и верой в свое всесилие. Человек не различает свой внутренний мир и внешние объекты и считает, что, управляя своими мыслями, он может магическим способом полностью контролировать внешние объекты.

Я убежден, что американская гипериндивидуалистическая культура, достигшая расцвета в эпоху «я»-десятилетия[104], привела к деградации до магического и нарциссического уровней. Я (вместе с Робертом Белла и Диком Энтони) убежден, что разрушение многих цементирующих общество структур, происходившее в то время, заставило людей обратиться к собственным ресурсам, и это также поспособствовало возрождению нарциссических тенденций. А еще вместе с практикующими психологами, я убежден, что под завесой нарциссизма прячется раздражение, которое больше всего заметно в следующем утверждении (но не только в нем): «Я не желаю тебе вреда; я тебя люблю. Но если ты будешь мне возражать, то навлечешь на себя болезнь, которая тебя убьет. Не возражай мне, согласись с тем, что ты сам создаешь собственную реальность, и тогда тебе станет лучше, тогда ты выживешь». Для этого утверждения нет никаких оснований в великих мистических традициях; оно основано лишь на нарциссической и пограничной патологиях.

Во многих письмах и откликах на мою статью в журнале «Нью-эйдж» выражалось согласие с моим возмущением по поводу того, что подобные идеи вытворяют с невинными людьми, хотя стойкие адепты нью-эйдж реагировали раздраженно и высказывались в том духе, что если мы с Трейей так считаем, то значит рак она получила по заслугам. Она сама навлекла его на себя подобными мыслями.

Я не хочу огульно отвергать все движение нью-эйдж. В нем есть много сторон (в конце концов, это сложное и многогранное направление), которые действительно основаны на подлинных мистических и трансперсональных принципах (к примеру, представление о важности интуиции или о существовании универсального сознания). Но дело в том, что любое подлинно над -рациональное движение всегда притягивает к себе многочисленные до-рациональные элементы — просто потому что и те, и другие до -рациональны; и это именно та путаница между «до» и «над», которая, по-моему, является основной проблемой этого движения.

Вот конкретный пример, основанный на эмпирических исследованиях. Когда в Беркли шла волна протестов против войны во Вьетнаме, группа ученых проверяла уровень этического развития студентов по тесту Кольберга. Ведь студенты утверждали, что они протестуют против войны потому, что она безнравственна. Так какими же уровнями нравственного развития оперировали сами студенты?

Исследователи выяснили, что лишь небольшой процент студентов (около 20 %) действительно оперировали постконвенциональными (или надконвенциональными) уровнями морали. Это значит, что их протест был основан на их представлениях о том, что правильно, а что неправильно, а не исходил из стандартов конкретного общества или из личных прихотей. Их взгляды на войну могли быть правильными, могли быть ошибочными, но они обосновывали свои взгляды на высоком этическом уровне. Напротив, подавляющее большинство протестующих (около 80 %) обнаружило доконвенциональную этику — то есть их этическая аргументация была основана на личностных, или, точнее говоря, эгоистических мотивах. Они считали, что не надо воевать не потому, что война безнравственна, не потому, что их действительно волновала судьба вьетнамского народа, а потому, что им не хотелось, чтобы кто-то указывал им, что делать. Их мотивы не были ни универсального, ни даже социального свойства — они были просто эгоистическими. Как и следовало ожидать, почти не оказалось студентов, находящихся на уровне конвенциональной морали, в рамках которой вопрос задается так: «Права или неправа моя страна?» — в первую очередь потому, что у таких студентов не было причин протестовать против войны. Иными словами, небольшое количество студентов с постконвенциональной моралью увлекло за собой множество студентов с доконвенциональной моралью, потому что и у тех, и у других было нечто общее: их мораль отличалась от конвенциональной.

То же самое, полагаю, происходит и с движением нью-эйдж: небольшой процент людей подлинно мистического, трансперсонального, надрационального склада (уровни с седьмого по девятый) увлек за собой огромное количество людей с доконвенциональным, магическим, дорациональным сознанием (уровни с первого по четвертый), просто потому что и те, и другие отличны от сознания рационального, конвенционального, ортодоксального (уровни пятый и шестой). Эти люди с доконвенциональным, дорациональным сознанием (как и студенты с доконвенциональным сознанием) претендуют на полномочия и поддержку более высокой стадии, хотя боюсь, что единственное, чем они заняты, — это рационализация собственной самовлюбленности. Как указывает Джек Энглер, трансперсональный мистицизм привлекает их как способ рационализовать свои доперсональные тенденции. Типичный пример ошибки «до/над».

Вместе с Уильямом Ирвином Томпсоном я бы заключил, что примерно 20 % представителей нью-эйдж обладают надрациональным (трансцендентальным и подлинно мистическим) мышлением, а около 80 % — дорациональным (магическим и нарциссическим). Трансперсональных представителей, как правило, можно опознать по тому, что они не любят, чтобы их называли сторонниками нью-эйдж. В их взглядах нет ничего «нового» — они соотносятся с вечным.

В сфере трансперсональной психологии нам все время приходится с максимальной осторожностью и деликатностью обращаться с доперсональными тенденциями — ведь именно они создают всей этой сфере репутацию чего-то «глупого» и «чокнутого». Мы не выступаем против доперсональных верований, просто нам бывает нелегко, когда нас заставляют воспринимать эти верования как трансперсональные.

Наши друзья, более склонные к «чудачествам», обычно злятся на нас, потому что они считают, что в мире есть только два лагеря — рациональный и нерациональный, следовательно, мы должны вместе противостоять лагерю рационалистов. На самом же деле есть три лагеря: «дорационалисты», «рационалисты» и «трансрационалисты». Более высокие уровни превосходят более низкие, но при этом включают их в себя. Дух транслогичен, но он не антилогичен; он включает в себя логику и превосходит ее, но не отрицает. Любая трансперсональная доктрина должна выдержать проверку логикой, и после этого — но только после этого! — двигаться дальше, обогащаясь мистическим прозрением. Буддизм — абсолютно рациональная система, в которой к рациональному добавляется интуитивное. Боюсь, что многие из «чудаков» не столько переросли рамки логики, сколько просто не доросли до нее.

Таким образом, мы пытаемся отделить истинные, универсальные, прошедшие экспериментальную проверку элементы мистического развития от идиосинкразических, магических и нарциссических тенденций. Это задача трудная и коварная, и мы не всегда правильно ее понимаем. Лидеры в этой области — Джек Энглер, Даниэль Браун, Роджер Уолш, Уильям Ирвин Томпсон и Джереми Хайуорд.

Позволю себе закончить эти рассуждения повторением исходного утверждения: при лечении любого заболевания прилагайте все усилия, чтобы определить, от какого конкретно уровня исходят причины заболевания, и используйте средства лечения, относящиеся к тому же уровню. Если вы определите уровень более или менее точно, предпринятые вами действия окажутся эффективными; если же вы ошибетесь, то получите только чувство вины или безнадежности.

— Они ведь невероятно красивые, правда? В смысле эти образы, эти идеи. Ощущение такое, что они живые, что у них есть разум. Это так? — я действительно задаю этот вопрос Фигуре.

— Прошу вас, вам сюда.

— Подождите минутку. Разве я не могу пойти прямо туда? Звучит глупо, но кажется, что все ответы на все вопросы, которые у меня когда-либо были, находятся в этой комнате. Вы только посмотрите на них: эти идеи живые. Понимаете, я все-таки философ.

Я осознаю, насколько глупо это звучит.

— В общем, неважно, — продолжаю я, — это шанс, который дается раз в жизни. Если мне суждено затеряться в сновидении, то вы также легко можете позволить мне досмотреть это кино до конца.

Неужели я и правда это говорю? Всерьез собираюсь туда зайти? Но ведь они там, эти идеи, они манят к себе, они так хотят взаимодействия. Ну согласись, говорю я себе, мало где можно встретить подобные идеи.

— Но ведь вы ищете Эстрейю?

— Трейю? Что вы знаете про Трейю? Вы ее видели?

— Прошу вас, проследуйте сюда.

— Я больше не сделаю ни шага в этом идиотском месте, пока вы не объясните мне, что происходит.

— Прошу вас. Вы должны следовать за мной. Прошу вас.

Приближался срок очередного обследования Трейи, и, думаю, мы оба были немного напряжены, в основном из-за ее зловещих снов. Но вот ей сделали сканирование костей, и… все чисто!

Я получила результаты годового обследования: впервые год прошел без единого рецидива! Как же я рада! Правда, при этом я стараюсь не сосредотачиваться только на физическом уровне, ведь если я буду понимать «здоровье» только в этом смысле, что же со мной станет, если случится еще один рецидив? Не получится ли, что я проиграла?

Факт в том, что я все равно ощущаю свою жизнь полноценной и здоровой. Я чувствую себя такой счастливой! Общаться с Кеном, заново обретать связь с землей, работать в моем маленьком садике, заниматься изделиями из стекла — это чистота новорожденного, та часть моей жизни, которая приносит мне больше всего радости. Я — Трейя, художница, я исполнена мира и связана с землей. Теперь мои корни уходят очень глубоко…

Я продолжаю визуализировать круг любви, иногда по нескольку раз в день: представляю, что меня окружают любящие люди, и я вдыхаю их любовь. Сначала это давалось мне нелегко, но потом все легче и легче. А два дня назад мне приснился сон, и это был самый хороший в моей жизни сон обо мне. Мне приснилось, что друзья устраивают в мою честь большую вечеринку, и все говорят, какая я замечательная, Кажется, у меня не возникало никаких сложностей с тем, чтобы принять эти слова, я не протестовала из скромности, а без сомнений соглашалась даже с тем, с чем была несогласна. Нет-нет, я выслушивала все и все впускала в свое сердце. Самый позитивный сон, который я вообще могу вспомнить.

Иногда во время визуализации круга любви я представляю себе, что любовь окружает меня в виде золотого сияния. Однажды, представляя себе яркий, интенсивный золотой свет, окружающий меня, я увидела, что по более узкому диаметру вокруг меня протянулась тонкая синяя линия. Я поняла, что этот голубой свет — моя досада по поводу трудностей, через которые пришлось пройти нам с Кеном. И вдруг обе светящиеся полосы слились, и получился очень яр кий свет, зеленый, дрожащий, наэлектризованный, очень мощный. Я чувствовала, что купаюсь в этом целительном свете, чувствовала, что любовь находится не вовне, а внутри, и она останется со мной навсегда, У меня есть несколько аффирмаций, которые я периодически практикую. Сейчас — такую: «Путь Вселенной безупречен». Моя вечная проблема — в том, чтобы научиться доверять и обуздать свое желание всем управлять. Эта аффирмация помогает мне еще и не зацикливаться на том, что я не сделала чего-то необходимого, — в любом случае это послужило для меня уроком, который я не забуду никогда.

Все это я называю иммунной системой духа, Т-клетки, В-клетки и белые тельца этой системы — позитивное мышление, медитация, аффирмация, Сангха, Дхарма[105]сострадание и доброта. Если влияние этих факторов на протекание физической болезни 20 %, то я хочу использовать эти 20 % на полную!

Другая медитация, которой я сейчас занимаюсь, — тонглен. Когда почти год назад я впервые приступила к ней, то первое, о чем я стала думать, — это Кен и Тахо. Я думала, что почувствую грусть, бешенство или досаду, но вместо этого ощутила лишь сострадание. Сострадание ко всему, через что нам пришлось пройти с Кеном, — ко всем нашим стычкам, ссорам, страхам. Мне было странно чувствовать это мягкое сострадание к двум измученным, истерзанным, перепуганным людям, которые пытались сделать все, что могли. Тонглен очистил меня от малейшего раздражения. Теперь, когда я занимаюсь этой практикой, это дает мне ощущение связи со всеми живыми существами. Я уже больше не чувствую себя изолированной, не чувствую себя одинокой. Страх сменился чувством мира и спокойствия.

Иногда я просто сижу, как принято в дзен, с ощущением открытости, свободного пространства, устремленная к небу. Я постоянно возвращаюсь к методу Сузуки Роси: медитация для меня — способ выразить нечто такое, что сидит у меня внутри и находит выход, если я приношу в жертву свое время и свою внутреннюю энергию. Это что-то вроде моего подношения некоей высшей силе. И вот я сижу и чувствую, что совершаю подношение, и это приносит удовлетворение и укрепляет мистическую сторону моей души, описать которую невозможно. Если совершаются какие-то изменения, то это не потому что я стремлюсь к ним или рассчитываю на них. Если ничего не меняется — прекрасно. Мое жертвоприношение остается, и только то, что я его совершаю, дает мне чувство спокойствия и мира.

Как я сейчас воспринимаю свою болезнь? Иногда у меня в голове проносятся мысли о том, что я буду делать, если снова попаду в больницу, соглашусь ли на химиотерапию, если снова дойдет до этого, — но я вовсе не поглощена этими мыслями целиком. Болезнь маячит где-то на заднем плане. Я вовсе не рассматриваю это как какой-то «знак» — ни хороший, ни плохой. Слишком много я наслушалась историй про людей, которые, толкуя «знаки», считали, что они вылечились, а потом у них обнаруживались, к примеру, метастазы в костях. Нет, я все-таки рада, что рак занимает в моей жизни уже не такое большое место и уже не так пугает.

Первые месяцы после обследования нам с Трейей стало казаться — впервые за последние три года, — что жизнь вполне может вернуться в относительно нормальное русло. Мы были рады этому, мы позволяли этим надеждам крепнуть. Я возобновил не только свое писательство, но и медитации, сочетая дзенские практики с тонглен и йогой Божества, которой учил Калу Ринпоче.

Главным образом благодаря тонглен я перестал бояться своего страха, своего беспокойства, своей депрессии. При всяком болезненном или пугающем воспоминании я глубоко вдыхал, думая: «Могу ли я вобрать в себя весь этот страх?», — а потом, на выдохе, выпускал его из себя. Я начал разбираться со своими стрессами — и перестал всякий раз отступать перед ними в страхе, гневе или раздражении. Я стал прорабатывать свои болезненные переживания, переживания предыдущих трех лет, которые я долгое время не умел или не хотел прорабатывать.

Рождество мы с Трейей, как и последние четыре года, встретили в Ларедо. Мы прекрасно провели время; все строили планы на новый год, исходя из той радостной мысли, что Трейя здорова.

Но, когда мы вернулись в Боулдер, Трейя заметила, что «волны» в левом зрительном поле не исчезают. Она обнаружила их где-то месяц назад или около того, но в последнее время они стали проявляться все сильнее.

Мы пошли на прием к нашему денверскому онкологу, который отправил Трейю на компьютерную томографию мозга. Я сидел в комнате для посетителей, когда зашел доктор и отвел меня в сторонку.

— Похоже, что в мозге у нее две или три опухоли. Одна из них довольно большая, сантиметра три. Мы собираемся проверить еще и легкие.

— Вы уже сказали Трейе? — Я даже не успел толком испугаться, словно разговор шел о ком-то другом, не о ней.

— Нет, не сказал. Лучше подождать, пока будет готова томограмма легких.

Я сажусь, бессмысленно уставившись в пространство. Опухоль мозга? Опухоль мозга? Опухоль мозга… да… дело серьезное…

— У нее опухоли в обоих легких, всего — примерно двенадцать. Для меня это такой же шок, как и для вас. Думаю, лучше всего сказать ей завтра утром у меня в кабинете. Прошу вас, не говорите ей ничего сейчас. Я хочу подготовить полную информацию.

Мое потрясение, оцепенение настолько сильны, что у меня даже мысли не возникает сказать: «Постойте-ка, так не делается. Я сразу же расскажу ей все! Это скотство, так нельзя!» Но вместо этого я молча киваю и отвечаю:

— Что? Ах да, конечно.

Дорога домой стала кромешным адом.

— Я серьезно не думаю, что там что-то есть: чувствую себя совершенно здоровой. Может быть, что-то связанное с диабетом. Милый, мы же будем счастливо жить вместе, хватит кукситься. О чем ты сейчас думаешь?

Сейчас я думаю о том, как убью этого врача. Я хочу рассказать Трейе правду, но все уже зашло слишком далеко. Мысли о том, что все это для нее значит, что ей предстоит пережить, вызывают у меня физическую тошноту. Господи, если бы тонглен мог помочь на самом деле! Я бы закрыл глаза, вдохнул в себя грозящую ей смерть с такой силой, что тут же, на месте, испарился бы и унес эту чертову болезнь с собой в космическую бездну. Моя любовь к Трейе и ненависть к врачу синхронно выросли до невероятных масштабов. Но я продолжал бормотать что-то вроде: «Все будет хорошо, я уверен».

Когда мы приехали домой, я пошел в уборную, и меня вырвало. Вечером мы пошли в кино — можете себе представить? — на фильм «Роковое влечение». Когда мы вернулись, Трейя позвонила доктору и все узнала.

Первой моей реакцией была ярость! Неудержимая, исступленная, абсолютная, захлестывающая ярость! И полный шок. Как это могло случиться? Я все делала правильно! Как же это могло случиться? Проклятие! Проклятие! Проклятие! Проклятие! Проклятие! Страха не было. Я не боялась последствий. Я просто была в ярости. Я стала пинать кухонные шкафы, разбрасывать все вокруг, орать. Вне себя от злости. И я не собиралась гасить в себе гнев. Это была правильная реакция. Я в бешенстве, я этого так не оставлю! В моих визуализациях белые рыцари превратились в злобных пираний.

Мы обзвонили родных и друзей, а на следующий день мы с Трейей начали судорожно искать любую методику лечения, где угодно, лишь бы она давала хоть какой-то шанс при ее агрессивном и развившемся заболевании. Трейя скрупулезно взвесила десятка два разных методик, в том числе методы Бурзински, Ревици, Бертона, метод Янкер-Клиник (Германия), Келли-Гонзалеса, Американской биологии, Ливингстона-Уилера, Ганса Нипера (Германия), клиника Штайнера Лукаса (Швейцария), Герсона (Мексика).

Когда ярость утихла, я пережила период отрешенности и грусти, который тянулся несколько дней. Я неудержимо рыдала у Кена на руках, под конец — по нескольку часов. Я чувствовала себя совершенно обессилевшей, как не чувствовала уже несколько лет. Раскаяние, самообвинения. Могла бы сделать и больше; достаточно ли я сделала? Я думала о том, чего могу лишиться: искусство, лыжные прогулки, возможность состариться в кругу родных и друзей, Кен, ребенок Кена. Как бы я хотела состариться в окружении своих милых друзей.

И еще одно, о чем больно писать: я никогда не смогу родить Кену ребенка. Кен… я хочу быть с ним, не хочу оставлять его одного. Я хочу сидеть рядом с ним, свернувшись клубочком, много лет. Он останется один — найдет ли он себе кого-нибудь? Может, он уйдет в трехгодичный ретрит с Калу Ринпоче — думаю об этом, и уже становится легче.

Я чувствую себя так, словно только что родилась и узнала, что мне здесь не рады.

После отбора осталось немного вариантов: стандартная американская методика (то есть еще больше адриамицина); агрессивная американская методика, которую рекомендовал Блуменшайн, и самая агрессивная методика, которую применяют в немецкой Янкер-Клиник. Первый вариант обрисовал доктор Дик Коэн, добрый друг Вики и ОПРБ, — он рекомендовал долгосрочную программу с адриамицином в низких дозах, со среднестатистической лечебной неудачей в течение четырнадцати месяцев. Но Трейе просто не хотелось принимать еще адриамицин — не потому что она не могла его перенести, а по личным соображениям: она решила, что в ее случае он неэффективен.

Янкер-Клиник известна во всем мире своей краткосрочной интенсивной программой химиотерапии, настолько агрессивной, что пациентов порой приходится держать на системах жизнеобеспечения. Янкер-Клиник мелькала и продолжает мелькать в новостях благодаря тому, что там лечились такие люди, как Боб Марли и Юл Бриннер. По опубликованным (правда, не научным) данным, Янкер-Клиник достигает невероятного показателя ремиссий в 70 % случаев, и это тем более удивительно, что многие обращаются к ним как к последнему шансу. Американские врачи утверждают, что эти ремиссии чрезвычайно недолгосрочны, а когда рак возвращается, то он часто оказывается смертельным.

Блуменшайн дал Трейе несколько рекомендаций, которые любой диктатор из Центральной Америки счел бы чересчур жестокими. Под конец он сказал: «Милая моя, умоляю, не надо ездить в Германию». Но единственная альтернатива, которую он мог дать нам, — это зловещая статистика для случаев, подобных случаю Трейи: может быть, еще год, может быть — если повезет.

Date: 2015-09-24; view: 328; Нарушение авторских прав