Как Русь стала Россией

С правления Бориса Годунова, этого величайшего собирателя державы, русские начинают Смуту, есть такой термин в российской истории. Что это, понять нельзя. Термин сравним с туманом, вернее, с мутью, скрывающей былое, но Словарь русского языка С. И. Ожегова его с мутью не связывает, толкует как «мятеж, народные волнения, раздоры, ссоры, беспорядок». Возможно, и так.
Однако это ли отличало Смутное время на самом деле? Мятеж — оболочка жизни, он следствие политики. Как дым есть следствие огня. Народные волнения, мятежи сами не вспыхивают, их готовят, ими руководят политические силы, которые потом называют иные времена смутными, так им удобнее... От слова «муть» все-таки термин, оно точнее.
На Алтае знали, молитва, как и мирская речь, обуреваемая нечистым помыслом, зовется «мутною».
То видно и из церковной истории Руси, там же лежало ядро событий. Начиналась схватка Церквей, Русской, появившейся в 1589 году, и Католической. Вот что отличало «смуту»!.. Церковные баталии, которые привели к расколу 1666 года. Не народные волнения, не ссоры. И конечно, не самозванцы, нахлынувшие с Запада. Католики вели битву с давним своим соперником — с тюркской верой, которая, приняв при Иване Грозном русский лик, продолжалась при Годунове под именем «христианство».
Под сводами храмов питалась «смута», здесь она жила.
Поэтому правильнее ее считать продолжением инквизиции, убийством тюркской культуры уже в Восточной Европе, вернее, подменой ее на славянскую новь... Запад и здесь победил, а победителя, как известно, не судят. Им восхищаются, поэтому так уродливо и выглядит история России, в которой концы не сходятся с концами... Однако мир устроен так, что в нем нет ничего тайного. Все рано или поздно становится явным.
Что нбчало «смуту» — ту необъявленную войну? Ничего. Просто католики не посчитали русских тюрков христианами, они придумали им другой термин — «схизматики», то есть «имеющие похожую веру» или «отпавшие от церковного единства». Возможно, это серьезный повод для войны. Но при чем тут религия? Однако враг был обозначен...
Западная церковь готовила русскую «смуту» (раздоры, мятежи), забыв «о любви к ближнему», о единоверцах. Вдохновленная успехами инквизиции, она уверенно нападала. Но поскольку ни тайного войска монахов, ни головного штаба, ни просто армии у русских не было, они могли выставить лишь народные ополчения. Их и выставляли. Отсюда то значение «смуты», которое приводит в своем словаре Ожегов.

t Оно правильно, но не вполне полно, когда знаешь, что это тюркское понятие. Калька слова «булга-», то есть «смешивать», «мутить», которое и звучало тогда, в начале XVII века. О том же говорят и древние алтайские пословицы: «С помощью воинов подавляются смуты», или: «Знание успокаивает смуту в народе», или: «В дни смуты особенно следи за собой».

Рим понимал: русский пример неподчинения папе взрывоопасен для христианской Европы, где набирала обороты Реформация, — ответ Севера на инквизицию. Здесь готовилась Протестантская (Евангелическая) уния, принятая в 1608 году, тлела крестьянская война. Лютеране, кальвинисты, англикане, методисты, баптисты, адвентисты стремились отдалиться от Римской церкви и ее ставленников. Верующие устали от папских политиков, от которых исходили только беспокойство и страх.
Покорением Русского царства папа римский надеялся поправить пошатнувшееся положение Церкви, хотя исход событий и казался сомнительным. Но шансов победить на Севере было еще меньше. Политику там корректировала Реформация, не папа. Он уже потерял инициативу. О том знали в Кремле и делали выводы. Но очень робкие. Московское государство противостояло Риму практически без союзников, начавшиеся при Иване Грозном отношения с английским двором могли бы иметь продолжение, но не имели.
Это кажется странным, даже неестественным, половина Европы была против Рима, а Русь лежала далеким фронтом, решая свои проблемы в одиночку. Коснись ее Реформация, история Европы развивалась бы совсем по-другому. Не коснулась! Почему?
Потому что на Руси действительно была схизма, то есть вывеска: христианство в ее культуру не вошло. Следовательно, реформировать было нечего. Рано. Здесь, в этом «медвежьем углу», таилась дедовская патриархальность, в которую без успеха пытались втиснуть христианские порядки. Именно «втиснуть». Обстоятельство серьезное, пусть и не важное в масштабах континента.
Но к нему следует добавить, что по обе стороны переговорного стола сидели не просто европейцы и русские, а тюрки, назвавшие себя англичанами, шведами, поляками, русскими, тогда политика обретает совершенно иной окрас. Без выяснения отношений, кто старше, кто знатнее, здесь не обошлось. И хотя корень династий и там, и там был один — алтайский, существовали колена родов, разобраться в которых очень трудно... Поэтому договориться друг с другом для тюркских аристократов задача практически не решаемая, она выше их возможностей.
Здесь всегда признавали только правила поединка, или суда Божиего. То есть войну.
Несогласие усиливалось еще и тем, что московская дипломатия зависела от Запада, Москву в других странах часто представляли агенты папы, они не спешили делиться европейскими тайнами, что осложняло действия и Ивана Грозного, и Бориса Годунова, сковывало их инициативы. И тем, разумеется, дело не исчерпывалось. Молодую страну, как лодку в море, раскачивали сами гребцы — аристократы, приближенные к царю, его советники.
Например, они так и не признали Бориса Годунова за царя из-за нецарского его происхождения. Для родовитых бояр он был самозванцем, выскочкой. Иные бояре возжелали сделать Русь частью Запада, что вело к неустойчивости в обществе... Впрочем, все это хорошо известно из литературы о Смутном времени.
Слиться с Западом, иначе говоря, стать христианами и, значит, славянами, желали выходцы из Северной Руси, сторонники Рюриковичей, помнившие о «Господине Великом Новгороде», духовная культура Востока была им уже чужда и непонятна, Запад с его тайнами казался ближе. Того же желали русские тюрки из числа потомков мелкопоместной знати Орды, они в христианстве и славянстве видели радужные надежды и перспективы на богатство, власть.
Замыслы и тех и других были осуществимы — русское общество, возникшее из разных народов, не отличалось цельностью, оно при умелом воздействии распадалось на глазах. Распадалось на этнические группы и религиозные группки. Как угодно. От них и шла Смута — от вражды между собой, которую начало дворянство, разносортная знать, выпестованная Борисом Годуновым. Это он дал льготы христианам, их приблизил к трону.
Кремль, объявив о новой религии, начал борьбу сторонников старой и новой веры. Сам поделил общество на своих и чужих.
Столбовые дворяне собирались против бояр, мелкопоместные дворяне — против столбовых... Но все из них рвались в славянство. С указом о введении «греческой веры» на Русь обрушился хаос, что сродни убийству страны, а иначе и быть не могло. Смена веры — это смена политической культуры. Так было всюду... Не без помощи католиков тогда сложилась «христианская» партия, возмечтавшая лишить царя власти. Чтобы стало, как на Западе. У христиан.
Славянам изначально была чужда свободная, независимая империя, которую задумал возродить Борис Годунов на месте Дешт-и-Кипчака, они не принимали тюркских традиций власти даже в христианской упаковке. Желали папу римского. И только папу. Хозяина для себя!
Годунов, увлеченный идеей «греческого» христианства, не сразу понял, что сам выкопал себе могилу. Он, волей случая ставший царем, двумя руками держался за трон и приближал к себе таких же случайных людей, которые и свели его на тот свет... Они, никто другой, посадили родственников Годунова «в навозные телеги, везли через пни и колоды, без покрова и тюфяков, в дождливое время... некоторые умерли дорогою», сообщает Никоновская летопись. Действительно, сам царь себе копал могилу.
Кажется невероятным, но Лжедмитрия I, ставленника папы, на московский престол возвели не католики, а именно те самые славяне, что заглядывали в рот Западу. И входили они в тайный сговор не с самозванцем, а со стоящими за ним политиками, которые в 1605 году силой штыков польской армии привели и объявили русским царем настоящего проходимца.
Запад строил свою стратегию на раздоре, на развале народа. Самозванец был «троянским конем» католического Рима, но за узду его вели все-таки славяне...
Они соглашались терпеть над собой любого, лишь бы не своего, не царя Бориса. А Русская церковь ничем не могла ответить, не нашла слов, чтобы прекратить борьбу мирских интересов. Страна при живом патриархе жила без патриарха. Хотя на самом деле их было два. Старый, тенгрианский, прозябал в Брянске (Биринчи), а новый, христианский, ничего не решавший, сидел в Москве, потому что не был вторым лицом в государстве. Был назначенцем светской власти, в точности как когда-то византийский патриарх. Слуга престола. Объявив Бориса Годунова царем, он выполнил свою миссию.
Очевидно, Смута началась с отсутствия духовности, в христианской стране не стало единства духа и тела: двуединство власти было нарушено. Эта беда, сгубившая Золотую Орду, стала спутницей Руси, ее родовой меткой. Повторялась история Византии, империи, которая проиграла Риму по той же самой причине.
С духа начинаются и с уходом его заканчиваются тюрк, его народ, его страна... Тогда в обществе рождаются скрытая ненависть к соседу, зависть к чужому успеху, желание отчуждения. Славяне проявляли именно эти низменные качества души, проявляли неосознанно. Назвавшись славянами, тюрки стали жить в другом обществе. С другими ценностями. Пастыри теперь твердили им о спасении души, а не о ее чистоте, как прежде. О своей шкуре, не о поступке, теперь заботилась знать.
Тот, кто отошел от «Киши хакы», был уже не тюрк — славянин (slave) с ярмом на шее... Так было и в средневековой Европе, о чем свидетельствует образное латинское выражение: subdidit se iugo Christi. Оно означало: «принять христианскую веру значит надеть на себя ярмо». Выражение, конечно, можно толковать по-разному, но изменится ли от этого смысл?
Если прежняя вера сдерживала иные пороки души, то у русских славян пороки рвались наружу, поднимая со дна муть. Самые низменные «тюркские болезни» расцвели пышным цветом, новая вера оказалась тем самым биологическим раствором, в котором возбудители «болезней» чувствовали себя прекрасно. То была их среда. Их жизнь. Увы. Годунова топили свои, те, которых влекла не свободная Русь, а привилегии, что сулило им христианство. Они не понимали и не могли понять, Московия — не союз удельных княжеств (юртов или ханств), как Дешт-и-Кипчак или Орда, а вотчина, где должен быть один правитель с неограниченной властью. Империя по типу Византии. Ее создавал царь, объявивший о новой Церкви.
К сожалению, имперская идея тогда не завладела обществом.
Впрочем, идеи, как таковой, еще не было. Сам Годунов страдал теми же тюркскими болезнями, которые обострились после принятия им славянства. Он яро ненавидел противников закона, мстил за подлости, казнил за малейшие провинности, особенно когда пытались ограничить его царские полномочия. В своей жестокости, возможно, царь и был прав. Но... история это видела много раз. Силой закон поддержать нельзя. Ненависть и жестокость рождали лишь ответную ненависть, ответную жестокость. О духе, о слове, без которого немыслима царская власть (именно царская!), тогда не думали. Лилась кровь, раскручивался маховик зла, и было не до идеи, не до патриарха, который должен был первым наставить царя.
Традиции греческой веры не позволяли патриарху сделать это.
Как на беду, патриарха втянули в борьбу кланов, Русская церковь не могла стать мировым судьей, не могла примирить славян-аристократов с царем, она плелась вслед за событиями. Патриарх Иов сделал все, чтобы Бориса Годунова в 1598 году избрали царем. Церковь стояла на защите интересов трона. Не страны, не народа... В том и состоит особенность «греческой веры». В служении престолу!
Все сразу увидели: патриарх отрабатывает хлеб. Значит, он — слаб.
Это замечание важно, оно объясняет, почему у престола было много противников, а высшему обществу не хватало единства, почему начался разброд... Карманный патриарх — карманная Церковь. Карманная Церковь — мертвый дух, перед которым мертв закон! И можно принимать любое, самое справедливое на свете законодательство, его все равно никто не будет соблюдать, ни власть, ни народ.
Казалось бы, патриарх выступил против самозванца, явившегося к Москве, предал его анафеме, доказал, что Лжедмитрий не кто иной, как беглый монах Гришка Отрепьев, с доводами согласилось польское католическое духовенство, куда он отправил посольство. И что? Остальная-то Москва, объединившаяся против Годунова в «польскую партию бояр», желала Гришку Отрепьева. И никто не мог остановить ее в том желании. Ни царь, ни патриарх... Дух не жил в стране! Качалась вера, и любого, похожего на Рюриковичей, толпа с готовностью принимала за царя.
Из-за бессилия Русской церкви католическая паутина затянула верхние этажи общества, то есть бояр и дворян, которые по указке Рима раскручивали маховик Смуты, втягивая в нее новые и новые силы. Русь бурлила, стрелка политического барометра металась между бурей и штилем, однако патриарх не смотрел на нее, он был занят другим — придворными заботами.
Тайные монахи папы придумывали за славян реформы, чтобы ограничить царскую власть, расширить власть бояр и дворян, тем самым они привлекали на сторону смуты авантюристов, мечтавших о поместьях. Обремененная Русская церковь молчала. А ведь реформы готовили на любой вкус, на любое желание, лишь бы люди, увлеченные мнимой идеей свободы и справедливости, шли против царской власти. Вот о чем думал Рим.
По начальному плану, который не называли секретом, Смуту надеялись завершить за три года. То был плановый процесс, три года отпустили католики, чтобы разложить изнутри Московию.
Папские монахи в разработке реформ, которых якобы желал славянский народ, делали работу Русской церкви. Они знали, что та не следит за нравственным здоровьем общества, что поглощена борьбой за власть около престола... Запад не упускал любую щель, чтобы овладевать любым новым плацдармом в Московии, он умело использовал просчеты противника и знал о русских куда больше, чем они сами.

t В этой связи показательна история женитьбы Лжедмитрия на Марине Мнишек. Жених обратился к своим идейным покровителям с письмом, в котором просил себе жену, которая «должна, по крайней мере, наружно чтить греческую веру и следовать обрядам ее». Однако кардинал Рангони ответствовал усмешкой, подчеркнув, что «самые предки Димитровы», то есть украинские Рюриковичи, были католической веры и вступали в брак с польскими и иными княжнами.
Его нескрываемая усмешка говорила, что католичество на Руси имело давние традиции. Именно к католичеству, а не к «греческой вере», должна была прийти Московская Русь... Так что история крещения Руси тайна действительно только для русских!

...Когда самозванец вошел в Москву, патриарха Иова свергли, разумеется, свергли славяне. «Его одели в черную ризу, таскали, позорили в храме, на площади и вывезли в телеге из города, чтобы заключить в монастыре Старицком»... Свержение патриарха — свидетельство вопиющего безверия, которое пришло в некогда богоугодные края. Прежде то было немыслимо, за долгую историю тюрков подобного не зафиксировано: смертный не смог бы поднять руку на высшее духовное лицо, которое почитали особо, ибо оно связывало народ с Небом. Объявляло волю Неба.
К сожалению, акт вопиющей безнравственности повторился со вторым и третьим русскими патриархами. Всех их свергли сами славяне, подвергнув жесточайшим пыткам. Русская церковь греческого толка не имела уважения с первых лет существования, потому что пастырь обслуживал не народ, не страну... Но Западу и нужна была слабая Церковь на Руси, чтобы привить русским славянскую идеологию.
Новым патриархом при Лжедмитрии I стал Игнатий, который до избрания значился рязанским архиереем, он был греком, получившим воспитание в Риме. Тайный иезуит, католик возглавил духовную жизнь Русского государства в самый ответственный ее период! Возглавил, не зная языка, на котором говорил подвластный ему народ. Фантастика... Как он получил Рязанскую епархию?

t Этого грека в сан патриарха рукоположил бывший патриарх Иов, которого только что свергли. Несчастного на церемонию доставили силой, но он не совершил добровольно обряд посвящения, «ведая в Игнатии римской веры мудрование». «Не пустиси сему в патриархах быти»... Несчастного, «муками страх налагая», заставили совершить обряд, после чего он произнес пророческую фразу: «Ако по ватаге и атаман, а по овцам и пастырь».

То был чужой человек в чужой стране. Однако получил-таки право на духовное наставление славян, которым ничего иного и не требовалось. Объяснить случившееся без эмоций трудно. Это не предательство, не случайность. Это норма в стране добровольных рабов, в душе которых нажива заслонила веру, они уже не произносили в молитве «двух вещей прошу я у Тебя, не откажи мне, прежде нежели я умру: суету и ложь отдали от меня, нищеты и богатства не давай мне, питай меня насущным хлебом...». Они прислушивались к иноземцам и их выдвиженцам! Как в Болгарии.
Лжедмитрий сам вручал архиерею Игнатию 24 июня 1605 года патриарший посох: царь-самозванец распоряжался в Русской церкви, как у себя дома, кого хотел — возвышал, кого хотел — изгонял. Неделей позже возвел некоего Филарета (боярина Федора Захарьина-Юрьева) в сан митрополита. Казалось бы, зачем?
А событие то примечательно. Примечательно не тем, что, как пишет христианская энциклопедия, «...с появлением в 1605 году известий о движениях Лжедмитрия в настроениях Филарета была замечена резкая перемена: он повеселел и громко стал высказывать надежду на скорый переворот в своей судьбе». И не тем, что «Филарет редко наезжал в свою митрополию, проживая большей частью в Москве», у Лжедмитрия. А тем, что его сын потом стал царем Михаилом Романовым, основателем новой династии.
Иезуиту-патриарху требовался помощник, знающий глубинку Руси. И Филарет очень подходил на эту должность, хотя и не имел отношения к настоящему духовенству. Зато проявил себя незаурядным политиком, знал, как и что разделять, чтобы властвовать. Иначе говоря, как сеять Смуту... Лучшей кандидатуры не нашлось.
За тот короткий исторический миг, что отпустила судьба, Игнатий разослал массу грамот в епархии и митрополии, призывая паству молиться, чтобы Господь покарал басурман, которые наседали на Москву. Акцент делался на басурманах, в них видели опасность патриарх и стоящие за ним. Это показательно. В тонких интонациях его грамот звучал призыв к неповиновению, к бунту.
Патриарху важно было взбудоражить народ. Нарисовать образ врага... Привычно работала машина папской интервенции, русские, конечно, не знали о ней. Но понимали, по натуре Игнатий был «мужем глупым и пьяницей, и срамословцем, и кощунником», так отзывались современники о своем духовном отце. Таким он и был.
Руками патриарха-грека двигали серьезные политики. Они стояли в тени Смуты. Русские басурманы пугали в первую очередь их... То были конкуренты на власть.

«Басурманство», вернее, религиозное течение, что обретало силу в Поволжье и на Дону, называть исламом, конечно, нельзя, то явно не ислам. Все напоминало ситуацию, сложившуюся когда-то на Ближнем Востоке, где тоже был протест против «греческой веры», он рос в душах единобожников, не желавших греческого крещения. Именно протест! В той связи памятно событие, имевшее место в 637 году, когда халиф Омар после победы над иранцами попросил своих лучших воинов произнести хотя бы одно изречение пророка Мухаммеда. Никто не сумел. Лишь один сказал: «Басмала».
Это все, что знали в VII веке об исламе его распространители...
Нечто похожее складывалось в Поволжье. Там тоже никто среди духовенства не знал толком о христианстве. Чем оно было лучше старой веры? Недовольство новыми порядками двигало людьми. Недовольством жили земли, входившие прежде в Золотую Орду и привыкшие к «старому укладу». Славянство было противно их духу. Там, к востоку и к югу от Москвы, лежали духовные кущи Русского царства, земли, пока не тронутые Западом. Чистая глубинка, где по-прежнему признавали только Тенгри. Своего Ходая.
В этой тюркской Московии народ сердцем чувствовал, что-то неладное творится в его «церковном королевстве». А что? Понять не мог. Старую веру запрещали, новая себя не проявляла и была слишком слаба. Как жить?..
Тот протест, зревший в Поволжье, действительно с исламом связи не имел. Не было же носителей исламской культуры! Пройдут десятилетия, прежде чем вырастут они. На арабском Востоке, возможно, даже не слышали о Казани или Уфе. Зрел бунт, имевший символы ислама — Единобожие, это да, потому что люди знали: лишь в исламе осталась чистая вера в Бога Небесного. Христианство ее потеряло.
Тюрки становились «басурманами». Становились по наитию души.
Привычные к духовной чистоте, они не могли без Бога. Все-таки ханифы! Москва им подменила веру, их обманывала. А как выразить протест тем, кто не желал быть славянами? Батраками? Только бунтом, страшным и беспощадным.
Свержение патриарха Иова многим казалось абсурдом, отходом от веры в Бога, чем-то бесчеловечным и греховным. Если единоверцы так обошлись с пастырем, святым человеком, то нужны ли такие единоверцы?.. Простой человек всегда искал простоту в объяснениях. К бунту его подводило само духовенство. Своими поступками. И подстрекательскими грамотами, которыми разделяли Русь, рвали ее на куски.
Тем более что в русском духовенстве было много греков, о чем не стоит забывать.
В 1606 году поднялось восстание под предводительством Болотникова, оно никак не связано с исламом. Впрочем, не связано и с Русью. Бунт вспыхнул на Дону, который не входил в состав «смутной» Руси. Казаки поднялись против «греческой веры», против славянства (кацапства), которое им навязывала Москва. Но пошли они за Лжедмитрием, приняв его за Рюриковича, то есть за законного царя, что лишь подчеркивало абсурдность ситуации, которая складывалась тогда... Народ Дона полностью потерял себя, был деморализован. К идеологической атаке католиков он был просто не готов.
То же слепое недовольство высказывало Поволжье, идейно сомкнутое с казаками Ивана Болотникова, что уже переводило бунт в категорию крестьянской, религиозной войны. Особую активность восстание проявляло там, где об исламе знали со времен правления крымского хана. Это доказывает, Смута выражала конфликт веры, который возник на Московской Руси, и эхом отозвался во всей епархии... Для тюрков он был продолжением ордынской трагедии. Ее вторым актом.

t Термин «крестьянская война» не столь очевиден, как кажется на первый взгляд. Не с земледельцами связан он, с христианами. Это — религиозная, по сути, война, в чем убеждает, например, крестьянская война начала XVII века в России. Или крестьянская война 1524 — 1526 годов и Тридцатилетняя война в Германии (1618—1648). Не из-за земли велись они, из-за веры. В Германии врагами протестантов были католики и их ставленники. В России врагами были те же католики. В эпоху гонений протестантами владела мысль о союзе именно с Русской церковью, не случайно в 1562 году они специально издали катехизис Лютера на понятном для русских языке. Гуситы, лютеране и кальвинисты первыми устремились на восток Европы, но они были плохими политиками и неумелыми дипломатами. Папский нунций оказался искуснее, он перехитрил их...
Конечно, это наблюдение во многом не бесспорно, но повод провести аналогию между понятиями «христианин» и «крестьянин» есть, по крайней мере, эти слова российский лексикон обрел одновременно, в конце XVI века. Равно как «басурман» и «бесермен», которые поначалу не были тождественно равны слову «мусульманин», на что в свое время обратил внимание Н. М. Карамзин.

Старый, алтайский духовный институт разрушили, новый не создали. Народ, томясь на перепутье, стал искать надежду на спасение и будущее. Бунт сплачивал его... Случайно то или нет, но таких сплоченных идеей людей вели с собой в 1611 году Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский, освободители Москвы. То были настоящие басурмане, противники греков, бороться с которыми призывал русский патриарх-иезуит.
А еще их называли «татарами», они воевали против христианства, которое своих сторонников звало «славянами»... Так началось новое разделение тюркского народа. На славян и татар. В документах той эпохи фигурируют «волжские, донские, рязанские» и другие татары. Они шли не под зеленым флагом, а с образом Бога Небесного. Шли против кацапов, то есть славян.
Вот кто освободил Москву от католиков, тюрки, которым была не безразлична судьба Вечного Синего Неба... Они помнили, Москва — это новая столица Орды. Те люди жили по старым заветам, для них окружающий мир не изменился, просто поменялись названия и ориентиры, «древняя Орда есть мать наша, все мы от нее родились», говорили они, смотря на неблаговидные дела московитов.
Донской казак Болотников (точнее, Балча), возглавивший движение Юга, ислам узнал в турецком плену, но веры отцов он не менял... А кто на самом деле были те, в честь которых поставили памятник на Красной площади в Москве — Минин и Пожарский? Уверенно вряд ли кто ответит. Что русскими, понятно, они жили на Руси. Но воевали-то против христиан. Значит, татарами?.. Или басурманами?.. Их предков звали кипчаками, а их родной Нижний Новгород — Ибрагим-юртом или Булгаром. (Там издревле собирались ярмарки, куда со всей Оки съезжались купцы, они говорили: «едем торговаться на Булгар».)
К слову, русского героя Кузьму Минина перезахоронили по тюркской традиции — в курганном склепе. Но самое странное, конечно, не это. Российские историки вспомнили о Минине и Пожарском только в XIX веке! Видимо, тогда появились их русские фамилии и христианские имена. Или нет?.. Болотников же при жизни был Балча, что по-тюркски, как известно, «болото». А новгородцы? Здесь не все понятно.

t У Карамзина, по инициативе которого им поставили памятник, о Минине вообще ничего не сказано. Из короткого жизнеописания князя Пожарского можно понять, что корни его тюркские, близкие к Рюриковичам, как и у его родственников Рамадановских. О том же говорит герб рода — ятаганы и стрела, бесспорно, восточные символы. Предположительно фамилия князя была Божир, а род занятий предков — металлургия, кузнечное дело, что вытекает из гербовой символики.
А происхождение Минина прочитывается в его имени. «Козма» по-тюркски «лепешка», «блинчик», а «мин» — «мука». Видимо, он был из торговцев мукой. Или пекарей... В пользу их нехристианского прошлого говорит и то, что этих героев Смуты не канонизировала Русская церковь, хотя и объявляла святыми героев рангом пониже.

К сожалению, эти и другие вопросы, связанные с историей ислама в Поволжье, никто не исследовал. Изучать «басурман» в России запрещалось. По мнению российских академических генералов, тут исследовать нечего, Москва утвердила раз и навсегда, ислам в России появился в Х веке от заезжего араба. И точка.

t Не исключено неожиданное... Есть народ, он до сих пор проживает близ реки Вятка и называет себя басурманами, возможно, это «осколок» прошлого, потомки защитников Москвы из ополчения Минина и Пожарского. Тюрки, но тюрки особенные, не принявшие ни ислам, ни христианство. Что за люди? Из историко-этнографического справочника узнать о том невозможно.

...Естественно, после свержения царя-самозванца выгнали и иезуита с патриаршей кафедры Русской церкви. Он, жестоко побитый, остаток дней провел в Польше, где открыто и объявил свое католичество, которому служил всю жизнь. На место патриарха Руси сел казанский митрополит Гермоген, тюрк по крови и по духу, он пользовался огромным авторитетом не за то, что был активным противником смещенного иезуита, а за то, что считался едва ли не единственным духовным лицом, верно чувствующим силу религии.
Настроения, царящие в Казанской епархии, исходили как раз от него.
С высоты положения он видел в исламе то, что теряло русское христианство — Единобожие и свободу духа. Иначе говоря, основу тюркской духовной культуры, возврат к которой успокоит народ, вернет мир. Поведение патриарха не исключало эту мысль, внушавшую уважение к нему, главе Церкви — человеку, видевшему чуть дальше, чем все.
Патриарх Гермоген и был таким, не вписывающимся во враждующее московское общество. От природы подчеркнуто грубый, но строгий к себе, он явно или неявно демонстрировал приверженность к старым традициям. В 1609 году приказал перенести останки убиенного царевича Дмитрия из Углича в Москву и тем отдал дань памяти династии Рюриковичей, потом вызвал из монастыря ослепленного патриарха Иова и заставил толпу славян, собравшуюся на площади, на коленях каяться в изменах, клятвопреступлениях, убийствах.
И они, плача, каялись, зная, что торжествует справедливость. Патриарх не изменял своей приверженности к прошлому никогда, отсюда его огромнейший авторитет в стране.
Что, то была акция очищения? Возможно. Или — желание вернуться к старой вере? Тоже может быть. Иначе кому, как не Богу, изменила Русь? За прегрешения шла ей кара, считал патриарх... Наверное, был прав, этот консерватор из Казани, который возглавил Русскую христианскую церковь: смена политической культуры — очень тонкий процесс. Гермоген стоял за правду даже тогда, когда толпа, недовольная правлением Василия Шуйского, вытащила его на лобное место и, тряся за бороду, потребовала согласия сменить законного царя Василия IV на самозванца Лжедмитрия II. Патриарх остался тверд, хотя сам ненавидел Шуйского. Ему грозили смертью, но он указывал на небо, говоря: «Боюсь Единого, там живущего». Помнил тюркский обычай — лишь Бог меняет правителя — и отстоял царя, приняв на себя всю ненависть и кулаки обезумевшей толпы.
Остался тверд Гермоген и с Болотниковым, когда тот подошел к Москве, желая захватить столицу. И захватил бы. Лишь законным путем меняют власть, сказал мудрый патриарх. И восставшие смолкли, их пыл утих... Обостренное чувство справедливости отличало его во всем. Но вместе с тем то был застенчивый человек. Он, защитивший Москву и царя, не смог защитить себя от нападок «польской партии бояр», хозяйничавшей в столице. И поплатился.
Тогда на Руси тюрки боролись со славянами, как старое с новым, алтайское с греческим, но мало кто понимал, что творилось кругом. Боролись все против всех. Однако в той борьбе, как и в игре мечеными картами, победы давались не им, а тому, кто был хозяином игры, кто изматывал силы играющих, кто разжигал азарт. Далеко располагался он, на Западе. В Риме.
А на Руси «западников» возглавил Салтыков, человек незнатных тюркских кровей, — «салтык» означает «нетвердо стоящий на ногах, похрамывающий». С ним шла вторая волна «смуты»: аристократы второй руки, вдруг обнаружив в себе христианские души, потянулись к борьбе за власть... Эта стая была многочисленнее и опаснее.
Она тоже напирала на реформы, якобы необходимые стране, но шла дальше, центральная власть занимала ее. И ей «нашли» подходящего лидера — Лжедмитрия II, который известен как «тушинский вор». С 1608 года он осел под Москвой в Тушине, откуда с помощью польской армии пытался овладеть городом. То был новый ставленник Рима, тоже человек неизвестного происхождения. Однако и его славяне с удовольствием приняли за царя.
Не представляя собой ничего, и этот проходимец оставил след в русской истории. Выдающийся, надо заметить, след. В 1609 году он встретился с Филаретом, выдвиженцем Лжедмитрия I, и назначил его патриархом Русской церкви вместо Гермогена. На «всея Руси» стало два христианских патриарха, один для законной власти, второй — для самозваной. Кто из них был важнее, сказать трудно.
Филарету достались епархии, признавшие «тушинского вора», там он служил, там кормился. Мало того, от имени русского народа этот «самозванцев патриарх» начал переговоры с польским королем Сигизмундом о его сыне Владиславе, которому пророчил русский трон... Новый патриарх был откровенным предателем и не маскировался.
В 1610 году власть Лжедмитрия II кончилась, ему за его лютость отсек голову татарин Петр Арслан Урусов, произнеся при этом такие слова: «Я покажу тебе, как топить ханов и сажать мурз в темницу». И Филарет поспешил скрыться за границу с польским отрядом, охранявшим его. На дороге беглецов захватили «польские» русские, которые... назначили Филарета в посольство к князю Голицыну, следовавшему на новые переговоры с королем Сигизмундом.
По странному стечению обстоятельств Филарету всегда везло, его обходили пытки и тюрьма, которые другим сполна давались за предательство и измену.
Переговоры с Сигизмундом, как все прежние, окончились провалом. Король знал, Русь обречена, и участвовать в переговорах о ее судьбе не видел смысла. Он, считая себя потомком Рюриковичей, начал войну, чтобы завладеть престолом без всяких условий. Потом в войну вмешалась Швеция, которая тоже вспомнила арианское прошлое, связывавшее Москву и Стокгольм, она, согласно договору с Шуйским, этим потомком варягов Рюриковичей, хотела поддержать русских в их борьбе с Римом. Словом, обстановка накалялась и еще сильнее запутывалась. Будто нарочно.

t То непростые дипломатические переговоры. По мнению иных русских, они были единственно законным выходом из положения, которое сложилось на Московской Руси после смерти Ивана Грозного. Польскую династию, как известно, основали те же потомки Рюриковичей, принявшие в Х веке христианство. По духу они были католиками, но по крови — тюрками. За века династия роднилась с европейскими, особенно шведскими и немецкими, монаршими домами. Однако сути их родословной это родство не меняло. Скорее наоборот, усиливало линию Рюриковичей... Отсюда повышенный интерес именно поляков, шведов и немцев к «смутным» событиям в Москве.

А Смута разгоралась и разгоралась.

Филарет остался в Мариенбурге, он не вернулся на родину. Католики оказали ему внимание, ему не возбранялось посещать академию в Вильно, где он мог совершенствовать свой латинский язык, которому в детстве его обучил один иезуит...
Плен, учеба, как и война в Московии, затянулись на годы, это другая история, в ней примечательно одно. Академию, которую посещал Филарет, основали по приказу папы римского для «избранных юношей из лучших литовско-русских семей», учителями там были иезуиты. Они учили теологии, истории и методам воздействия на православных христиан, чтобы склонить их к тайному переходу в католичество.
Иначе говоря, там была «кузница кадров» для Смуты.

t Эта «кузница» работала не быстро, римский папа Климент VIII, ее основатель, не верил в успех. До июня 1605 года не давал он ход делу Лжедмитрия, хотя и вел с ним переписку. Он так ничего больше и не сделал до самой смерти. Новый папа, принявший имя Павла V, по-настоящему вдохнул жизнь в русскую Смуту. Вот кто был ее «мозговым центром», это он приказал кардиналу Рангони начать подготовку «агента внедрения», Рим начертал судьбу самозванца, выделив значительные средства и силы прикрытия.
Папа Павел V был увлечен идеей приобщения славян к католическому миру и не останавливался ни перед чем. Возможно, его интерес к Востоку объяснялся тем, что в нем самом кипела тюркская кровь, в чем убеждает папский герб, на котором изображен дракон. Древний знак его рода точно такой, как на гербе Казани... Возможно, светское имя папы было отголоском прошлого — Камилл Боргезе. Даже переделанное на европейский манер, оно остается понятным для тюрка.

В Вильно, вот где размещался штаб иезуитов, там разрабатывалась церковная Уния, то есть план объединения Восточной и Западной церквей под главенством папы римского. Собственно, эту идею и воплощали на «смутной» Руси. Из русских делали славян — военного монстра, пса, послушного папе, который захватит Дон и Кавказ, присоединит к себе Персию и потом с востока ударит в тыл мусульманскому миру. То есть защитит империю папы от внешних врагов. Своих планов католики не скрывали.
Для реализации задуманного Западу и понадобилась московская Смута, не сама по себе. Она — шаг колонизации Востока. Этот замысел еще в 1584 году 29 августа впервые обнародовал в письме кардиналу ди Комо папский легат Поссевино (тот самый, что склонял Ивана Грозного на службу папе). Он контурно дал сценарий Смуты, предложив трехлетний срок завоевания Польшей Московии. И будущий поход славян на Кавказ с последующим захватом ими Персии, и удар с тыла по мусульманам Турции тоже придумал он... В штрихах иезуит показал контуры внешней политики, которую потом почти три века проводили в жизнь цари Романовы.
Персидские и турецкие войны, унесшие тысячи жизней, велись по заказу Рима... Они были выгодны только ему.
Уже тогда, травя Ивана Грозного, Запад стал готовить бояр-изменников, которые, в конце концов, убили законную власть в Москве. Уже тогда Запад начал склонять на свою сторону влиятельных славян, им сулил награды и выгоды. Он соглашался на все, лишь бы завладеть Русью — этими огромными воротами на Восток...
Русь, ставшую союзницей Запада, Поссевино в письме кардиналу назвал Россией. Он первый, кто произнес это слово! Новый топоним был составлен строго по иезуитским правилам: окончание «-ия» указывает на это, оно в традиции латинского языка. Отсюда — Франция, Англия, Италия и так далее. То есть «страна», вместо тюркского «стан».

t Но у иезуитов, этих авторов современной европейской топонимики, всегда были просчеты. Во Франции, например, провинцию, где говорили на диалекте «ок», прежде называли Лангедок или Окистан. Добавка к тюркскому топониму латинского окончания «-ия» дало Окситанию, и получилось вроде масло масленое. Подобная ошибка и в самой Франции, которая прежде называлась Эль де Франк.
Распространенное в топонимах Европы окончание «ленд» произведено от тюркского «ил», «ел», «эль» (народ, страна), которое через «елен» (чья-то страна, персонифицированная земля) иезуиты преобразовали в «лен», «ленд»... Это в их традиции: где-то букву в слове меняли, где-то само слово. И факт, стоящий за этим словом, обретал совсем иной смысл.

...Лжедмитрия I готовили тоже в Вильно. Иезуиты нашли его в Запорожье, где он скрывался от русского царя. Симпатичный монах числился писарем патриарха Иова, за дерзкие речи против царя Бориса чуть не угодил в ссылку, но спасся бегством в Литву. Вопреки мрачной российской легенде, он не был глупым, «царская» биография сочинена очень правдоподобно, профессионалами, и он соответствовал своей роли: его поведение отличали царские поступки и манеры. Правда, часто он переигрывал, за что и впал в немилость. Например, когда требовал от польского короля, чтобы тот называл его царем, а не великим князем.
В остальном же воспитанник иезуитов оправдал себя полностью.

t Н. М. Карамзин довольно подробно описывает «признание» царицей-инокиней своего «сына» Лжедмитрия I. Она согласилась «на обман, столь противный святому званию инокини и материнскому сердцу», потому что ей не оставили выбора — смерть или царская жизнь.
Добродушный русский народ обливался слезами, когда «мать» и «сын» вышли из шатра и обнялись после долгой разлуки... Однако тот же русский народ очень изумился, услышав слова иезуита Николая Черниковского, который приветствовал «нововенчанного монарха» на непонятной народу латыни.

Подготовленного самозванца «узнала» и приняла столичная знать, понимавшая толк в манерах, тех самых манерах, так не хватавших царю Борису. Это говорит о знании католиками обстановки в Москве. Их мягкая неправда, приятная всем, лучше яда травила Годунова, обессиливая его власть. Он не смог противиться их искусной лжи и умер от невыносимой тяжести на душе, обвиненный в смертном грехе.
Слово сразило царя, не яд, и уже столько веков убивает его, мертвого...
Второго самозванца на московском престоле тоже подготовили иезуиты. Они разнесли слух, будто «царь Дмитрий» жив, вместо него, мол, убили царского кучера. Католики знали: доверие к молве отличает тюрков, простых, как дети. Потому что католики сами были такими же детьми: они лгали и верили своей лжи.
Уловка иезуитов удалась вполне. Услышав желанную новость о спасшемся царе, черный люд валом потянулся к самозванцу, их и возглавил патриарх Филарет. Иезуиты, покорившие Европу, всегда воевали ложью, в этом им не было равных. Москва жила по их сценарию, бурлила, не ведая причин своих волнений. Так, очередной заговор в 1610 году стоил политической смерти Василию Шуйскому, последнему в русской истории законному царю. Он сам отказался от престола, переехал из царских палат в свой старый боярский дом, оставив страну на произвол судьбы.

t Сердце заходится, когда читаешь подробности Смуты, изложенные тем же Карамзиным. Судьба Шуйского — это судьба благородного тюрка, который своим существом показывал неспособность жить в новых условиях. Он должен был погибнуть! Одно то, что его назвали «царем-невольником», уже заставляет содрогнуться. Славяне, гнушаясь новым цареубийством, подвергли своего монарха заточению не куда-нибудь, а в христианский монастырь, «считая келью надежным преддверием гроба». В прежние времена, при «белой вере», в монастырях решали совершенно другие задачи, не тюремные, сюда не заточали людей. Теперь стали!
Точно так же расправлялась Церковь и со многими западными королями, в жилах которых текла царская, алтайская кровь. Их не убивали, а без хлеба и воды оставляли умирать в тишине монастырского каземата.

А «партия поляков», захватившая столицу, уверенно хозяйничала, остановить эту свору грызунов можно было лишь силой народного ополчения. К народу и обратился патриарх Гермоген. Но его, бывшего казанского митрополита, услышало лишь Поволжье, оттуда пришла долгожданная поддержка. Казалось, Русская церковь нашла себя, наконец-то интересы страны, а не царя стали двигать ею. Если бы...
По безумной традиции и его, третьего патриарха, свергли, заточив, как Шуйского, в келью, «надежное преддверие гроба», где он умер в 1612 году, заморенный голодом. Кому была выгодна опала и страшная смерть Гермогена? Вопрос открыт до сих пор.
Но ответ на него изложен в упомянутом письме легата Поссевино: святой престол «не может допустить, чтобы Россией обладали некатолические государи, датский или шведский, или еще хуже татаре или турки». Слово «татаре» в лексиконе иезуита носило религиозный оттенок и относилось к тюркам, не изменившим Единобожию. Патриарх Гермоген был из их числа, он, татарин, своей патриаршей волей освободил Московию от присяги польскому королю, которой добились-таки «польские» русские.
Вот за что пострадал Гермоген: он оставил католиков без победы.
Показательно, его отставка пришлась на год, когда страна обрела себя, когда к ней, поставленной на колени, вернулись дух и гордость... Она начала побеждать.

После освобождения от католиков Русь приступила к избранию царя «всея земли Русской». И повторилось неладное, все вернулось на круги своя. На Земском соборе, куда съехались делегаты городов и сословий, единства не было. Дело осложняло отсутствие патриарха, который должен был узаконить избранную власть — освятить ее. Без патриарха избрать царя невозможно, ибо только он утверждает избранного помазанием елеем, символизируя тем его вхождение во власть, таков алтайский порядок.
«Помазания на царство» не будет, это понимали на соборе все, но каждый старался не замечать беззакония. И молчал.
Надо отметить, что выборы царя протекали в традициях «смуты» — с реформами, заговорами, откровенным обманом и слухами. Из-за отсутствия патриарха поначалу решили обратиться к иноземной кандидатуре. Спорили, польской или шведской короне присягать? Отвергли и ту и эту, хотя и там, и там монархами были родственники Рюриковичей. Потом подняли татарских царевичей, Чингисидов. Мелковаты. Отказали и родовитым боярам, которые были замешаны в неблаговидных делах Смуты... Словом, перевернули все грязное белье.
Наконец, когда выборы зашли в тупик, кто-то предложил Михаила Романова, «юношу, почти безродного», за него ратовали бояре Морозов, Шереметев и вельможи из «польской партии бояр». Успех этой кандидатуры видели в одном: молодой человек не замешан в событиях Смуты. То было единственное его достоинство, больше ничем себя он не проявил. В неразберихе не заметили, как 21 февраля 1613 года уставший от скандалов и склок Земский собор избрал царем Михаила, сына патриарха Филарета. Того, который в то время обучался иезуитским наукам в Вильно.
Михаил не присутствовал на соборе, избирали его заочно, видимо, чтобы избежать обряда помазания на царство. И в том была вся хитрость. Ведь с точки зрения тех, кто называл Московию «Россией», патриарх был — Филарет, что делало выборы, по их мнению, законными... Но что за патриарх? И где он? Помалкивали.
К новому царю, который скрывался неподалеку от Костромы, в Ипатьевском монастыре, отправили посольство собора. На коленях бояре-изменники просили юношу стать «отцом народа». Для приличия тот трижды отказался, потом согласился... Казалось бы, домашний спектакль — еще одна «смутная» реформа. Ну нет. События проясняет деталь, убеждающая, что сыграли не просто спектакль, а хорошо режиссированный спектакль: кандидат перед собором сменил фамилию, был Захарьиным-Юрьевым, стал Романовым, то есть Римским (Roman).
Видимо, отец, находясь в Польше, прислал этот нужный для победы совет, который и определил судьбу «выдвиженца из народа», как говорят о первом из Романовых. И — становится ясно, почему тянули с выборами патриарха Русской церкви, кто руководил собором и всей русской жизнью. Многое получает объяснение.
Даже мученическая смерть патриарха Гермогена.
«Смутные» события теряют размытость, обретают четкость, к ним возвращается логика. Предательство славян налицо. Никакая официальная «муть» не в состоянии скрыть его. Русь просто продали Западу... «Когда войско колеблется, его порядки смешиваются», учит старинная тюркская пословица. В ней непереводимая игра слов, то есть события становятся «смутными». Так и стало на Руси, превращенной в Россию.
То время было тяжелым. Можно сказать, страшным. Перед новым царем стояли неразрешимые политические задачи, в первую очередь внутренние. Собрать страну, истерзанную Смутой, обуздать произвол бояр и дворян, отловить разбойников, которые господствовали на дорогах, мешая торговле... сотни важных дел ждали юного царя. Дела осложнялись пустой казной, даже нанять стрельцов Москве было не по карману. Престол жил без охраны.
Вровень с внутренними проблемами стояли внешние.
Войну со Швецией, начавшуюся в 1614 году, Михаил с треском проиграл... Но потом, словно по воле волшебника, славяне, не имеющие ни армии, ни средств, стали побеждать. Победы сыпались одна за другой. Шведы, не уступившие ни одного сражения, предложили Москве мир. Король Густав Адольф отказался от Новгородской области, бывшей целиком в его власти. Странно обернулось дело и на польском фронте. Поляки по чьему-то приказу отступили и предложили перемирие, потом обмен пленных.
Откуда шли столь великие привилегии? За что?
Подобные вопросы тогда не задавали. Ведь Русь стала Россией, о ней заговорила Европа. Этим и объяснялось, что шведы превратились в добрых соседей, а Польша отказалась от претензий на московский престол; что французский король Людовик XIII предложил Москве обменяться посольствами; что английский король Иаков I принялся ссужать царя Михаила деньгами. Юный царь был «обречен на успех».
От Москвы требовали немного — до конца разрушить очаги духовной культуры тюрков. Это и было платой за привилегии, которые давал папа римский. А еще он хотел реформировать Русскую христианскую церковь, где сохранялась традиция Единобожия, и приблизить ее если не к самому католичеству, то к католическим канонам.
В 1619 году возвратился из плена Филарет, его обменяли на польского полковника, и сын, воспользовавшись присутствием в Москве Иерусалимского патриарха Феофана, назвал отца патриархом всея Руси. То был цинизм, не вписывавшийся ни в какие правила. Сильнее удара по престижу Русской церкви, пожалуй, не было. Незаконно избранный царь утвердил выбор самозванца Лжедмитрия II, что не могло не иметь крайне трагических последствий для государства. Собственно, XVII век и стал таковым — всецело кровавым. Умирали за верность Богу Небесному. За преданность закону.
Старообрядцы и мусульмане России и есть «эхо» того царского решения, его тяжелый отголосок. Выходит, церковный раскол 1666 года и ислам в Поволжье были подготовлены в Смуту. Риму важно было упразднить веру в Тенгри, любой ценой стереть ее из памяти людей, заменить или уничтожить.
Возможно, все это и не заслуживало бы здесь внимания, в конце концов, вера это личное дело людей, если бы не одно обстоятельство — еще одна царская грамота, принятая 20 мая 1625 года. Она определяла границы власти Русской церкви, что было абсолютно новым. С той грамоты начали церковный раскол, на котором настаивал папа, точнее, начали демонтаж тюркского духовного института. Церковь застонала от захлестнувших ее новаций. Это и есть горе. Вернее, трагедия.
В реформах конечно же нет греха, путь обновления проходят все страны. Но здесь совершенно иной случай! Царь Михаил даровал своему отцу права папы римского. Он выделил область по типу Папской области в Италии, где патриарх имел неограниченную власть, там он судил людей личным судом, был хозяином «их тел и имущества». Появилось уникальное государство в государстве, второй Ватикан. Управляли патриаршей областью конторы (приказы) — судный, церковных дел, казенный, дворцовый. Все в точности как у папы, но с российским размахом!
В каждом приказе сидел боярин с дьяками и подьячими.
Церковная новация позже переселилась в казенные приказы, которые прославили царя Алексея Михайловича, изобретателя российской бюрократии. Чиновники стали охранным «войском» престола, они — только они! — позволили династии Романовых три века держать страну в узде. И в полном произволе...
С годами Русская церковь все меньше напоминала предшественницу, чужое теперь отличало ее. Например, двор патриарха не уступал пышностью царскому двору. Был там «аппарат» помощников, своя администрация — бояре, дворяне, дети боярские, ждавшие поручений патриарха и преданно исполнявшие их. Мирское здесь вытесняло духовное. Это и роднило Русскую церковь с Западной: обряду, внешней стороне придавали теперь особое значение.
О духе, совести, поступке старались забыть.
То, против чего выступала Реформация на Западе, в России цвело пышным цветом. И приносило урожай — идеологию славянства, которую старательно шлифовали. Собственно, это новое миропонимание и венчало Смутное время... В том состояла суть западной христианизации. Финал ее говорит сам за себя: slave вместо свободного народа.

Признаки тюркской культуры прятали искусно и хитро. Так, патриарх, как когда-то папа римский, заставил царя запретить кулачные турниры. Высказал он недовольство рождественской елкой, которая украшала праздник — день рождения Тенгри, 25 декабря. Отменил другие народные праздники, «мешавшие» христианству. Чтобы было, как на Западе.
Например, «Ары-алкын» (его на Алтае праздновали на девятый день Богоявления — Рождества) назвал Крещением Христовым, иудейским праздником. Хотя ничего же не изменилось, люди делали полыньи на застывших реках, озерах и трижды окунались в ледяную воду (евреи, как известно, на девятый день обрезают младенца). Выходит, под «крещением» славяне поняли «обрезание», а это совсем иное крещение.
Весенний Навруз стал Пасхой, оставившей себе те же крашеные яйца, куличи. Только название поменялось. И подобных примеров много. Культура славян наполнялась слепым копированием чужого. Откровенным стяжательством.
Но к тому и стремился Рим, превращая Русь в Россию...
С новым именем в страну пришла другая новинка. На государственном гербе появилась выразительная деталь, она до сих пор говорит о себе. Ее может увидеть тот, кто присмотрится к гербу славянской России. Речь идет о третьей по счету короне над двуглавым орлом, самой верхней, она появилась при Романовых.
Прежде, при Иване III, каждая голова орла имела по короне, всего их было две, что говорило о единстве духовной и светской власти в стране. Появление третьей короны и отсутствие головы, которой она принадлежит, иллюстрирует происходящее тогда в Москве: папа вошел во власть, но объявлять о том не решился. Новый хозяин, который дал новое имя стране, не желал открываться! Зато узаконивал себя в гербе...
Геральдика наука очень выразительная, многое читается в ее строгих символах.

t Официальная версия происхождения третьей короны на российском гербе дает совершенно иную трактовку, ту, что не содержит даже малейшего смысла. Она звучит как насмешка! Это описание сделано после заключения Андрусовского перемирия с Польшей в 1667 году: «Орел двоеглавый есть герб державный великого государя, царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Великие и Малые и Белые России самодержца, его царского величества Российского царствия, на котором три коруны изображены, знаменующие три великие — Казанское, Астраханское, Сибирское — славные царства...»
Большее придумать невозможно. Полная бессмысленность. Ведь две короны на двуглавом орле были задолго до Алексея Михайловича. И при Иване III, когда ни Казань, ни Сибирь в состав Руси не входили. А то, что слово «корона» в упомянутом выше указе приведено в тюркской транскрипции — «коруна», требует отдельного пояснения.

Особенно энергично перемены в России пошли при Алексее Михайловиче, внуке патриарха Филарета. Царевича специально воспитывали в неприятии тюркского, за этим зорко следил тайный иезуит, боярин Морозов. Он не отходил от подопечного ни на шаг, днем и ночью был рядом.
Едва став царем, Алексей посетил Польшу, где признал себя по духу католиком. Однако на шалость юного царя внимания не обратили, она попала в историю как курьез. По возвращении царь не находил места, в нем проснулась кипучая деятельность. Первое, что повелел он приближенным — носить западную одежду. Потом запретил национальную кухню. Старые (тюркские) блюда назвал языческими, не полезными христианам... Начал с царских поваров и портных, всех уволил или заменил. Новых приглашали из Польши и других западных стран.
Но одного этого, конечно, было мало, чтобы нравиться папе римскому.
Заботы царя о юридическом оформлении нового государства легли в Уложения, или сборник законов, который разработали дьяки Леонтьев и Грибоедов, скромные чиновники средней руки. Кто были они на самом деле? Неизвестно, но их глубокое знание западного законодательства удивляет. Документ выполнен профессионально, на уровне выпускников Сорбонны.
Где два тихих русских дьяка получили столь глубокие знания?
Всюду «по делам их узнавали их»... Тайный хозяин России руками царя Алексея ввел крепостное право — рабство без кандалов и без цепей. Христиан (!) по царскому указу разрешалось продавать, держать в голоде, заставлять бесплатно работать. Воистину subdidit se iugo Christi, крещение и неволя шли по России рядом. За одним следовало второе. Хотя внешне все выглядело пристойно: новокрещеных просто приписывали к церковному приходу, который им нельзя было менять. Никакого насилия, шума, грубости... Они становились собственностью владельца земли, на которой жили. Его душами! Не людьми.
При составлении Уложения тишайший царь Алексей вывел в политическую орбиту страны митрополита Никона, человека необразованного и тщеславного. Этому выдвиженцу доверили самое тонкое — реформу Церкви, то есть исправление церковных книг и обрядов. Никон, став патриархом Русской церкви, с горячностью неофита взялся за незнакомое дело. Эта серая личность была бесценной находкой Рима. Ведь ни один здравомыслящий человек за предложенную работу не взялся бы. Лишь круглый идиот поверит в наличие ошибок в священных книгах, на которых веками зиждилась вера в Бога Небесного... В книгах, положенных в основу Библии и Корана, в книгах, которые цитировали Гесер, Зороастр, Будда, Моисей, Лао-цзы, Мани и другие пророки.
Эти книги всегда переписывали люди очень подготовленные, помарку в тексте они равняли с грехом в жизни. Исправление же, начатое Никоном, носило иное свойство. Понятие «Бог» (Тенгри) меняли на понятие «Иисус Христос», так велел «Наместник Христа на земле». Для этого дописывали фразы, подменяли слова, что-то просто вычеркивали.

t В этой связи нельзя не привести начало «греческого» алфавита, который греки взяли, согласно их легенде, от дракона, заморского царя. Альфа, бета, гамма, дельта... С греческого эти слова не переводятся, а на тюркском они звучат очень конкретно: «Алп бити гамаг делте...» — «Священное писание божественного героя излагай все целиком (без изъятий)...» Это были слова-наставления пишущему.
С подобных слов начинался древнетюркский алфавит, потом традиция перешла в иудейскую и арабскую культуру.

Подмена философской категории «Бог» происходила тогда, а вовсе не исправление. Бог стал «ошибкой» для российских христиан. Отсюда споры, как писать «Исус» или «Иисус». Разумеется, спорили не о лишней букве, а о месте пророка, которого европейцы поставили на место Бога и предлагали это же сделать России... При чем здесь буква? Не о ней же шла речь в Писании, не о ней велся спор.

t Иезуиты, начавшие то исправление, даже не заметили, как в очередной раз сами обнажили свои тюркские корни и себя. «Ересь», «орден», «католичество» — тюркские слова, прижившиеся на Западе, с ними все понятно. Но «Иисус» отчасти — тоже. Звучит непривычно, тем не менее буква «и», добавленная к слову, в тюркской языковой традиции означала «следуй за».
Во времена святого Августина писали Исус, но когда христианство укрепилось, стали писать Иисус, что подразумевало «следуй за Исусом». Этот пример еще раз убеждает в том, что тюрки, ставшие католиками, ничего, кроме тюркского же, придумать не могли... Так устроен мир, в котором придумать что-то новое чрезвычайно трудно.

Руководили редактированием тюркских книг греки и итальянцы, даже не славяне. Тех не подпустили, они в своей Церкви свободными не были. Отсюда и slave.
Никого не смутило, что редакторы не знали языка, на котором написаны древние книги. Иезуиты пользовались уже готовыми оригиналами, отпечатанными в типографии Генуи. Славянам предлагали новые книги, называя их «исправленными». И все. Точно так иезуиты поступали в Индии, Армении, Египте, всюду шла откровенная подмена. Вернее, подлог... И начинали его на Западе, в иезуитских университетах.
Ошибки не правили, наоборот, их вносили в текст.
События тех лет, пожалуй, лучше всего проясняет «Путешествие Антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном архидьяконом Павлом Алеппским». Очень редкая книга. Трехтомник переполнен деталями, достойными глубоких размышлений. И вздохов. Факты, подмеченные столь высоким очевидцем, впечатляют, они, надо заметить, очень отличаются от сочинительства российских историков.
...Патриарх Макарий, прибыв в Москву днем 2 февраля 1655 года и общаясь по дороге с русским духовенством, отметил большое число священников, которые вообще не знали обряда службы. Им только что дали сан. И дали формально, не обучив элементарному. Почему? Оказывается, старых священников постигла смерть от моровой язвы. Всех сразу унесла эпидемия.
Ничего не зная о расправах над патриархами Русской церкви, в естественную смерть старых священников Макарий в глубине души все-таки не поверил. У него даже мелькнула опасная мысль о некой странности эпидемии, которая касалась почему-то лишь духовенства.
В России, где исправляли священные книги, где убивали за веру, его сомнение было вполне нормальным явлением.
Служителей Церкви славянам катастрофически не хватало, особенно в провинции, и грек по их просьбе стал давать иным людям церковный сан, потому что приходы годами стояли без служителей. При Никоне священники умирали семьями. «Эпидемия» задевала те приходы, где не желали менять Бога на Иисуса Христа...
Так реформировали Русскую церковь, так вводили порядки, от которых седели даже младенцы.
Это очень далеко идущая подробность, потому что известно, что до 1589 года, то есть до принятия на Руси христианства, греческим священникам запрещалось вести службу в русских храмах, не то что рукополагать в сан. В архиерейской присяге Русской церкви еще при Иване Грозном оставалось обещание «не принимать греков ни на митрополичью, ни на архиерейские кафедры». При Годунове эти слова вычеркнули.
Простых греков прежде вообще не допускали в русские церкви, для них строили отдельные — христианские... Не правда ли, примечательный факт, всецело дополняющий картину «крещения» Руси греками в Х веке? Вот он, тот самый недостающий штрих!
Царь Алексей силой проводил христианизацию, целые деревни разом по его приказу солдаты загоняли в реку, «крестили» до двадцати тысяч человек в день. Так продолжалось месяцами и годами. Начинали с Москвы и ее пригородов... Огромнейшая цифра, ее Макарию назвал Никон, не ведавший, что выдал тайну. В стране, официально в Х веке принявшей христианство, такой цифры быть не могло.
Или — страна не была христианской?!
Здесь одно из двух. Но действительно крестили тысячами, что видно и из других источников. Крещенных по христианскому обряду объявляли славянами, им вручали от царя подарки — лоскут ткани на рубашку или монетку. Кто был из среднего сословия, тот мог получить должность в государственной конторе. Далеко не все русские понимали, что становились славянами, другим народом. Они по-прежнему справляли те же обряды в тех же храмах, которые никак не менялись с принятием христианства и приходом нового священника. Крещение многие принимали за царскую блажь.
Кто мог, крестился несколько раз. За подарки, конечно. О церковной статистике не думали, а она велась. Не с неба падали цифры. «Христианские» заботы лежали в стороне от паствы и задевали тогда лишь духовенство.
Одним из первых от царского произвола пострадал епископ Павел Коломенский, очень достойный и образованный человек, с высоким авторитетом, он, как и весь цвет старого русского духовенства, не признал утвержденные царем изменения таинств веры и обрядов. Назвал их отходом от Бога. И, отправляя себя на верную гибель, заявил: «С того времени, как получили правую веру по наследству от отцов и дедов благочестивых, мы держались этих обрядов и этой веры и теперь не согласны менять их».
Фраза стоила ему жизни.
Епископа вместе с его близкими сослали в специально созданный для ссылки монастырь, откуда никто не возвращался живым. То был первый концлагерь в России с порядками, которым позавидовали бы инквизиторы. Потом число их резко возросло.
Греческий патриарх Макарий, что покажется странным для христианина, узнав о трагедии коломенского епископа, был ею доволен. Ему понравилось, как христолюбивый царь Алексей вел диалог с оппонентами. «Это прекрасный закон», писал грек, «епископ достоин того»... Божья заповедь «Не убий» была пустым звуком в России, в чем убедились миллионы и миллионы людей. Их убивали за веру в Бога, за то, что они не желали ей изменять.
Своим «богоугодным» поведением порадовал греческого патриарха и Никон, который привез в Москву людоедов, чтобы те заживо съедали противников христианства. Было, оказывается, и такое в славянской России. Макарий рассказал о своей беседе с улыбчивыми лопарями... И это отмечено в его путевых заметках! Разумеется, безо всякого осуждения.
Штрих жизни.
Ни Павел Коломенский, ни другие преданные Богу русские люди не испугались гонений, не сложили три пальца «в щепоть», не перекрестились «греческим» крестом. Они, тюрки по духу, остались верны алтайскому двоеперстию, которое сохранилось с тех пор в России только на старинных иконах, выполненных тюркскими мастерами.
Любопытно, по-тюркски, соединив два пальца — большой и безымянный, молился патриарх Филарет, это показано на его печати. Никон же, по воле Антиохийского патриарха Макария, ввел греческое троеперстие, тем он впервые ударил по простым людям, поколения которых выросли с убеждением, именно двоеперстие — знак принадлежности Небу. Как и сопровождавшее его слово «амин»... Так было на Алтае. Теперь все менялось.
Разумеется, верующие шли на смерть не из-за того, как им складывать пальцы при молитве. За троеперстием стояло, по их мнению, большее — предательство веры «отцов и дедов благочестивых». Изменение культуры!.. Вот против чего выступали те, которым ломали философию жизни, уклад, вводя руками Никона и его подручных новую веру и славянскую культуру.
Они выступали против рабства, его и только его не принимал гордый русский народ, поднимая восстания и бунты. Вольных тюрков, принесших миру образ Бога Небесного, превращали в slave, в рабов, которым годились и крепостное право, и бюрократическая машина для усмирения. Это все, что дал им и России «тишайший» царь Алексей Михайлович Романов.
Кандалы и кнут на века. А еще тюрьмы, их тоже прежде не было.

Патриарх Никон, почувствовав вкус крови, как разъяренный бык, ломился вперед. Иезуиты подготовили ему Служебник, затем другие богослужебные книги, которые он силой ввел в Церковь, в ее обиход. Кулаками доказывал патриарх свою правду, как когда-то это делали греки на Соборах, недовольных он бил прямо в храме. А чьи-то заботливые уста заговорили о нем как о лидере православного мира, о народном любимце. Его стали пророчить в наследники Константинопольской кафедры. И... глупец, решив, что достиг всего сам, поругался с царем. А значит, с папой римским.
Громким был тот скандал, но недолгим.
Законч