Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Нью-Йорк, Нью-Йорк
Когда мы вошли в лифт, чтобы спуститься в вестибюль отеля, лифтер, которому было лет пятьдесят или шестьдесят, а может, даже семьдесят или восемьдесят, засмотрелся на нас, потому что Мама Девочка всегда ужасно красивая, а может, еще и потому, что я тоже выглядела совсем не плохо. Когда на каком-то этаже лифт остановился и вошли муж с женой, они тоже стали смотреть на нас, а потом женщина зашептала что-то мужчине. Я все время следила за ними, и мне показалось, что в какой-то миг мужчина хотел было повернуться и еще раз взглянуть на нас, но его на это не хватило, и тогда посмотрела женщина, правда очень быстро. Мама Девочка ждала этого и сразу уставилась на нее: она делает так всегда, когда ей кажется, что кто-то умышленно грубит. Мама Девочка не сердится, когда грубят нечаянно или оттого, что не понимают, но когда грубят умышленно, она сердится страшно. Лифт остановился снова, и теперь в него вошли двое мужчин и двое женщин. Им было очень весело, и они смеялись, как смеются счастливые люди. Они сразу заметили нас с Мамой Девочкой, и мы им очень понравились, хотя они не сказали ни одного слова и даже не стали поворачиваться, чтобы еще раз посмотреть; зато муж женщины-шептуньи повернулся и посмотрел, и я поняла, что сейчас Мама Девочка что-нибудь скажет, и крепко-крепко сжала ее руку, и она опустила глаза, улыбнулась и подняла брови. Это значило: «Ладно-ладно, ничего не скажу, но кое-кто из постояльцев „Пьера“ ведет себя так, будто живет в конюшне». Лифт опять остановился, и на этот раз вошли, тихо и молча, трое людей, совсем незнакомых друг с другом. Все потеснились назад, к нам, чтобы дать им место. Новая остановка — и зашли еще двое, и теперь уже в лифте не оставалось больше свободного места, так что, когда лифтер стал останавливать лифт на другом этаже, один из двух мужчин, которым было весело, сказал: — Хватит, Джо, не будем запихивать сюда всех жителей Нью-Йорка! Уже и так собралась теплая компания, и ты только испортишь все дело. Мама Девочка засмеялась, и я тоже, зато шептунья посмотрела на него так, будто он сказал что-то очень глупое. Но лифтер все равно остановил лифт и открыл дверь, и на этот раз не оказалось никого, кроме старика с тростью и закрученными вверх усами. Как он увидал, сколько в лифте народу, так сразу махнул лифтеру рукой, чтобы спускались без него, но лифтер стал ждать и даже сказал: — Спускаемся, заходите, пожалуйста. — У вас и так достаточно пассажиров, — ответил старик. — Поеду следующим. — Сейчас работает только один, — сказал лифтер. — Тогда подожду. — Входите-входите — вон сколько места! — Отправляйтесь дальше, я не выношу тесноты. Но лифтер все не отправлялся и ждал его. Звонок вызова трезвонил не переставая, и лифтер посмотрел, сколько разных этажей ждет лифта, и сказал: — Входите скорей, вон сколько народу меня дожидается. Это старика так рассердило, что он даже поднял свою трость. — Знаете что, — сказал он, — закройте сейчас же свою дверь и отправляйтесь дальше. Но лифтер все не закрывал. Четверо веселых и смеющихся один за другим повыскакивали из лифта, и тот из них, который до этого не говорил ни слова, сказал вдруг: — Всю жизнь мечтал походить по одиннадцатому пажу «Пьера», и вот наконец представился случай. Передайте, пожалуйста, чтобы нам прислали сюда четыре стакана и бутылку шампанского. Мы будем дальше по коридору. И повернулся к человеку с тростью: — Вы совершенно правы. Слишком долго терпели мы тиранию лифтов и лифтеров. Чтоб они провалились, эти лифты! Он повернулся к лифтеру и сказал: — Провалитесь! Лифтер грохнул дверью. Я думала: ну уж на этот раз мы точно съедем в самый низ, но вместо этого мы поехали вверх, и люди начали переглядываться. Мы впустили несколько человек на девятнадцатом этаже, еще несколько — на шестнадцатом, а потом спустились на девятый, и там к нам набилось полным-полно народу — и только тогда лифт спустился в вестибюль. Все вышли, и мы с Мамой Девочкой тоже. Посыльные все как один стали пялить на нас глаза, а когда мы подошли к конторке, человек, который сидел за ней, тоже уставился на нас, и другие, стоявшие около него, — тоже, сначала на Маму Девочку, потом на меня. А потом они все заулыбались. Шептунья сказала человеку за конторкой: — По-моему, ваш лифтер сошел с ума. И повернувшись, пошла прочь, а вслед за ней пошел ее муж. Человек за конторкой спросил: — Что-нибудь с лифтом? — Просто лифтеру нужна помощь, а кое-кому из пассажиров захотелось поразвлечься, вот и все. — Он один из старейших наших служащих, — сказал человек за конторкой. А потом снова поглядел на меня и снова — на Маму Девочку и добавил: — Я вижу, вы нашли свою дочь. — Да, благодарю вас. — Я слышал, она была в гостях у мисс Крэншоу. — У кого, у кого? — У мисс Кэйт Крэншоу. — Актрисы? — Она не играет больше, только преподает. — Я думала, она умерла. — Что вы! Она уже несколько лет занимает северный номер люкс с выходом на крышу-террасу на двадцать первом этаже, и не умерла, а здоровехонька, могу вас в этом уверить. — Кому же она преподает? — Звездам, конечно. — Звездам сцены? — Сцены, экрана, телевидения и всего прочего. — Благодарю вас, — сказала Мама Девочка, и мы пошли через вестибюль к выходу на Пятую авеню. — Одуванчик, — снова заговорила Мама Девочка, — знаешь, у кого ты была в гостях? — У кого? — У величайшей в мире актрисы-педагога, вот у кого. У самой Кэйт Крэншоу. — Что она делает? — Учит актеров играть. — А разве они сами не умеют? — Увы, нет. Настоящие актеры все время учатся. А теперь расскажи мне, пожалуйста, про мисс Крэншоу. — А что рассказать? — Ну, например, я бы ей понравилась, как по-твоему? — Я ей понравилась, значит, и ты понравишься: ведь ты моя мать. Правда, я была не совсем одета, когда мы с ней знакомились. — Ее это шокировало? — Что ты! Она даже не заметила. — Просто она настоящая леди. Лягушонок, расскажи мне о ней все-все. — Она очень высокая. Очень худая. Очень элегантная. Взгляд пронизывает насквозь. Все слова выговаривает очень отчетливо, и с ней очень интересно. — Еще что? Мы с Мамой Девочкой шагали уже по Пятой авеню, и я старалась рассказать про Кэйт Крэншоу, но ведь, когда я была у нее, я не знала, что это она. Она не спрашивала у меня мое имя и не сказала мне свое. Мы шли по стороне, на которой Центральный парк. — Чувствуешь, Лягушонок? — спросила Мама Девочка. — Что? — Запах деревьев Центрального парка. Запах травы Центрального парка. Запах птичек и белок Центрального парка. — Кажется, чувствую. — Когда войдем в него, ты почувствуешь их все — и запах людей в придачу. Примерно через квартал был вход, и мы оказались наконец в Центральном парке. Скоро мы свернули в сторону от широкой асфальтированной дороги, забитой машинами, и пошли по дорожке, по которой не ездят даже на велосипедах, а только ходят. Потом мы остановились, и Мама Девочка стала рассматривать деревья, большие глыбы черного камня на земле и лужайку с цветами. А потом она глубоко-глубоко вздохнула и сказала: — Люблю Центральный парк! — Я тоже. А ты его за что любишь? — За то, что он в Нью-Йорке. — Если ты любишь Нью-Йорк, почему ты в нем не живешь? — Потому что я его ненавижу. — Ой, Мама Девочка, терпеть не могу, когда ты говоришь так: и люблю, и ненавижу. — Но ведь это правда, Кузнечик. Да, я люблю Нью-Йорк, но я его также ненавижу. — Почему? — Потому что это так на самом деле. Только никто не хочет признать этого, но все равно это так. Центральный парк я знала еще тогда, когда не умела говорить. Я люблю его и ненавижу и хочу, чтобы весь мир стал лучше. — Лучше чем что? — Чем то, что он есть. — А что он есть? — Нечто печальное и несуразное. — И нет, очень веселое! — Хорошо, пусть веселое. Неужели ты не видишь, Лягушонок, как я боюсь? — Чего? — Себя. Того, как я живу. Как долгое время жила. Как у меня все получается. Как я исковеркала свою жизнь — все свои тридцать три года. — Тридцать три? Но ведь тебе двадцать один! — Ох, Лягушонок, ты мой друг, мой преданный друг, но все равно я боюсь. — Не бойся, Мама Девочка! — Боюсь, что ты будешь жить той же жизнью, что и я, потому что я твоя мать и ты все время со мной. — А я хочу жить такой жизнью! — Вот это и плохо, Лягушонок. — А что хорошо? — Сама не знаю. Если бы я только знала! И никто из моих знакомых не знает. Никого из нас не радует жизнь, которую мы ведем, но как изменить ее, никто понятия не имеет. Вчера в это время мы были в Калифорнии — а где мы теперь? — Здесь, в прекрасном Центральном парке! — Зачем? — Чтобы ты поступила в театр и стала знаменитостью. — Ох, Лягушонок, мне от себя тошно. Мне кажется, что я абсолютно бездарна. — Что ты, Мама Девочка, ты великая актриса! — Для тебя — может быть. — А мне, если хочешь знать, не так уж легко понравиться. Не будь ты великая актриса, ты бы никогда не смогла так ловко обманывать меня — я бы всегда замечала. Вот увидишь, у тебя будет очень хорошая роль. — Но я завтракала с лучшим режиссером на свете, и он не предложил мне никакой роли, даже крошечной, и теперь он приглашает нас на завтрак специально для того, чтобы познакомиться с тобой. Ты хочешь играть на сцене? — Ой, что ты! Я совсем не умею, я еще маленькая. — Он и хочет, чтобы ты сыграла маленькую девочку, вроде себя самой, так что особенно придумывать тебе не придется. Тебе надо будет только запомнить, когда что делать и говорить, — вот и все. — Не хочу. — Определенно? — Мама Девочка, а ты хотела бы, чтобы я играла? — Не знаю. Я растеряна. Мне всегда страшно не нравились матери, которые выпускают своих детей на сцену, превращают их в маленьких обезьянок и живут на их заработки, но теперь — не знаю. И потом, у меня нет никакого желания прятать от тебя необыкновенную жизнь… — А где она? — На сцене. — А где будешь ты? — О, где-нибудь на задворках, как все матери маленьких монстров, выступающих на сцене. — Мама Девочка! — Я не имею в виду тебя, Лягушонок. Я говорю про бедных матерей и их бедных, несчастных детей. Сама мысль о том, чтобы выпустить ребенка на сцену, меня возмущает, но ведь никуда не денешься: есть много великолепных пьес, где без детей не обойтись, и кто-то ведь должен играть их? Просто не знаю. Мы дошли до пустой скамейки и сели. Я взяла Маму Девочку за руку, почти такую же маленькую, как моя, и крепко-крепко ее сжала, потому что Мама Девочка была очень расстроена, а мне хотелось, чтобы это поскорее прошло.
|