Над Гангутом

Летчики собрались у самолета Петра Игнатьева. Стоя на плоскости машины, Игнатьев сказал:

— Мы слишком многое позволяем противнику. Командование приказывает проявлять смелость, инициативу, сметку, свойственные нашему народу. Это значит — не ждать, пока враг придет сюда, как мы ждем. Надо врага искать. Какие будут суждения?

— Я скажу, — попросил слова Белоус. — Мы открыли счет мести за лейтенанта Кулашова. Я предлагаю продолжать счет. Проси у начальства разрешения на свободный полет.

— Согласен, Леонид Георгиевич, — поддержал Игнатьев. — Это будет наш боевой ответ командованию.

Игнатьев позвонил Расскину:

— Товарищ бригадный комиссар, летчики требуют: искать врага и навязывать ему бой. Разрешите уйти в свободный полет?

— Всем?

— Кроме дежурных.

— Пока пусть вылетает одно звено. Для остальных есть другое дело. Сейчас переговорю с генералом и приеду к вам…

В свободный полет отправился Белоус с двумя летчиками своей эскадрильи. Слово «месть» Белоус впервые произнес после исчезновения «И-16» летчика Кулашова. Кулашов исчез ночью, когда «юнкерсы» бомбили полуостров. По старинке считалось невозможным взлететь, когда противник над стартом. Кулашов на «И-16» взлетел, погнался за «юнкерсом» в открытое море и не вернулся.

Белоус сказал: «Открою счет мести!» Он превратил несколько финских казарм в костры и, возвратясь, сообщил Гранину координаты зажженных целей, чтобы Гранин не давал финнам гасить пожары. А теперь, уйдя в свободный полет, Белоус и его товарищи искали врага далеко в море. Они увидели четыре немецких торпедных катера, атакующих пассажирский транспорт. «Семьи с Эзеля», — мелькнула догадка, и на миг Белоус увидел лицо Катюши, обиженной, что отец снова уговаривал ее уехать в тыл. «Что ты, папа, у нас медсестра Люба ребенка ждет, и то осталась. Все говорят: лучше на фронте воевать, чем плыть беззащитными на пароходе…» Белоус набросился на катера, сбивая их с боевого курса. Один из катеров Белоус сжег. Торпеды противника прошли в стороне от транспорта. «Мало! — думал Белоус, возвращаясь на аэродром. — Три катера все же ушли… О каком же новом задании генерала говорил Расскин?..»

Когда минувшей ночью город внезапно подвергся сильному огневому налету, Кабанову доложили, что противник ввел в бой тяжелую батарею, расположенную на острове Эрэ.

Среди ночи Кабанов вышел из ФКП. Ночь была туманная, сырая. После каждого разрыва над землей повисало облако гари; оно сразу не таяло, медленно ползло к морю, обволакивая побережье, словно дымовая завеса.

Кабанов долго стоял на скале, вслушивался в протяжный, все нарастающий гул и тревожной мыслью провожал каждый вражеский снаряд: «А не в госпиталь ли?.. Еще не всех упрятали под надежные накаты. Не задел бы летчиков, — тяжела их жизнь…» Он настойчиво слушал, смотрел, вглядывался: откуда стреляют?..

Зарницы загорались далеко над черным ночным морем и действительно там, где находился остров Эрэ. Но как только вспыхивало пламя залпа на Эрэ, так тотчас же, точно отблеск, пробегали огоньки по всей цепи островов, с юга и запада окружающих Гангут. Это били по Гангуту батареи меньших калибров, поддерживая калибр главный. Да, именно главный калибр.

Кабанов вернулся в штаб, зашел в оперативную комнату, где еще бодрствовал Барсуков.

— Так говорите, Игорь Петрович, с Эрэ ведут огонь?.. Чепуха. Хотят нас обмануть. Прикажите доставить мне к утру побольше осколков.

Утром матросы принесли уйму осколков, собранных в разных воронках. Кабанов сам разбирал, сортировал, сличал; по бесформенным кусочкам стали он будто читал карту расположения батарей противника: вот щербатый, массивный — из Булакса, оттуда двухорудийная 152-миллиметровая батарея бьет по Утиному мысу; вот шрапнельный — полевая батарея в Грунсунде; вот головка от немецкого фугаса с острова Стурхольм.

А вот и то, что нужно: куски, кусочки и даже донная часть от дальнобойного снаряда с броненосца, — по восемь орудий такого калибра должно быть на каждом из двух финских броненосцев береговой обороны. Только у них такие снаряды: на донной части клеймо — якорь и цифра «254». Калибр пушек, установленных шведским заводом «Бофорс» на этих броненосцах.

Очевидно, где-то поблизости в шхерах скрывается «Ильмаринен» или «Вейнемейнен». Ночью под прикрытием береговых батарей он ведет огонь. Кабанов теперь был в этом убежден и приказал летчикам найти броненосец.

Когда Белоус вернулся из свободного полета на аэродром, Игнатьева там уже не было. Он улетел на поиски броненосца «Ильмаринен», который, по сведениям штаба базы, скрывался поблизости в шхерах.

Белоуса встретил Расскин:

— С победой вас, Леонид Георгиевич. Хороший сегодня почин.

Они прошли к землянке КП и присели на гранитный валун.

— Почин почином, — сказал Белоус, — а три катера ушли. Скоростные машины будут?

Расскин положил руку на его плечо:

— Будут, Леонид Георгиевич. Все будет. А сейчас надо максимум выжать из того, что есть.

Белоус вздохнул:

— Трудно за ними гоняться. «Юнкерсы», новые «фоккеры», «мессеры» скоростные. Нам бы скоростенки добавить.

— Ишь вы какой! — рассмеялся Расскин. — Недаром Кабанов в летчиках души не чает. «Жить, говорит, будут у меня как боги. Построим подземные ангары. Все сделаем, чтобы сберечь людей. Это, говорит, наши глаза и уши».

— Глаза и уши, — повторил Белоус. — Только глаза слепнут от дыма, а уши глохнут от снарядов.

— Леонид Георгиевич, будет и тяжелее. Но мы сделаем все, чтобы вам помочь. У финнов есть батареи, дежурные по нашему аэродрому. Кабанов приказал Гранину вести против них борьбу. Гранин же ваш приятель. Научили его летать?

— Война помешала, не успел.

— Я вам еще одного учлета присылал.

— Булыгина? Из него летчика не выйдет. Земной человек.

— Вот те на! А вы небесный народ, боги воздуха!

— Боги не боги, а летчику полагается любить авиацию.

— Гранин тоже боялся летать. Все-таки взялись обучать его?

— То Гранин, с характером человек. Он за что возьмется — одолеет.

— Ну и Булыгин должен одолеть. Вы хоть проветрите его на высоте. Что-то я его не вижу…

— Игнатьев поручил ему оборудовать тир и полигон для гранатометания. Хотим обучить летный состав личной обороне.

— Боги воздуха спускаются на землю? — усмехнулся Расскин.

— К саперной лопатке уже привыкли, товарищ комиссар. Копают — не ворчат. На маскировочные сетки больше не рассчитываем. Мы ведь сами разгадываем всякую сеть. Камни таскать к землянкам я их приучил.

— Не очень перегружайте летчиков, — сказал Расскин. — На вас сейчас много задач возлагается: охрана базы с воздуха, воздушная разведка, корректировка огня, штурмовка аэродромов, сопровождение кораблей и, наконец, связь о внешним миром. Надо летчиков беречь…

Игнатьев вернулся, не найдя броненосца.

— Горючего не хватило, — скрывая раздражение, доложил Игнатьев.

— Генерал уверен, что броненосец прячется здесь. Не мог он уйти.

— Найдем, товарищ комиссар, найдем. Есть там одно подозрительное местечко; сейчас заправимся и проверим…

Подозрительным местечком Игнатьев считал район маяка на острове Бенгтшер. Этот остров на подходах к Ханко казался мирным и безоружным. Огонь автоматической пушки с Бенгтшера был для Игнатьева неожиданным, снаряд едва не зацепил его машину, подброшенную вверх взрывной волной.

Вылетев вторично, Игнатьев внимательно исследовал чистый, аккуратный лесок на самом, кажется, краю Бенгтшера. Но остров этот — голый, скала и никакого леса. А сделано так, что лес сливается с островом. Маскировка! Чутье воздушного разведчика подсказало ему: надо прочесать этот лесок пулеметом.

Срезанная очередью, упала в воду маскировочная сеть и обнажила громаду броненосца. Игнатьев сгоряча ринулся в снопы зенитного огня. Этот порыв мог стоить ему жизни и не принести существенного вреда врагу. Игнатьев овладел собой, отошел подальше в море. Теперь броненосец был виден издалека. Даже если он вновь наденет маскировочную сеть, это никого не обманет.

Игнатьев поручил товарищу наблюдать за броненосцем и поспешил к Ханко. Он еще не долетел до аэродрома, когда мощные орудия «Ильмаринена» открыли огонь по Утиному мысу. Батареи финской «Ударной группы Ханко» поддержали броненосец.

Заходя на посадку, Игнатьев увидел впереди разрывы. Всю посадочную полосу изуродовали воронки. Игнатьев снова набрал высоту и зашел с другой стороны аэродрома. Финны перенесли огонь туда. Тогда Игнатьев посадил самолет не вдоль площадки, а поперек.

К нему бежали Белоус, Расскин, техник.

— Вон из самолета! — кричал ему Расскин. — В укрытие!

Они подхватили самолет и оттащили к краю аэродрома.

— «Ильмаринен» обнаружен за Бенгтшером, — доложил Игнатьев. — Овчинников сторожит его.

Расскин приказал не упускать броненосец из виду, пока не прилетят бомбардировщики. Уезжая, он предупредил Игнатьева:

— Всю месть финны обрушат на вас, на аэродром. Берегите летчиков. Посадил самолет — сразу в укрытие.

После отъезда Расскина Игнатьев собрал техников.

— Летчик рискует в воздухе, — сказал он, — надо избавить его от ненужного риска на земле. Группа техников и мотористов должна встречать каждый самолет у посадочного знака. Посадив машину, летчик покидает ее. А вы подхватываете самолет и откатываете его в сторону, как это сделал сегодня бригадный комиссар. Так будет по-товарищески: и летчиков спасем и самолеты сохраним.

«Ильмаринен» уходил. Гангутские летчики не отставали от него. Они «вели» броненосец в Ботнический залив.

Когда пролетели вызванные с востока бомбардировщики, Игнатьев позвонил Расскину:

— Задание выполнено. Передан из рук в руки.

— Молодцы! Кстати, генерал просил порадовать вас. Летят к нам два сверхскоростника. Не летчики, а молнии…

— Антоненко и Бринько?

* * *

Летели не два самолета, а три. И в трех одноместных машинах четыре человека.

Летчик Кулашов не погиб. Увлекшись погоней за «юнкерсом», он ушел далеко от Ханко и с трудом дотянул до одного из аэродромов на противоположном берегу. Потом он перелетел в Таллин.

Антоненко набросился на него с расспросами. Как там, на Ханко, воюют? Как сбивают? Как семья?

— Семья твоя в Кронштадте, — сообщил Кулашов, присев рядом с Антоненко. — Броню, которую ты прислал сыну, отдали в политотдел, зенитчикам показать. А война жестокая. Аэродром под обстрелом. Кабанов приказал рыть землянки. Гонят нас снаряды из землянки в землянку. То летаешь, то ковыряешься с лопатой в руках. Техникам достается больше всех: народу мало, один техник на звено, да еще с копай-городом морока. Белоус замучил: вместо утренней зарядки заставляет каждого из нас притащить на командный пункт два гранитных валуна или два рельса с железнодорожной ветки. А ночью висят «юнкерсы». Так и утюжат аэродром.

— Сбиваете?

— Иногда.

— А ты своего сбил?

— Ушел.

Антоненко вскочил:

— Нельзя упускать! Надо сбивать. Сегодня же полетим на Ханко. Мне и Петру разрешили. Готовься.

Пока Григорий Беда проверял пулеметы, Антоненко сидел поодаль, покуривал, наслаждаясь последними перед вылетом затяжками. «Ладный паренек, — думал Антоненко, глядя на Беду. — Не вредно бы захватить его с собой на Ханко». Он погасил папиросу, встал и подошел к самолету. «Да, недурно было бы захватить его с собой. Ваня Борисов его любил. Взять, что ли?.. Но как? Куда его посадишь? Можно, снять спинку сиденья и кое-как его пристроить. Согласится ли он лететь на одноместной машине в качестве мертвого груза?»

Беда, словно чувствуя, о чем думает Антоненко, просительно произнес:

— Касьяныч, возьми с собой.

— А не боишься? — оживился Антоненко.

— С тобой не страшно. Дотянем.

«Каких-нибудь полчаса лету, — подумал Антоненко. — Там такой специалист пригодится. И оружейник и моторист. Золотые руки… А здесь в два счета обзаведутся новым».

— Ну, а куда лечу, знаешь? — строго спросил Антоненко.

— А то как же… Возьми, Касьяныч! — взмолился Беда. — Я же худенький. Как раз на место спинки сиденья придусь. Дышать — и то не буду.

— Лезь, — сказал Антоненко, вынимая из кабины спинку. — Я аккуратненько!

Беда полез в истребитель. Он кое-как втиснулся на место спинки сиденья позади летчика. Ноги он протянул к фюзеляжу, а его тело Антоненко намертво закрепил ремнями, впопыхах позабыв спросить парня, как ему удобнее висеть — вперед лицом или спиной.

Когда Антоненко влез в кабину, Беда беспокойно задергался позади; он превратился в «мертвый груз» и не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой.

Антоненко оглянулся, дал газ и быстро ушел в воздух, стараясь не думать о парне, тяжело дышавшем ему в шею.

Но в зеркале то и дело мелькало лицо человека, старательно улыбавшегося какой-то неестественной улыбкой; в ней было и страдание и терпение.

«Ничего, — подумал Антоненко, — откачаем. В конце концов техническому составу полезно знать все прелести полета».

Бринько и Кулашов пристроились парой вслед за Антоненко.

Забравшись повыше за облака, летчики быстро пересекли залив.

Заметив впереди, над морем, знакомые очертания немецкого бомбардировщика, Антоненко дал знать Бринько, что берет немца на себя.

«Юнкерс» шел без сопровождения. Прекрасно, можно помериться с ним один на один. Актоненко тоскливо глянул в зеркальце на свой сопящий груз, хоть и не шевелившийся, но живой; угораздило, мол, брать с собой.

Беда, виновато улыбаясь, заморгал глазами и зашевелил губами, будто желая сказать: «Давай, Касьяныч». Так по крайней мере хотелось думать Антоненко, жаждавшему во что бы то ни стало ввязаться в бой; впрочем, потом, на аэродроме, Беда охотно поддерживал эту версию и даже утверждал, что именно он-то и мечтал в своем положении о воздушном бое.

— Я — аккуратненько! — обрадованно произнес Антоненко, по своему усмотрению истолковав движение губ Беды.

Он развернул машину вслед за уходившим бомбардировщиком.

Новый вес отяжелевшей машины и стесненность движений вызывали у Антоненко необычные ощущения. Все выработанные в боях с бомбардировщиками приемы пошли насмарку, и нужно заново решать трудную задачу. Он настиг бомбардировщика, зашел сверху, бросился в пике, атаковал, вновь взвился вверх, опять зашел с виража — и все же сбил «юнкерса».

Бринько и Кулашов готовы были в любую минуту прийти Антоненко на помощь.

А в кабине позади Антоненко все время торчал скованный по рукам и ногам Беда, то бледневший от страха, то становившийся бурым от прилива крови при виражах истребителя.

Антоненко развернул машину на прежний курс и глянул в зеркальце на Беду. Тот все еще старательно улыбался, но лицо его с этой натянутой улыбкой выглядело растерянным и жалким.

— Я — аккуратненько! — Антоненко добавил газ.

* * *

На Ханко готовились к встрече товарищей. Аэродром за день исковеркали снаряды. Игнатьев вызвал коменданта аэродрома.

— Колонкин! Вы мне отвечаете за все воронки на аэродроме. Чтобы взлетная полоса всегда была в исправности!

Комендант нагрузил полуторку щебнем и песком. Команда бойцов расположилась в кузове. Сам комендант взгромоздился на кабину. Он «выслушивал атмосферу».

По звуку комендант определял, куда летит снаряд. К месту разрыва мчалась машина. Еще не опали земля и осколки, грузовик подлетал к воронке. Солдаты сваливали в яму щебень и песок, а комендант высматривал следующую цель.

— Ничего, Колонкин, — успокаивал Игнатьев. — В одну и ту же воронку дважды падают снаряды только по понедельникам. А в понедельник у финнов похмелье.

Под вечер Антоненко и его спутники прилетели на Ханко.

Тотчас же возобновился артиллерийский обстрел.

Лавируя между разрывами снарядов и полузасыпанными воронками, Антоненко посадил машину и зарулил в укромное место. Он видел, что солдаты, готовые подхватить «ястребок» и откатить его на руках, машут ему, дают сигнал, чтобы заглушил мотор и бежал в укрытие.

Но Антоненко не бросил свою машину. Зарулив, он вылез, вытащил на землю обессилевшего Беду, положил его на спину под плоскостью, чтобы тот пришел в себя, а сам пошел на командный пункт.

— Сбит «юнкерс» и доставлен с левого берега слабонервный оружейник и моторист Григорий Беда, — доложил Антоненко Игнатьеву и добавил любимое: — Аккуратненько!

Вторым сел Бринько. Он прибежал к командному пункту с какими-то бутылками в руках.

— Подарок из Таллина, — он протянул Белоусу две бутылки кефира и четыре бутылки пива.

— Леонид Георгиевич переходит на кефир с пивом? — рассмеялся Игнатьев.

— А кто там на третьем садится? — спросил Белоус, всматриваясь в третью машину.

— Военная тайна! — сказал Антоненко.

Но Игнатьев, Белоус, все летчики уже бежали навстречу: они узнали Кулашова, спокойно шагающего к командному пункту.

— Воскрес?! — обнимал его Белоус.

— Мы же за тебя счет мести открыли!

Кулашов освободился из дружеских объятий и спросил:

— Мой «юнкерс» не приходил больше?

— Приходил ночью. Сбросил пятисотку на скалы. Не взорвалась — отскочила в лес.

— Сбили?

— Зенитчики сбили.

— Нам надо сбивать, — сказал Кулашов, не глядя на Антоненко. — Касьяныч правильно говорит: ни одного фашиста не допускать к Гангуту!

— Ладно уговаривать, — перебил его Антоненко. — Теперь надо дело делать. А кто у вас там по аэродрому носится колбасой? — он показал на автомашину коменданта, мчавшуюся к очередной воронке.

— Ответственный за воронки комендант Колонкин.

— Аккуратненько устроился на полуторке. У меня тут в квартире должен быть мотоцикл. Подарю ему…

День был на исходе. Дым стлался над горящим лесом. Тьма быстрее обычного окутывала аэродром. Пахло гарью и порохом. Огонь спалил уже увядшую сирень.

Беда очнулся, отдышался и занялся моторами «ястребков». Он знал своего командира: появится над Ханко противник — Касьяныч не станет отдыхать! Антоненко не простит ему, если оба самолета не будут тотчас готовы к бою.

Беда заправил самолеты горючим, опробовал пулеметы. Антоненко, не снимая парашюта, лежал рядом с Бринько на траве. Здесь, на летном поле, он отдыхал.

Сколько событий за день! На аэродроме в Таллине — бой. По пути на Ханко — бой. И вот Ханко, земля Ивана Борисова. Надо завтра же пораньше съездить на площадь, поклониться другу воину.

Подошел Игнатьев.

— Отдохнули бы, ребята!

— Отдыхают на том свете, Петр Игнатьевич. А мы с Петей еще будем жить и, может быть, сегодня повоюем.

— Не вы же дежурите.

— Мало ли что! Мы с Бринько всегда дежурные. Верно, Петяш?

— Верно, Касьяныч. Только сейчас кино будут показывать, люблю кино.

— «Чапаева», — подтвердил Игнатьев. — Пойдем, Касьяныч.

— Не пойду. Фашист обманет.

Игнатьев покачал головой и ушел.

В сарае возле аэродрома показывали «Чапаева». Летчики заполнили полутемное помещение, шутливо прозванное «полудневным» кино. Начался сеанс.

Игнатьев выскочил из сарая на звуки моторов, ворвавшиеся в фонограмму фильма. Он слышал гул взлетевших самолетов и стрельбу. Но когда выскочил, уже было поздно: за аэродромом на скалы падал сбитый «юнкерс». Антоненко и Бринько заходили на посадку.

Антоненко доложил, что «юнкерс», пользуясь темнотой, появился неожиданно из-за леса, на высоте трехсот метров. Фашист хотел обмануть — дал ракету, будто идет на посадку. Но он не знал цвета нашей условной ракеты, и, кроме того, Антоненко уже по звуку определил, что летит самолет противника. Друзья, взлетев под огнем фашистских пулеметов, сразу вступили в бой. Антоненко не успел даже убрать шасси, не успел привязаться и надеть шлем. И старт и бой заняли полторы минуты. «Береги порох, не трать зря», — любил говорить Антоненко. Беда подсчитал, что оба летчика истратили в этом бою двадцать патронов.

Игнатьев понял, от какой опасности спасли своих товарищей Антоненко и Бринько: бомбы «юнкерса» могли угодить в переполненный летчиками сарай.

— Спасибо за науку, — сказал он, пожимая руку летчикам. — Но, Касьяныч, без шлема летать нельзя. Оглохнешь. И привязываться обязательно. Непривязанным и без шлема вылетать запрещаю. Обещаешь?

— Слушаюсь, товарищ командир.

* * *

Антоненко и Бринько стали любимцами гарнизона: «И-16» Бринько был так же окрашен, как и самолет Антоненко. На полуострове о них всегда говорили: «Антоненко и Бринько», «Бринько и Антоненко». Гангутцы всегда отличали эту пару по особой манере полета — резкой, стремительной, молниеносной.

Четвертого июля над Ханко появились два «бристоль-бульдога». Они сбросили бомбы на морской аэродром и направились к сухопутному. Одновременно финская артиллерия начала обстрел. Гранин вступил в контрбатарейную борьбу.

Антоненко и Бринько мгновенно взлетели. Каждый взял на себя по одному самолету.

Бой закончился очень быстро: с момента взлета до исхода боя прошло четыре минуты. Оба «бристоль-бульдога» были сбиты.

Возвращаясь, Антоненко и Бринько прошли над могилой Борисова.

На другой день Антоненко и Бринько воевали вдали от базы. На обратном пути им повстречался «юнкерс». Не сговариваясь, оба погнались за бомбардировщиком. Это происходило над Финляндией, днем. «Юнкерс» дал полный газ, уходя в сторону Хельсинки. Как ни нажимали Антоненко и Бринько, расстояние между ними и преследуемым «юнкерсом» сокращалось медленно. Возникла опасность, что не хватит горючего. Но бросить преследование было обидно. Бринько, как и Антоненко, не любил попусту тратить пулеметную ленту. Стрелять — так уж наверняка! Но тут Бринько решил рискнуть и дал по «юнкерсу» длинную пулеметную очередь. Правый мотор «юнкерса» загорелся. «Юнкерс» потерял скорость. Бринько и Антоненко настигли его как раз над столицей Финляндии и сожгли на виду у всего населения Хельсинки. Возвращаясь с победой, Бринько и Антоненко вновь прошли над могилой Борисова.

С тех пор вошло в обычай: если Антоненко возвращается с победой, он обязательно пройдет над могилой Борисова и сделает горку над аэродромом; если Бринько удалось сбить фашистский самолет, он промчится через весь городок, мимо водонапорной башни, покачивая крыльями; если же Бринько хоронится, идет к аэродрому не над городом, а стороной, — значит, не сбил.

Бринько был огневиком Антоненко: один атакует, другой прикрывает. Прилетят — Антоненко садится первым, выскочит из самолета, подождет, когда посадит машину Бринько, подбежит к нему, обнимет и «дарит самолет».

— Бери, Петя, твой он.

— Что ты, Касьяныч, ты сбил — тебе его и надо записать в счет.

— Бери, бери, я тебе приказываю… Ты сбил два. Ты меня выручил.

Бринько ни за что не соглашается, но Антоненко настаивает:

— Если бы не ты, Петя, меня бы уже давно не было в живых…

На самолетах установили рации. Дежуря, Антоненко и Бринько не покидали кабин. Идет обстрел — все равно оба остаются на посту.

В один из июльских дней они услышали в наушниках голос Игнатьева:

— Касьяныч, Бринько у тебя?

— Здесь Бринько.

— Слушайте радио. Включаю.

Передавали Указ о награждении гангутцев.

Правительство присвоило звание Героя Советского Союза летчикам Антоненко и Бринько.

Date: 2015-09-24; view: 269; Нарушение авторских прав