Вторник, 29 сентября

Сегодня утром, я принимаю у себя одного француза, Роберта Готио, профессора в Ecole des Hautes Etudes de Paris, который приехал с Памира, где производил исследования по этнологии и лингвистике.

В первой половине августа он исследовал, в окрестностях Хорога, долину, расположенную на высоте 4000 метров, на склонах Гинду‑Куша; он продвинулся за двенадцать дней пути за крайний русский аванпост, который надзирает за Ферганской границей. 16 августа один туземец, посланный им за провизией на этот передовой пост, сообщает ему, что Германия объявила России и Франции войну. Он немедленно уезжает. Одним духом, через Маргелан, Самарканд, Тифлис, Москву он достигает Петрограда.

Я излагаю ему необыкновенный ряд событий, накопившийся в течение двух месяцев. Он заявляет мне о своем горячем нетерпении вернуться во Францию, чтобы нагнать свой территориальный полк. Затем мы говорим о будущем; мы высчитываем громадное напряжение, которое надо будет осуществить, чтобы уничтожить германское могущество, и т. д. Его оценка тем более меня интересует, что он много раз и подолгу жил в Германии; он говорит мне:

— Я много имел дела с немецкими социалистами, я хорошо знаю их учение и еще лучше — их дух. Будьте уверены, господин посол, что они всеми силами будут содействовать делу войны и будут сражаться, как самые упорные юнкера, до последней возможности. К тому же, я тоже социалист, я даже анти‑милитарист; и вы видите, что это не мешает итти защищать свою родину.

Я поздравляю его с подобным рвением и приглашаю его на следующий день к завтраку.

Когда он уходит, я размышляю над тем, что только что имел перед глазами красноречивое доказательство патриотизма, который, несмотря на столько противоположных крайностей, воодушевляет французских интеллигентов. Вот один из них, который узнает о войне в глубине Памира, на высоте 4000 метров, на «крыше света». Он — один, предоставленный самому себе, избавлен от заразы величественного национального порыва, который увлекает Францию. Тем не менее, он не колеблется ни минуты. Все его социалистические и пацифистские теории, интересы его ученой работы, его личные выгоды тотчас же стушевываются перед образом родины в опасности. И он торопится[9].

Граф Коковцов, бывший председатель Совета и министр финансов, высокий патриотизм и ясный ум которого я так ценил, посещает меня в посольстве. Он приехал из своего имения, которое находится вблизи от Новгорода.

— Вы знаете, — говорит он мне, — что по характеру я не склонен к оптимизму. Тем не менее, у меня хорошее впечатление от войны; я, действительно, никогда не думал, что наша борьба с Германией может иначе начаться. Мы потерпели большие неудачи; но наши войска непоколебимы, наше моральное состояние превосходно. Через несколько месяцев мы будем в силах сокрушить нашего ужасного противника…

Затем он говорит со мной об условиях, которые мы должны будем предписать Германии, и он выражается с такой горячностью, которая меня изумляет у человека, обычно столь уравновешенного.

— Когда пробьет час мира, мы должны быть жестокими!., да, жестокими!.. К тому же, мы будем к этому вынуждены национальным чувством. Вы не можете себе вообразить, до какой степени наши мужики раздражены против немцев.

— Ах, вот это интересно… Вы сами это констатировали?

— Не позже, чем третьего дня. Это было утром, в день моего отъезда, и я гулял по своему полю. Я замечаю очень старого крестьянина, который давно потерял своего единственного сына, и чьи два внука находятся в армии. Сам, без всякого вопроса с моей стороны, он выражает мне свое опасение, что войну не будут продолжать до конца, не истребят окончательно немецкую породу, не вырвут с корнем из русской почвы плохую немецкую траву. Я поздравляю его с тем, что он с таким патриотизмом принимает опасности, которым подвергаются два его внука, его единственная поддержка. Тогда он мне отвечает:

«Видишь ли, барин, если, к несчастью, мы не истребим немцев, они придут даже сюда; они будут править всей русской землей. И потом, они запрягут нас, тебя и меня, да, тебя тоже, в плуг»…

Вот что думают наши крестьяне.

— И они рассуждают совершенно правильно, по крайней мере в переносном смысле.

Date: 2015-09-24; view: 293; Нарушение авторских прав