Глава семнадцатая. Утром в пятницу из‑за дорожных работ на шоссе M1 и плохой погоды Бэнкс потратил почти три часа

Утром в пятницу из‑за дорожных работ на шоссе M1 и плохой погоды Бэнкс потратил почти три часа, чтобы добраться до дома Тани Хатчисон, и к тому времени, когда он доехал до ее деревни, ему настолько осточертело крутить баранку, что чудесные пейзажи Средней Англии, проплывавшие за окнами, его уже не интересовали.

Накануне он провел оставшуюся часть дня и порядочную часть вечера за чтением дела об убийстве Линды Лофтхаус и протоколов суда над Патриком Мак‑Гэррити – бесполезно, так что сегодня утром он встал не в лучшем настроении. Брайан еще лежал в постели, но Эмилия уже слонялась по дому, с улыбкой на лице приготовила ему кофе и какую‑то особенно вкусную яичницу. Он начинал привыкать к ее присутствию.

Небольшой дом, угнездившийся на краю крошечной деревушки, был выстроен из золотистого котсволдского известняка, а крыша была покрыта соломой с особой водоотталкивающей пропиткой – все это наверняка обошлось Тане недешево. Больше всего Бэнкса поразило то, что он сумел подъехать прямо к воротам: здесь не было ни охраны, ни высокой стены или ограды, лишь живая изгородь из бирючины. Перед этим он позвонил, чтобы предупредить ее о своем визите, узнать дорогу и убедиться, что она будет дома, но ничего не сообщил о цели посещения.

Таня встретила его в дверях – тут не ошибешься, но Бэнкс был уверен, что он смог бы легко узнать ее и в толпе, – и не потому, что она была похожа на рок‑звезду (какой бы ни считалась типичная внешность звезды). Она была более миниатюрной, чем ему казалось, когда он видел ее на концертах и по телевизору, и, безусловно, сейчас выглядела старше, но главное – была видна порода, класс, она была личностью. Это харизма, решил Бэнкс, который по роду своей профессии нечасто сталкивался с такими людьми. На мгновение Бэнкс почувствовал нелепое смущение, вспомнив, как подростком был в нее влюблен. Он невольно задумался, сможет ли она понять это по его поведению.

Одежда на ней была дорогая, но вполне домашняя: нарочито простые дизайнерские джинсы и свободный свитер грубой вязки. Она была босиком, ногти на ногах покрашены в красный цвет; темные волосы, в былые времена такие длинные и блестящие, теперь подстрижены коротко, и в них виднелись тонкие нити седины. Вокруг глаз и рта обозначились морщинки, но кожа лица все еще оставалась свежей. И минимум косметики: лишь чтобы подчеркнуть пухлые губы и внимательные глаза. Она двигалась с природной грацией, отметил Бэнкс, когда следовал за ней по широкому арочному коридору в большую гостиную с поблескивающим роялем у двустворчатого окна до пола, который был покрыт роскошным персидским ковром.

Таня свернулась в кресле, жестом пригласив Бэнкса сесть напротив, и сразу же закурила, сбрасывая пепел в массивную стеклянную пепельницу на плетеном столике. Ему захотелось покурить, но он подавил этот позыв. Она выглядела хрупкой и настороженной, словно ее столько раз ранили и предавали, что ее мир рухнет, если это случится еще раз. За много лет ее имя связывали с именами нескольких знаменитых рок‑звезд и актеров и с таким же числом громких звездных разрывов, но теперь, как недавно читал Бэнкс, она жила одна, с двумя кошками, и ей это нравилось. Кошки, рыжая и полосатая, наличествовали, но ни одна не проявила особого интереса к Бэнксу.

Освоившись, Бэнкс вынужден был напомнить себе, что Таня – подозреваемая и ему следует изгнать из своего сознания яркие сексуальные фантазии, которые у него когда‑то возникали по ее поводу, и перестать вести себя как робеющий подросток. Она была в Бримли с Линдой Лофтхаус, а позже входила в состав «Мэд Хэттерс». Кроме того, она находилась в Свейнсвью‑лодж в ту ночь, когда утонул Робин Мёрчент. Насколько было известно Бэнксу, у нее не было мотива ни для того, ни для другого преступления, но мотивы иногда имеют свойство проявляться позже, когда средства и возможность преступления надежно расставлены по местам.

– Знаете, по телефону вы были не очень‑то многословны, – заметила она с легким упреком. Бэнкс уловил следы американского акцента, хотя знал, что она со студенческих лет живет в Англии.

– Я по поводу убийства Ника Барбера, – произнес он, наблюдая за ее реакцией.

– Ник Барбер? Писатель? Господи! Я не слышала. – Она побледнела.

– Что вы так нервничаете?

– Я с ним разговаривала по телефону. Всего недели две назад. Он хотел со мной пообщаться. Писал статью про «Мэд Хэттерс».

– Вы согласились с ним поговорить?

– Да. Ник был из тех музыкальных журналистов, которым можно доверять: они ничего не исказят. Боже мой, как ужасно! – Она прижала ко рту ладонь.

Если она играет, подумал Бэнкс, то это у нее чертовски хорошо получается. Но она выступала на сцене, у нее профессия такая, напомнил он себе. Словно почувствовав ее волнение, одна из кошек медленно приблизилась и, сердито зыркнув на Бэнкса, вспрыгнула Тане на колени. Таня отрешенно погладила ее, и та замурлыкала.

– Простите, – сказал он. – Я не думал, что вы были близки, иначе не стал бы так бестактно вываливать на вас эту новость.

– Близки мы не были, – ответила она. – Мы с ним встречались всего один или два раза. Мне нравились его работы. Он собирался заехать, расспросить о моем первом периоде в группе. Кошмар какой!

– Когда он звонил? – поинтересовался Бэнкс.

– Две или три недели назад. Мы не условились о точной дате. Он сказал, что скоро со мной свяжется, но так этого и не сделал.

– Он говорил еще что‑нибудь?

– Только что звонит из автомата и у него кончается карточка. Что случилось? Зачем кому‑то убивать Ника Барбера?

Телефон‑автомат. Теперь понятно, почему Таниного номера не было в распечатке разговоров, подумал Бэнкс.

– Думаю, это имеет отношение к той статье, над которой он работал, – пояснил он.

– Статья? При чем тут она?

– Пока не знаю, но это одна из линий расследования.

Бэнкс немного рассказал ей о передвижениях Барбера по Йоркширу, о неудачной встрече с Виком Гривзом.

– Бедный Вик, – произнесла она. – Как он?

Бэнкс не знал, что ответить. При встрече он счел Гривза явно чокнутым, если не клиническим сумасшедшим, но, похоже, тот прилично функционировал с некоторой помощью Криса Адамса и в списке подозреваемых Бэнкса занимал довольно высокое место.

– Пожалуй, как обычно, – произнес он, хотя и не знал, что считать обычным для Вика Гривза.

– Вик был натурой чувствительной, – заметила Таня. – Слишком хрупкий для той жизни, которую вел. И для того риска, на который шел.

– Что вы имеете в виду?

Таня затушила сигарету в пепельнице, прежде чем ответить:

– В нашем бизнесе существуют люди, чье сознание и организм могут вынести колоссальное злоупотребление наркотиками и алкоголем. Тут сразу приходят в голову Игги Поп и Кийт Ричардс. А есть такие, которые взлетают – и срываются в пропасть. Вик сорвался.

– Потому что был чувствительным?

Она кивнула:

– Некоторые могут есть кислоту, как леденцы, и просто развлекаться. Это как снова и снова пересматривать любимые мультфильмы. А другим при этом чудится дьявол, врата ада, четыре всадника Апокалипсиса. Или какие‑нибудь замогильные ужасы. Вик был из таких. Наркотические трипы у него были как фильмы ужасов. И от этих видений он повредился в рассудке.

– Значит, его слом был вызван ЛСД?

– В частности, да, безусловно. Но я не хочу сказать, что иначе бы ничего подобного не случилось. Видимо, такие эмоции и какие‑то из этих образов уже сидели у него в мозгу. Кислота их просто выпустила на волю, а он не смог этому воспрепятствовать.

– Почему он продолжал ее принимать?

Таня пожала плечами:

– На это не может быть точного ответа. Кислота ведь не вызывает такого привыкания, как героин или кокаин. Не все его трипы были такими жуткими. Мне кажется, он пытался прорваться сквозь ад к чему‑то еще. Возможно, в один прекрасный день он обрел бы мир и покой, которых искал.

– Но этого не произошло?

– Вы его видели. Для всей тогдашней субкультуры это была своего рода метафора. «Двери восприятия» и все такое прочее. Вик был поэт. Он обожал всю эту мистическую, декадентскую мишуру. Так и рвался к ней. Он восхищался Джимом Моррисоном. Даже встречался с ним на острове Уайт. – Она улыбнулась. – Видимо, свидание прошло не очень удачно. Король Ящериц пребывал в дурном расположении духа. Он знать не хотел беднягу Вика. Не говоря уж о том, чтобы прочесть его стихи. Велел ему проваливать на хрен. Тот страдал.

– Жаль, – отозвался Бэнкс. – А как насчет отношений остальных членов группы с наркотиками?

– Никто из них не был так же чувствителен, как Вик. И никто из них не ел столько кислоты.

– А Робин Мёрчент?

– Вряд ли. Я бы сказала, что по натуре он – тот, кто всегда выживает. Если бы не этот несчастный случай…

– А Крис Адамс?

– Крис? – На лице у нее мелькнула улыбка. – Крис был, пожалуй, самый нормальный из всех. И до сих пор таким остается.

– Как вы считаете, почему он так заботится о Вике Гривзе? Чувство вины?

– Вины за что?

– Не знаю, – ответил Бэнкс. – Ответственность за его кризис, за то, что не спас?

– Нет, – отрицательно покачала головой Таня. – Совсем не так. Крис всегда пытался помочь Вику соскочить с кислоты. Помогал ему во время плохих трипов.

– Тогда почему же?

Таня помолчала. Снаружи стояла тишина, Бэнкс не слышал даже пения птиц.

– Если хотите знать мое мнение, – сказала она, – потому, что он его любил. Не в гомосексуальном смысле, вы понимаете. Крис не такой. Да и Вик не такой, если уж на то пошло. Крис любил его как брата. Не забывайте, они вместе выросли, дружили с детства. Жили в одном рабочем квартале, а потом вместе учились в университете. У них были общие мечты. Если бы Крис обладал каким‑нибудь музыкальным талантом, он вошел бы в состав группы. Но он сам признавался, что не умеет взять даже три основных рок‑аккорда и напеть самую простенькую мелодию. Зато у него обнаружилось хорошее деловое чутье. Оно‑то как раз и сплотило группу после всех трагедий. Это было очень мило: настроиться, сыграть и разбежаться, и если бы повседневными делами не занялся такой надежный человек, как Крис, то как пить дать набежали бы бесчисленные нечистоплотные мерзавцы, которые вечно так и ждут, чтобы кинуться эксплуатировать чужие таланты.

– Любопытно, – произнес Бэнкс. – Значит, в каком‑то смысле Крис Адамс стал закулисной движущей силой «Мэд Хэттерс»?

– Да, он не дал группе пропасть и помог нам пойти по новому пути. Когда Робин и Вик ушли.

– Это Крис пригласил вас в группу?

Таня покрутила серебряное кольцо у себя на пальце.

– Да. Это не секрет. Мы с ним тогда были близки. Познакомились мы в Бримли. Я его до этого пару раз встречала, когда Линда водила меня на концерты «Мэд Хэттерс», но у меня в то время был молодой человек. Студент, учился в Париже. Довольно скоро мы с ним отдалились друг от друга, а Крис часто бывал в Лондоне. Он мне все названивал, и в конце концов я согласилась с ним поужинать.

– Бримли – еще одна тема, которую я хотел с вами обсудить, – сообщил Бэнкс. – Если вы сможете воскресить такие далекие воспоминания.

Таня одарила его таинственной улыбкой.

– С моей памятью все в порядке, – заявила она. – Но если вы хотите, чтобы я полистала давние страницы своей жизни, думаю, нам понадобится кофе. Как вы считаете? – Она бесцеремонно сбросила кошку на пол и отправилась на кухню. Кошка зашипела на Бэнкса и скользнула прочь.

Бэнкс удивился, что у Тани нет никого, кто готовил бы ей кофе: ни экономки, ни служанки, – но Таня Хатчисон вообще была полна сюрпризов.

Когда она ушла, он оглядел комнату. Ничего особенного в ней не было, за исключением нескольких модернистских картин на стенах (ему показалось – оригиналов) да старинного каменного очага, который, вероятно, придавал этой комнате уют зимними вечерами. Не слышно было никакой музыки. Бэнкс не заметил ни стереосистемы, ни единого компакт‑диска. Телевизора тоже не было.

Таня скоро вернулась, неся кофейник, чашки, молоко и сахар на подносе, который она поставила на низенький плетеный столик.

– Дадим завариться несколько минут, хорошо? Вы ведь любите кофе покрепче?

– Да, – признался Бэнкс.

– Прекрасно. – Таня закурила следующую сигарету и откинулась на спинку кресла.

– Мы можем поговорить о Бримли?

– Естественно. Но, насколько я помню, того человека, который убил Линду, поймали и посадили в тюрьму.

– Это верно, – согласился Бэнкс. – Где он позже и умер.

– Тогда для чего?..

– Я всего лишь хочу выяснить некоторые обстоятельства. Вы были знакомы с Патриком Мак‑Гэррити?

– Как сказать… Я с ним раза два случайно встречалась, когда заходила с Линдой к ее друзьям в Лидсе. Но я никогда с ним не разговаривала. Он мне казался мерзким типом. Вышагивал взад‑вперед с этой своей идиотской ухмылочкой, точно наслаждался какими‑то тайными шуточками над всеми остальными. Меня от него в дрожь бросало. По‑моему, они его терпели только из‑за наркотиков.

– Вы об этом знали?

– То, что он был наркодилер? Это было ясно. Но он, видимо, был так, мелочь. Даже у дилеров, по крайней мере у большинства, более утонченные манеры, чем у него, в них чувствуется стиль. И от них так не воняет.

– Вы видели его в Бримли?

– Нет, но мы были за сценой.

– Все время?

– Пока не встали перед площадкой, в пресс‑зоне, чтобы видеть группы. А потом Линда отправилась на прогулку в лес. Но мы никогда не были среди основной части зрителей, нет.

– Я просмотрел материалы дела и судебные протоколы, – сообщил Бэнкс. – Кажется, вы о ней тогда не забеспокоились?

– Нет. Мы были уверены, что сможем добраться до ночлега. Я на следующий день собиралась в Париж, и мне надо было добраться до Лондона к утру, а Линда сказала, что, наверное, переночует у друзей в Лидсе. Так что у меня не было причин для беспокойства. В то время на подобных фестивалях меньше всего можно было ожидать убийства. Имейте в виду, это было еще до Алтамонта, на гребне успеха Вудстока и концертов на острове Уайт. Хотя на рок‑фестивалях все были под кайфом. Чем сильнее, тем лучше.

– Понимаю, – проговорил Бэнкс. – Вы видели, как она разговаривает с какими‑то конкретными людьми?

– В общем‑то нет. То есть, я хочу сказать, мы общались с массой народу. Там была, так сказать, атмосфера вечеринки. И должна признать, это был такой восторг! Тусоваться со звездами. – Она игриво улыбнулась. – Знаете, я тогда была девушка впечатлительная. В общем, Линда какое‑то время провела вместе с «Хэттерс». Но это же естественно, правда? Начнем с того, что это ведь Вик достал нам проходки. К тому же он был ее двоюродным братом, пусть даже они и не были особенно дружны.

– Кто‑нибудь проявлял к ней какой‑то необычный интерес?

– Нет. Ну, ее пытались уболтать, если вы об этом. Линда была очень привлекательная девушка.

– Но она ни с кем не пошла?

– Ничего об этом не знаю. – Таня наклонилась вперед и нажала рычажок на кофейнике, а потом аккуратно наполнила две чашки. В свою она добавила молока и сахара, затем предложила Бэнксу, но он отказался. – У Линды был тогда период поисков высокой духовности. Она увлекалась йогой и медитацией, тибетским буддизмом. Ей было не до наркотиков. И, думаю, особенно не до мужчин.

– Вы видели своими глазами, как она покидает зону за сценой?

– Нет. Когда я захотела обойти сцену, чтобы посмотреть на «Лед Зеппелин», Линда сказала, что ей хочется простора, она пойдет прогуляться, а со мной пересечется позже.

– Где была Линда, когда вы ее видели в последний раз?

– За сценой.

– Одна?

– Вроде с ребятами из «Хэттерс». Это было давно.

– А где был Вик Гривз?

– Болтался где‑то поблизости. После выступления он наглотался кислоты, и… кто знает, где он был. Многие захотели встать перед сценой. Помню, там был большой ажиотаж. Кое‑кто пытался пощупать девушек в толпе. Точно не могу сказать, кто там был, а кого не было.

– Значит, вы не видели своими глазами, как Линда направляется в лес?

– Нет. Слушайте, вы же не хотите сказать, что это сделал Вик, правда? Я в это не верю. Какие бы у него ни были проблемы, Вик был тонко чувствующим человеком с нежной душой. И таким же остался, только немного повредился в уме. Убийцу честно‑благородно поймали. Нашли нож, на котором была кровь Линды. Я сама видела Мак‑Гэррити с этим ножом на Бэйсуотер‑террас.

– Я в курсе, – отозвался Бэнкс. – Но на суде он уверял, что его подставили, что нож подбросили.

Таня фыркнула:

– Это же естественно, правда? Уж вы‑то это должны понимать.

Бэнкс прочел все касательно неуклюжих попыток Мак‑Гэррити самому защитить себя в суде, и у него не осталось сомнений, что этот человек сам был злейшим своим врагом. Но если Вик Гривз убил свою кузину Линду, это придавало больше смысла позднейшим событиям, в том числе – убийству Ника Барбера. Возможно, подумал Бэнкс, Гривз не такой безумный, каким хочет казаться. Сказать это Тане он не мог: она друзей не предает и не бросает. Он отпил кофе. Напиток был крепкий и ароматный.

– Вкусно, – одобрил он.

Она наклонила голову, слыша эту похвалу:

– «Блю маунтин». Ямайский. Мне его специально доставляют.

– Вы знали, что у Линды был незаконнорожденный ребенок?

– Да. Она мне говорила, что отдала его на усыновление. Ей тогда было всего шестнадцать.

– И этот ребенок был Ник Барбер?

– Что? О господи! Нет, я этого не знала. Каким образом… я хотела сказать: какое невероятное совпадение!

– Не такое уж невероятное, – возразил Бэнкс. – Возможно, Ник унаследовал любовь к музыке благодаря генам Линды, понятия не имею. Но когда он узнал, что его биологическая мать – родственница одного из музыкантов «Мэд Хэттерс», это явно пробудило у него особый интерес к группе. А потом он выяснил, что ее убили, и, думаю, журналистское любопытство заставило его начать раскапывать давнюю историю.

– Вы думаете, что это как‑то связано с тем, что с ним случилось?

– Разве что из‑за того, что в результате Барбер вступил на путь, который привел его к гибели. Вероятно, не будь его матерью Линда Лофтхаус, он бы не взялся за свои изыскания (если он их, конечно, вообще проводил) и статью, но, возможно, он бы все равно этим занялся. Он давно был поклонником «Мэд Хэттерс». Мне кажется, что это любопытная деталь, только и всего. И еще один вопрос, связанный с группой: вы ведь были в Свейнсвью‑лодж в ту ночь, когда умер Робин Мёрчент, верно?

– Да, – ответила Таня.

Бэнкс не был уверен, но ему показалось, что в ее тоне промелькнуло напряженное желание о чем‑то умолчать.

– Какой он был?

– Робин? Из всех он был, пожалуй, самый одаренный и интеллектуальный. И самый чудной.

– То есть?

– Мне он всегда казался каким‑то отстраненным. Недосягаемым. Не дотронешься. Никогда не знаешь, где блуждают его мысли, о чем он думает. Хотя с виду он казался вполне дружелюбным и милым. Он был очень образованный и начитанный, в музыке – немного зануда.

– А с девушками у него было все в порядке?

– О, они по нему с ума сходили! Такой красавец с шикарными черными кудрями! Но я не уверена… хочу сказать, я не думаю, чтобы ему какая‑нибудь девушка особенно нравилась, хотя я его недолго знала… У него в то время ни с кем не было тесных отношений. Он брал то, что они ему предлагали, а потом отодвигал в сторону. Его больше увлекали всякие метафизические и оккультные штуки.

– Черная магия?

– Карты Таро, астрология, восточная философия, каббала и прочее в том же духе. В то время этим многие интересовались.

– Все возвращается… – заметил Бэнкс, вспомнив про Мадонну и всех прочих звезд, которые недавно открыли для себя каббалу. Не говоря уж о сайентологии, которая была мощной силой и в конце шестидесятых. Если терпеливо ждать, все повторяется.

– Пожалуй, – согласилась Таня. – В общем, обычно Робин был погружен в какую‑нибудь книгу. Он мало говорил. И, как я уже сказала, я его толком не знала. Как и остальные. Его жизнь вне группы оставалась для нас загадкой. Если у него вообще была такая жизнь.

– Линде он нравился?

– Да, она говорила, что он славный. Но тогда мужчины в списке ее приоритетов стояли не очень высоко.

– Но все‑таки она же не вычеркнула их из своей жизни?

– О нет. Я уверена, она бы заинтересовалась, если бы подвернулся подходящий человек. Она просто устала от манеры, которая была у некоторых наших парней. Свободная любовь! Они думали, что это значит – они могут валять любую женщину, которую захотят.

– А какие отношения были между Робином и Виком Гривзом?

– Да ничего необычного. Робин иногда расстраивался, что группа играет больше песен Вика, чем его собственных, но Вик просто был более сильный автор. Тексты Робина – слишком мрачные, чересчур много чернокнижия.

– И это все?

– Да, больше я ничего не знаю. Обычно они друг с другом отлично уживались.

– А как насчет остальных участников?

– То же самое. Конечно, случались разногласия. Так всегда бывает, когда коллектив слишком много времени толчется в одном пространстве. Но они не вцеплялись друг другу в глотку, если вы об этом. Я бы сказала так: для музыкальной группы эти ребята вели себя очень прилично. А я‑то в свое время навидалась дурного поведения.

– А после того, как вы вошли в группу?

– Все относились ко мне с уважением. И это до сих пор так.

– Остальные члены группы – какие они были люди?

– Ну, Вик был чувствительный поэт. Робин, как я говорила, интеллектуал и мистик. Рэг был сердитый молодой человек. Парень из рабочего класса, всегда готовый ввязаться в драку. Теперь он этим в общем‑то переболел. Думаю, сыграли роль несколько миллионов фунтов. А Терри был тихоня. Тяжелое детство: его отец умер, когда он был совсем маленький, а мать у него была по‑настоящему странная. Она даже, по‑моему, в конце концов попала в сумасшедший дом. Он очень переживал и особенно на эту тему не распространялся. Похоже, тогда он был получше остальных приспособлен к жизни. По крайней мере, ему удавалось время от времени улыбаться и разговаривать по‑человечески. Ну, а Эдриан был шутник, любитель поразвлечься. Он по‑прежнему такой. Большой весельчак.

– А вы?

Таня приподняла изящно изогнутую бровь:

– Я? Я была загадочная личность.

Бэнкс улыбнулся:

– А ваши близкие отношения с Крисом Адамсом?..

– Постепенно сошли на нет. В те первые два‑три года у нас был жесткий график. Трудно было сохранить такие отношения. Мы постоянно или гастролировали, или записывались. Но мы с ним всегда оставались друзьями. До сих пор остаемся.

– В ту ночь, когда утонул Роберт Мёрчент, – вернулся к теме Бэнкс, – вы действительно ожидали, что полиция поверит, будто все вы крепко спали у себя в постелях?

Казалось, ее поразил этот вопрос, но ответила она без особых колебаний:

– Но они ведь поверили. Смерть от несчастного случая.

– Но вы‑то не спали, верно? – настаивал Бэнкс, стреляя во тьму, но надеясь попасть в цель.

Таня посмотрела на него, в зеленых глазах читалось смущение. Он видел, что она пытается оценить его, понять, что ему известно и как он мог это узнать.

– Это было давно, – произнесла она. – Я не помню.

– Перестаньте, Таня, – сказал Бэнкс. – Почему все вы лгали?

– Господи помилуй, никто не лгал. – Она покачала головой, затягиваясь сигаретой. – Да какого черта! Так было проще, вот и все. Никто из нас не убивал Робина. Мы это знали. Зачем? Если бы мы сказали, что все шлялись туда‑сюда, нам бы задали еще больше дурацких вопросов. А мы были никакие. Всем просто хотелось, чтобы нас оставили в покое.

– И что же произошло на самом деле?

– Я правда не знаю. Я была пьяная, если уж на то пошло.

– Наркотики?

– Кое‑кто из остальных – да. Не без этого. А я всегда предпочитала водку. Хотите верьте, хотите нет, но я никогда ничего другого не употребляла. Ну, разве что иногда покуривала травку. Дом был большой, народу полно. Невозможно было за всеми уследить, даже если захотеть.

– Снаружи, у бассейна, были люди?

– Я не знаю. Я там не была. Если кто и увидел в бассейне Робина, то они поняли, что уже слишком поздно и ему уже не поможешь.

– И вы оставили его в воде, пока наутро не явился садовник?

– Это вы так говорите. Я этого не утверждаю. Я его там не видела и не могу точно сказать, видел ли кто‑нибудь.

– Но кто‑то мог видеть?

– Разумеется, мог. Но какой от этого толк? Тем более теперь.

– И кто‑то мог его столкнуть.

– Ради всего святого! Зачем?

– Я не знаю. Может быть, в отношениях между присутствующими не все было так идиллически, как вы меня уверяете.

Таня выпрямилась:

– Слушайте, с меня хватит. Вы приходите ко мне в дом, называете меня лгуньей…

– Я не единственный, кто вас так называет. Вы тоже признались, что лгали полиции в семидесятом году. Почему я должен верить вам теперь?

– Потому что я говорю правду. Я совершенно не могу себе представить, зачем бы кому‑то из нас желать Робину смерти.

– Я просто пытаюсь нащупать связь между прошлым и настоящим.

– А может, ее и нет? Вы об этом не подумали?

– Да, думал. Но поставьте себя на мое место. Есть одно несомненное убийство – в сентябре шестьдесят девятого, и, хотя преступника поймали и посадили в тюрьму, у меня все же остается место для сомнений. И еще одна смерть – в июне семидесятого, тогда ее с легкостью объяснили несчастным случаем, но теперь вы мне говорите, что участники затянувшейся вечеринки всю ночь шлялись туда‑сюда, а значит, и в этом случае могут возникнуть сомнения. И общий знаменатель всех этих событий – «Мэд Хэттерс». Ник Барбер собирался писать о них статью, главным образом – о Вике Гривзе, и он, Барбер, упомянул о каком‑то убийстве.

Таня затянулась, размышляя.

– Слушайте, – сказала она. – Я понимаю, вы изложили события так, что это и правда звучит подозрительно. Но это – просто совпадения. Я была на той вечеринке, когда умер Робин, и я не помню никаких ссор. Все развлекались, только и всего. Мы все улеглись. Я тогда была с Крисом. Заснуть было трудно, ночь была жаркая. Кто‑то мог сходить взять что‑нибудь пожевать. Может, они бродили, совершали набеги на холодильник. Я хочу сказать, что слышала, как люди ходят туда‑сюда. Голоса. Смех. У Вика, как всегда, был трип. Может, кто‑то из группы обменивался партнершами. Так бывало.

– Значит, вы не спали всю ночь как ангел?

– Ну конечно.

– И Крис Адамс все время был с вами?

– Да.

– Бросьте, Таня.

– Ну… может, и не каждую минуту.

– То есть в какой‑то момент вы проснулись, а его не было рядом?

– Не так. Господи, да вы что, теперь пытаетесь обвинить Криса? Что с вами?

– Верьте или нет, – проговорил Бэнкс, – но я просто пытаюсь докопаться до истины. Может быть, вы развлекались. Может быть, кто‑то резвился с Робином у бассейна и тот поскользнулся и упал в воду. Несчастный случай.

– Тогда какое это сейчас имеет значение? Даже если Робин был у бассейна не один. Все равно это был несчастный случай. Какая разница?

– Если кто‑то чувствовал угрозу, боялся, что правда раскроется, а Ник Барбер был близок к разгадке, то… – Бэнкс развел руками.

– А другого объяснения быть не может?

– Например?

– Ну не знаю. Ограбление…

– Да, у Ника похитили ноутбук и мобильник, но это лишь подкрепляет гипотезу, что кто‑то не хотел, чтобы узнали о том, чем он занимался.

– Тогда его девушка или еще кто‑нибудь. Чей‑то ревнивый любовник. Ведь большинство людей убивают близкие. Кто‑то, с кем они знакомы. Разве не так?

– Отчасти да, – согласился Бэнкс. – Мы занимались и этой версией, как и наркотической, но пока нам не повезло.

– Я не понимаю, при чем тут прошлое. Все давно кончилось. Приговор вынесен.

– Если долгие годы работы детектива меня чему‑то и научили, – заметил Бэнкс, – так это тому, что прошлое никогда не кончается, и неважно, кому был вынесен приговор.

Бэнкс ехал от Тани Хатчисон, когда двое полицейских доставили Келвина Сомса в управление полиции в Иствейле. Энни Кэббот попросила отвести его в пустую комнату для допросов и на какое‑то время оставить там: пусть подождет.

– Где вы его нашли? – спросила она одного из полицейских.

– На склоне долины, над Хелмторпом, мэм, – ответил он. – Скрывался в заброшенной пастушьей хижине. Видно, провел там всю ночь. Его порядочно трясло от холода.

– Как он, в порядке?

– Похоже на то. Хотя не помешало бы, чтобы его осмотрел доктор, просто чтобы все было по правилам.

– Спасибо, – поблагодарила Энни. – Я свяжусь с доктором Бёрнсом. А пока, думаю, я сама немного потолкую с мистером Сомсом.

Энни подозвала Уинсом и заметила, что Темплтон тревожно поглядывает на них из‑за своего стола.

– Что такое, Кев? – крикнула она ему. – Совесть вдруг пробудилась? Не поздновато, а?

Она тут же пожалела о своей вспышке, но та не произвела никакого действия на Темплтона, который пожал плечами и вернулся к своим бумагам. Энни готова была его задушить, но в этом случае он оказался бы победителем.

Промокший, озябший и жалкий Келвин Сомс выглядел постаревшим. В комнате для допросов было довольно тепло, к тому же констебль, который его привел, предусмотрительно снабдил его серым одеялом, которое Сомс накинул на плечи, точно халат.

– Итак, Келвин, – произнесла Энни, покончив с формальностями и проследив, чтобы на кассете было четко зафиксировано, что Сомс отказывается от услуг «грязных адвокатишек». – Что произошло в вашем доме?

Сомс промолчал. Он сидел, уставившись в одну точку, щека у него подергивалась.

– В чем дело? – осведомилась Энни. – Язык проглотили?

Сомс ничего не ответил.

Энни откинулась на спинку кресла, положив руки на стол.

– В конце концов вам придется заговорить, – объяснила она. – Мы уже знаем, что произошло.

– Тогда мне, это, незачем вам рассказывать, ага?

– Нам необходимо услышать, как вы сами изложите события.

– Я ее ударил. Во мне что‑то, это, щелкнуло, и я ее ударил. Больше вам ничего знать не надо.

– Почему вы ударили Келли?

– Сами знаете, чего она сделала.

– Она переспала с мужчиной, который ей нравится. Это так ужасно?

– Он не так говорил.

Энни озадаченно переспросила:

– Кто говорил?

Сомс глянул на нее.

– Сами знаете кто, – ответил он.

– Он имеет в виду Кева Темплтона, шеф, – пояснила Уинсом.

Энни уже и сама это поняла.

– Что сказал сержант Темплтон? – поинтересовалась она.

– Я, это, не могу повторить его слова, – ответил Сомс. – Мерзкие, жуткие вещи. Отвратительные.

Значит, именно подстрекательские речи Темплтона спровоцировали приступ ярости Сомса, подумала Энни. Она вполголоса выругалась.

– Вы пили перед этим?

Сомс почесал в затылке:

– Да. Я бы не сказал, что этим горжусь. Когда‑то я сильно зашибал, но потом стал, это, держать себя в узде, пропускал разве что по паре пинт, это, для хорошего общения. А тогда я, это, себе позволил… – Он замолчал и уткнулся лицом в ладони. Энни плохо разобрала его следующие слова, но ей показалось, что он пробормотал: – Ее мать…

– Мистер Сомс, – мягко сказала она. – Келвин, не могли бы вы говорить более внятно?

Сомс вытер глаза кулаками:

– Я ей сказал, что она совсем как мать.

– А какая у нее была мать?

– Последняя шлюха.

– Келли говорила, что ей показалось, будто вы разговариваете с ней так, словно перед вами не она, а ее мать. Это так?

– Не знаю я. Я был, это, как бешеный. Сам не знал, что говорю. Мать ее была моложе меня. Миленькая. А на ферме… ну, эта жизнь была не по ней. Ей город подавай, вечеринки, танцульки. Там были мужики. Ей было плевать, знаю я про них или нет. Она этим похвалялась, смеялась надо мной.

– И потом она умерла.

– Да.

– Должно быть, это вас очень мучило, – заметила Энни.

Сомс внимательно посмотрел на нее.

– Я имею в виду, она принесла вам столько страданий, а тут она лежала перед вами, умирая из‑за ошибки врачей. Вы наверняка ей сочувствовали, как бы она вас ни унижала перед этим.

– Ее Господь наказал.

– Как Келли на все это реагировала?

– Я старался, чтобы она ничего не знала, – ответил он. – Но оказалось, что она такая же.

– Это неправда, – возразила Энни. Она понимала, что кассета вертится и фиксирует превышение роли допрашивающего, но не могла сдержаться. Пускай суперинтендант Жервез в очередной раз спустит на нее всех собак, если уж на то пошло. – То, что Келли с кем‑то спала, еще не означает, что она «шлюха», или как там еще вы называли свою жену. Вам надо было поговорить с дочерью, а не избивать ее ножкой от стула.

– Я, это, не особо‑то горжусь тем, что сделал, – произнес Сомс. – Я отвечу за последствия.

– Еще бы, – сказала Энни. – Вот только Келли, к сожалению, это не поможет.

– Это вы о чем?

– О том, что из‑за вас она лежит на больничной койке и, представьте себе, переживает за вас, беспокоится о том, что с вами будет.

– Я согрешил. Я, это, приму кару.

– А как же Келли?

– Ей лучше будет без меня.

– Да хватит вам себя жалеть! – Энни не могла продолжать допрос: она за себя не ручалась. Швырнув ему бланк для показаний, она встала. – Вот что: опишите подробно, что произошло, а потом констебль Джекмен проследит, чтобы это распечатали, а вы подпишете. Вас осмотрит полицейский хирург – так полагается. Хотите что‑то добавить?

– Келли… Как там она?

– Выздоравливает, – ответила Энни. – Очень мило, что вы спросили, – язвительно добавила она, уже взявшись за ручку двери.

Date: 2015-09-24; view: 248; Нарушение авторских прав