Глава 12. Под вечер метель немного утихла и пошел тихий благостный снежок

Под вечер метель немного утихла и пошел тихий благостный снежок. Село сразу будто повеселело, ожило. Припорошенные снегом хаты побелели, стали наряднее, будто загордились под новыми шляпами. Черные поля и огороды задремали, согреваясь под новеньким одеялом. На улицу выбежала детвора, кто в собственной обуви, а кто и в родительской – грех не осыпать друг друга первым снегом, не пройтись в валенках по девственному, не затоптанному людьми и скотом снежному ковру.

Павел Серафимович как раз засмотрелся в окно, наблюдая за детской возней возле небольшого сугроба, когда заметил кобзаря Данилу и его поводыря. Мужчина сразу же вышел на улицу, пригласил их в дом. Данила зашел, отряхнул снег с шапки и кожуха, вежливо поздоровался с хозяевами.

– Деточка, ты же совсем замерз! – заохала хозяйка. – Разувайся и лезь на печь отогреваться!

Пока Павел Серафимович провожал гостя к столу, жена высыпала из котомки на печь мешочек проса, простелила кожух.

– Залезай, Василек, – скомандовала она. – Да побыстрее! Ложись на кожух, а я тебе еще и одеяло теплое принесу. Еще моя мама (царство ей небесное!) научила меня, как отогреваться, чтобы не заболеть, – говорила она мальчишке, который не переставал трястись от холода. – А теперь попей горяченького молочка с медом. Отогреешься, потом я тебя, детка, накормлю.

– Спасибо вам, – тихонько сказал парнишка. Он выпил молоко, свернулся калачиком и сразу же закрыл глаза. Женщина осторожно накрыла его одеялом, но Василек этого уже не слышал: он крепко заснул.

Павел Серафимович подождал, пока старик поест клецки с жареным луком, подал ему еще теплого узвара.

– Благодарю тебя, добрый человек! – сказал Данила, поев. – Пусть тебя Бог бережет и посылает всех благ за твое милосердие!

– Пошлет ли? – задумчиво произнес Павел Серафимович. – Ждал я тебя, Данила, давно ждал.

– И что ты хотел услышать?

– Тревожит меня эта коллективизация.

– Не тебя, хозяин, одного, – сказал старик. – Всюду что‑то творится непонятное и плохое.

– Расскажи мне, идут ли люди в колхозы? – поинтересовался мужчина.

– Идут те, кому терять ничего. Если всю жизнь прожил с голым задом, то какая ему разница, где дальше быть? Не все ли равно, где им светить? И что такому терять? Если нет хаты, то и пожара бояться нечего. Разве я не правду говорю?

– Да, – согласился мужчина, – ты всегда правду‑матушку говоришь, потому и хочу тебя послушать.

– Если у бедняцкой семьи был небольшой надел земли и одна корова, что ей терять? У таких нечего забирать, поскольку все равно небольшие наделы для собственного хозяйства оставляют. Вот такие крестьяне и записываются в коммуны. А больше всего страдают те хозяева, кто приобрел себе и земли, и скот, и инвентарь. Запугивают их: кто не пойдет в колхоз добровольно, отберем все силой.

– И отбирают?

– Слышал, что уже есть такие случаи. Был хозяин своего надела, стал кулаком, врагом советской власти. А какой из того человека враг? Вот у тебя достаток, а не задрал же нос так, что и кочергой не достанешь, не отвернулся ни от Церкви, ни от Бога, ни от людей. Что ты плохого сделал советской власти? – уже тише продолжал кобзарь. – Налоги заплатил? Заплатил! Что‑то украл? Нет! Кого‑то обидел, плохим словом обозвал? Тоже нет. Мог бы меня, старого слепца, не пустить погреться? Да, но ты всегда был к людям обращен лицом, а не спиной. Какой из тебя враг?

Ничего на это не ответил Павел Серафимович, лишь еще больше нахмурил брови. Старый странник был прав и своими словами выразил все его мысли.

– Да мало того что коммунисты объявляют их кулаками, начинают целую войну против трудолюбивых людей, так еще и середняков, которые не записываются в коммуну, подкулачниками назвали.

– И они тоже враги?

– И они также! Совсем недавно люди завидовали настоящим хозяевам, тайком мечтая разбогатеть, иметь хорошие наделы, много скота. А теперь что? Богатые завидуют бедным, потому что тех никто не трогает. Поэтому получается, что трудолюбие уже не в почете? Лучше быть лодырем и бедным, чем хозяином? Я вот век прожил, всего по миру наслушался, но чтобы бедность была в почете? Нет, такого еще не было, – рассуждал старик. – А теперь всем заправляют коммунисты и комсомольцы. А кого туда принимают? Нет, не настоящих хозяев, а самых бедных. Правильно ли это? Один Бог знает, а я лишь Его творение.

Старик умолк. Павел Серафимович сидел напротив него за столом, положив на колени большие натруженные руки.

– Так теперь я должен стыдиться своего достатка? – с легкой иронией в голосе спросил он.

– Может, не стыдиться, но и не показывать, что имеешь достаток, – почти прошептал Данила.

– Поля в камору не спрячешь.

– Согласен, но мудрые люди уже лазейку нашли, – шептал кобзарь, словно кто‑то мог подслушать.

– Какую? – вполголоса спросил Павел Серафимович.

– Не знаю, добрый человек, поможет ли тебе это, но слышал, что некоторые состоятельные люди поля делят, чтобы их не отобрали коммунисты.

– Как это? – поинтересовался мужчина.

– Отписывают на сыновей, на родственников или кого другого – временно, по договору. Вот смотри, у тебя большой надел, ты договариваешься с кем‑то, делишь землю, половину кому‑то отписываешь, и все! Пришли к тебе чекисты землю отбирать, а ты им бумажку, документ, значит. Смотрите, говоришь, я свою землю сыну отдал, поэтому у меня нечего забирать, остался небольшой надел. Должен же ты где‑то огород посадить? Не так ли?

– Хорошая подсказка! – довольно отозвался мужчина. – И правда, можно же разделить землю. Но получится ли у меня?

– Деньжат приплатите кому надо, так перепишут надел и документы выдадут, – сказал старик, многозначительно подняв палец.

– Гм… Надо попробовать, – рассуждая о совете кобзаря, сказал Павел Серафимович. – А скот? Его же не разделишь?

– И скотину так же делят! – возбужденно сказал старик. – У кого было две коровки, отдают родственникам по договоренности одну. Опять же: пришли к тебе, а в хлеве только одна корова. Что здесь забирать?

– А если много коров? А еще и бык, лошади, куры, гуси, кроли. Что с ними люди делают?

– Если не удалось разделить, то продают скот. Слышал, что на базарах полно и мяса, и кож, и живого скота. Лучше уж перевести хозяйство в деньги, чем даром отдать в коммуну. Разве не так?

– Оно‑то так, но жалко, ой как жалко хорошую и ухоженную скотину! Бывало, гоню утром на пастбище стадо, а меня от гордости распирает: мои буренки самые лучшие, упитанные, сытые, большие, вымя до земли, кони статные, вычищенные до блеска, подкованные. И теперь я должен свою гордость сбыть?

– А что делать? Сейчас за коня можно наторговать сто рублей. Но цена на них вот‑вот упадет, потому что ты не один такой, кто хочет выгодно продать. Уже на базаре целые ряды лошадей и коров, и с каждым днем все больше скота пригоняют на продажу. Многие люди не хотят даром отдавать свой скот, поэтому и спешат от него избавиться. Как‑то слышал от людей, что в некоторых местах добрый конь уже стоит девяносто, а то и восемьдесят рублей. Дороже не будет, а вот упасть цена может. Скотину отобрать можно, а деньги как ты заберешь? Правильно я говорю?

– Да, Данила, да, – думая о чем‑то своем, ответил хозяин.

– А кур, гусей, кролей, – продолжал Данила, – наверное, не будут отбирать. Где же человеку кусок мяса взять или яйцо ребенку? Не так ли?

– Правильно ты говоришь, Данила, – вздохнул Павел Серафимович. – Только беспокоит ли это кого‑то?

– И вот еще что слыхивал, – продолжил кобзарь, – коммунисты закрывают церкви, снимают колокола, а священников арестовывают.

– Господи! – Мужчина размашисто перекрестился. – Безбожники! И Христа на них нет! Где же тогда людям Богу помолиться? Кто детей крестить будет? Молодых венчать? И жить не дают, а умрешь – некому будет отпеть. Что же это делается?! И чем батюшка‑то провинился? Чем он им не угодил?

– Частенько люди шли в церковь, чтобы не только помолиться, но и посоветоваться со священниками, а те против колхозов. Говорят, что и в воскресенье будут люди в коммуне работать, и в праздники, ведь для коммунистов Бога не существует.

– Антихристы! Безбожники! И не боятся наказания Божьего!

– Они ничего не боятся, потому что власть в их руках.

– Но на все же есть воля Божья.

– Есть. И придет время, когда безбожники будут наказаны, а сейчас коммунисты и комсомольцы возомнили себя и царями, и богами на земле, – глухо произнес старик. – Но ты, добрый человек, о нашем разговоре – никому! И сам осторожней будь в словах. Если меня накажут – не беда, я уже век свой прожил. Да и терять мне нечего. Разве что кобзу жалко, – улыбнулся в усы Данила. – Хороший инструмент, таких остались единицы.

– И кобзарей таких, как ты, – прибавил Павел Серафимович.

– Поговорил с тобой, отогрелся, наелся‑напился, пора и честь знать. Разбужу парнишку и отправлюсь дальше.

– Куда ты пойдешь? Сейчас люди подойдут тебя послушать, да и ночь скоро. Оставайся здесь. Можешь пожить, сколько тебе надо. Пока есть хлеб на столе – до тех пор буду им угощать.

– Спасибо тебе, – поклонился старик. – Переночую и пойду по свету дальше. Со мной ничего не случится, а вот Василек может заболеть.

Скрипнули двери, впустив морозные клубы. К дому начали подходить крестьяне, чтобы послушать песни и рассказы Данилы. Зашла и Варя со своей неразлучной подругой. Павел Серафимович улыбнулся сам себе: девушки были в сапожках и все стреляли глазками, любуясь обувью.

– Будь дома за хозяйку, – шепнул Варе отец, – нам с матерью надо отойти по делам.

– Хорошо, – кивнула она. Девушка подняла голову и с благодарностью посмотрела отцу прямо в глаза.

– Вот видишь, – сказала Варя Ганнусе, как только отец вышел из дому. – Хотела сегодня поговорить о нашей с Андреем женитьбе, но опять не получится. И так всегда: то одно помешает, то другое, – вздохнула она. – Хорошо, что хоть есть кому поддержать.

Ганнуся пожала ей руку, успокоила, и уже через мгновение девушки заслушались новой песней, которую припас слепой Данила.

Date: 2015-09-24; view: 320; Нарушение авторских прав