Дневник 3:453-454

Имя Генри Перли Паркера забыто, но написанная им картина знакома многим из тех, кто даже не интересуется искусством. Именно на его холсте запечатлено событие, происшедшее 9 февра­ля 1709 г. в доме приходского священника в Эпворте, когда юный Уэсли был спасен от бушующего пламени. Репродукции работы Паркера можно встретить повсюду в Англии и за ее пределами, в бесчисленных ризницах и залах. Даже те, кто немного знает о Джоне Уэсли, смутно припоминают, что он избежал смерти, когда пламя уже окружало его. В самом деле, это был драматический эпи­зод: ярко пылающее старое бревенчатое здание, паническое бегство многочисленной семьи священника, лицо Джона Уэсли за занаве­ской, находчивый крестьянин, подбежавший к окну и терпеливо ожидавший, пока другой крестьянин вскарабкается ему на плечи и вытащит мальчика — за несколько секунд до того, как рухнула кры­ша, и Сэмюэль Уэсли, призвавший потом всех вознести молитву: "Подойдите, соседи. Преклоним колена и воздадим благодарность Богу. Он оставил мне всех моих восьмерых детей. Пусть дома нет, я достаточно богат».

Уэсли не было и шести лет, когда случился пожар; неудивитель­но, что в таком впечатлительном возрасте все происшедшее навсег­да врезалось ему в память. Это был Божий знак. Все в большей сте­пени Джон осознавал, что он спасен с какой-то целью и относил к себе слова из Писания: «Не головня ли он, исторгнутая из огня?» (Зах. 3:2). Каждый последующий год Уэсли отмечал годовщину этой удивительной ночи, которая, по его признанию, «оставалась самым сильным моим впечатлением до 23 — 24-летнего возраста». Разумеется, после евангельского обращения Уэсли ощущал себя «выхваченной из огня головней» уже и в духовном смысле. С тех пор он рассматривал избавление от смерти в Эпворте как предзна­менование окончательного спасения — если только он будет готов исполнить миссию, определенную ему Богом. Когда он позировал Джорджу Вертью, писавшему его портрет, на заднем плане был изображен пылающий дом, а внизу написано: «Не головня ли он, исторгнутая из огня?»

В ноябре 1753 г. Уэсли был так болен, что готовился к смерти. Чтобы предупредить «скверные панегирики», он сам сочинил эпитафию для своего надгробия. Она так и начиналась: «Здесь покоится тело Джона Уэсли, головни, исторгнутой из огня». Он хотел, чтобы именно таким его знали люди. В «Дневнике» Чарльза Уэсли содержится важное уточнение: «ветвь, не однажды истор­гнутая из огня». Здесь определенно усматривается намек на обра­щение Джона Уэсли, что подтверждает и он сам: то, что он испы­тал на Олдерсгейт-стрит 24 мая 1738 г., когда его душа почувство­вала необычайное тепло, было духовным аналогом спасения от огня в 1709 г.⁸ Образ огня ассоциировался у него не только с ис­куплением грехов, но и с миссией, спасением душ, к которой он был призван Богом. «Его теология раскрывается на языке собы­тий той ночи, - указывает У.Ч. Фитчет. - Пылающий дом - это символ уходящего мира. Всякая человеческая душа, по мнению Уэсли, подобна ребенку, объятому пламенем того неискупленно­го греха, который разжигает вечный божественный гнев. Выхва­ченный в полночь из горящего дома, он должен был спасти людей от еще более ужасного огня. Именно эти образы рисовались его воображению на смертном одре». Так Уэсли сделал первый шаг по пути евангелиста.

Уже с ранних лет он глубоко ощущал свое призвание. По словам Раттенбери, «с самого детства он был избранником судьбы». Он понимал, что ему уготована особая миссия — но какая именно, узнал только после обращения. Тридцать лет искал он свое призва­ние, трудным путем шел к своей цели, но не оставлял поисков. До 1738 г. Уэсли-евангелист был еще как бы зародышем, ведущим дол­гую борьбу за то, чтобы наконец завершить длительный период со­зревания и выйти в жизнь. В этой и последующей главах мы позна­комимся с «подготовительным» периодом и отметим самые важные моменты его духовных странствований. Не углубляясь в биографи­ческие детали, мы остановимся на тех факторах, которые повлияли на становление Уэсли-миссионера.

В этой «эпохе предварительной подготовки», как называет ее д-р Бетт, мы поневоле заметим влияние семьи". Дом приходского свя­щенника в Эпворте по праву именуется колыбелью методизма. «Не будет преувеличением сказать, — полагает д-р Лэйвер, — что чуть ли не все в характере и воззрениях позднего Уэсли закладывалось в ат­мосфере эпвортского дома, на примере его матери». После пожара 1709 г. Сюзанна решила уделять особое внимание воспитанию Джона. «Я намереваюсь особенно заботиться о душе этого ребенка, к которому Ты проявил больше милосердия, чем получалось у ме­ня, — писала она в книге для заметок, — чтобы постараться внушить ему законы Твоей истинной веры и добродетели. Господи, помоги мне быть искренней и благоразумной в моих трудах и благослови меня на успех». Образование, которое Сюзанна дала своему сыну, было столь основательным, а Джон оказался таким способным уче­ником, что Сэмюэль допустил его к Святому причастию еще в восьмилетием возрасте. До нас дошел своего рода план занятий, которым руководствовалась Сюзанна — он изложен в форме беседы матери с дочерью в ее рукописи «Религиозное собрание»'⁵. Хотя в данном случае беседу она проводила с дочерью Эмили, нет сомне­ний, что все дети получали примерно такое же образование; другая беседа Сюзанны, очень похожая, опубликована д-ром Адамом Кларком.

Вполне возможно, именно еженедельные беседы матери с деть­ми убедили Джона, что христиане должны пребывать в братском общении. Косвенным результатом этого стало основание «клуба святых» в Оксфорде, а позднее — и методистских союзов («клас­сов»). Собрания, которые она устраивала в приходском доме (на­чало их относится к 1712 г., когда Джон посещал конвокацию), то­же могли натолкнуть его на мысль о важности подобных групп, в дополнение к обычным церковным службам, и, таким образом, проложили путь к основанию «обществ». Без священника дневные службы не проводились, а викарий обычно бывал скучным, никак не евангелистом, монотонно увещевающим отдавать долги. Учи­тывая все это, миссис Уэсли взяла за правило устраивать в вос­кресные вечера у себя на кухне неформальные собрания для чле­нов семьи и слуг. Вскоре к ним стали проситься и другие люди, в просторную кухню набивалось до двухсот человек. Джону шел де­вятый год, но, зрелый не по летам, он должен был в этом прини­мать участие. Однако вряд ли он предполагал, что подобные собра­ния будут много раз повторяться в годы его собственных пропо­веднических странствований. Поместив в дневнике от 1 августа 1742 г. отчет о похоронах матери, Джон Уэсли воспроизвел копию ее письма мужу, в котором она описывала эти кухонные собрания, и не удержался от комментария: «Да, и она (как ее отец, дед, муж и три сына), была, по своим меркам и возможностям, проповедни­ком праведности».

Пригодились евангелисту и другие уроки, усвоенные в Эпворте. Здесь всегда пристально интересовались зарождающимся миссио­нерским движением начала XVIII в. Сэмюэль даже предполагал по­работать в Вест-Индии, но из этого ничего не вышло. Известно, что Сюзанна читала «кухонной» конгрегации английский перевод отчета, который составили Зигенбальг и Плюцшау о своей деятель­ности в Транкебаре (районе южной Индии). Возможно, что Уэс­ли, увидев, что отец неспособен хоть как-то увлечь свою деревен­скую паству, стал сомневаться в эффективности приходской систе­мы. Чтобы донести Евангелие до народа (чем ему предстояло в свое время заняться), традиционных методов было явно недостаточно. Наконец, если взять чисто бытовой уровень, то строгие правила жизни в семье приходского священника приучили его к лишениям и подготовили к трудностям, с которыми неизбежно приходится сталкиваться доброму воину Иисуса Христа. Как напоминает нам В.Х.Х. Грин, «Джон Уэсли был сызмальства приучен к спартанской жизни». И во всем этом Джон Уэсли видел руку Божью: вновь по­сетив Эпворт в 1779 г., он подтвердил истинность «банальных строк» Овидия:

Nescio qua natale soluin dulcedine cunctos

Ducit, et immemores non sinet esse sui!

(Всех нас родная земля непонятной сладостью манит

И никогда не дает связь нашу с нею забыть!)

На школьных годах Уэсли в Чартерхаусе мы долго задерживать­ся не будем. Образование, очевидно, было по-прежнему сопряжено с лишениями, в чем он сам признавался впоследствии: «С десяти до четырнадцати лет я почти ничего не ел, кроме хлеба, да и того не­много. Однако это не причинило мне никакого вреда, а, наоборот, заложило основу крепкого здоровья»²³. Виноваты здесь были стар­шие ученики, которые отнимали еду у младших. Следуя совету от­ца, Джон каждое утро трижды обегал вокруг школьного сада; несо­мненно, это тоже сыграло роль в том, что он обрел физическую вы­носливость, столь необходимую в напряженной деятельности еван­гелиста.

С другой стороны, Чартерхаус вряд ли оставил заметный след в духовном развитии Уэсли. По сути дела, отлучение от благотворной дисциплины Эпворта могло вызвать у него временный кризис, хотя Тайерман заходит слишком далеко, говоря, что Уэсли «появился в Чартерхаусе святым, а покинул эту школу грешником». Можно согласиться с В.Х.Х. Грином, назвавшим такой вывод «односто­ронним до абсурда». О своем состоянии духа в ту пору Уэсли оста­вил нам ясное свидетельство: «Последующие шесть—семь лет я провел в школе, где внешние ограничения исчезли. Я стал вести се­бя гораздо беспечнее, даже в отношении своих обязанностей, и почти всегда был виноват во внешних грехах; я знал, что они есть, даже если окружающие ничего дурного не видели. Тем не менее, я по-прежнему читал Писание и повторял утренние и вечерние мо­литвы. Тогда я надеялся спастись за счет того, что (1) я не так плох, как другие люди; (2) я все еще привязан к религии; (3) я читаю Библию, хожу в церковь и читаю молитвы».

Помимо частых посещений школы в День основателя и по дру­гим случаям, Уэсли связывает с Чартерхаусом одно любопытное явление: в переломные месяцы, предшествующие умиротворению на Олдерсгейт-стрит, он часто искал тихого уединения в Чартер­хаусе, в комнате Джонатана Агуттера, «бедного брата», который то­же был членом религиозного общества Фетгер-Лейн.

В семнадцать лет Уэсли отправился в Оксфорд и был зачислен в Крайст-Чёрч-колледж. Мы отложим до следующей главы рассказ о его духовных исканиях, особенно интенсивных в завершающий пе­риод его пребывания в университете, и лишь кратко коснемся со­бытий в его жизни, определивших окончательное призвание. Уэсли был хорошим студентом, особенно преуспевшим в полемике. Его талант к логике, проявлявшийся и в устных академических упраж­нениях, и в бесчисленных частных спорах, был очевиден каждому и оказался немаловажным в подготовке будущего евангелиста. Двад­цать лет он подчинял все свои успехи целям благовестия, рассказы­вая о христианстве огромному количеству людей. Ему часто прихо­дилось защищаться, что он делал необыкновенно успешно, и уст­но, и на письме. Ко всему этому он заранее готовился, пусть даже неосознанно; иначе оказались бы потерянными годы, когда он еще не начал задумываться о духовном сане.

Портрет Уэсли в 1724 г. оставил нам Сэмюэль Бадко: «Он был студентом тонкого и острого ума, побеждавшим логикой любые хи­тросплетения и посмеивающимся над всеми, кого так легко разбил наголову. Вкусом он обладал образцовым; от него веяло мужеством и свободомыслием». Позже, когда он стал модератором групп в Линкольн-колледж, он должен был выслушивать тезисы своих уче­ников. «Таким образом, я волей-неволей приобрел некоторый опыт полемики, — признавался Уэсли много лет спустя, — прежде всего, умение искать и выявлять искусно замаскированные заблуж­дения. С тех пор у меня было много причин просить у Бога, чтобы Он даровал мне это подлинное искусство. И вот, когда люди возво­дили передо мной преграду того, что они называют «доказатель­ствами», я неоднократно разбивал их в пух и прах, несмотря ни на какие обертки, докапывался до самого корня заблуждений и в мгновение ока вскрывал их». Это было поистине бесценное каче­ство, ведь апологетика играет очень большую роль в библейском евангелизме. Как и апостол Павел, проповедник-миссионер ищет доводы в Писании.

Фундамент будущих уэслианских проповедей-комментариев вполне мог заложить его первый тьютор в Крайст-Чёрч, Джордж Уиган. Шмидт называет Уигана «исследователем библейского язы­ка в духе Просвещения. Он открыл новый этап в исследованиях Септуагинты, которыми ранее занимался крупный немецкий уче­ный Иоганн Эрнст Грабе (1666—1711), приезжавший в Оксфорд».

Вряд ли мы ошибемся, если предположим, что именно у д-ра Уига­на Уэсли научился тщательному подходу к библейскому тексту, столь характерному для его проповедей и еще более — для «Ком­ментариев» к Новому и Ветхому Заветам. В конце 1723 г. Уиган перешел в сельский приход, чтобы сосредоточиться на экзегетиче­ских исследованиях; там он прожил больше пятидесяти лет. Сле­дующим тьютором у Уэсли был Генри Шерман, с которым он нахо­дился в более доверительных отношениях, хотя тот, по всей види­мости, не оказал на него особого влияния. Дружеские отношения были у Уэсли и с Джонатаном Колли — регентом Крайст-Чёрч. Антикварий Томас Херн презрительно назвал Колли «апокалиптиком, погруженным в книги об Откровении и читавшим, помимо Меде (Mede), все, что ему попадалось на эту тему». Однако не ис­ключено, что такая оценка — всего лишь следствие тогдашних предубеждений против эсхатологических поисков, и собственные представления Уэсли о конце времен, быть может, начали форми­роваться как раз в эти годы. Во всяком случае, позже он читал и Джозефа Мида, и Чарльза Добуца, причем обе книги рекомендовал ему Колли.

Уэсли окончил университет в 1724 г., получив степень бакалавра гуманитарных наук. В том же самом году уже прослеживаются не­которые признаки того, в каком направлении будут развиваться дальнейшие события. Уэсли еще не думал о рукоположении и не искал той реальности в вере, которую позже обрел в евангельском обращении. По словам Шмидта, «первые годы в Оксфорде напоми­нали школьные дни в Чартерхаусе; акцент делался на систематиче­ское образование, знание самого главного и основного. Тьюторы, очевидно, одобряли круг его интересов и даже любовь к поэзии». Как мы пытались показать выше, появившийся у него интерес к некоторым предметам помог ему в жизни, полностью посвящен­ной евангелизму, однако пока он об этом не догадывался.

Поворотный момент пришелся на 1725 г. Из дневника, который Уэсли начал тогда вести, мы можем многое узнать о состоянии его духа (на его духовных поисках мы остановимся в следующей главе). В мае он в первый раз (но никоим образом не в последний!) обсуж­дал с матерью теологическую проблему. Появившаяся у него тяга к христианской истине и практике совпала с растущей увереннос­тью в том, что он призван стать священнослужителем. Трудно ска­зать, что чему предшествовало; скорее всего, оба желания появи­лись одновременно. В январе 1725 г. он даже признался в своих планах родителям. Реагировали они по-разному. Сэмюэль посове­товал проявить осторожность, подождать, чтобы удостовериться в своем призвании, а также поучиться хоть немного греческому и древнееврейскому. Он хотел быть уверенным, что Джоном движут интересы, полностью свободные от каких-либо эгоистических мо­тивов: в XVIIII в. этот вопрос стоял очень остро. Служение в Церкви должно было стать для сына не только «средством пропита­ния», как у сыновей Илии: «Главным источником и стимулом, в сравнении с чем все остальное — вторично, должны быть слава Божья и служение церкви на благо ближнему. Горе тому, кто с ме­нее серьезной целью примеривается к столь священному труду».

Сюзанна с нетерпением ждала исполнения своих молитв — а она, несомненно, просила Бога, чтобы Джон стал священнослужи­телем - и не понимала, зачем медлить. «Мне нравится твой дух, и чем скорее ты станешь дьяконом, тем лучше, — писала она. — Быть может, ты еще больше углубишься в изучение практического богос­ловия, а это, по моему скромному мнению, наилучшее занятие для будущего священника. М-р Уэсли думает иначе и, вероятно, хочет приохотить тебя к критической учености. Она бывает полезна, но никоим образом не сравнится с богословием. Я искренне прошу у Бога, чтобы Он отвел от тебя это великое зло, не дал отказаться от необходимого ради пустячных штудий. Но я не собираюсь тебя убеждать. Да направит и благословит тебя Всемогущий Бог!»

С этих пор Уэсли стал сознательно готовить себя к рукоположе­нию. Он спросил у отца, какие библейские комментарии тот может посоветовать. Ответ достоин подражания: «Ты спрашиваешь меня о лучшем из библейских комментариев? Я скажу тебе — сама Биб­лия. Достаточно взять несколько ее изложений и переводов из Полиглотты и сравнить с оригиналом — и, я уверен, любому честному, благочестивому, прилежному и скромному человеку будет ясно, что они бесконечно превосходят всякий известный мне коммента­рий. А если уж выбирать из них, то самый лучший — это Гроций, особенно в том, что касается Ветхого Завета»⁴¹. Очевидно, Уэсли последовал совету отца, поскольку в самый день экзаменов перед принятием сана он читал «Примечания» голландского экзегета Гуго Гроция. Уэсли часто читал Новый Завет по-гречески. При­лежно изучая древнееврейский, он мог читать в оригинале и Ветхий Завет. Кроме того, он заглядывал в теологические труды, в том чис­ле — отцов Церкви. Самыми важными для своего рукоположения он считал «Пособие для кандидата в священнослужители» Джорджа Булла (1714), комментарий на катехизис Уильяма Уэйка «Прин­ципы христианской веры» (1700) и книгу Джона Эллиса «В защиту Тридцати девяти статей» (1700).

Рукоположение Уэсли в дьяконы состоялось 19 сентября 1725 г. в соборе Крайст-Чёрч в Оксфорде. Рукоположил его Джон Поттер, который позже (22 сентября 1728 г.) передал ему и благодать свя­щенства. В проповеди «О посещении церковной службы», произ­несенной им пятьдесят с лишним лет спустя, Уэсли вспоминал о совете, который дал ему этот «великий и добрый человек» уже по­сле того, как стал архиепископом Кентерберийским: «Если вы хо­тите принести особенную пользу, то не тратьте времени и сил на борьбу за то или против того, что спорно. Свидетельствуйте против откровенных грехов и поощряйте подлинную, совершенную свя­тость». Именно это Уэсли и намеревался делать. Когда епископ­ский капеллан Томас Хейвард экзаменовал его, проверяя, готов ли он к священническим обязанностям, он задал вопрос, который ча­сто вспоминался Уэсли в годы его миссии: «Вы знаете, на что иде­те? На противостояние всему человечеству. Тот, кто собирается стать христианским священником, должен знать, будет ли он про­тив всех, но все уж точно будут против него». Можно согласиться с выводом д-ра Грина: «Нет оснований сомневаться, что рукополо­жение Уэсли стало важнейшей вехой в его духовном развитии». К этой теме мы вернемся в следующей главе.

Вскоре после принятия дьяконского сана Уэсли произнес свою первую проповедь в небольшой, обложенной камнем церкви в Саут-Ли, близ Уитни. Он поневоле обратил внимание на городские башенные часы и подумал о том, какой глубокий смысл обрели для него в этот миг слова: «Не знаете, в который час Господь ваш при­дет». Историческое событие запечатлено памятной доской на цер­ковной кафедре. Уэсли проповедовал на тему Мф. 6:33: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам». Рукопись проповеди сохранилась, и у нас есть возможность прочи­тать ее текст, записанный четким и аккуратным почерком. 16 октяб­ря 1771 г. он отметил в своем «Дневнике»: «Я проповедовал в Саут-Ли. Здесь же я произносил свою первую проповедь сорок лет назад. Один человек из моей нынешней аудитории слышал меня и тогда, большинство же остальных уже покинули бренный мир»⁴⁹. Начало было положено, и несколько лет Уэсли проповедовал в деревнях близ Оксфорда; в своем дневнике он упоминает Бинси, Бродвей, Бакленд, Камб, Флит-Марстон, Пиртон, Шиптон, Стэнтон, Тейм и Уинчендон. Проповедовал он и в нескольких оксфордских церк­вях⁵¹. В любую погоду Уэсли шел пешком или ехал верхом по ужас­ным дорогам. Он еще не догадывался, что обретает необходимый опыт для евангелистских странствований, которым позже отдал пятьдесят лет жизни. Одновременно он учился составлять пропове­ди. Однако, как отмечает Карнок, он еще не знал, как по-настоя­щему проповедовать то, что написал, и, конечно же, еще не нашел того стержня, на котором в последующие годы строилось его благо- вестие.

В 1726 г. Уэсли избрали членом совета Линкольн-колледжа, где он заменил Джона Торолда (тот через некоторое время стал сторон­ником Возрождения). С первого взгляда не совсем ясно, какое от­ношение имеет эта должность к евангелистскому призванию. Од­нако если взглянуть на новую должность Уэсли с другой стороны, станет понятно, что самим провидением он был и в духовном, и в материальном плане подготовлен к своему будущему. До его же­нитьбы в 1751 г. именно эта должность давала ему твердый зарабо­ток, что пригодилось в те годы, когда Уэсли еще не определил соб­ственную позицию и не почувствовал призвание евангелиста. Еще важнее, что с самого начала он оказался финансово независимым. Некоторые сочтут, что я обращаю излишнее внимание на земной аспект духовной деятельности, но от этого он не перестанет быть жизненно важным. Когда пришло время обратиться к народу, Уэс­ли мог сделать это свободно во всех смыслах.

Тогда и появился «клуб святых». У истоков его стоял Чарльз Уэсли; Джона в то время не было в Оксфорде, он служил приход­ским священником в Руте. Однако, вернувшись в Оксфорд, где он стал тьютором в Линкольн-колледже, Джон начал формировать об­щество в соответствии с собственными представлениями. Сначала предполагалось, что оно будет частично посвящено образованию, но вскоре его целью стало всестороннее духовное совершенствова­ние. В деятельности общества воплощались поиски самого Уэсли; одновременно оно помогало вырабатывать тот инструментарий, который позволил впоследствии оберегать плоды евангелизма. Общество не было замкнутым кружком единомышленников; дея­тельность его обращалась и внутрь, и вовне. Духовные упражнения дополнялись благотворительной работой среди неимущих. Члены общества посещали тюрьмы и работные дома, помогали больным и нищим. Уэсли впервые пришлось столкнуться лицом к лицу с про­стыми людьми. Все долгие годы его евангельского служения он об­ращался к ним. Ему предстояло стать апостолом hoi polloi (гр. «многих»). Благодаря «клубу святых» его узнала будущая паства.

Мы говорили о тех обстоятельствах оксфордской карьеры, кото­рые помогли становлению Уэсли-евангелиста. Отдельно взятые, они мало что значат. Однако все вместе, в свете последующих событий, они оказываются свидетельством Божьего Промысла. И все-таки именно в духовном становлении Уэсли рука Божья про­явилась наиболее отчетливо. К этой теме мы сейчас и обратимся.