Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Часть I. 1 page





Алекс Норк

Подует ветер

 

1.0 – Alesh – прав – doc

Аннотация

 

Небольшой городок американского юга и его главный полицейский внезапно сталкиваются со странным эффектом проникновения в городскую среду гремучих змей. Их никто не видит. Есть только трупы со следами нападений и ядом в крови.

 

Алекс Норк

Подует ветер

 

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

 

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

 

Часть I.

 

День шел к концу.

Точнее, наступало то прекрасное время, когда сентябрьское солнце, проваливаясь за горизонт, еще освещает все вокруг и нежно щиплет землю розовыми и золотистыми лучиками.

Конец рабочего дня, самый конец, когда не грех всерьез подумать, что будешь делать вечером.

Фрэнк Гамильтон как раз собирался определиться на этот счет, но помешал звонок дежурного по управлению:

– Господин лейтенант, прошу прощения, тут парень к нам на пополнение прибыл. Пропустить его к вам или прогнать к чертям до завтрашнего утра?

– Не надо гнать, Гарри, – узнав сотрудника по голосу, ответил Гамильтон, – пусть поднимется.

Честно говоря, он уже успел забыть об этом пополнении. Маленький город – маленькие проблемы.

На патрулировании улиц должны быть две машины с двумя полицейскими в каждой. И трое – в управлении, в резерве. Вот и вся их сменная вахта.

После того, как проводили на пенсию очередного работника, потерянную единицу попросту замещали за счет резерва. И успели к этому за четыре недели привыкнуть. Тем более что событий было совсем не много – несколько магазинных краж, да неожиданный визит десятка рокеров на грязных мотоциклах. Воришек, как обычно, найти не удалось, а рокеров, по утверждению городской газеты, начальник полицейского управления, то есть он, Фрэнк Гамильтон, самолично выгнал пинками за пределы города. Обычное журналистское вранье, конечно, никого он не пинал и не бил, но впрочем, действительно в той истории можно было вести себя и покорректней. В который раз Фрэнк подумал, что слишком подвержен провинциальным манерам, к которым привык с пеленок, прожив в этом городе от самого рождения до тридцати пяти лет.

– Можно? – в дверь просунулась черная с мелкими завитушками голова.

– Можно.

Появилась вся фигура – длинная и тонкая, с той самой головой наверху и с очень большими подвижными глазами. Новенькая форма, в руках документы курсанта‑выпускника полицейской школы.

– Садитесь.

– Спасибо, сэр, я постою.

– Я сказал, садитесь.

Гамильтон просмотрел направление, потом аттестат.

– А это что за письмо?

– Это лично вам, от начальника нашего курса.

Лейтенант с некоторым удивлением взял конверт:

– Боже правый, так вас учил мой приятель по полицейской академии? А я и не знал, что он ушел на преподавательскую работу.

– Да, сэр, отличный педагог. Мы очень любили друг друга, поэтому он написал вам обо мне.

– Вы любили своего начальника? Это очень трогательно. И он вас, значит, тоже?

– Конечно, сэр.

Гамильтон начал читать и вскоре с улыбкой произнес:

– Что ж, очень приятно узнать, что у него в жизни все так хорошо складывается.

– Двое прекрасных малюток, сэр! – радостно вставил прибывший.

– Да, про малюток я прочитал. Теперь про вас, хм, вот: «Прости за такой подарок. Мозги у парня явно набекрень, но хуже всего, что он постоянно пускает их в ход».

Лейтенант коротко взглянул на сидящего напротив новичка, физиономия которого сразу приобрела крайне недоуменное выражение.

– «Глаз с него нельзя спускать ни на минуту, – продолжил он, – и по возможности не выпускать из здания полиции на улицу – оно для всех безопаснее будет».

– Там так и написано, сэр?

– Ну вот, – Гамильтон протянул ему листок, зажав в пальцах верхний краешек.

Тот несколько секунд вглядывался в текст, потом, встряхнувшись, объявил:

– Но это ведь не все! Посмотрите, сэр, чем письмо заканчивается!

– «С большим приветом, надеюсь, что посетишь нас…»

– Нет, чуть выше.

– «Впрочем, это не самый худший экземпляр из того, что в этом году у нас было»… н‑да.

– Вот видите, сэр! – почти победно провозгласил новичок.

– Вижу… Жить пока будете в гостинице, тут, на соседней улице. А завтра приступите к работе.

Он нажал кнопку на пульте:

– Майкл, зайди, пожалуйста.

Почти тут же дверь отворилась и в кабинет вошел сержант, лет сорока пяти, крепкий, коренастый и абсолютно лысый.

– Это сержант Фолби, – указывая на него новичку, проговорил Гамильтон. – А это, Майкл, твой новый подопечный.

– Дик Терье, – бодро вскакивая, представился тот, – э, точнее Ричард.

– Хорошо, Ричард, – хлопая его по плечу, произнес сержант, – когда ему приступать к работе, шеф?

– Я не хочу, чтобы он зря болтался. Пусть завтра же с утра отправляется с тобой на патрулирование.

– О‘кей.

На лице Дика Терье появилось новое выражение, и без того большие с беломраморными белками глаза раскрылись еще шире.

– Прошу прощения, господин лейтенант, мне в голову пришла блестящая идея!

– Только одна, Дик? – флегматично переспросил тот, одновременно приводя в порядок галстук и приготавливаясь все‑таки завершить сегодняшний рабочий день.

– Да! Меня ведь никто еще не знает в этом городе, так?

Оба полицейские сделали легкие кивки головами.

– Значит, я могу внедриться в местную мафию! – с жаром продолжил он. – А легенду мы можем сейчас придумать. Лучше всего – будто я освободился из тюрьмы и ищу дружков на свободе… А? Ну как?

– Неплохо, Ричард, совсем неплохо. – Гамильтон уже открыл стенной шкаф и начал надевать пиджак. – В первой части идея просто блестящая.

– Благодарю вас, сэр!

– И если заменить твою полицейскую форму на грязную рубаху и тертые джинсы, – поддакнул сержант, – насчет тюрьмы никто не усомнится. Но мафии у нас в городе нет, сынок, вот ведь беда‑то.

– Нет?

Фолби удрученно замотал головой. Гамильтон тоже выдал скорбную гримасу.

– Тогда какие‑то преступные группировки?

– Очень сожалею, – вполне серьезно произнес лейтенант, – но этого у нас тоже пока что нет.

– Тогда в чем же ваша главная задача, сэр?

– Главная задача? – Полицейские переглянулись, уже с трудом выдерживая серьезность на лицах. – Главная задача в том, чтобы не допускать преступлений со стороны работников полиции.

– Ну да, – подтверждающе закивал сержант, – а какая ж еще?

Парень с ошарашенным видом посмотрел на обоих, пытаясь понять серьезность сказанного, но, нисколько в этом не преуспев, почувствовал себя расстроенным.

Гамильтон, тем временем, подошел к дверям, сделал прощальный жест рукой и вышел из кабинета. Фолби похлопал мощной лапой по плечу растерянного новичка и тоже подтолкнул его к выходу:

– Ну, что ты глаза растопырил? Пошли, и нам пора.

 

* * *

 

Лейтенант привык, не спеша, прогуливаться после работы. Вернее, эта привычка сложилась у него в последние два года, после развода, который счастливо совпал с его назначением на должность начальника полицейского управления города. Сейчас бы, впрочем, он даже признал их развод еще более удачным событием, чем скачок по служебной лестнице. Три года странной, угнетавшей обоих супружеской жизни. Двух совершенно ненужных друг другу людей, простое общение которых ежедневно требовало взаимных усилий. И никаких ссор, измен – просто все время было тягостно и грустно. А когда это вдруг закончилось, она сразу уехала из города, хотя к тому не было никаких причин. Фрэнк только позже понял несомненную правоту ее поступка – надо было совсем освободиться друг от друга, знать, что можно спокойно идти по улицам и не бояться встретиться.

Он очень любил свои недолгие одинокие прогулки вечером, а в последнее время ощущал в них постоянную потребность и понимал, почему.

В конце концов, ему придется покинуть этот город. Где он родился, вырос и, кроме нескольких лет учебы в академии, провел все взрослые годы.

Жизнь глубже и сильнее привязанностей. Она бьет невидимыми крыльями и рано или поздно уносит человека в неведомое, как взрослое тело птицы уносит прочь маленькое, любящее свое гнездышко сердце. Этому бесполезно противиться. Пройдет год или немного больше, и он уедет в большой город, в стихию, уже предопределенную ему жизненным законом. Потом, оттуда, память будет много раз возвращать его в такой как сегодня вечер, потому что душа всегда остается детской и просится домой.

И еще одно стало частью его неторопливых раздумий.

Энн.

Энн Тьюберг.

Их знакомство, как и все в этом городе, началось бесконечно давно.

Выпускные торжества в местной школе. Тогда единственной в городе.

Они стояли в ряд в актовом зале перед родителями и учителями, а их директор произносил последние прощальные и напутственные слова. Когда он закончил, и все зааплодировали, на сцену как горох посыпались малыши, шести‑семилетняя городская поросль, которой еще предстояло осенью перешагнуть этот порог. У каждого в руках – цветы и книга. Фрэнк стоял с края, и малышня, двигаясь с другой стороны стремительным ручейком, налетала на неодаренные жертвы. Вот и рядом с его соседом Эдди Бартоком появился клоп и уже начал протягивать маленькие ручонки, но неожиданно остановился, и решительно перейдя к Фрэнку, протянул подарки ему. Кто‑то в зале заметил этот пассаж и расхохотался. Фрэнк тоже засмеялся, а Барток, получая подарок уже от другого клопа, состроил комичную обиженную гримасу. Потом малыши, вложив в их руки свои крошечные лапы, радостно и нестройно запели. К счастью, только два куплета, и Фрэнк, воспитанный дома на классической музыке и не терпевший самоделок, с удовольствием поблагодарил своего крошечного патрона за краткость, а тот, приподняв стриженную пепельную головку, смотрел на него большими серыми глазами. Потом ручеек потек назад и маленькая фигурка, перед тем как скрыться, снова посмотрела на него долгим светлым взглядом.

– А между прочим, оно – девица, – тыкая в ту сторону пальцем проговорил Эдд. – Ты пользуешься успехом, старик, поздравляю.

Оно… Энн Тьюберг, двадцатипятилетняя женщина с коротко остриженными светлыми с пепельным оттенком волосами, чуть вздернутым носиком и большими серыми глазами.

В старших классах она училась далеко отсюда в колледже при известном университете, потом заканчивала сам университет, и Фрэнк увидел ее снова лишь года три назад в супермаркете, который, как и некоторые другие торговые заведения города, принадлежал ее отцу. Энн очень скоро стала управляющим этого магазина и, судя по всему, прекрасно справлялась. Злые языки утверждали, что мистер Тьюберг завалил родную дочь работой, и ей некогда вздохнуть.

Ее любили – его недолюбливали. И хотя в действительности отношения между отцом и дочерью были самыми теплыми, схожего в их характерах действительно было мало.

Тьюберг, что называется, мягким нравом не отличался. Служащие его откровенно боялись, и ездить на людях он хорошо умел. Платил неплохо, но и выгонял без церемоний, а в маленьком городе терять работу было опасно. Фрэнку, который с детства не выносил, когда обстоятельства используют против человека, Тьюберг был малосимпатичен, хотя тот всегда старался продемонстрировать ему любезность и дружеские отношения.

Энн, кажется, ни разу в жизни не вспылила и не злилась ни на кого всерьез. И очень мало интересовалась тем, что любят почти все женщины: побрякушек она не носила, косметикой не пользовалась и всем нарядам предпочитала спортивного фасона одежду.

Гамильтон увидел ее три года назад и не то чтобы сразу узнал, а почувствовал что‑то очень знакомое. Они несколько секунд смотрели друг на друга, а потом она, слегка покраснев, пожала плечами и произнесла:

– Ну да, это я.

Тут Фрэнк сразу же все вспомнил: «Знаете, – ответил он, – подаренная вами книга стоит на полке и постоянно попадается мне на глаза, а пели вы… ну, очень безобразно».

«А мне вы тогда понравились как раз по этой причине». – Фрэнк удивленно поднял брови. – «Да‑да. Я же видела, как вас от нашей песни с души воротит. Значит, душа есть, человек – душевный. А это – такая редкость в наше время».

Она всегда так шутила – серьезно без всякой улыбки, глядя в упор большими серыми глазами.

Года два они обменивались приветствиями и короткими разговорами и только в последнее время стали иногда встречаться, посещая вечером ресторанчики или кафе. И Фрэнку очень нравилось, что в их нерегулярных встречах не было ничего обязательного, и нравилось даже, что вниманием Энн пытаются завладеть другие, хотя ухлестывания Эдди Бартока, как и все его поведение, вызывало легкую брезгливость. Эдд, конечно, неисправимая скотина, и, видимо, это врожденное свойство, сколько Фрэнк помнил Бартока с ранних детских лет.

Двигаясь к центру города, он мог спокойно поразмыслить – зайти или нет за Энн, чтобы провести с ней вечер. Или поужинать одному у телевизора, а потом часа два спокойно почитать или послушать музыку. В последнее время он стал совмещать эти два занятия – возраст напоминал о себе – тридцать пять лет – время зрелости, а что он успел узнать об этом мире? Почти ничего.

Фрэнк вспомнил вдруг, что ведь сегодня среда – день, когда он звонит маме и сестре за две тысячи миль отсюда. И оба его маленьких племянника желают непременно с ним поговорить, поэтому мама всегда намекает, что лучше бы звонить пораньше. Вот сегодня он точно не опоздает.

Через несколько минут Гамильтон подошел к углу своей улицы и уже хотел повернуть, но какая‑то странная фигура преградила ему дорогу. Он сделал шаг в сторону, чтобы разойтись, и услышал негромкий голос:

– Простите, сэр, вы ведь Фрэнк… Фрэнк Гамильтон, правда?

– Святая правда, – он окинул взглядом худощавого, чуть выше среднего роста незнакомца: – Мне надо перекреститься?

– Я, может быть, зря тебя побеспокоил Фрэнк… просто шел мимо… и сразу тебя узнал, а меня ты, наверное, не помнишь? Конечно, столько ведь времени прошло.

Кажется что‑то знакомое в голосе.

Гамильтон вгляделся в лицо – длинное, скуластое. Короткая стрижка, выпуклый лоб. Большой тонкогубый рот с грустным полу улыбчивым выражением, и то же выражение в глазах.

– Гильберт?! Господи, Гильберт! Это ты! – Гамильтон схватил его большие чуть влажные руки.

– Фрэнк, ты меня узнал… я рад, я тут совсем недавно… ходил по улицам…

– Очень рад тебя видеть, Гильберт!

– Спасибо, Фрэнк.

– Слушай, давай зайдем ко мне, поговорим обо всем.

– Нет, Фрэнк, спасибо, мне неловко тебя затруднять.

– Да ну, прекрати! А впрочем, мы можем вместе поужинать. Идет? Я только заскочу домой и переоденусь. Подождешь меня десять минут?

– Да, Фрэнк, я подышу пока этим воздухом, я от него совсем отвык.

Гамильтон почти уложился в обещанные десять минут. И успел переговорить со своими: «Знаешь, мама, я только что встретил Гильберта, помнишь его?» – «Конечно помню, – ответила она, – это тот мальчик, над которым вы, поросята, все время издевались в школе, а его несчастная мама… Ты знаешь, Фрэнк, такого бы никогда не случилось в крупном городе». – Она давно считала, что сыну нечего здесь делать и конечно мечтала, чтобы он перевелся к ним на север.

Когда Фрэнк выскочил на улицу, Гильберт по‑прежнему стоял там на углу, глядя в его сторону.

Не видя еще лица, Фрэнк сразу почувствовал то давнее детское выражение его небольших карих глаз: Гильберт всегда опускал голову и смотрел слегка исподлобья, в глаза, с одним и тем же выражением ожидания. Хорошего или плохого. Его взгляд предлагал дружбу и ждал ответного тепла, но вместе с тем в нем всегда сквозили сомнение и готовность к грубостям и обиде.

Если вспомнить академические лекции по психологии, Гильберт несомненно относился к разряду «жертв». И это хорошо ощущали другие, тем более дети, чем в школе и пользовались.

Многие – шутя, незлобно, и Гильберт не обижался. Но некоторые, и первым среди них был Барток, получали от травли товарища искреннее удовольствие.

– Фрэнк, я, наверное, выбил тебя из привычной колеи, ей‑богу, мне неловко.

– Да ниоткуда ты меня не выбил, я рад тебя видеть! Знаешь, давай поужинаем в пивном ресторане, тут неподалеку. Ты, может быть, помнишь пивной бар Коули?

– Да.

– Теперь это ресторан, с официантами и превосходной кухней.

– И Коули по‑прежнему там?

– Да, крепкий старик, ну, пошли.

 

* * *

 

Пивной ресторан был одним из самых популярных заведений города. Рестораном он стал лет восемь назад, а до этого представлял собой большой крепкий бар, принадлежавший старику Коули. Стариком его звали всегда.

Вряд ли кто‑нибудь задумывался, сколько Коули лет, но то, что за семьдесят – точно. Могло быть и много больше. Фрэнк с детских лет помнил его уже очень немолодым человеком, хотя и тогда, и сейчас в нем было столько здоровья и сил, что, как говаривал сержант Фолби, «и палкой его не убьешь». Крепкий, почти квадратный, стриженный всегда под короткую скобку с ненужным седоватым чубчиком, и с постоянным медно‑коричневым оттенком толстой и гладкой кожи. С серыми подвижными глазками на широкой физиономии. Судя по всему, Коули до сих пор продолжал пользоваться собственными зубами и в услугах дантиста нуждался мало.

Вкалывал он зверски, и жену имел подстать. Экономили на всем, и в первую очередь на прислуге. Лишних не брали. Взваливали работу на себя. И хотя теперь он добился многого – в зале обслуживали официанты и на кухне трудился опытный персонал – Коули и его жена с утра до ночи были тут же и не бездельничали ни минуты. Детей у них не было, и зачем на старости лет так убиваться, наращивая и без того изрядный капитал, многие в городе не понимали.

Внутри ресторан был отделан деревом и очень своеобразно сочетал темные, почти черные столы и стулья со светлой отделкой стен. Вместе получалось и легко, и торжественно.

Когда они вошли, из‑за нескольких столиков Гамильтона поприветствовали знакомые, а еще через несколько секунд сам Коули спешил к ним навстречу со свойственным ему видом занятого, но дружелюбного хозяина, и Фрэнк вдруг подумал, что, кроме этого гостеприимного выражения, он, пожалуй, никогда не видел улыбки на его лице.

– Вы уже больше недели не были у нас, Фрэнк! Вот тут, я думаю, вам будет всего удобней, присаживайтесь, пожалуйста. Это ваш приятель? Рад приветствовать! – Он повернулся к Гильберту, а тот посмотрел на него с полуулыбкой, с чуть опущенной головой. Все как в детстве.

– Вы не узнаете его, мистер Коули? Это же Гильберт Хьюз.

– А!.. Рад приветствовать, рад приветствовать!

Трудно было понять за этими радушными восклицаниями, вспомнил ли Коули нового гостя или нет.

Он сам принял у них заказ, предварив его энергичными советами – что лучше взять и почему.

– Да‑а, ресторан отменный, – проговорил Гильберт, медленно обводя помещение взглядом. – Знаешь, когда‑то мама, потеряв работу, пыталась устроиться сюда посудомойкой. Тогда здесь был еще только бар… А почему ты стал полицейским, Фрэнк? Ты ведь хотел изучать литературу, европейское средневековье, кажется.

– Сначала я так и сделал, – Гамильтон замолчал, и тень мелькнула в его глазах, – и даже проучился первый курс в Бостоне. Потом какие‑то ублюдки убили нашего преподавателя. Абсолютно безобидного пожилого человека. Прямо на улице, вечером. И я вдруг понял, что не смогу заниматься высокими чувствами, материями прошлых веков, когда в этом времени возможны такие мерзости.

– Ты хорошо его знал? Он был твоим любимым педагогом?

– Нет. Просто вел у нас одну из учебных дисциплин.

– Ты молодец, Фрэнк, – Гильберт опустил голову и задумчиво провел рукой по светло‑коричневой скатерти. – В тебе всегда было что‑то благородное. Помнишь, ты пытался защищать меня? – Он улыбнулся и чуть поднял на него глаза, все также – из‑под слегка опущенного лба.

Официант с резным деревянным подносом в руках начал проворно расставлять большие бокалы и тарелки с закусками.

– Ну, а ты? Чем ты занимаешься?

– Биологией. Ну это, так сказать, в самых общих чертах. А точнее – биохимией клеточных структур, нейрофизиологией. Работал в биологическом центре в Хьюстоне, а последние два года занимался исследованиями с японцами, в Токийском университете.

– Так значит, у тебя складывается прекрасная научная карьера?

Хьюз неопределенно пожал в ответ плечами:

– Я как‑то об этом не очень думаю, кое‑что получается, конечно. Но, знаешь, чем глубже я проникаю в маленький, в микроскопический живой мир, тем больше меня беспокоит одна особенная мысль… и даже угнетает… Но, может быть, тебе это не интересно, Фрэнк? – Он вдруг встрепенулся и растерянно посмотрел на Гамильтона, опасаясь совершить нелепость.

– Продолжай, пожалуйста, и давай хлебнем пивка.

Пиво было великолепным, щекотало горло пузырьками чуть горьковатой влаги, вобравшей в себя все желто‑зеленое здоровье земли и солнца.

Хьюз молча покрутил в руках полупустой бокал, любуясь пенистой желтизной напитка, сделал еще глоток и заговорил уже более спокойно и уверенно.

– Понимаешь, в этом крошечном мире клеток, молекул – бесконечное богатство жизни. Я не могу привыкнуть к тому, как он разнообразен, умен и сложен. Перед наукой только еще раскрываются его глубины. И в то же время, это всего лишь часть человека – кусочки его плоти. А что же сам человек? В чем его собственная глубина и величие? Нет, я не говорю об отдельных талантах, гениях. Я об обычных людях…

Теперь Хьюз смотрел по‑другому – искренно и удивленно; смотрел на Фрэнка, но говорил так, как будто именно от себя ожидал ответа.

– Внутри человека все служит друг другу, оказывает помощь, а не враждует. И я все время мучаюсь вопросом – почему из маленьких прекрасных частей складывается тупое, грубое и злое? Нелепость! И иногда это выводит меня из строя, Фрэнк. Зачем работать, открывать новое, когда человек остается тем же, чем был.

– По‑моему, ты и прав, и не прав, Гильберт. Я тоже много думал о таких вещах, хотя и приходил к ним с иной стороны. Природа состоит из двух половин – плохой и хорошей. Это старая истина. И люди тоже – одни стремятся вверх, других тянет вниз, а у многих две эти силы уравновешены, и их никуда не тянет. Поэтому для нас, людей образованных и сильных, одна задача – подниматься самим и другим помогать это делать.

– И убирать с дороги зло?

– Конечно. Мы для этого рождены – эта наша обязанность, судьба, если хочешь.

Подошедший официант быстро заменил пустые бокалы на полные.

– Знаешь, Фрэнк, – Хьюз снова опустил голову и начал водить пальцем по скатерти, – знаешь, когда я много лет назад уезжал из этого города, я думал, что вернусь сюда лишь чтобы постоять на могиле матери и тут же уехать снова. – Он еще ниже опустил голову. – А потом решил – нет, поживу в старом доме, может быть, встречу тебя… других мне встречать не хотелось.

Он вскинул голову и, неожиданно весело посмотрев на Гамильтона, поднял бокал.

 

* * *

 

Ресторан закрывался к половине первого ночи, и это было торжественное время для Коули, почти святое. Весь день и вечер он крутился волчком, за всем следил и приглядывал, бесчисленное множество раз мотался из кухни в зал, не забывая при этом заботливо поговорить с каждым знакомым гостем, а таких обычно бывало не меньше половины. К концу вечера требовалось понять, понравилось ли новое блюдо или новая закуска и сделать до двенадцати звонки поставщикам с заказами назавтра, чтобы было все нужное и не было лишнего. Господи, сколько денег можно выбросить зря, если не следить вот так за каждой мелочью. И за весь день и длинный вечер он перекусывал изредка, мимоходом.

Только теперь наступало его время – короткое и счастливое.

Он шел на кухню, где персонал заканчивал свою работу, не спеша осматривал противни, жаровни, ванночки для приготовления салатов и приправ и накладывал себе то, что хотел. Заглядывал в оставшиеся банки с деликатесами.

Здесь был своего рода маленький спортивный азарт. Он никогда не позволил бы себе открыть новую банку для личного удовольствия. Товар для клиентов – его капитал. А вот найти что‑нибудь повкуснее из консервных остатков было занятием весьма притягательным. И что‑то всегда находилось. Вот и сейчас он извлек из глубин высокой жестянки отменный кусок постного копченого канадского лосося, а из фигурной стеклянной банки – кучку фаршированных чесноком испанских маслин. Вскоре к этому добавился и желто‑золотистый ломтик заливной осетрины с лимоном. Ну что ж, неплохо на закуску… если прибавить сюда швейцарского сыра.

Коули в глубине души считал, что хорошая пища может быть собрана вместе и употреблена без всякой последовательности и разбора, хотя никогда не сообщал об этом вслух.

Теперь предстояло подобрать основное блюдо, и он заколебался между говядиной с густым соусом из грибов и каперсов и фирменным произведением его ресторана – ломтями жирной свинины, тушеной с баклажанами, помидорами и луком. Весь фокус был в том, что в качестве кипящей основы для овощей и мяса использовали мелко порезанный, настоянный на легком вине чернослив. От этой особенной пропитки незамысловатая на первый взгляд еда приобретала незабываемый и никогда не приедавшийся вкус, очень нравившийся завсегдатаям его ресторана. Вот и он сейчас решился на этот выбор и, поставив тарелки на поднос, направился в зал.

Там он садился за один из столиков переднего ряда, и заканчивавший работу бармен приносил ему два высоких бокала пива. Датского. С плотной и пушистой, как взбитые сливки, пеной.

Миссис Коули всегда не одобряла такой обильный ужин на сон грядущий.

– Когда‑нибудь это плохо кончится, вот посмотришь, – частенько говаривала она.

– Когда‑нибудь обязательно кончится, – бодро соглашался супруг и с аппетитом наворачивал.

Сегодня жена присела на соседний стул и довольно проговорила:

– Может быть это случайность, но в последние дни посетителей стало больше, зал каждый раз почти полон.

– Да, – подтвердил Коули, – и это очень заметно по выручке. – Он отхлебнул из бокала и продолжил. – Знаешь, кого сегодня привел с собой Гамильтон? Хьюза, того мальчишку, чья мать повесилась лет двадцать назад. Помнишь?

– Конечно, помню. – Приятное выражение на лице старой женщины сменилось на беспокойное. – Она ведь незадолго до этого приходила к нам просить работу. – Миссис Коули посмотрела в пол и, помолчав слегка, пошевелила седой головой. – У нас тогда было место… может быть, стоило пойти ей навстречу…

У Коули от возмущения вилка с куском свинины застыла в воздухе.

– Ты понимаешь, что говоришь, а?! Ты понимаешь?! Пустить сюда распутную женщину, которую весь город считал позором? Да мы бы всегда были маленьким задрипанным заведением, куда никто бы не заходил кроме пьянчуг и случайных проезжих!

– Конечно, – кротко согласилась жена и добавила: – Она плохо поступила, связавшись с этим мексиканцем.

– С грязным поденщиком, оборванцем! Только самая последняя шлюха могла поселить у себя такую шваль!

– О, прошу тебя, не горячись и не говори таких слов.

– Шлюха!.. И я никогда не скрывал того, что об этом думал, – уже более спокойно добавил Коули, возвращаясь к еде. – А знаешь, из мальчишки вышел толк. Кто б мог подумать, он стал ученым, в разных странах побывал. – Коули отпил из бокала и сообщил уже совсем довольным голосом: – Ему наш ресторан очень понравился. Он даже попросил меня расписаться на нашей фирменной салфетке – говорит, что коллекционирует салфетки всех первоклассных ресторанов. Вот так‑то!

 

* * *

 

Вечер совсем оттеснил сумерки, но на безлюдной зеленой улице с симпатичными особнячками было светло от окон и фонарей, отблески которых достигали газонов и цветочных кустов перед домами. Люди в домах отужинали или еще сидели за столами, кто‑то был в городе, в кино, у друзей, как в доме с потухшими окнами, к которому вприпрыжку шла небольшая девочка, возвращаясь домой с музыкальных уроков. Размахивая скрипичным футляром, она весело и чуть карикатурно напевала что‑то из той немецкой классики, которой ее только что усердно пичкали.

Поравнявшись с неосвещенным особняком, она толкнула небольшую калитку и, продолжая напевать, направилась по дорожке к крыльцу. На середине девочка внезапно остановилась и посмотрела в сторону на газон с высокими в человеческий рост кустами чайной розы.

– Ой, здра‑сьте, кто к нам пожаловал, – растягивая слова, произнесла она, потом положила на землю скрипку и подбежала к кустам. – Ну‑ка, ну‑ка, – она скрылась за кустами. – Ай!!.. Что это?! – Она тут же стремительно выскочила, отбежала к дорожке и удивленно посмотрела на руку. – Зачем… как больно… ой!

Date: 2015-09-24; view: 259; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.007 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию