ГЛАВА 28. Судно «Юё-мару», стоявшее на якоре в гавани Хакодатэ, задержалось из-за неисправности двигателей

Судно «Юё-мару», стоявшее на якоре в гавани Хакодатэ, задержалось из-за неисправности двигателей. Чтобы компенсировать вынужденную задержку, шестерым курсантам, специализирующимся по инженерной части, велели изучать машинное отделение, а девятерым другим, собиравшимся стать членами палубной команды, — навигационные карты, систему «Лоран», радары и сдать устный экзамен по морскому праву. Их инструктором был капитан «Юё-мару» Эда. Эда, начавший свою карьеру с должности берегового охранника, был невысокого роста, невзрачный: встретишь такого на берегу — примешь за обычного пенсионера. Но стоило ему подняться на борт корабля — и с ним происходило чудесное преображение. У того Эда, что вел занятия в тюрьме, были тяжелые, набухшие веки, которые он время от времени приподнимал кончиком мизинца. Но у Эдда, который поднимался на корабль, веки взлетали, взгляд становился пронзительным, а голос — громоподобным. Судно с заглушенными двигателями покачивалось на воде. Кику с товарищами толпились в тесной рулевой рубке, изучали навигационные карты, снимали показания компаса, вычисляли скорость, расчетное и действительное положение, курс, время прилива и отлива, течения и т. д. Занятия в закрытом, покачивающемся помещении усиливали морскую болезнь, от которой страдали Кику и Яманэ. Однако когда Яманэ отложил в сторону линейку и угольник и направился к двери глотнуть свежего воздуха, капитан остановил его:

— Куда это ты направился?

— Я хотел бы взглянуть на состояние облаков, — солгал, побледнев, Яманэ.

— Забудь об этом, куриная твоя голова. Вернись к картам, — сказал капитан, которому, казалось, доставляло удовольствие наблюдать, как страдают Кику и Яманэ. — Сосредоточься на картах, и ты почувствуешь себя лучше. И вообще, должен вам всем сказать, что от морской болезни еще никто не умирал, а вот если вы не научитесь читать карты, то вполне можете закончить свои дни на дне океана.

— Попробуй представить себе, что корабль не движется, — предложил Накакура, чей опыт работы на спасательном судне сделал его невосприимчивым к качке. — Капитан прав. Сосредоточься на чем-нибудь другом — подумай о женщинах, о том, как ты выйдешь из тюрьмы, о чем угодно. Главное, сосредоточься — и не будешь замечать качку.

Первым симптомом морской болезни было онемение височной области, потом появлялась сухость во рту и казалось, будто кто-то хватает тебя за горло. Борясь с желанием блевануть, —Ки-ку уставился в карту, но потом, не в силах больше терпеть, поднял голову и застонал. Глядя вдаль, он попытался сдержать позыв. Стоявший рядом Хаяси, который спокойно рассчитывал время следующего прилива, указал на него Накакура, и оба рассмеялись.

— Эй, ты! — крикнул Накакура зеленому от тошноты Кику, который не мог оторвать глаз от иллюминатора. Кику мутными глазами посмотрел на него. — Что такое «датура»? — Кику нахмурился, но промолчал. — Ты все время твердишь это слово во сне. Сегодня ночью мне никак было из-за этого не заснуть. Сначала не мог разобрать, что за чушь ты несешь, потом несколько раз четко послышалось слово «датура». Что оно означает? Одну из этих? — Он поднял мизинец, означающий женщину. — Если это имя девушки, какое же оно дурацкое!

Кику, не ответив ни слова, склонился над траверсными таблицами. Эти таблицы используются для вычисления долготы и широты по средней скорости и азимуту. В данный момент он определял изменение координат корабля, сорок пять минут двигающегося со скоростью восемнадцать с половиной узлов с азимутом в 119 градусов.

— Кику! Давай выкладывай все про «датуру»! — настаивал Накакура.

Если взглянуть со стороны, у него было «типичное лицо убийцы», способного убить человека при малейшей провокации, при любом изменении настроения или физического состояния. Трудно сказать, в чем именно заключалась его особенность, но лицо было именно такое.

Начал накрапывать дождь. В обед Накакура и остальные продолжали приставать к Кику, требуя объяснить им, что означает слово «датура», и Кику наврал, что это действительно женское имя.

— Я сам не знаю, настоящее оно или нет. Она была моделью, возможно, датура — ее псевдоним.

— Когда я учился кататься на водных лыжах, я тоже один раз переспал с манекенщицей, — с гордостью вставил Хаяси. — Не понимаю, почему все так тащатся от этих длинных ног! Если их поднимать на плечи, то они такие тяжелые! А если ставить девицу раком, то из-за ее длинных бедер хер окажется слишком низко, никак не войти.

В те дни, когда с утра были теоретические занятия, после обеда начинались практические. В прежние времена это означало ловлю рыбы на искусственную приманку, но после того, как четыре года назад произошел резкий спад добычи, судно «Юё-мару» перешло на массовые захоронения в море. Это вовсе не означало опускание в воду завернутых в саваны тел. Нет, тела предварительно кремировали на берегу, а прах помещали в свинцовые урны, которые и сбрасывали за борт. Эта услуга предоставлялась тем, у кого не было средств оплатить участок на кладбище. Для исполнения этой функции, помимо капитана, старшего механика, двух охранников и инспектора Тадакоро, на судне присутствовал еще один человек: тюремный капеллан.

Урны с выгравированными на них номерами и именами умерших загружались на судно еще в доке. Их устанавливали плотно, одна на другую. Затем судно выходило в море и направлялось к мысу Охана, низко оседая под тяжестью свинцового груза. У мыса находилось Общественное морское кладбище, состоявшее из маленького домика сторожа на берегу и огражденной желтыми канатами территории на воде. Канаты были привязаны к четырем буям с надписью: «Лица, вторгшиеся на отмеченную территорию или бросающие без разрешения предметы в воду, будут наказаны в соответствии с муниципальным законом».

Получив разрешение у сторожа, судно вошло на территорию кладбища, где Эда отдал приказ бросить якорь. Надев дождевики, курсанты начали выносить урны из трюма. Каждый выносил по одной урне, ставил ее у ног, складывал ладони, имитируя краткую молитву, и бросал урну в воду. Священник между тем читал настоящие молитвы, желая умершим покоиться с миром под шум волн, глас самого Господа, в материнских объятиях моря, освещенного светом рая.

Кику соревновался со своими друзьями, кто дальше кинет урну — нечто вроде толкания ядра в воду. Победителем, разумеется, оказался Яманэ. Стеклянная поверхность моря всасывала капли дождя, и все вокруг было серым: небо, гавань в отдалении, наплывающий туман, дымок благовоний, зажженных охранниками, плащи заключенных, тяжелые урны… Эту серую картину нарушали лишь белые всплески, производимые урнами, прежде чем они исчезали в морской пучине.

Когда все урны были утоплены и охранники бросили им вслед цветы, капитан лающим голосом принялся отдавать команды:

— Отправляемся домой! Включить машины! По местам, салаги!

Кику и Накакура поспешили на нос поднимать якорь. Судно миновало морское кладбище и взяло курс на гавань.

Когда они подходили к гавани, Кику стоял на палубе и смотрел на мол, тянувшийся вдоль противоположного берега. Неожиданно он сделал легкий взмах рукой, однако стоявший рядом Накакура его заметил.

— Что ты увидел? Кику выставил мизинец.

— Женщина? Кику кивнул.

— Красный зонтик?

Кику вновь махнул рукой, и Накакура тоже. Женщина на берегу смотрела на них в бинокль.

— Значит, твоя девчонка в Хакодатэ?

В этот момент к ним подошли Хаяси и Яманэ. Они тащили старые покрышки, которые вешают на борт, чтобы защитить корпус при причаливании.

— Там девушка Кику! Смотрит на нас! — сообщил им Накакура. — Давайте крикнем ее имя вместе, как можно громче. Пугнем ее немножко!

Все согласились.

— Из-за вас у нас будут неприятности, — сказал Кику, пытаясь остановить их, но было уже поздно.

Бодро размахивая руками, трое парней заорали во всю мощь своих легких:

— Датура!

Красный зонтик весело махнул им в ответ.

Кику написал записку:

Дорогая Анэмонэ!

На следующей неделе мы наконец выходим в первое плавание. Оно будет продолжаться девять дней. Я так волнуюсь, что не могу сдержаться. Порты захода — те самые, которые я называл тебе раньше. Никаких изменений.

Кончив писать. Кику поднял голову и словно впервые заметил проникающий в камеру солнечный свет. Он вскочил, подбежал к окну и увидел мир яркого света и глубоких теней.

— Лето! — крикнул Кику.

— Придурок, — буркнул развалившийся на полу Накакура.

Хаяси и Яманэ засмеялись:

— А ты не заметил? Уже несколько недель, как лето.

Почесав в затылке. Кику с силой пнул ногой стену.

— Чего это ты? — подозрительно спросил Яманэ. — Чему так радуешься?

— Ничему! Просто совсем забыл про лето. А я его так люблю!

Накакура перевернулся на бок и проговорил:

— Придурок! Лето в тюряге — сущий ад, парень. На окна посмотри: ничем не прикрыты. По ночам обливаешься потом да с москитами воюешь. Сущий ад.

Тут открылся глазок в двери:

— Куваяма, выходи! К тебе посетитель.

— Посетитель? — проворчал Накакура, вставая. — Проклятье! Да она к тебе почти каждую неделю приходит… Что ж, мисс Датура — лакомый кусочек, не так ли, Кику?

Кику застегнулся на все пуговицы и пошел к выходу.

— Кажется, твой брат, — сказал охранник.

— Хаси? — воскликнул Кику, резко остановившись.

Охранник кивнул:

— Точно. Я видел его фотки в журналах. Он что, певец?

— Не желаю его видеть! — решительно заявил Кику, поворачивая назад в камеру, но охранник схватил его за плечо.

— Это ненадолго. Кажется, он болен.

Когда Кику вошел в комнату для свиданий, никакого Хаси там не было, а была только крупная женщина с косыми глазами. Кику решил, что его по ошибке привели не в ту комнату, и уже повернул обратно, но женщина его остановила.

— Я…ЯиХаси…

Кику внезапно вспомнил, что видел ее рядом с Хаси по телевизору. Та самая, на которой он женился. Кику повернулся к ней, но садиться не стал.

— Хаси был здесь минуту назад, — сообщила женщина глубоким голосом. Сомкнула губы и потерла их друг об друга, чтобы размазать темно-красную помаду. Потом взглядом пригласила Кику сесть. — Я пыталась удержать его, но когда Хаси услышал, что ты спускаешься сюда, он убежал — сказал, что ему надо в туалет. Боится тебя видеть. — При каждом движении от нее исходил запах: смесь сигаретного дыма с духами.

Кику не произнес ни слова. Нива села, сложила руки под сумочкой и принялась метать взгляды то на потолок, то на дверь. Казалось, она рада тому, что между ними натянута ржавая сетка.

— Кто вы? — спросил Кику. Нива вздрогнула.

— Я жена Хаси, — ответила она спокойно и четко. До этой секунды она готова была заплакать, но произнесенные слова вернули ей присутствие духа. — Хаси измотан, — продолжала она. — Несколько недель назад он стал вести себя довольно странно. Он провел несколько месяцев на гастролях, но до последнего времени не было и намека на какие-то трудности, во всяком случае, пока он находился на сцене. Потом кое-кто из группы стал замечать, что после концерта он не в себе. Он перестал со всеми разговаривать. Такое впечатление, что он на пределе. Когда мы были на Кюсю, он вдруг решил съездить домой и вернулся с острова в гораздо лучшей форме. Но недавно снова начал жаловаться на бессонницу и принимать снотворное — гораздо больше, чем раньше. Врач считает, что он должен отдохнуть и пройти обследование. Я предложила отменить несколько оставшихся концертов и куда-нибудь поехать, но ему это неинтересно. Он хочет, чтобы мы продолжили гастроли. Говорит, что только концерты поддерживают в нем жизнь. Это правда: на сцене он прежний Хаси, а все остальное время запирается в комнате и разговаривает там сам с собой. Когда я однажды вошла, чтобы поговорить с ним, мне показалось, что он меня даже не заметил. А в последние дни заклеил окна черной бумагой, чтобы в комнате было темно.

— Что он там делает? — спросил Кику.

— Слушает записи, — сказала Нива. — Все бы ничего, ведь это часть его работы… Но он слушает всякую чушь — крики животных, шум вертолета, плеск воды, ветер и тому подобное. Он привез эти пленки из дому. А потом купил еще несколько кассет со звуковыми эффектами. Теперь слушает их. Позавчера неожиданно заявил, что хочет повидаться с тобой. Не сказал, зачем… Он вообще со мной больше не разговаривает…

После того как Нива замолчала, она заметила, что Кику перевел взгляд с ее лица на дверь за ее спиной. Там стоял бледный Хаси в белой куртке со страусиными перьями. В руке он держал небольшой пластиковый пакетик с белыми таблетками. Нива увидела, что Хаси достал из пакетика таблетку и собирается ее проглотить. Она вскрикнула, бросилась к нему и схватила его за руку. Таблетка упала на пол и покатилась, словно разбухшее рисовое зерно. Пакетик остался у Хаси в руке, и Нива тщетно пыталась разжать его кулак. Кику резко встал, его стул опрокинулся. Услышав шум, Нива обернулась. Кику подошел к двери и постучал, охраннику, а когда тот открыл, даже не оглянувшись, вышел.

— Закончили? — спросил его охранник.

Кику молча кивнул и поспешил по коридору, стараясь забыть все, свидетелем чего только что был, стереть из памяти бледное, как у призрака, лицо Хаси, когда тот боролся с женщиной. «Надеюсь никогда больше не увидеть такого. Какой ужас!» Ему довелось видеть нечто подобное всего один раз: лицо Кадзуё, когда казалось, кровь начнет сочиться из ее глаз, носа и рта, из ее окоченевшего тела. Ему не хотелось увидеть такое еще раз. Он вспомнил, какие у Хаси тонкие руки, и услышал его голос:

— Кику!

— Дерьмо! — пробормотал он, не останавливаясь.

— Он зовет тебя, — сказал охранник.

— Кику! — снова закричал Хаси.

От этого слабого сдавленного крика задрожали двери камер-одиночек вдоль коридора. В каждой из них метался призрак Хаси и истошным голосом звал его. Кику остановился. Наступила тишина. В мозгу у него всплыла картина: лежит окоченевший Хаси, у него из глаз, носа и рта вытекает кровь. Содрогнувшись, он повернул назад в комнату для свиданий. «Не умирай, Хаси!» — твердил он, ускоряя шаг. Охранник отворил дверь, и Кику влетел в комнату, Хаси повис на проволочной сетке, как обезьяна в зоопарке, взгляд его был безумным и неподвижным. Он что-то жевал. Кику заметил у него во рту какое-то белое месиво, должно быть те самые таблетки, которые не сумела отобрать Нива. Хаси кивнул вдруг в сторону двери, знаком показывая, чтобы Нива вышла. Несколько мгновений она колебалась, поглядывая то на одного, то на другого.

— Убирайся! — прокричал Хаси и выплюнул ей в лицо слюну молочного цвета.

Нива наклонила голову, вытирая лицо. Кику сразy же вспомнились две другие женщины: Кадзуё и та, что оставила его в камере хранения и которую он убил. На их лицах он видел точно такую же боль.

— Убирайся! — повторил Хаси, и в этот момент Кику с такой силой ударил кулаком по проволочной перегородке, что Хаси отбросило к стене. Он упал. Нива поспешила к нему, но Кику словами удержал ее.

— Извините, вам лучше ненадолго оставить нас, — сказал он.

Хаси лежал на полу, стирая с лица ошметки ржавчины, потом, покачиваясь, поднялся. Он обтер губы рукавом куртки, отчего одно страусиное перышко прилипло к уголку его рта, и рухнул на табурет.

— За что ты меня ударил? — спросил он.

— Тебе так нравится изображать крутого парня перед женщиной? — сказал Кику.

— Мне вовсе не больно. Я не в себе и потому боли не чувствую. — Не поднимая глаз, Хаси смотрел на свои колени. — Ты в первый раз меня ударил. Мне приходилось видеть, как ты дрался с другими, но меня ты никогда не бил… Кику, мне очень хотелось тебя повидать.

Он замолчал и поднял голову. Взгляд его был умоляющим. Коронный прием, который он когда-то усвоил в сиротском приюте при разговоре с взрослыми: говорил тихим, замученным голосом, а потом медленно и робко поднимал глаза, стараясь при этом уловить выражение лица. Так он определял, как данный человек к нему относится: с симпатией или неприязнью и чего от него ждать — снисхождения или расправы.

— Кику, что случилось? Я ничего не понимаю.

— Не в этом дело. Я хочу знать, зачем ты сюда пришел, — сказал Кику.

— Теперь я другой, не тот, каким был прежде. Помнишь, как мы ходили узнавать результаты экзаменов в школу высшей ступени? Кадзуё хотела пойти вместе с нами, но из-за низкого давления почувствовала слабость, и мы отправились одни. Помнишь? Автобуса долго не было, и тогда нас подбросил на джипе парень из мэрии. Помнишь?

— Ты действительно побывал на острове? — спросил Кику.

— Это тебе Нива сказала?

— Что с Милки?

— Все нормально. Он наверняка тебя еще помнит. Я встретил там одну пожилую женщину, бакалейщицу, она сказала, что на острове мною гордятся, а за тебя им стыдно.

Кику выслушал это молча, отметив про себя, как легкая усмешка пробежала по губам Хаси.

— Я ожидал, что ты выглядишь гораздо хуже, — продолжал Хаси. — Ты в прекрасной форме. На суде ты выглядел ужасно, и я решил, что ты в таком же состоянии, как и я. Я подумал, ты смог бы понять те проблемы, которые меня волнуют. Помнишь, когда мы были в приюте, врачи заставляли нас слушать один и тот же звук? Ты его, наверное, забыл…

— Однажды я его вспомнил. Хаси снова поднял глаза:

— Неужели? Кику кивнул.

— И что это был за звук?

— Сейчас не помню.

— А когда ты его вспомнил? — продолжал настаивать Хаси.

— Сразу после того, как застрелил ту женщину. Этот звук еще долго стоял у меня в ушах, а потом исчез.

После этих слов Хаси задрожал. Глаза у него расширились, он достал из кармана несколько таблеток и разжевал их.

— Кику, мне страшно, — сказал он. — Я смотрю в зеркало и не узнаю своего лица. Такое ощущение, что мое тело раскололи пополам, и эти половинки не всегда делают одно и то же. Это все муха виновата. Бывает такая муха с человеческим лицом, и я каким-то образом ее проглотил. Теперь я все понял: муха с человеческим лицом — это на самом деле человек, который в прежней жизни совершил какую-то ужасную вещь и потому перевоплотился в муху. Ее жужжание в моей голове — это указание что-то сделать. И теперь я знаю, что именно, — сказал он таким тоном, будто принял какое-то решение. — Она хочет, чтобы я стал убийцей. Когда-то я уже слышал этот звук: в общественном туалете в Сасэбо. Тогда один бродяга приставал ко мне, и я раскроил ему череп кирпичом.

— Теперь эта муха подбивает меня на разные гадости: то отрезать кончик языка, то избить девицу цепью по заднице, то схватить микрофон и ублажать тех, кто лезет на сцену. Удивительно, что чем больше подобных глупостей я совершаю, тем более знаменитым становлюсь и тем больше получаю денег. Мне никак не удается избавиться от ощущения, будто меня раскололи пополам… Вот почему мне нужно снова услышать тот звук. Муха мне подсказала, как этого достичь: нужно убить того, кого я больше всего на свете люблю, и тогда я услышу звук. Я должен принести самого любимого человека в жертву и тогда получу то, что мне надо. Я знаю, что она говорит правду. Когда тот извращенец отсасывал у меня, я любил его сильней, чем кого-либо, и именно в тот момент размозжил ему череп кирпичом. И тогда услышал этот звук. То же самое случилось и с тобой. Ты услышал этот звук в тот момент, когда убил свою мать. Муха сказала правду: нужно убить того, кого любишь! Неужели не понятно? Вся эта дребедень про любящего и доброго Бога — дерьмо собачье. Этим миром правит великий грешник. Чтобы получить какую-то милость, приходится делать что-то ужасное. Вот и все! И потому я должен убить Нива! Она сейчас беременна, а отец ее ребенка — я. Если я убью ее, то убью сразу два живых существа. И дважды услышу этот звук, ты понимаешь, Кику? В комнату заглянул охранник:

— Ваше время истекло.

Хаси поднялся и направился к двери.

— Спасибо тебе, Кику, — сказал он. — Теперь мне все ясно.

— Время, — поторапливал охранник.

Кику сидел в оцепенении, словно пригвожденный к стулу.

— Пока, Кику. Держись! — бросил Хаси, выходя из комнаты.

— Подожди, Хаси, подожди! — вскочил Кику.

— Куваяма, твое время истекло, — схватил его за руку охранник.

Кику понимал, что должен задержать Нива, но никак не мог вспомнить ее имя.

— Госпожа! — закричал он, и, к его удивлению, она появилась в дверном проеме.

Охранник удерживал Кику за плечо.

— Госпожа, что с ним? Он псих, он сошел с ума. Кто довел его до этого? Кто с ним это сделал?

Вошли еще два охранника, схватили Кику и потащили его. Нива смотрела ему вслед, совершенно сбитая с толку.

«Бедный Хаси, — думал Кику на обратном пути. — Несчастен, как всегда». Ему было невероятно жаль Хаси. Все как всегда. Ничего не изменилось. Толпы чужих людей вокруг, и все учат тебя, что делать. И все при этом лгут. Ничего не изменилось, ровно ничего — с того момента, как ты издал свой первый вопль в камере хранения. Разве что камера стала чуть побольше. В ней появился плавательный бассейн, сад, музыка, обнаженные красотки, домашние животные, музеи, кинотеатры, психушки… но это все та же камера хранения, и, сколько ни рой, все равно упрешься в стену. А если попытаешься на нее влезть, тебя встретят ухмыляющиеся рожи и пинком под зад сбросят обратно. Спихнут назад — в тюрьму, в психушку… Все это ловко прикрыто пальмами в кадках, сверкающими бассейнами, пушистыми щенками, тропическими рыбками, киноэкранами, выставками, гладкой женской кожей. Но за всем этим — непреодолимая стена, бдительные охранники, смотровая вышка. Когда серый туман на миг рассеивается, все становится видно: стена, вышка. Они запугивают тебя до смерти, сводят с ума, но ты ничего не можешь сделать. И когда ты не выдерживаешь, когда страх и гнев заставляют тебя что-то делать, они тут как тут: тюрьма, сумасшедший дом, свинцовая урна для твоего праха. Решение только одно, выход только один: разбить все вдребезги, начать с нуля, послать все к черту…

Кику остановился и обернулся, как будто что-то вспомнил.

— Хаси! — закричал он, рванувшись назад. Охранники схватили его. — Хаси!! Это стучало сердце! Слышишь? Это стучало сердце твоей матери!

Его голос эхом отозвался по коридору.

— Кажется, ты чокнулся, парень! — рассмеялся охранник.

Анэмонэ стояла на молу и смотрела в бинокль, как «Юё-мару» выходит из гавани. «Интересно, как он собирается убежать?» — думала она.

Два дня назад она уволилась из кондитерской. Норико жаловалась, что будет без нее скучать, а четыре других девушки устроили прощальную вечеринку. Они сняли зал в ресторане, и каждая принесла что-нибудь в подарок: набор носовых платков, брелок и прочие мелочи. Норико подарила книгу, завернутую в яркую бумагу.

— Героиня этой книги похожа на тебя, — объяснила она. — Жена писателя, который еще в молодые годы стал богатым и знаменитым. И вот они кочуют с вечеринки на вечеринку, пока она не начинает сходить с ума. Ее зовут Зельда.

— А чем, интересно, она похожа на меня? — спросила Анэмонэ. — Я, возможно, не слишком умная, но и не сумасшедшая. Так чем же?

Норико ненадолго задумалась.

— Ну, во-первых, вы обе красавицы. Ты говоришь, что ты не умная, а я считаю, что ты очень умная. Умная и симпатичная. Но иногда кажется, что тебе недостает чего-то важного — как если бы в кекс забыли положить ванилин. — Норико откусила кусочек желе.

— Но это можно сказать о каждом, — возразила одна из девушек. — Каждому далеко до совершенства, каждому чего-то недостает.

Все согласно закивали.

— Я не это имела в виду, — сказала Норико, предварительно расправившись с желе. — Понимаете, бывают такие девушки, о которых вы думаете, что они плохо выглядят и плохо кончат, но тайно, в глубине души, все равно им завидуете. По-моему, Анэмонэ как раз из числа таких девушек.

— Спасибо, — сказала Анэмонэ, понимая, что это комплимент. — Спасибо. И все же я не сумасшедшая.

Она сделала все, как велел ей Кику. Во-первых, купила для него одежду и спрятала ее в определенном месте возле доков в городе, куда должно было зайти судно. Во-вторых, приобрела большую яхту и, загрузив ее едой, водой и снаряжением для подводного плавания, поставила на причал в известном им обоим месте недалеко от Токио.

Теперь, проследив, как «Юё-мару» исчез вдали, она вытащила из кармашка блузки ключ и, покручивая его на пальце, направилась к своей машине — красному «лендроверу» с приводом на четыре колеса и надписью «Датура» на боку. «Как же он убежит?» — спрашивала она себя, заводя мотор и направляясь в первый порт захода.

Она открыла окна, но нижнее белье все равно было влажным от пота. Деревенские пейзажи витали в воздухе над плавящимся асфальтом. В это время года крокодилы весело молотят хвостами по воде, в это время года она встретила Кику: летом. Книга, которую подарила Норико, лежала рядом на сиденье. Ожидая, когда судно Кику наконец покинет гавань, Анэмонэ заглянула было в книгу, но мелкий шрифт быстро ее утомил, и она ее отложила. Ветер перелистнул страницы, и, остановившись у светофора, Анэмонэ прочла первую попавшуюея строку. Она ей понравилась, и, в ожидании зеленого света, Анэмонэ шепотом повторила: «Серьезные девушки лишены привлекательности, поэтому я не хочу становиться серьезной».

Date: 2015-09-24; view: 270; Нарушение авторских прав