Сентября 1942 года

После окончания курсов младших лейтенантов в мае месяце 1942 года, нас 8-10 человек – младших лейтенантов направили в распоряжение 68-го стрелкового полка 70-й ордена Ленина стрелковой дивизии, дислоцировавшейся на Карельском перешейке.

Я Суровцев Николай Николаевич 1915 года рождения, учитель начальных классов по довоенной профессии, получил назначение командира 2-й стрелковой роты 68-го С.П. Мои однокурсники младшие лейтенанты Суязов и Сурыгин были назначены командирами взводов этой роты – стали моими подчиненными. Третьим взводом роты, состоящим полностью из казахов по национальности, был до меня и остался командовать при мне младший лейтенант Тулейбаев Бутобай, тоже казах. Это были дружные, спокойный, жизнерадостные люди, показавшие себя в последствии отважными воинами. Остальные выпусники – однокурсники были распределены по другим ротам полка, а младший лейтенант Хаустов Леонид был назначен адьютантом командира полка подполковника Лопухова.

Несколько дней роты 68-го С.П. проходили обучение по ведению боя в лесисто-болотистой местности. Затем мы заняли оборону правобережья Невы в районе Островков, заменив какую-то часть. Наша рота растянулась в обороне вдоль берега на 200 метров. Особенно тяжелый участок обороны достался третьему взводу младшего лейтенанта Тулейбаева: низменный, весь простреливаемый противником с высокого противоположного берега. Бойницы, траншеи, ходы сообщения и блиндажи приходилось делать насыпными, т. к. Просачиваемая грунтовая вода не давала возможности углубляться. Все работы по оборонительным сооружениям, а так-же доставка боеприпасов и питания производились только в ночное время.

Начиналось развиваться снайперское движение. Фашист уже не чувствовал себя этаким «петухом», безнаказанно разгуливающим по бережку. Спесь с него была сбита, стал прятаться. В августе 1942 года перед предстоящими наступающими боями на Невском плацдарме я был принят кандидатом в члены ВКП(б). Для нас, новичков в полку, предстоящая операция по форсированию Невы была серьезным испытанием. И вот, однажды, незадолго до нее, мой друг Леонид Хаустов, будучи адьютантом командира полка, поведал мне, что мой комбат 1 старший лейтенант Николаев сетовал на меня подполковнику Лопухову, де: «Необстрелян еще Суровцев, может струсить при форсировании Невы, а у него рота – третья часть батальона, что рано ему дали роту, посидел бы на взводе!»

Это обстоятельство наложило определенный отпечаток на все мои последующие действия во всех боевых операциях. Плохо, когда тебе не доваряют. Прав или нет был комбат, не знаю, но трусом я не был, понимая свою ответственность, дорожил доверием своих бойцов и офицеров, доверием партии. Странно, что мне тогда хотелось как можно скорее – в первом же бою доказать все это.

Вскоре нас сняли с занимаемой обороны и несколько дней мы опять обучались на местности, приближенной к боевой обстановке. Учились преодолевать водные преграды на подручных средствах. В ночь на 26-го сентября 1942 года 68-й стрелковый полк был уже сосредоточен на побережье Невы для ее форсирования в районе поселка «Невская дубровка». Берег здесь тоже был низкий, пологий, хорошо просматриваемый врагом. Саперы заранее подготовили его как плацдарм для форсирования Невы: покрыли сетью траншей разной конфигурации и назначения. Две из них широкие и прямые упирались в берег под прямым углом и назывались проспектами им. Ленина и Сталина. Предназначались они для связывания плотов и спуска на воду лодок, собранных сюда со всей округи. Здесь же были оборудованы командные и наблюдательные пункты полка и батальонов. До рассвета мы находились в щелях – узких, зигзагообразных траншеях.

И вот, с наступлением рассвета 26-го сентября 1942 г. началась наша артиллерийская подготовка, которая мне показалась довольно слабой и непродолжительной. Вскоре враг открыл ответный огонь. Разрывы мин и снарядов зачастили по нашему берегу. Во второй роте были убиты санинструктор и два санитара. Тяжело ранило политрука роты Александра Уфимцева – обоятельного и душевного человека. Он первым дал мне рекомендацию для вступления кандидатом в члены ВКП(б). Ранены были еще три бойца из второго взвода. Осколок мины впился мне в бедро правой ноги. Кость была цела. Испытания начались: на перевязку я не пошел, считая рану пустяковой.

Первая рота старшего лейтенанта Птичкина уже готовилась к переправе, спуская лодки на воду выше нас по течению реки. За ней должна следовать наша вторая рота. Разместившись в 12-13-ти тяжелых рыбацких лодках по 10-12 человек в каждой, Птичкинцы почти одновременно отошли от берега. Сильное течение Невы быстро несло их в нашу сторону. Вот они уже поравнялись с нами. Затая дыхание, мы притально следили за каждым взмахом их весел. Тянется подозрительно загадочное затишье. Медленно, очень медленно удалялись от берега сильно перегруженные лодки. Когда они отошли от берега на 60-70 метров, по ним разом ударили из всех видов огневых средств противника. От разрывов мин и снарядов вокруг лодок Нева вздыбилась сплошными столбами воды. Стена брызг, фонтанов, водяной пыли и пороховой гари на какое-то время закрыла их видимость. Когда же огонь прекратился, все рассеялось, вода улеглась и стало совсем тихо – на поверхности Невы было пусто! Напрасно мы напрягали зрение, стараясь хоть что-нибудь обнаружить. В речной ряби не было видно ни лодок, ни щепок от них, ни одного плывущего человека. Словно здесь ничего и не было. Разбитые, намокшие к осени лодки с бойцами в полном боевом, не могли и минуты удержаться на поверхности.

Наше оцепление прервал хриплый голос адьютанта Хаустова:

– Приготовиться второй роте! – ошпарил он.

– Как же так, без какого-либо прикрытия огнем или дымовой завесой? - уточнил я.

– Не положено – был его ответ.

Меня охватило беспокойство за судьбу роты, как бы не повторилось то, что только-что случилось с первой ротой ст. лейтенанта Птичкина. После всего увиденного нами, непостижимо страшного бесследного исчезновения целой роты, могло возникнуть замешательство в нашей роте, появиться сомнение в правильноститакого неприкрытого форсирования, это могло вызвать неповиновение. Вправе ли я буду сейчас требовать от них идти туда, откуда нет возврата? Все эти вопросы молнией пронеслись в моем сознании. Тогда еще никто из нас не догадывался, что наш участок переправы №1 является отвлекающим. Вот когда было особенно нужно присутствие политрука Александра Уфимцева, его вдохновляющее слово! «Пойду к нему посоветуюсь, прощусь». Он еще могбыть тут, в 50 метрах от нас, в укрытии, ожидая вместе с другими ранеными отправки в медсанбат. Рана дает знать, но я все же иду. Александр сидел в укрытии на доске не проявляя беспокойства, не стонал, помощи не просил.

– Что? – тихо спросил он.

– Первой роты нет, очередь переправы наша – выдавил я.

– Иди к роте, будь с ними – сказал он.

Совета я так и не решился спросить. Простившись с ним я пошел к роте.

Второй осколок настиг меня перед спуском к реке, впившись в икроножную мышцу сзади, в эту же правую раненую ногу. Кровь зачавкала в сапоге. Скорей-бы сесть в лодку...Каково же было мое удивление, когда я застал своих бойцов и командиров уже сидящими в лодке и ожидающими меня, мрего приказа. Передо мной сидели в лодках мои ребята, готовые на все! Мог ли я отавить их, ссылаясь на раны?

– Отставить посадку. – скомандовал я – Форсировать повзводно! Первому взводу остаться в лодках, второму и третьему обеспечить огнем прикрытие переправы!

Я взял на себя ответственность за изменение порядка переправы, не ротой сразу, а повзводно.

– Поехали! – Скомандовал младший лейтенант Суязов, отталкивая лодку от берега.

Почти черпая бортами воду, лодки медленно отходили от берега. Борясь с течением, рулевые направляли их форштевни чуть выше, то-есть немного против течения, чтобы меньше сносило, и нам казалось, что лодки стоят на месте. Наше, непредусмотренное ранее, ружейно-пулеметное прикрытие эффекта не имело, мы стреляли просто наугад по противоположному берегу. Вот лодки подошли к тому гиблому месту! Тугой воздух сделался еще более упругим – не продохнешь. Не помню сколько прошло времени – 3-5-10 мучительных минут, пока я слышал лишь стук своего сердца. Когда взрывы мин и снарядов накрыли лодки – там уже ничего нельзя было разобрать. Мы замерли. Нас охватило отчаяние, что ничем не можем помочь своим товарищам. С первым взводом младшего лейтенанта Суязова было покончено.

Откуда велся такой плотный и губительный огонь врага установить мы не могли. Мы не видели ни их орудий прямой наводки, ни кинжального огня пулеметов, ни автоматчиков. Били откуда-то из укрытий по заренее пристрелянным квадратам поверхности воды, а их наблюдатели – корректировщики огня себя ничем не выдавали. Враг был жесток, коварен и расчетлив. Он выжидал, не открывая огня, пока мы рассаживались по лодкам, а бил на воде, наверняка, с большим запасом надежности, давая лодкам отойти от берега не более 100 метров, с расчетом на их полное уничтожение. Разбив лодки или опрокинув их взрывной волной, все находившиеся в них живые, раненые и мертвые шли на дно.

Несмотря на то, что нам ничего не говорили, мы все же догадывались, что наша переправа была отвлекающей, так как лодок для переправы было мало. Их осталось только для нашей роты, значит это не было главным ударом. Сейчас следовало бы остановить неприкрытую переправу или организовать ее прикрытие, но ни того ни другого не случилось. Переправа продолжалась такой какой она была начата... Начальству виднее, Мы верили своему командованию. От комбата Николаенко не было никаких распоряжений. Один Хаустов торопил с ее продолжением.

– Второму взводу... – Начал я, но тут меня перебил младший лейтенант Тулайбаев Бутабай:

– Разрешите третьему, товарищ командир роты?

Он стоял без шинели, в одной гимнастерке с наганом на ремне. Заметив мое удивление, он отмахнулся:

– Ничего, обойдемся!

– Пусть будет по вашему – ответил я.

–Третьему взводу к лодкам! – громко скомандовал Бутабай.

Мне показалось, что он, по обыкновению, улыбается, но нет, глаза его искрились не улыбкой. Они горели отвагой.

Первым из его взвода шел пулеметчик – богатырь, ранее удивлявший всех нас неимоверной силой. Первым ступил он в одну из лодок, установил «Максима» на носу ее в боевом положении и сел за пулемет. За ним проследовали все остальные... Они не успели отойти от берега и 50 метров, как с ними так же все было покончено. Доплыл до нашего берега один тяжело раненый Тулайбаев Бутабай. Острые концы его лучевой и локтевой костей левой руки торчали наружу, а кисть висела на лоскутке кожи.

После всего произошедшего перед нашими глазами, притом троекратно повторенного, как репетиции чудовищного спектакля, нам суждено было продолжить эту страшную репетицию и повторить ее в четвертый раз. Рассаживаясь в лодках, некоторые бойцы как-то странно отводили глаза в сторону от своих товарищей, отворачивая головы друг от друга или смотрели вниз, хотя головы не опускали. То-ли они стыдились выдать свой страх, опасаясь, что он может передаться другим. То-ли они боялись увидеть в глазах друзей страх, подобный своему и тогда они могли уже не выдержать нервного напряжения. Все это так и осталось для меня тайной.

Другие же держались по иному: смотря на тебя в упор, они впивались в твою душу, как бы требуя объяснений, желая утвердиться в своих мыслях, что все это является необходимостью! Что можно было сказать на такой выразительный безмолвный вопрос? Воодушевительное слово или высокопарное напутствие в такой момент могло показаться кощунством. Да и не до слов тогда было.

Я сел на корму одной из трех оставшихся лодок, где не было рулевого. Требовалось дело, поступок, личный пример. Все мы тогда уже не сомневались в том, что наша роль заключалась не столько в переправе на ту сторону реки, как в продолжении демонстрации ее, чтобы где-то там, на основном направлении облегчить атаку наших войск, обеспечить успех всей операции.Застывшие в ожидании моего приказа, лица солдат горели отвагой и решимостью, но в то же время они выражали непривычное для себя величие, гордость за всех нас, кто не щадя своей жизни был готов исполнить свой последний долг перед отчизной.

– Вставай проклятьем заклейменный – запел я.

Бойцы подхватили:

– Весь мир голодных и рабов...

«Вот он тот ответ на безмолвный сверлящий вопрос. – подумалось мне – Они сами себе отвечают.» и с интернационалом мы двинулись вперед. Судорожно взмахивая веслами-крыльями, обдавая себя брызгами воды, взвод пел:

– Это есть наш последний и решительный бой...

Эхо неслось над Невой. Никто не хотел слышать вражеской канонады.

Рулевым, все же, я оказался неважным – скоро выдохся. Сказывалась потеря крови. Руля на лодке не было. Я работал простым веслом-лопатой. Стараясь, чтобы лодка шла быстрее, я направил ее носом не вверх по течению, а даже чуть-чуть вниз – пусть несет шибче. Лодка действительно пошла быстрее, но зато все больше удалялась от остальных двух лодок. Шквал вражеского огня настиг нас около середины Невы. Эпицентром его оказались две отдалившиеся от нас лодки. Осколки мин и снарядов вместе со щепками от их лодок плюхались в воду, долетая до нас. Обе лодки и все наши товарищи, находившиеся в них, были уничтожены. Мы же оказались вне зоны обстрела. Наша лодка осталась единственной на всей поверхности воды. Разбить, уничтожить ее вместе с нами не составляло никакого труда. Столбы воды, словно гейзеры, высоко взмывали вверх то слева, то справа, но лодка и мы, как заговоренные, были невредимы.

– Быстрее, быстрее – торопил я обессиливших гребцов, однако лодка шла медленнее, чем этого хотелось бы всем нам. Тогда, стараясь помочь гребцам, все тянули руки к веслам, спереди, сзади, чтобы не терять время на пересадку с гребцами. У нас появилась надежда зацепиться за левый берег. Высокий, крутой, он создавал мертвое пространство и мы уже входили в него. На порозовевших лицах гребцов, как угольки, светились впалые глаза. Мы зацепились.

Когда нам удалось выкорабкаться к его высокой верхней кромке, то к нашему удивлению и радости, с вражеской стороны услышали громкий русский говор! Оказалось, что туда уже прорвались наши войны главного направления – от устья реки Мги, не форсируя Невы. Значит жертвы наши не пропали даром. На небольшом прибрежном рубеже, оставленном фашистами, сгруппировалось до 250-300 наших бойцов из разных подразделений. Я послал туда двух солдат, чтобы выяснить какая часть, кто старший, кому подчиняться. Вскоре они привели ко мне младшего политрука (фамилии его я не запомнил). Он доложил, что офицеров среди них никого нету. Тогда я объяснил, что такая скученность может в любую минуту обернуться большими жертвами, стоило только оппомнившемуся врагу открыть по нам артиллерийский и минометный огонь или контратоковать нас. Связи с вышестоящим командованием отсутствовали. Надо было срочно принимать решение – создавать боевую единицу.

Я объявил, что беру на себя командование сводным отрядом по расширению плацдарма – «пяточка», назначил младшего политрука комиссаром. Пока разыскивали старшин и сержантов, чтобы определить их командирами рот и взводов, я успел стащить сапог и сделать себе перевязку. Было терпимо, кровь запеклась. В течении 10-15 минут сформировали 4 стрелковых роты. Подбор командиров взводов и отделений поручался командирам рот. Взяв от каждой роты по одному связному, я объявил приказ о расширении «пятачка» вглубь и по флангам вдоль побережья Невы. Цепью, короткими перебежками, бойцы отряда устремились вперед, расширяя образующий полукруг. Таким образом мы вели и разведку боем до соприкосновения с противником. При соприкосновении с ним предусматривалось занятие обороны.

Рассредоточение шло успешно. Мы быстро занимали побережье, углубившись на 200-250 метров и расширили его по фронту на 500-600 метров. Я с ординарцем и четырьмя связными продвигался в цепи на левом фланге, комиссар – в середине цепи. Донесение решил написать сразу же, как обнаружим врага и займем оборону.

Вдруг я ощутил хлесткий удар в лицо. Пуля, прошившая кочку за которой я лежал, пробила мне (как это выяснилось потом в госпитале) переносицу, гойморову полость и застряла. Язык мгновенно потерял чувствительность, парализовался. Он не ощущал ничего: ни стенок ротовой полости, ни челюстей, ни зубов. Казалось – его окружала пустота, и мне ясно представилось, что у меня нет нижней челюсти, а мой налитый свинцом язык провалился в образовавшееся под ним пространство. Мало того, казалось, что под влиянием своей огромной тяжести, язык растягивался из его основания, свешиваясь до живота. «Нет, нет! Этого не может быть. Это же хуже смерти!» – пронеслось в мозгу. Быстро, но осторожно подношу руку к тому месту, где должна быть нижняя челюсть. Она оказалась на своем месте. Крепко сжав ее обеими ладонями, я уже не сомневался, что язык тоже должен быть там. «Вот и хорошо!» – обрадовался я – «Значит все в порядке» – но радость была преждевременной. Стоило мне снять руки с челюсти, как язык снова, мне казалось, лежал на груди. Этот курьез с языком повторялся несколько раз. Крови почти не было. Тогда я, держа челюсть одной рукой, второй попытался открыть рот и сказать, чтобы окапывались, но увидев искаженные соболезнующие лица смотревших на меня связных и ординарца, осекся, догадываясь, что они не понимают моего борматания, состоящего из одних гласных звуков: «А-а-а, о-о-о» – и решили, что я болен не на шутку. «Писать, я могу писать!» – Раскрываю планшет, достаю бумагу, карандаш, крупно вывожу: «Занять оборону, окапываться» – Меня поняли! Связные поползли к своим ротам. Ординарец громко продублировал по цепи:

– Занять оборону, окопаться.

Теперь надо, обязательно надо написать донесение и переправить его через Неву... Но не тут-то было! Судьба распорядилась иначе, по своему. Рядом полыхнуло! Я проваливался в звенящую бездну. В 2-3 метрах разорвался снаряд.

Очнулся я 15 октября 1942 года в Ленинградском эвако-госпитале №1360 (улица Блохина 29), пробыв в беспаметстве 18 суток.

Бывший командир 2 роты

68 стрелкового полка

70 ордена Ленина стрелковой дивизии

гвардии лейтенант Суровцев Н. Н.