Глава 20. Возможно, Нелли Ивановна была очень хитрым человеком, разгадавшим мятежные мысли ребят, а может быть

Возможно, Нелли Ивановна была очень хитрым человеком, разгадавшим мятежные мысли ребят, а может быть, действительно не хватало людей и сил, чтобы в короткие сроки закончить приготовления к эвакуации, только теперь у Стогова и Спичкина, да и у других старших ребят не было свободной минуты.

Виктор получал задания особой важности, которые, как говорила Нелли Ивановна, можно доверить только мужчине. Он возил какие-то бумаги на Финляндский вокзал, в райсовет и даже в госбанк. Поэтому подготовка к эвакуации и погрузка в вагоны прошли в постоянных заботах, и все реально происходящее мальчик оценил, уже сидя в теплушке под стук колес медленно идущего в сторону Ладожского озера поезда.

Множество противоречивых мыслей роилось в Витькиной голове: нежелание покинуть родной Ленинград, любопытство перед возможностью увидеть Большую землю, о которой в блокадном городе говорили с благоговением и надеждой; неостывшая тяга сбежать на фронт и опасение снова оказаться возвращенным, только теперь уже в другой детдом, где не будет Валерки, Эльзы, обожающей Витькины «геройства», Нелли Ивановны, строгой, но доброй и всё понимающей.

Каждая мысль имела свои «за» и столько же «против». «Пожалуйста, прыгай», – говорил он себе. Для этого достаточно оттолкнуться от края двери вагона-товарняка, где он сидит свесив ноги.

Перед отсутствующим взглядом медленно проплывал чахлый, низкорослый, прерываемый большими полянами болотистый лес. Вдоль невысокой железнодорожной насыпи, подступая к ней почти вплотную, тянулась полоса ржавой воды, из которой изредка торчали ящики, примусы, шелковые абажуры, бутылки, стеклянные банки, тряпки, обрывки газет…

Витя вспомнил, что где-то здесь зимой замерзла Клавдия Петровна, и ему совсем не хотелось оказаться одному в этом глухом негостеприимном месте.

Вскоре мелькнули первые признаки человеческого жилья: какие-то сараи, низко натянутый брезент у дома, дорога, покрытая древесными кругляками.

Поезд пошел тише и на повороте наконец остановился. Перед глазами раскрылось безграничное пространство неспокойной воды.

Виктор поднялся на ноги и завороженно глядел на это чудо. Оно чем-то напоминало громадное пшеничное поле. Наверное, непрекращающимся движением, но только иначе расцвеченное, богаче красками – от ослепительно зеркальных бликов до густой черноты.

Послышалась команда:

– Выгружайтесь поскорее! Дети двадцать первого детдома, быстрее вперед, на пирс!

Виктор вместе со старшими ребятами своего вагона начали высаживать малышей, передавая их из рук в руки. Отдав последнего, он с высоты пересчитал «своих» десять пар и спрыгнул на землю. Слабых и совсем маленьких старшие взяли на руки, а остальным он скомандовал:

– А ну, сопляки, за мной! Валерка, смотри сзади, чтоб не растерять их!

Они догнали группу девочек, которых вела Эльза.

– У нас одна малышка умирает, – тихо сказала она, – ее несет женщина эвакопункта. Уже почти не дышит. – Потом помолчала и добавила: – Как ты думаешь, можно найти здесь папу?

Виктор секунду помедлил, потом решительно повернулся к Валерке:

– Доведи всех до места. Я сейчас.

Он кинулся вперед, обгоняя колонну детдомовских ребятишек.

– Виктор! Виктор, ты куда? – раздавались сзади голоса.

У первого попавшегося военного в морской форме он спросил, где находится штаб и самый главный начальник.

– Здесь начальников много, – ответил тот. – Тебе какого нужно: морского, по перевозкам, по эвакуации или по обороне?

– Ну, того, кто знает, как отыскать нужного человека…

– Вот те на! Кадровика бы здесь надо, но у нас его, кажется, нет. Да кого ты ищешь? Фамилию назови.

– Пожаров. Он инженер, здесь по прокладке какого-то кабеля работает…

– Сергей Яковлевич, что ли? Вот чудак! Что же ты мне морочишь голову какими-то начальниками? Сразу бы так и спрашивал. Это начальник энергоблока. Вон домик, видишь? Там его и ищи. Да кто он тебе будет?

– Отец! – на бегу крикнул Витька, считая, что этот обман исключает другие вопросы.

Мальчик рванул дверь домика, остановился, всматриваясь в полутьме плохо освещенного помещения к людям, столпившимся возле стола.

– Мне бы Сергея Яковлевича Пожарова, – произнес он.

Мужчины оглянулись на непривычный мальчишечий голос. Потом расступились. За столом сидело несколько военных. Ни в одном из них Виктор не мог узнать Эльзиного отца.

– Мне нужен Сергей Яковлевич, – громко повторил он.

– Я – Сергей Яковлевич. Что тебе нужно, мальчик? – отозвался один из них.

Витька и сейчас не узнал его.

– Вы – Пожаров? Вы… У вас дочь Эльза, да?

Мужчина крепко схватился за край стола и медленно приподнялся:

– Да… Была дочь Эльза… А что?

– Она здесь, мы эвакуируемся из Ленинграда, детдом… Разве вам не сообщили?

– Где – здесь? Какой детдом? Кто ты? – Мужчина волновался и потому так же, как мальчик, говорил несвязно.

– Я – Витька Стогов, ну помните пионерлагерь в Сиверской? – Теперь мальчик по голосу признал Сергея Яковлевича. – Мы на пристани, только что приехали. Идемте быстрее, а то Нелли Ивановна будет ругать, что я опять удрал. – Он подскочил к мужчине, схватил его за рукав и потащил к двери.

Пожаров, не сопротивляясь, еще не веря в чудо, послушно поднялся и кинулся вслед за мальчиком.

– Эльза жива! Вам сказали тогда неправду. То есть там, в квартире, тетя не знала, что Эльза в детдоме. Ну, бежим же быстрее!

Словно боясь, что Витька может исчезнуть, а вместе с ним исчезнет затеплившаяся надежда, Пожаров бежал рядом, не отпуская руку мальчика.

Вот и пирс.

– Вон, видите, в серой кофте, наклонилась над малышом? Это Эльза, – показал Витька свободной рукой и почувствовал, как другую его руку до боли сдавили крепкие мужские пальцы. – Эльза! – что есть мочи крикнул он.

Девочка выпрямилась и внимательно глянула в их сторону. Она тотчас догадалась, что рядом с Витькой стоит самый близкий, самый дорогой ей человек – отец.

Эльза бросилась вперед, и, будь расстояние чуть больше, сил, вложенных в это движение, оказалось бы недостаточно, чтобы удержаться на ногах. Падая, она повисла на руках отца.

– Па, па, неужели это ты?! Папочка, милый, дорогой… – Эльза уткнулась лицом в плечо отца, но ноги ее подкосились, и она потеряла сознание.

Но отец еще не понял этого. Он крепко прижимал расслабленное худенькое тельце дочери к груди.

– Эльза, дочка! Ты жива! Это чудо! – восклицал он. И, только попытавшись поцеловать ее лицо, увидел, что она без сознания.

Пожаров подхватил обмякшее тело дочери на руки и, видимо, сам не в силах больше держаться на ногах, опустился на корточки. Он что-то говорил, одновременно целовал ее руки и волосы, но речь его была бессвязной, прерываемая частыми и глубокими всхлипываниями.

Подбежала доктор, стала приводить девочку в чувство, поднося ватку с нашатырным спиртом к лицу Эльзы.

В обступившей их толпе плакали все: и взрослые, и дети. Плакали тихо, как плачут, радуясь чужому счастью.

По Витькиным щекам тоже бежали слезы. Но в то же время он был удивлен, увидев впервые, как плачет большой, сильный мужчина. Сейчас он острее, чем всегда, почувствовал огромную обиду от того, что отца у него нет.

Объявили о посадке на пароход. Нелли Ивановна попросила Пожарова помочь детдомовцам и этим самым продлила встречу отца с дочерью.

По хлипкому дощатому, качающемуся вместе с пароходом трапу, обгоняя и толкаясь, люди устремились на пароход. Матросы далеко не молодого возраста, стоящие в начале трапа, не могли регулировать поток толпы. Охрипшими голосами они кричали что-то, помогая пассажирам удержаться от падения в воду.

Чудом пробравшаяся на пароход Нелли Ивановна во всю мочь пыталась перекричать людской гомон, крики команды экипажа, шум волн:

– Вероника Петровна! Не медлите, ведите своих ребят! Что вы, ей-богу! Товарищ матрос, помогите ввести сначала ребят! Это же учреждение, детдом! Боже, я уже не пойму, где наши, а где чужие!

Но вот, заглушая всеобщий шум, раздались два густых басовитых гудка, и едва испуганные пассажиры приумолкли, как сверху через мегафон раздалась команда:

– Прекратить посадку! Убрать сходни! Отдать швартовы! Граждане! Сейчас следом за нами начнется посадка на пароход «Чапаев». Все успеете. Все сегодня встретитесь в Кабоне! [28]

Витька стоял у борта между Эльзой и Валеркой.

Под неумолкавшие прощальные крики пароход отвалил от причала, и потянулся за кормой вспененный след тяжелой серо-синей неприветливой воды. Детдомовцев ждала тревожная неизвестность поиска нового пристанища на Большой земле. Позади остались безмятежное довоенное детство и суровая действительность голодной блокады.

Эпилог

До отлета в Ленинград на сороковую годовщину детского дома оставался час. Виктор Павлович Стогов решил, что нелишне будет подкрепиться здесь, в Москве. По опыту знал: на подобных встречах до еды дело доходит только к ночи, а у него язва, проклятое наследие блокады, которая требует режима. Он направился в буфет аэропорта, единственным украшением которого был красивый плакат: «Хлеб – наше богатство! Береги его!» Словно в насмешку, на неубранных столах валялись надкусанные, надломленные круглые дорожные булочки.

«Какое кощунство! Дикость и невоспитанность!» Мысли, одна другой злее, мутили разум. Он подошел к свободному месту круглого высокого столика, возле которого две девчушки допивали кефир, заедая такими же булочками.

– Маринка, доедай! Сейчас подойдет папа – будет тебе на орехи! – сказала та, что была постарше.

– Что вы ее принуждаете, почти все не доедают, – с горькой иронией заметил Виктор Павлович.

– Вы, наверное, плохо знаете, что такое ленинградская блокада, – с явной обидой заметила старшая. – А я знаю: папа мой – блокадник. Да вот и он. – Она кивнула в сторону приближающегося к ним пожилого седого человека.

Узнать его, даже через десятки лет, было несложно. Такого вздернутого носа на Воронежской улице да, пожалуй, и во всем Ленинграде не имел никто. Из-за этого Гешу во дворе звали Мопсик.

С Гешей они жили в далеком сибирском селе, куда был эвакуирован детский дом, и расстались в 1945 году. Там с курносым мальчишкой произошел случаи, едва не кончившийся для него трагически.

Из кухни пропала пачка сахара. В отсутствие ребят воспитательница Аля Громова нашла сахар в мешке под матрацем у Геши. Когда ребята вернулись с работы, она подозвала всех к столу, подняла Гешин мешок, вытащила из него сахар и высыпала все остальное на стол, да так небрежно, что несколько кусочков хлеба упали.

Геша бросился собирать упавшие на пол куски, положил на стол, сгреб все в охапку и накрыл грудью. Это длилось секунды, потом он выпрямился и пулей вылетел на улицу.

Молчание нарушила сама же Аля:

– Ой, ребята, я сделала что-то не так. Что вы стоите?! Догоните его! – и помчалась к двери.

Геши нигде не было. Оглядели сеновал, чердак дома, даже заглянули в туалеты. Поиски на огороде тоже ничего не дали. Нелли Ивановна сказала, чтобы все цепью двинулись к реке, осматривая каждый куст.

– Если что с ним случится, я утоплюсь! – воскликнула Аля и зарыдала, опускаясь на землю у кромки воды.

Прибежали Витька с Валеркой. Они уходили к большой заводи, где прятали плот, на котором перебирались через реку в тайгу за кедровыми шишками.

– Он там, – уверенно сказал Виктор Нелли Ивановне и показал в сторону противоположного берега.

– Почему ты так решил? И как он мог так быстро там оказаться? – спросила директор.

– На нашем плоту. На песке следы его ботинок, – объяснил Витя.

– На каком плоту? Что ты еще выдумал?

– Я не выдумал. Валерка подтвердит. У нас есть плот. Мы побежим к мельнице, там есть лодка, поплывем на ту сторону.

– Нет. Поплывем отсюда. Я с вами. Не хватало еще вам потеряться!

Плот нашли в осоке.

– Стойте возле лодки, – предупредил Витя Нелли Ивановну. – Валерка, за мной! – Он низко наклонился к траве, рассматривая след.

Тропинка уходила все дальше от берега, а Геши не было видно.

«Вот дурак, – мысленно ругал его Стогов, – куда попер! Неужели к Медвежьей горе? Там же болото».

Ребята прибавили шагу.

Гешу они заметили сразу, едва вышли к болоту, отделявшему тайгу от Медвежьей горы.

Как заяц при наводнении, Геша сидел на самом верху коряги и не двигался. Один вернуться он бы не смог.

– Гешка! – крикнул Виктор.

Тот обернулся и заплакал.

– Ну что ты слюни распустил, как баба! Валяй сюда! Подумаешь, беда какая! Наплюй! Нелли Ивановна за тебя!

После этого случая был педсовет, на который впервые пригласили и старших ребят. Директор сказала, что это урок правды и ребята должны знать всё.

– Вчера ко мне пришла девочка, – начала Нелли Ивановна, – со слезами подала чулок, наполненный кусочками черствого хлеба, и говорит: «Я тоже собирала хлеб, но я ничего не воровала. Это то, что оставалось от малышей. Я не хочу, чтобы со мной тоже поступили как с Гешей. Хотела выбросить, но не смогла. Это же хлеб. Не знаю, что с ним делать». Так что же мне делать с девочкой, товарищи? Ну, например, что вам подсказывает, Вероника Петровна, ваше педагогическое чутье?

– Каюсь, но я тоже сушу свой хлеб иногда, делаю сухарики и храню. Иначе не могу. Может быть, это пройдет… Я удивляюсь, милая Аля, как ты так быстро забыла ужас блокадного голода, – повернулась старая воспитательница к девушке.

– Так вот, девочке я сказала: «Храни свои кусочки. Только смотри, чтобы они не заплесневели, и, если хочешь, можешь держать их в моем шкафу. Его никто не откроет». И, наверное, эта девочка не единственная, товарищи… – продолжала Нелли Ивановна.

– Но он украл сахар! – перебил кто-то.

– Не украл. Я все выяснила. В тот день Геша дежурил по столовой. Вошел в кухню, когда поварихи там не было. На столе увидел пачку сахара. Он никогда не держал в руках такого богатства. Взял, прижал к груди. В это время сзади хлопнула дверь. Он испугался, растерялся и, вместо того чтобы положить пачку, выскочил с ней из кухни, заметался, не зная, что делать. Положил за занавеску, хотел выбрать момент, чтобы отнести на место, несколько раз заглядывал на кухню. Но после пропажи сахара повариха старалась не отлучаться…

– Так я же не знала всего этого! – попыталась оправдаться Аля.

– А могла бы и узнать, и, пожалуй, проще, чем я. Довольствуемся довоенной методикой воспитания. Война, голод, блокада, Сибирь… Неужели на нас это не повлияло? Думаю, не так. Что вы скажете по этому поводу, Вероника Петровна?

– Мы еще долго, а возможно, на всю жизнь останемся под впечатлением блокады, и особенно голода. – Старая воспитательница с трудом поднялась с табуретки. – Вряд ли такое забудется не только взрослыми, но и детьми. Вот у вас в группе уже есть четверо местных ребятишек. Вы заметили, чем они отличаются от наших, ленинградских? – Вероника Петровна глянула на Алю.

– Ну, менее опрятны, не всегда моют руки… – начала перечислять воспитательница.

– Да бог с ними, с руками-то! – перебила Вероника Петровна. – Не то, моя милая. Они могут не доесть и даже – что самое ужасное – бросить корку хлеба. Да! Сейчас мне кажется это преступлением. Я думаю – я уверена! – что мерилом воспитанности надо считать отношение человека к хлебу! Хлеб – это жизнь, и мы лучше всех это знаем. Ты, Аленька, не сердись на меня, но в твое дежурство по столовой произошел случай, который, к моему огорчению, остался тобой не замеченным. Помнишь, местный мальчик, Коля Олейчук, за столом ударил пятилетнего Сашу Балтийского? Ударил сильно, железной кружкой прямо в лоб. Это и взрослому больно. Помнишь, когда мы подскочили, подняли плачущего мальчика от стола, ты спросила: «Что он тебе сделал?»

– Да, помню, – ответила недоумевающая Аля.

– А что тебе ответил Саша, помнишь?

– Нет, не помню.

– Саша сказал: «Он в меня бросил коркой хлеба. А я ему говорю: „Разве можно бросать хлеб?“» Это в пять-то лет!

Подготовкой к юбилею руководила нестареющая, неугомонная Нелли Ивановна. Несмотря на восьмой десяток, она с завидной энергией ездила к своим бывшим воспитанникам, писала открытки-приглашения, звонила по телефону всем, кто еще был жив. А таких оставалось все меньше.

– Ребята, – так до сих пор обращалась к своим пятидесятилетним воспитанникам Нелли Ивановна, – один из экспонатов Музея истории Ленинграда связан с нашим детским домом. Я упросила дать его на наш юбилей, чтобы проверить, хорошо ли вы помните свое суровое детство. – С этими словами она развернула большой пакет, в котором оказался фанерный ящик со множеством штемпелей, наклеек и хорошо сохранившимся адресом: «Ленинград, детям блокады».

Это было осенью 1943 года в Сибири. Воспитатели и ребята ленинградского детского дома вырастили первый урожай овощей, который поражал своим изобилием. Им даже не верилось, что все это выращено их руками, их трудом, поскольку работали на земле они впервые в жизни. Картофеля, моркови и свеклы уродилось намного больше, чем было надо детдому. Тогда у Нелли Ивановны возникла мысль высушить часть овощей и послать в Ленинград для детей детских домов. Ребята ее поддержали.

Столовая и кухня превратились в фабрику. Овощи мыли, резали и сушили на крышах сараев. «Фабрика» работала даже ночью, менялись только бригады. Ребята нарезали горы моркови, свеклы, репы, петрушки, но ящики с сушеными овощами получились довольно скромными. Все огорчились.

Но вот однажды утром к крыльцу детдома потянулись местные жители с мешками, наполненными овощами.

Директор недоумевающе спросила: что это значит?

– Вы собираете посылку для ленинградских детишек, – объяснила ей одна из женщин. – От души принимай! Ребята у тебя хорошие, деревне не в тягость, так что чем можем, поможем.

Насушили пять больших ящиков из-под макарон. Теперь это выглядело внушительно.

Аля красивым почерком стала писать адрес. Но после слова «Ленинград» она остановилась.

– А кого писать получателем? – обратилась она к обступившим ее воспитателям и ребятам.

Нелли Ивановна сказала:

– А чего долго думать? Так и пиши: «Детям блокады!»

За столом Виктор Павлович Стогов с интересом наблюдал за расшумевшимися воспитанниками и воспитателями родного детдома. Они почти ничем не отличались от обычных людей, за исключением одного: ни перед кем не лежали корка хлеба, недоеденный пирожок или бутерброд. Несмотря на почтенный возраст, все они оставались детьми блокады.

[1]И с п а́ н к а – пилотка с кисточкой.

[2]М а́ я л к а – игра, в которой каждый по очереди подкидывает ногой небольшой груз, завернутый в тряпицу.

[3]Актер С. А. Мартинсон играл в фильме роль композитора Керосинова. Мальчишки прозвали этот персонаж Керосин-Бензин.

[4]С к и́ б к а – кусок, ломоть, краюха.

[5]М П В О – местная противовоздушная оборона.

[6]Г о с н а р д о м – бывший Народный дом императора Николая II, был открыт в 1900 г.

[7]Б у х т а кабеля – кабель, уложенный в кольцеобразный моток.

[8]К и л ь – вертикальная часть хвостового оперения самолета.

[9]П а р и ж с к а я коммуна – революционное правительство Парижа, которое установило самоуправление в городе. Действовало 72 дня – с 18 марта по 28 мая 1871 г.

[10]Г а в р о ш – персонаж романа Виктора Гюго «Отверженные», парижский сорванец, погибший на баррикадах в ходе восстания 1832 г.

[11]С о в и н ф о р м б ю р о́ – Советское информационное бюро.

[12]Так с 1918 по 1944 г. назывался Невский проспект.

[13]Речь идет о 1918 годе.

[14]Л е н г о р и с п о л к о́ м – Ленинградский городской Исполком Совета депутатов трудящихся.

[15]О с о а в и а х и́ м – Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству (1927–1948).

[16]П В X О – противовоздушная и химическая оборона.

[17]Л я р д – торговое название топленого свиного сала.

[18]Х р я́ п а – так назывались верхние грубые листья белокочанной капусты.

[19]П р е с т а́ в и т ь с я – умереть.

[20]Д о в а́ т о р Лев Михайлович (1903–1941) – генерал-майор, Герой Советского Союза (посмертно). В начале Великой Отечественной войны командовал кавалерийским корпусом. Погиб в бою.

[21]П е р к а́ л ь – хлопчатобумажная ткань повышенной прочности из некрученых нитей.

[22]Р а й з д р а в о т д е л – районный отдел здравоохранения.

[23]А н а б и о́ з – состояние живого организма, при котором жизненные процессы настолько замедленны, что отсутствуют все видимые проявления жизни.

[24]Г и п о т е р м и́ я – низкая температура тела.

[25]Г и п о ф у́ н к ц и я – недостаточная деятельность какого-либо органа, ткани, системы, что может вести к нарушению жизнедеятельности организма.

[26]П а л е о н т о л о́ г и я – наука об ископаемых останках животных и растений.

[27]Г о р б ы́ л ь – крайняя доска при продольной распилке бревна.

[28]К а б о́ н а – село на берегу Ладожского озера.