Глава IV. Проклятье прокаженных

Широкая лесная дорога превратилась в тропу, от которой вскоре стали расходиться другие тропы, и чем глубже в чащу, тем труднее становилось различить, которая из них главная. Это был один из тех редких дней, когда по небу ползли клубы густых темных облаков, заслоняя солнце и лишая путника ориентира. Нужно было затемно выбраться на опушку, чтобы избежать капризов непогоды и найти гостеприимство добрых людей. Но спросить было некого, уже больше часа никто не попадался на пути. Ешуа подошел еще к одной развилке, и тут до него донесся крик. Он остановился и откликнулся.

– Кто ты? – донесся женский голос из‑за кустов.

– Я – Ешуа из Назарета. Покажись, женщина, и объясни, где проходит главная дорога.

– Куда ты направляешься? – последовал другой вопрос из укрытия.

– В Кфар а‑Мизрах.

– Если ты добрый человек, оставь что‑нибудь из еды и питья на развилке и иди прямо. Не сворачивай нигде вправо. Туда нельзя.

Ешуа все понял: там жили и умирали прокаженные. Изгнанные из мест своего обитания, заболевшие цараат – проказой, должны были жить подальше от поселков. Потому они, увидев издали или услышав приближающихся людей, должны были криком предупреждать их о своем присутствии. Родственники, а то и просто добрые люди оставляли им подаяние, которое и поддерживало жизнь отверженных.

– Нет у меня ничего, чтобы оставить вам для спасения плоти, – с ноткой вины в голосе сказал Ешуа. – Но я могу спасти ваши души.

– Как ты спасешь наши души?

– Я – пророк. Приведи меня туда, где ты живешь.

– Ты не понимаешь, с кем говоришь. Я больна проказой. Уходи отсюда побыстрее, пророк Ешуа. Разве ты не знаешь, что даже ветер может перенести болезнь?

– Я знаю о проказе больше, чем ты, бедная женщина. Выходи, не бойся и отведи меня туда, где ты живешь.

В лесу захрустели под ногами высохшие упавшие ветви и тотчас из‑за кустов вышла женщина, закутанная в черный хитон от шеи до пят. Капюшон прикрывал ее голову, лоб и щеки. Нижнюю часть лица, от глаз до подбородка, закрывала широкая тряпичная лента, концы которой были завязаны на затылке.

– Открой лицо, не бойся, – вместо приветствия предложил Ешуа.

– Ты сумасшедший. Ты не знаешь, что такое проказа.

– Не стесняйся, открой лицо. А болезней я не боюсь. Бог охраняет меня до тех пор, пока не закончится моя миссия на земле. Как тебя зовут?

Женщина развязала узел на затылке и перекинула повязку вокруг шеи. От левой скулы ее к виску кожа набухла и свернулась в толстые складки, но остальная часть лица еще не была повреждена и сохраняла остатки былой красоты. Она улыбалась виновато, как будто извиняясь за свой вид.

– Как тебя зовут? – спросил Ешуа.

– Ребека.

– Приведи меня Ребека к месту, где вы живете.

– Я приведу тебя к месту, где мы умираем. – Она резко повернулась и пошла, слегка раскачивая бедрами и шурша одеждой, по сужающейся тропе в глубину леса. Ешуа невольно обратил внимание на плавные линии ее фигуры и грацию движений.

– Расскажи мне про себя, Ребека. Кто ты и откуда? Сколько тебе лет?

– Двадцать два. Я жила в Магдале, и у меня были муж и двое детей. Девочки. Бог послал на меня несчастье, а за что – не знаю. Меня выгнали из города, чтобы зараза не перешла к другим. Я здесь недавно, всего три месяца. – Она оглянулась и спросила: – Рэбэ, за что Бог послал на меня такое несчастье? Я не делала никому зла. Я соблюдала все, что положено по Книге. Много злых людей живет счастливо, а я… – Голос ее задрожал на плаксивой ноте и прервался на всхлипе.

– Была ли ты чиста в помыслах своих? – спросил Ешуа.

– Не всегда, – призналась Ребека, переходя на будничный тон. – Но всегда была чиста в поступках своих.

– Что толку во внешних обрядах, если мысли грешны? – спросил Ешуа.

Ребека ничего не ответила и ускорила шаг. После нескольких замысловатых петель тропинки они вышли на большую поляну, густо застроенную примитивными пестрыми постройками. Строительным материалом для них служили ветки, поваленные деревья, лоскутья старой ткани и камни. Несколько мужчин и женщин сидели на бревнах вокруг обуглившихся дров – остатков потухшего костра. Их лица были обезображены болезнью. Набухшие, розового и белого цвета складки, располосовавшие кожу, и побелевшие волосы придавали им вид столетних стариков.

– К нам пришел рэбэ, – звонким молодым криком объявила Ребека, подходя. – Он не боится нас.

Возгласы удивления были ей ответом. Один из сидевших встал и предложил Ешуа сесть. Остальные окружили его, но не подходили близко, будто опасаясь распространить заразу. Ешуа ободряюще им улыбнулся, и расстояние между ними сократилось. Среди прокаженных бросался в глаза атлетического сложения мужчина лет тридцати. Правая сторона его лица была почти полностью поражена: она была вспухшей, в огромных складках, какого‑то странного цвета и, казалось, принадлежала не живому человеку, а древнейшему старцу, умершему несколько сот лет назад и недавно восставшему из могилы. Однако левая оставалась почти нетронутой. Непораженный глаз смотрел на Ешуа бодро, слегка улыбаясь, как смотрят люди, когда жизнь и здоровье приносит им радость.

– Как тебя зовут? – спросил его Ешуа.

– Яхескель. А тебя? – У Яхескеля был спокойный и, казалось, немного насмешливый тон.

– Ешуа. Я иду из Ерушалаима в Галилею. Заблудился и пришел к вам.

– Почему ты не боишься нас? – спросил Яхескель. – Все бегут от нас и боятся нас.

– Я не такой, как все, – ответил Ешуа. – Я – пророк. Я знаю больше, чем все. Я знаю, что проказа не заразная. Но если бы она даже была заразная, я все равно пришел бы к вам.

Раздался восхищенный вздох удивления. Левая сторона лица Яхескеля стала серьезной.

– Откуда ты знаешь, что проказа не заразная? Ты что, учился врачеванию?

– Нет. Мои знания от Бога. Я с ним разговариваю, когда ухожу в пустыню поститься.

– Люди считают, что Бог послал на нас заразу за грехи наши. – Насмешливость в голосе Яхескеля исчезла, вместо нее появились ноты возмущения. – Но многие из нас грехов не совершали. За что же их Бог наказал?

– Расскажи мне сначала о себе, – предложил Ешуа. – Где ты жил? Чем занимался? Расскажи всю правду о своих грехах или о грешных мыслях. Ведь они у тебя были, так ведь?

– Я жил в Цезарее. Мне пришлось жить среди греков, так как я делал для них статуи цезаря из камня. Рэбэ отлучил меня от синагоги за мой талант. Потом работы не стало, и я ушел обратно в Галилею.

Глаза Ешуа округлились.

– Ты что, не знаешь заветов Моисеевых? Не знаешь, что это тягчайший грех – изображать того, кого создал Бог? Или ты в Бога не веришь?

– Я верю в Бога. Но не в того, в которого веришь ты. Бог дал мне талант делать статуи и рисовать. За это я ему благодарен.

– Этот талант – от сатаны. За то, что ты делал, ты и наказан. Как же ты, иудей, не понимаешь это? Но если ты покаешься, я прощу тебя от Бога.

Яхескель усмехнулся.

– Кто ты такой, чтобы прощать? Кто тебя наделил такой силой?

– Я не от мира сего. Я пришел в этот мир, чтобы повести людей за собой.

– Если ты от другого мира, скажи тогда, почему твой, – при этом он пальцем указал на Ешуа, – Бог такой злой? Почему он наказывает хороших людей за всякие мелочи? Не должен ли он быть добрым ко всем, кто не делает зла другому?

Все прокаженные вдруг пришли в необычайное волнение. Они заговорили враз, обращаясь к Яхескелю, гневно осуждая его за крамолу. Кто‑то крикнул:

– Язычник ты, грек!

– Тише, тише! – закричал Ешуа, и, повинуясь его команде, голоса смолкли. – Успокойтесь. Яхескель не понимает, что Бог послал ему испытания, чтобы пройти их достойно и войти в Царство Небесное чистым душой, ибо иным доступа туда нет. А вы не слушайте его. Смиритесь и терпите, и вечная жизнь в Царстве Отца Нашего будет вам наградой.

Ему пришлось прервать свою речь, ибо в этот момент Ребека встала перед ним на колени.

– Ты хочешь что‑то сказать, женщина. Я вижу, что ты внемлешь словам моим.

– Яхескель – хороший человек, рэбэ. Прости его. Не понимает он, что вместе с несчастьем Бог даровал ему великое счастье. В изгнании мы встретились и полюбили друг друга. Пожени нас, рэбэ, пока болезнь не разрушила нас до неузнаваемости. Тогда мы не будем жить во грехе.

Ешуа от возмущения замешкался с ответом и поперхнулся. Тут вмешался Яхескель.

– Я и Ребека были женаты не по любви. Наши души соединила любовь. Сейчас позволь объединить наши тела, пока они еще полны сил.

– Что Бог сочетал, того человек да не разлучает (От Марка. Гл. 10, п. 9), – повысил голос Ешуа, и все вокруг притихли, боясь пропустить слово пророка. – Кто разведется с женою своею и женится на другой, тот прелюбодействует от нее (От Марка. Гл. 10, п. 11). И если жена разведется с мужем своим и выйдет за другого, прелюбодействует (От Марка. Гл. 10, п. 12).

А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем (От Матфея. Гл. 5, п. 28).

– Для того женщина и создана, чтобы вызывать такие мысли, – с вызовом провозгласил Яхескель. – Иначе зачем ее краса? Если судить всех, кто прелюбодействует в мыслях, так весь народ наш должен гореть в Геене огненной.

Послышались смешки одобрения. Некоторые из собравшихся стрельнули друг в друга хитрыми глазами.

Сумерки уже быстро сгущались в ночь, превращая окружавший пристанище прокаженных лес в черную стену. Мужчина атлетического сложения, в немыслимых лохмотьях неопределенного цвета, присел на корточки и стал оживлять потухший костер, выдувая из сложенных трубочкой губ мощную струю воздуха. Пепел, труха и искры полетели вверх, заплясало, загудело пламя, захватывая нетронутые дрова. Двое мужчин приволокли из лесу длинные сухие и толстые ветви и стали с хрустом ломать их на короткие обломки, которые тут же бросали в огонь. Пламя быстро выросло в рост человека: оно ярко освещало тех, кто находился вблизи, со злым треском швыряя на них искры.

Ешуа неторопливо разглядывал тех, что окружили его. Здесь было немало молодых, физически сильных людей, которые выглядели стариками из‑за глубоких морщин и испорченной кожи. Даже у самых дряхлых, но не пораженных болезнью людей не бывает таких лиц. При красноватом свете костра прокаженные казались страшилищами из ада, пытавшимися принять человеческий облик, но не сумевшими это сделать. Кое‑кто из них смеялся, но от улыбок их лица становились еще безобразнее.

– Я больше не жена, – поддержала Яхескеля Ребека, – а Яхескель больше не муж. Люди прогнали нас, потому что они считают, что Бог наказал нас за грехи наши. Если ты можешь прощать, прости нам грехи наши. Если ты нас поженишь, мы не будем жить во грехе.

– Я могу простить грехи, которые вы совершили, но не могу благословить те, которые вы намереваетесь совершить. Даже если я разведу вас, нельзя жениться на разведенной или выходить замуж за разведенного.

– Но ведь мы любим друг друга, – настаивала Ребека. – Люди говорят, что нас Бог покарал за грехи наши. А если бы не болезнь, я никогда не узнала бы, что такое любовь и какое счастье она приносит. А если мужчина и женщина любят друг друга, так они прелюбодействуют и в мыслях, и в делах. Иначе зачем же тогда Бог создал любовь?

– Бог послал на вас несчастья, чтобы вы очистились в душе, – наставлял Ешуа. – Вы не стали этого делать. Наоборот, вы обрели смелость сомневаться в нем. Дьявол послал вам искушения, чтобы вы отказались от них. А сейчас вы хотите, чтобы я простил вам грехи еще не совершенные.

– Значит, любовь для тебя – ничто? – возмутился Яхескель.

– Смиритесь со своей судьбой, – сказал Ешуа, поднимаясь. – Войдите в Царство Божие с чистой душой. Тело бренно и разлагается в прах. Его жизнь коротка, а жизнь души вечна. И потому сохраняйте душу и не заботьтесь о том, что просит ваше тело.

– Не нужен нам такой пророк, – зло сказал, как выплюнул, Яхескель. – Любовь – она от Бога, так же как и тело.

Как будто дожидаясь его слов как сигнала все заспорили, торопливо перебивая друг друга и неистово жестикулируя. Одна из женщин, полностью обезображенная последней стадией болезни, указывала на Ешуа пальцем, широко разевая рот. Из отрывков долетавших от нее слов он понял, что она кричит о самом дорогом для нее: о любви. Было бесполезно продолжать с ними разговор. Ешуа поднялся и пошел прочь. Уходя, он услышал, как Яхескель выкрикнул ему вслед что‑то смешное, отчего все сборище разразилось хохотом.

Пройдя с минуту, он услышал за спиной быстро приближающиеся шаги. Это оказался Яхескель. Поравнявшись, он сказал:

– Не сердись на меня, рэбэ. Я – не верующий в Бога. Мне не нужно твое благословение и не нужно венчание. Этого хочет Ребека. Она не соглашается жить со мной во грехе. Она даже против того, чтобы я прикасался к ней. Прошу тебя, скажи ей, что для обреченных и отверженных любовь – награда, а не грех.

– Они такие же, как и все, только ниспосланы им за что‑то испытания, – ответил Ешуа, не замедляя шаг. – А неверие – тяжкий грех.

– Почему? – спросил Яхескель.

– Потому что неверующий не побоится делать то, что не угодно Богу. Если все будут неверующие, наступит хаос на земле израилевой. Кто скажет людям, что хорошо, а что плохо? Кто встанет на пути их жадности и греховности? Кто устрашит грабителей, воров и прелюбодействующих?

– Люди. Римляне придумали закон, похожий на наш, и карают законом так же, как мы – заповедями.

– Есть у них закон, что запрещает лгать? – спросил Ешуа. – Прелюбодействовать? Не уважать отца и матерь свою? Заботиться о родственниках, о ближних? Не подличать, быть чистым душой?

Он внезапно остановился, и Яхескель тоже. Ешуа приблизил свое лицо к искаженной болезнью щеке Яхескеля и стал внимательно ее разглядывать.

– Что ты там заметил, Ешу? – спросил он, слегка расширив глаза от испуга.

– Я вылечу тебя, Яхескель, – сказал Ешуа, запуская руку в недра своей котомки. Оттуда он вытащил маленький кожаный мешочек и протянул его Яхескелю.

– Возьми это. Там размолотая трава. Ты ее смешай с водой, подогрей, смочи в растворе чистую тряпку и прикладывай на ночь к щеке. И так до тех пор, пока раствор не кончится. Но не прикасайся к Ребеке.

– Почему ты не дашь эту траву Ребеке? – спросил Яхескель.

– Потому что у нее проказа, а у тебя другая болезнь, похожая на нее, но излечимая. Запомни: не прикасайся к Ребеке, делай, как я тебе сказал, и у тебя все пройдет. Никому не говори, что я тебе дал такую траву. А сейчас – иди обратно.

Ешуа повернулся и зашагал вперед, не оглядываясь. Всю ночь он шел то по темному лесу, то по узкой дороге, пытаясь определить направление при свете звезд и луны на безоблачном небе. К рассвету он подошел к деревушке Кфар А‑Мизрах и постучал в калитку второго дома с краю. Из него донесся шорох и сопение, и через минуту послышался нежный сонный голос:

– Кто там?

– Шалом ла байит а‑зэ (Мир дому сему), – сказал Ешуа.

– Барух а‑баа (Благословен входящий), – приветствовала его Мирьям и открыла калитку настежь.

На следующий день удивительная новость прокатилась по деревне Кфар А‑Мизрах из дома в дом, как осенний лист, гонимый неугомонным ветром. Возбужденные жители столпились у ворот третьего дома с краю, заполнив узкую улочку. Обычно необузданные в выражении своих чувств, на этот раз они не кричали, не размахивали руками и не пытались убедить друг друга в горячем споре.

Напротив, они тихо переговаривались, бменивались вопросительными взглядами и проявляли необычное терпение и сдержанность.

Ранним утром, когда пастухи встают чтобы выгнать скот, стало известно, что пришел рэбэ Ешуа и заночевал у Мирьям, возвращаясь из Ерушалаима в Назарет. Пророки и проповедники, бывало, проходили через деревню, и потому это событие, не такое уж важное, вызвало вначале лишь любопытство и желание выслушать мудрость Книги. Но после полудня, когда солнце стало сползать с зенита и отбрасывать короткие тени, к одному из жителей прискакал на осле родственник из далекой деревни и сообщил, что рэбэ Ешуа был вчера у прокаженных, говорил им проповедь и даже вылечил некоторых. Кто‑то из больных утверждал, что рэбэ прощает грехи, а это может делать только Бог, а не человек. Что за дела творятся в Иудее!

Мирьям выходила к ним несколько раз и просила прийти попозже, когда проповедник проснется.

– Он пришел под утро, – объясняла она. – Перед этим шел два дня и две ночи без ночлега. Идите по домам, когда он проснется, я кликну вас.

Но никто не послушал ее, разве что галдеть перестали, опасаясь разбудить проповедника. А тот проснулся только тогда, когда тени стали длиннее и прохладнее и небо потеряло свою слепящую яркость, ожидая приближения сумерек. Мирьям тут же подхватила приготовленный кувшин с водой и расписанное красными и голубыми узорами полотенце. Ешуа принял ее заботу как должное. Он тщательно умылся, подставляя ладони под льющуюся из кувшина струйку и насухо вытерся. В глазах его искрой вспыхнул немой вопрос.

– Люди ждут тебя за воротами, – тихо пояснила она. – Я сказала им прийти попозже, но они не расходятся.

– Позови их, – разрешил Ешуа.

– Может, пусть подождут? Поешь, попей что‑нибудь, ведь ты ничего не ел с дороги, – увещевала она.

– Сначала нужно заботиться о душе, а потом о теле, – назидательно сказал Ешуа. – Пусть войдут.

Не успела калитка открыться, как селяне хлынули беспорядочной толпой, быстро заполнили маленький дворик и устроились вокруг Ешуа кто как мог: одни сели на землю, скрестив ноги под собой, другие – на камни вокруг колодца, а кто и на солому, рядом с осликом. Переговаривались тихо, как будто опасаясь нарушить торжественность момента, и только пронзительный плач младенца на руках молоденькой женщины звучал обыденными, житейскими нотами. Женщина всполошилась, принялась яростно укачивать его в надежде успокоить и взволнованно зашипела: ш‑шш‑ш, ш‑шш‑ш.

– Подойди сюда, женщина, – властно сказал Ешуа, и та повиновалась, опасливо озираясь. – Держи ребенка так, чтобы голова его покоилась у тебя на левой руке. Вот так.

Ешуа осторожно, нежно прикоснулся к голове ребенка обеими ладонями и стал внимательно разглядывать его. Плач младенца становился тише и вскоре совсем прекратился. Он закрыл глазки и сразу же уснул с выражением бесконечного покоя на лице. Во дворе наступила тишина. Где‑то вдалеке звучали злые окрики пастуха, возвращавшегося с пастбища со скотом, и обрывки ожесточенной ссоры мужчины и женщины на другом конце деревни. Ослик раздраженно фыркнул и резко мотнул головой, разгоняя надоевших мух.

– У тебя были тяжелые роды, – забормотал Ешуа, обращаясь к женщине, но не отводя глаз от младенца.

– Откуда ты знаешь? – спросила женщина с благоговением в голосе.

– У него чуть‑чуть помят череп. Это не опасно, пройдет, не волнуйся. У него головные боли, вот потому он и плачет, ждет от тебя помощи.

– Что же я могу сделать, рэбэ? – с надеждой на его магическую силу проговорила она.

– Ничего. Я сейчас исправлю повреждения. У него иногда будут возвращаться головные боли, но вскоре это пройдет.

Женщина опустила глаза, с любовью рассматривая своего мальчика, и вдруг тихо вскрикнула:

– Он открыл глаза! Он улыбается! Первый раз с тех пор, как родился.

Люди вскочили и стали толкать друг друга, пытаясь пробиться к ребенку, но это удалось сделать только тем, кто был поблизости.

– Сядьте, – скомандовал Ешуа, и снова во двор вернулись порядок и тишина.

– У нас много больных, рэбэ, – обратился к нему мужской голос из гущи собравшихся. – Никого нет, однако, кто может лечить. Помоги нам, если можешь.

Ешуа терпеливо выслушал, но не ответил сразу, а вначале рассмотрел говорившего. Коротко подстриженная поросль на лице и аккуратная прическа на эллинский манер выдавала в нем человека, не отягощенного обрядами. Набрякшие, распухшие полукругом складки под глазами свидетельствовали о серьезной болезни. Ешуа заметил, что он подолгу останавливал свой тяжелый взгляд на Мирьям, а она глаз не отводила. Впрочем, Мирьям смело встречала взгляд любого, будь то мужчина или женщина.

– Как зовут тебя? – спросил Ешуа.

– Симон, – ответил мужчина, произнеся свое имя Шимон на арамейский манер.

– Я могу лечить тело, – ответил Ешуа строго, – но меня Бог послал в этот мир лечить души. Сначала очистите души свои от помыслов нечистых, и тогда вам легче будет очистить тело.

– Но ведь ты лечишь ребенка? – настаивал Симон.

– Да. Потому что младенцы чисты душой. У них нет и не может быть дурных мыслей. Потому заслуживают они другое обращение. Кто уходит из жизни младенцем, тому уготовано Царство Божие, ибо придут они к судному дню, не совершив греха и не тая дурных мыслей и чувств.

Когда он говорил, быстро сгустилась темнота. Мирьям вынесла из дома два подсвечника, поставила их на выступ в стене за спиной Ешуа и зажгла свечи. Их пламя осветило пространство вокруг головы его и отбросило странную, мечущуюся тень на слушателей. Ешуа выставил вперед ладони, как будто давал знак остановиться идущим на него; ставшие неподвижными глаза его заворожили собравшихся; они благоговейно замолчали, не отрываясь смотрели на него, как будто ожидая чуда. Ешуа начал медленно раскачиваться из стороны в сторону, и все последовали его примеру.

– Барух ата адонай элоэйну мелех аоляям (Благословен ты, Господи наш, Царь всего мира), – начал он молитву, а после этого стал говорить слова, которых ни в одной молитве не было. Господи наш, Отец на небесах, хлеб наш насущный дашь нам днесь(От Матфея. Гл. 6, п. 11. Днесь – на сей день).

– Собравшиеся послушно повторили эти слова. – Придет скоро Царство Божие к нам, мессия уже в пути, – продолжал он. – Готовьтесь к пришествию его, ибо строго судить будет он нечистых в делах и помыслах.

Когда молитва была закончена, Ешуа хлопнул в ладони и сел на лавку. Толпа вздохнула, как будто возвратилась в реальный мир из глубокого сна.

– В своих молитвах вы все должны каяться в своих грехах и просить у Бога прощения, – торжественно заговорил Ешуа. – Бог прощает даже самых больших грешников, если они признают грехи свои.

– Я не грешил, – заявил Симон. – Но я часто прошу у Бога…

– Грешил, – уверенно перебил его Ешуа. – Если не грешил в поступках, то грешил в мыслях. А нужно быть чистым не только в поступках, но и в помыслах. Смотрел ли ты с вожделением на женщину, Симон? – И не дожидаясь ответа, уверенно сказал: – Смотрел. А кто смотрит с вожделением на женщину, тот в мыслях прелюбодействует с ней.

– Он развелся с женой, почему же ему не смотреть на женщин? – донесся голос из темноты.

Ешуа напряг зрение, пытаясь рассмотреть говорящего.

– Что Бог сочетал, того человек да не разлучает. А кто разведется с женою своею и женится на другой, тот прелюбодействует от нее. И если жена разведется с мужем своим и выйдет за другого, прелюбодействует она.

– Что же делать, если жена и муж не любят друг друга? – спросил Симон. – Должны они продолжать жить вместе, без любви?

– Повторить только могу тебе, заблудший душой человек: что Бог сочетал, того человек да не разлучает. Не для сластолюбия Бог создал мужчину и женщину, а для продолжения рода.

Спокойствие и порядок собравшихся нарушился при этих словах. Они стали ожесточенно спорить между собой. Ешуа привык к раздорам, возникавшим во время его проповедей, и часто не вмешивался в них. Он был уверен, что истины, которые несет миру настоящий пророк, не каждый может постигнуть, и уж подавно не каждый может принять. Для иудейского народа, плотью от плоти и кровью от крови которого он был, истина была не менее важной, чем хлеб насущный: вся жизнь иудея основана на том, как он понимает завещанную ему Книгу и указания Господа.

Из темноты к нему протиснулся местный рэбэ: его можно было отличить по длинным струйкам волос, свисающим на висках.

– Не слушайте языческих проповедей, – громко сказал он, тыча в Ешуа пальцем. – Он принесет нам раздор, а не истину. Он читает молитвы, которых мы не знаем.

Ешуа хотел было вступить в спор, но, встретившись со взглядом Мирьям, решил не делать этого и зашел в дом. Через несколько минут во дворе стихло, и Мирьям появилась на пороге.

– Симон недавно разошелся со своей женой, – оживленно заговорила она, садясь напротив. – Они ругались много, да она и бесплодной оказалась. Он хочет меня взять в жены, да я не хочу, хоть мать меня все время уговаривает, потому что тяжело нам жить без мужчины. Но я привыкла так, и мне нравится. Не хочу никому подчиняться, никому быть послушной, как бы трудно ни было. А ты как считаешь, Ешу, это правильно?

Она не называла его «рэбэ», как все, а обращалась по имени, как будто между ними была близость, оправдывающая более интимное общение.

– Иди путем спасения души, а не подчинения зову плоти, – сказал Ешуа.

– Кто укажет мне этот путь?

– Я укажу. А сейчас пора тебе спать. Я пойду во двор и буду молиться. Я каждую ночь говорю с Богом, и Он дает мне знания и совет. Лайла тов (доброй ночи).

Ешуа молился долго, далеко за полночь, а потом у него было видение, что Бог спустился к нему с небес и благословил на путь тяжкий. Ешуа заснул во дворе на лавке, несмотря на то что Мирьям постелила ему в избе, возле загончика, где находились две овцы. Проснулся он с рассветом и стал молиться, не обращая внимания на Мирьям и ее мать, которые разжигали огонь в печи и готовили хлеб. Когда завтрак был готов, во двор без стука зашли трое: местный рэбэ, Симон и еще один, по виду или судебный исполнитель, или служитель порядка. Рэбэ сразу приступил к делу.

– Уходи отсюда, Ешуа. Уходи и не смущай народ. Не хотим мы слушать такого пророка.

– Почему ты говоришь за всех? – спросил Ешуа. – Много вчера было таких, кто слушал меня и верил мне.

– Это на них действует твоя сатанинская сила, – ответил рэбэ. – Уходи.

Мирьям и ее мать прекратили суетиться по хозяйству и остановились у колодца, с опаской наблюдая происходящее. За забором уже начинался новый день, с ярким солнцем, окриками пастухов, стуком каменных молотилок и перекличками соседей. Ешуа медленно перевел взгляд с одного посетителя на другого. Рэбэ сверлил его горящими гневом глазами; служитель порядка смотрел поверх его головы, готовый скрутить ему руки и вышвырнуть на улицу; Симон старался не встречаться с ним взглядом и переглядывался с Мирьям. Отеки под его глазами увеличились, стали гладкими и отдавали синевой. Ешуа обратился к нему:

– Тебя мучат боли в спине, Симон. Перед тем как уйти, я хочу облегчить твои страдания. Подойди ко мне.

– Как ты можешь это сделать? – Симон поднял брови, скривившись от боли и удивления. – Какой силой? Не сатана ли дал ее тебе?

– Сатана не творит добрые дела. Иди сюда. А теперь сядь на лавку и закрой глаза. Я приложу к твоей спине ладони, а ты мне будешь говорить, что чувствуешь.

Ешуа прикоснулся к спине больного пониже лопаток и уставился вдаль широко раскрытыми неподвижными глазами. Двор обволокла нервозная тишина. С улицы донеслись крики детей, а у соседей возмущенно закричал осел. Рэбэ и охранник переглянулись, как будто советуясь, что делать. Мирьям замерла, уставившись на Ешуа в страхе и восторге, а мать ее села на камни колодца, бросая опасливые взгляды на пришедших.

– Печет мне от ладоней твоих, – нарушил тишину Симон. Ешуа ничего не ответил. Пот крупными каплями стекал у него со лба на глаза, мертвенно бледные щеки и бороду. – Сейчас отпустило. Совсем прошла боль.

Ешуа продолжал молчать, но пот вскоре высох на его лице, и глаза приобрели осмысленное выражение. Он сел на лавку рядом с Симоном, сгорбленный, с выражением усталого безразличия на лице.

– Ты меня вылечил? – спросил Симон тихо.

– Не знаю, – ответил Ешуа. – Иди домой и ляг. Скоро у тебя начнутся рези внутри. Не пугайся. Это пойдет песок из твоего тела. Ты его увидишь, когда будешь мочиться. У тебя пойдет кровь. Не пугайся, это от острых краев. Через три‑четыре дня все пройдет.

– Уходи отсюда, Ешу, – почти закричал рэбэ. – В тебе сидит сатана, и ты властвуешь над людьми его силой! Ты пророчишь Царство Божие, а сам отступаешь от веры. Не нужен нам такой пророк.

– Нет пророков в своем отечестве, – грустно, как будто разговаривая сам с собой, пробормотал Ешуа. – Истинно говорю вам: никакой пророк не принимается в своем отечестве (От Луки. Гл. 4, п. 24.). Не нужен он ему.

– Пророки есть, – возразил рэбэ. – Рэбэ Гамалиель, рэбэ Иоханан Бен Закаи. Они наши пророки. Никто из них не утверждает, что он принес с собой Царство Божие. Они не отступают от веры, как ты.

– Хорошо, рэбэ. Я уйду. Сейчас уйду, после тебя.

Рэбэ вышел, и вслед за ним удалились сопровождавшие его.

– Не верят мне те, кому я пришел указать путь в Царство Божие, – сказал Ешуа, глядя на Мирьям. Углы его губ опустились, и брови сдвинулись в угрюмой задумчивости.

– Тебе верят, – горячо возразила Мирьям. – Я тебе верю. Я пойду за тобой куда угодно. Не страшны мне никакие испытания. Куда ты сейчас пойдешь?

– Сначала – в Назарет. Потом по городам, нести свет людям. Не иди за мной, ибо тернист мой путь. Но другого пути у меня нет. Я часто общаюсь с Богом – он приходит ко мне во снах или во время постов, когда я уединяюсь в пустыне, а порой после молитв. – Глаза Ешуа блеснули безумием убежденного. – Он послал меня в мир. Я не от мира сего, где заботы бренной плоти пожирают у людей их мысли и чувства. Господь послал меня в этот мир, чтобы напомнить ему о вечном: о душе. Он же и заберет меня из этого мира.

Ешуа встал, но Мирьям вдруг смело преградила ему путь.

– Ешу, а бывает любовь без грешных мыслей? – Она смотрела ему в глаза не мигая, строго, нежно и обещая блаженство, как умеют делать, не учась этому и без опыта, даже самые чистые в мыслях влюбленные женщины.

– От дьявола грешные мысли, от дьявола, – забормотал Ешуа без своей обычной уверенности. – Их нужно гнать от себя.

Ресницы Мирьям взметнулись вверх, потом она потупилась, снова попыталась выдержать его взгляд и наконец не в силах справиться со смущением, уставилась на его огрубевшие ноги.

– А как же без грешных мыслей, Ешу, если женщина любит мужчину? пролепетала она окаменевшими от смущения губами. – Разве бывает такое?

– Это все от дьявола, – тихо повторил Ешуа. – Быть чистым в помыслах – самый тяжелый труд.

– Моя мать говорит, что любовь и грех неразлучны. Она говорит: любовь не должна быть без греха, а грех не должен быть без любви. Мне кажется, что не нужно долго жить, чтобы понять это. Каждая женщина это знает с рождения. Не от Бога ли ей это дано знать?

– Не для таких разговоров я остался у тебя, Мирьям. Ты знаешь мое назначение.

– Ты хочешь повести за собой людей, Ешу. Они пойдут за тобой. И я пойду за тобой куда угодно. И все‑таки… скажи, зачем Бог создал мужчину и женщину? Зачем создал любовь? Разве любовь от дьявола?

Наконец она смогла поднять на него глаза – в них был вызов и горячая, обволакивающая нежность. Не дождавшись ответа, она снова спросила:

– Ешу, значит любовь от дьявола, не от Бога?

Ешуа ничего не ответил и попытался обойти ее, но безуспешно.

– Ведь она приходит ниоткуда. Мать говорит, что от нее самые удачные дети.

Ему удалось протиснуться между ней и скамейкой, и он нетерпеливо толкнул калитку.

– Знаешь ли ты, что такое любовь? – крикнула она ему вслед с вызовом задорной юности. Ешуа выбежал за ограду и, не оглядываясь, быстро зашагал прочь.

Успокоившись, отогнав от себя грешные мысли, Ешуа улыбнулся восходящему солнцу, и радость бытия захлестнула его. Он ощутил себя неотъемлемой частицей огромного прекрасного мира, созданного Богом, почувствовал ласковое, яркое солнце, дарящее свет и тепло всему живому, бодрящую свежесть короткого утра; едва уловимые запахи растений, приносимые легким ветром с цветущих полей. Ни одного живого существа вокруг, куда ни глянь. На вершине холма он остановился на мгновение и, подавив в себе желание оглянуться на полусонную деревню, стал спускаться вниз, к лесу. Дойдя до подножия холма, он замедлил шаги и прислушался. Ему показалось, что из леса донесся какой‑то странный звук. Через минуту он стал различать шум приближающихся шагов, и вскоре на опушке появились римские солдаты – их всегда можно было различить по красным туникам. В группе было пятнадцать человек. Они погоняли дюжину ослов, нагруженных тяжелыми, разбухшими мешками. Это был один из тех многочисленных обозов, которые снабжают действующие части, давая им возможность совершать налегке быстрые маневры. Впереди шагал трибун, которого отличали нагрудные бляхи. Через плечо его были переброшены ремни ножен, в которые был вложен меч. Все остальные также не были обременены вооружением. Они погрузили щиты, шлемы и латы на ослов, поверх поклажи, и шагали рядом с животными, лениво переговариваясь друг с другом. Только двое замыкающих были в чешуйчатых кольчугах, но также без щитов и шлемов. Молодые, с беззаботными лицами, они радовались мирному утру, как Ешуа. Когда расстояние между ними сократилось до нескольких шагов, Ешуа сошел с дороги и остановился, дожидаясь, пока процессия пройдет мимо. Один из солдат жевал финик. Поравнявшись с Ешуа, он вытащил изо рта мокрую косточку и тренированным щелчком метнул ее в Ешуа. Косточка попала ему прямо в глаз. Ешуа вскрикнул от боли и зажал ушибленное место рукой. Солдаты добродушно рассмеялись.

– С добрым утром, иудей, – весело приветствовал его шутник.

Настроение Ешуа испортилось, но ненадолго. Острая боль прошла, он вытер слезившийся глаз рукавом, воздал хвалу Господу за прекрасное утро и зашагал к лесу, не оглядываясь на обидчиков и погрузившись в рассуждения о смысле бытия. В лесу он потерялся: тропа, которую он выбрал, привела его в тупик. Он остановился и огляделся. Тишина и густые заросли. Вдруг справа, шагах в тридцати кверху, послышались громкий, пугающий шорох и тяжелое дыхание. Ешуа резко повернулся, и на секунду страх сковал его: из отверстия в земле выскочил человек. Потом он быстро наклонился, протянул руку и вытащил из отверстия небольшой обтянутый кожей щит. Вслед за этим человеком выскочил другой и также принял свой щит, потом третий, а потом еще множество. Они, конечно, заметили Ешуа, но, казалось, не обращали на него внимания.

– Все в сборе? – спросил грубый голос.

– Все, – послышался ответ. – Я был последний.

Четверо из подземных обитателей, пыхтя, стали передвигать огромный камень, чтобы закрыть отверстие, из которого они вылезли.

– Приготовиться к бою, – с хрипотцой давал распоряжения командир. – На две группы разделись и слушай мою команду! А сейчас вперед!

Командир зашагал вниз во главе пестро одетого воинства. Поравнявшись с Ешуа, он остановился и улыбнулся. Ешуа узнал Аристофана сразу.

– Рэбэ Ешуа! – в крайнем удивлении вскрикнул Аристофан и широко улыбнулся ему, как давнишнему приятелю. – Что ты здесь делаешь?

– Я заблудился по дороге в Назарет. Как рука Натаниеля?

Натаниель тут же появился рядом и дружески хлопнул его по спине.

– Спасибо тебе, рэбэ. Рука быстро зажила и уже давно держит меч так же крепко, как и прежде. – Он вытащил меч из ножен и поднял вверх. – Благодаря тебе эта рука продолжает убивать неверных, – гордо сказал он. – Рад тебя видеть.

– Однако время не терпит, – вмешался Аристофан. Беги отсюда, Есу, – он произнес сокращенное имя Ешуа на арамейский манер, – беги, пока цел. И забудь это место. Никому не говори, что тут видел.

Повстанцы быстрым шагом стали спускаться вниз, к опушке леса, и Ешуа пошел вслед за ними. Выйдя к главной дороге, откуда было видно поле и лысый холм, он остановился и стал наблюдать за происходящим.

Оказавшись на просторе, мятежники перешли на бег. Они все делали молча, без воинственных, устрашающих криков, по‑деловому, с выучкой профессиональных солдат. Римляне заметили их и бросились к ослам разбирать щиты и оружие. Ведь в их обязанность входило охранять обоз от бандитов, и схватка была для них привычным делом. С невероятной быстротой они надели латы на руки и грудь, шлемы на голову, вооружились щитами и мечами и выстроились в боевой порядок к тому времени, когда иудеи были в тридцати шагах от них.

Раздались крики с обеих сторон, одна группа повстанцев вступила в схватку, тогда как другая побежала в обход, чтобы напасть с тыла. Ослы, обезумевшие от страха, шарахнулись в стороны и разбежались по полю, сбрасывая по пути поклажу. Ешуа заметил, что Аристофан не участвовал в схватке, он стоял в стороне, с мечом наготове, и громовым голосом выкрикивал распоряжения. В какой‑то момент Ешуа показалось, что битва превратилась в беспорядочную свалку, ибо невозможно было разобрать, где кто. Но вскоре он понял, что происходит. Пытаясь отбиться от нападавших как спереди, так и сзади, римские солдаты оказались на большом расстоянии друг от друга. Та группа Аристофана, что атаковала в лоб, занята была только одним: отвлекать солдат на бой, но не рисковать. Другая группа, та, что атаковала сзади и с боков, действовала быстро и с отработанной точностью. Они вонзали свои мечи в спину и бока солдат, в места, которые не были защищены латами и кольчугой. Послышались вопли смертельно раненной, раздираемой болью плоти. Через несколько минут все было кончено, римские солдаты лежали мертвые, а люди Аристофана рассеялись по полю, пытаясь поймать ослов с поклажей, чтобы забрать добычу.

Жестокость и быстрота схватки потрясли Ешуа. Он повернулся и торопливо зашагал вверх по дороге, пытаясь осмыслить происходящее. Тактика скрываться под землей была на вооружении у иудейских мятежников с незапамятных времен. Драться с ними в узких темных проходах было невозможно. Обнаружить выходы было довольно трудно, но даже если это и удавалось сделать, можно было месяцами ждать, пока кто‑нибудь появится наверху. Порой повстанцы просто выкапывали выход в другом месте и скрывались в лесах или уходили за пределы Галилеи и Иудеи. Но одно дело – знать, а другое – видеть, как это происходит. Ешуа взглянул на небо и прищурился. Жестокому миру дарует солнце тепло и свет. Гораздо меньше крови и горя ночью, во мраке.