Кровавая развилка, Нью‑Мексико

Будущее с дрожью заглянуло в салон машины. Я проснулась и приоткрыла левый глаз. Желтая пустыня. Утро. Позволила глазу закрыться. Чернота. Но не та, в которой ничего нет, увы, не настолько мне повезло. Эта чернота попросту из‑за отсутствия света. Спать было невозможно, слишком жарко. Слишком неудобно, слишком шумно: тараторило радио, камни стреляли, стучали по днищу машины, как шары в лотерейном барабане.

Я чувствовала слабость, кости ныли, джинсы и кроссовки промокли от пота.

«Лендровер» скрипел на ухабах Тропы койотов[2], мотор сипел, как старая лошадь.

О том, чтобы уснуть, нечего было и думать. Я сняла дешевые пластиковые солнечные очки, утерла со лба пот и попробовала соскрести грязь со стекла заднего окна.

Туман полосами. Красное солнце. Горячий воздух струился по бескрайним просторам пустыни Соноры. Ни кактусов, ни кустарников. Даже крупные камни не попадались.

Где ж это мы? Может, нас уже куда‑то завезли? Проще не придумаешь: набиваете в машину полдюжины доведенных до отчаяния людей, желающих незаконно въехать в США, завозите в какое‑нибудь Богом забытое местечко, убиваете и обираете. Обычное дело.

Я обернулась к Педро, нашему водителю. Заметив мой взгляд в зеркало заднего вида, он кивнул и замогильно улыбнулся. Я кивнула в ответ.

Машина со скрежетом въехала в рытвину. Педро схватился двумя руками за руль и чертыхнулся себе под нос.

– За дорогой смотри, – предупредил чей‑то голос.

– За какой дорогой? – не понял Педро.

Не знаю, может быть, я его не расслышала.

– Границу проехали? Мы в Соединенных Штатах? – спросила я.

– Уже километр как за границей, – подтвердил Педро.

И он, и я ожидали от остальных проявления хоть каких‑нибудь эмоций. Но нет, ничего. Пассажиры не аплодировали, не гикали, вообще никак свои чувства не проявляли.

Большинство из них, вероятно, успели проделать этот путь уже по нескольку десятков раз. Педро был явно разочарован.

– У нас вышло! – сказал он.

Я посмотрела в окно и подумала: откуда такая уверенность? Можно подумать, мы на каком‑нибудь Марсе. Тонкий слой коричневого песка беспокойно шевелился на выцветшей желтой глине. Ничего живого, камни повыветрились и превратились в пыль.

– Родина Фрэнка Синатры, Дженнифер Лопес, Джорджа Буша, – заметил Педро, обращаясь к самому себе.

– Спасибо, что перевез нас, – поблагодарила я.

Педро повернул зеркало пониже, чем оно было до сих пор, посмотрел на меня и насмешливо улыбнулся, как бы говоря: «Друг мой, этим опасным делом я занимаюсь не ради похвалы. Но она мне, конечно, приятна».

Так я совершила свою первую ошибку. Теперь Педро стал выделять меня среди остальных как человека вежливого, не такого, как прочие. Как человека со старомодными манерами, который может поблагодарить. Этой ошибки и моего странного акцента более чем достаточно, чтобы он хорошо меня запомнил.

В дальнейшем помалкивай. Не высовывайся. Не говори ни слова.

Я украдкой покосилась на него, разумеется, все это – моя мнительность, ему ничего такого и в голову не приходит. Он слишком занят: включает и выключает дворники, курит, руль держит одной рукой, переключает передачи другой, то и дело перескакивает с одной радиопрограммы на другую, стряхивает пепел с сигареты и всякий раз, выезжая из колдобины, прикасается к статуэтке Пресвятой Девы Гваделупской, прикрепленной над приборным щитком.

На вид ему около пятидесяти, крашеные черные волосы, белая рубаха с оборками на вороте; на левой руке татуировка – пистолет М‑19, затянутый паутиной, – по‑видимому, призвана дать понять пассажирам, что он не хотел бы оставлять нас на растерзание диким зверям, но все‑таки оставит, если придется.

На меня посмотрел сидящий рядом парень‑индеец.

– Соединенные Штаты? – спросил он по‑английски, указывая за окно.

«Что это с тобой, разве не говоришь по‑испански?» – хотелось мне спросить его, но я промолчала. Он из какого‑то поселка в джунглях Гватемалы. Наверно, испанским владеет неважно.

– Да, уже пересекли границу.

– Так просто? – Он удивленно округлил глаза. Хоть на него пересечение границы произвело впечатление.

– Да.

Он вытянул шею и посмотрел в протертое мною окно.

– Соединенные Штаты? – снова спросил он.

– Да, – подтвердила я.

– Как?

Судя по тому, что мне говорили до поездки, мы сейчас ехали по земле независимого индейского племени, здесь запрещалось строить заграждения, патрулировать границу, здесь не было даже своей полиции. За соблюдением закона надзирали люди из ФБР, приезжавшие сюда из Остина, столицы штата Техас, или Вашингтона (округ Колумбия). Тут годами возили нелегальных иммигрантов.

– Просто переехали, и все, – сказала я, улыбнувшись.

Парень удовлетворенно кивнул. В машине он был самым младшим, лет пятнадцати‑шестнадцати. Милая, неоформившаяся личинка.

Он, я и еще три человека набились в заднюю часть салона древнего «лендровера». Места в нем располагались одно напротив другого. Вытянуть ноги невозможно. Сиденье рядом с Педро пустовало, но его он занимать не разрешил.

Я ненадолго задремала и очнулась оттого, что по руке стекала капля жидкости. У меня на плече спал старик из Ногалеса. Утерла его слюну рукавом футболки.

Да. Нас пятеро. Парень‑индеец, я, старик, глуховатая пожилая женщина из Веракруса и парень‑панк из Манагуа. Этот сидел прямо напротив меня и притворялся спящим.

Кого как зовут, я не знала. И знать не хотела.

Отвернулась и стала смотреть на проплывающее за окном однообразие.

От жары воздух превратился в гигантскую линзу, искажающую пейзаж. Она собирала плоскую местность в складки, придвигала далекие горы так близко, что у меня закружилась голова.

Я прижалась лицом к стеклу. Время шло строевым шагом. Туманное марево творило с пустыней все более удивительные вещи. Желтая пустыня – озеро фекалий. Кактус – мертвый распятый человек. Птицы – чудовищные рептилии прошедших эпох.

Я смотрела на все это, стараясь унять тошноту, голова шла кругом.

Глубоко вздохнув, я закрыла глаза и в сотый уже раз с момента последнего разговора с Рики подумала: что я, собственно, здесь делаю? Месть – занятие для pendejos, недоумков по‑нашему. Гектор говорит, что желание получить «зуб за зуб» – чувство примитивное, характерное для мозга ящерицы, стоящей гораздо ниже человека по уровню развития. Мы, люди, считает он, в своей эволюции давно переросли подобные желания. Свидетели смертной казни всегда остаются неудовлетворенными. Уж он‑то знает, повидал экзекуций не один десяток. Но дело тут не в удовлетворении, Гектор, в чем‑то другом. В законе племени, в восстановлении порядка. Энтропия нарастает, Вселенная схлопывается, когда‑нибудь все Солнца погаснут и последнее живое существо прекратит свое существование. Дело в том, чтобы смириться и признать, что на Земле нет счастья, нет жизни после смерти, нет справедливости, а есть только короткий период цветения сознания в бесконечности небытия. Следует только понять все это и затем игнорировать неизбежное, пытаться упорядочить хаос даже при том, что котлы полопались и корабль идет ко дну.

Ты меня понимаешь? Нет, я, кажется, сама себя не совсем понимаю.

В машине страдала не я одна.

– Как будто рождаешься под стеклом, – сказала женщина из Веракруса.

Уж не знаю, что она имела в виду.

«Лендровер» со скрипом выбрался из огромной песчаной рытвины.

– Пока вал цел, все нормально, – пробормотал Педро, и, как бы отвечая ему, двигатель зарычал, запнулся, заглох, но сразу снова завелся.

Господи, только этого нам не хватало. Под местечком Делисиас Педро пришлось заводить машину вручную. Он уверял нас, что старые «лендроверы» лучше новых, но никого этим, кажется, не успокоил.

Изобразив безразличный зевок, я потянулась к рюкзачку за бутылкой с водой. Но там было пусто. Маисовые лепешки‑тортильи, текила и вода исчезли.

Мне кивнул парень из Манагуа. Последние минут двадцать он беспокойно ерзал на сиденье. Нервный парнишка. Интересно, с чего это он такой непоседливый? Юношеская энергия распирает или он льдом закинулся? Льдом, объясняю для непосвященных, называют на жаргоне кристаллический метамфетамин.

– Что стряслось, сестренка? – спросил он развязно по‑испански, но с сильным акцентом. У него было лукавое лицо, создавая которое, природа будто сплюснула материал с боков от уха до уха и вытянула носогубную часть вперед. Большие зеленые красивые глаза, отброшенная назад шевелюра под Элвиса Пресли.

Такие мне нравились. Лет десять назад.

– Вода кончилась, – ответила я.

Парень кивнул, полез в грязноватый рюкзачок и вытащил оттуда бутылку с водопроводной водой.

– Спасибо, – сказала я, протягивая к ней руку.

– Пять долларов, – сообщил парень.

Я улыбнулась и покачала головой.

– Четыре, – уступил он.

– Шутишь.

– Три.

Но меня уже достал этот никарагуанский панк, подонок, полукровка. Ясно, что первостатейный гад. Ему дай только посмотреть, как это делается, – уже через год будет набивать старушек в мясовозы, а потом высаживать их поджариваться на высохших соленых озерах при первых признаках появления поблизости людей из Службы иммиграции.

Я прислонилась к стенке кузова и стала смотреть в окно.

Лазурное небо.

Обрывки облаков.

Поздняя луна.

Интересно, где это мы сейчас?

Одно время, но недолго, на горизонте намечались какие‑то горы. Пустыня становилась все белей.

– Один доллар, – сказал парень, похлопывая меня по ноге.

Я посмотрела на лапу с длинными пальцами и грязными ногтями, лежавшую у меня на бедре, сняла ее левой рукой и переложила к нему на колени. Внимательно посмотрела ему в лицо. Высокие скулы, лицо в форме гроба, в саркастической ухмылке – оттенок угрозы. Видимо, считает себя сердцеедом. Черт, да он, вероятно, и был им у себя в Манагуа. На него клевали девчонки до шестнадцати и вдовы после пятидесяти, но все остальные видели его насквозь.

На нем не по размеру большая черная футболка и синие джинсы «Ранглер», подрубленные на машинке. Меня заинтересовали кроссовки: белые, фирмы «Найк», модель «Джордан», подошва с воздушной полостью, снаружи кажется, что она двухслойная. Парень вырядился в дорогу, но было видно, что он – в штанах, доставшихся от брата, и в чужих подержанных кроссовках – грязен и беден.

Тем не менее это его не оправдывало.

– Один доллар за освежающий напиток, – не отвязывался парень.

Надо его вразумить.

– В наших местах, дружок, говорят: «Не дашь человеку напиться, он за тебя у райских врат словечка не замолвит». Но, может, ты не веришь в рай. Дело обычное. Сейчас многие не верят, – холодно сказала я.

Парень смутился.

– Расскажите, сеньора, – попросил он.

Сеньора, не сеньорита. Нормально. Так‑то лучше, чем «сестренка».

– Это просто поговорка, забудь, – попыталась я ободрить его.

По холодному, пренебрежительному взгляду я поняла, что он на крючке. Как просто. Бедный ребенок, подумала я и отвернулась к равнине за окном. Несколько жалких деревьев, высохший ручей.

– Ну ладно, пятьдесят центов – и вода ваша… Черт, да возьмите даром!

Я зевнула.

– Берите, – сказал парень, ставя бутылку мне на колени.

Дальше мучить его не было смысла.

– Только ради тебя, – согласилась я.

Он с облегчением улыбнулся. Совсем по‑детски, широко, открыто. Жизнь еще не отучила. Да он и не видал ее по большому счету.

Ему двадцать один или двадцать два. Я его старше лет на пять. Полдесятилетия, а какая разница в опыте!

Отвинтив крышечку, глотнула тепловатой воды и вернула бутылку, поблагодарив:

– Muy amable [3].

Он прижал руку к сердцу и вежливо отозвался:

– Не стоит благодарности.

Видимо, парень рос и воспитывался среди своих сестер и тетушек. Мне стало любопытно, и я спросила:

– Как тебя зовут?

– Франсиско.

– Педро, кажется, говорил, ты из Никарагуа?

– Родом оттуда, но несколько лет жил в окрестностях Мехико‑Сити. Потом переехал в Хуарес.

Черт, я‑то как раз собиралась сказать, что тоже из Мехико‑Сити. Придется придумать что‑нибудь другое.

– Ясно, – торопливо проговорила я. – Чем собираешься заняться в Америке?

– Хочу делать деньги, – признался он.

Старик что‑то пробурчал, мальчик‑индеец ухмыльнулся. Разумеется. Я тут среди них белая ворона. В Америку все едут за деньгами.

– А что не пересек границу в Хуаресе?

– «Vientos Huracánados», «Ураганный ветер», – объяснил он шепотом, наклонившись поближе.

Я понимающе кивнула. Это новая, особо опасная банда, торгующая наркотиками. Они никого не убивают. Они просто приходят к вам в дом, дробят коленные чашечки вашим детям. Потом едут к вашей маме и поджигают дом вместе с нею. Потом едут на кладбище, выкапывают из могилы тело вашего папы и отрывают ему голову. С такими лучше не связываться.

– А что ты им сделал?

Франсиско покачал головой, показывая, что не хочет это обсуждать.

– Я работал механиком в Белизе, говорю по‑английски, – встрял в разговор парень из Гватемалы.

Я кивнула и нацепила солнечные очки. Понимаете теперь, почему не стоит затевать разговоры в дороге? Слово за слово, и судьба этих двоих мне уже небезразлична.

Закрыла глаза, делая вид, что дремлю.

Ребята начали болтать о футболе, сидящий рядом со мною старик запел какую‑то старинную цыганскую балладу.

Через некоторое время я и в самом деле заснула.

Гектор говорит, что мозг млекопитающего – самая удивительная штука на свете. Даже во сне он занимается критической оценкой вещей и событий, следит за температурой, обрабатывает информацию, воспринятую слухом и обонянием.

Проснувшись, я уже знала: что‑то неладно. Горечь во рту – вкус адреналина.

«Лендровер» стоял.

– Что случилось? – спросила я.

– Перед нами машина, – ответил Франсиско.

Я посмотрела сквозь грязное лобовое стекло. Так и есть, впереди нас громоздился красный пикап «шевроле». Новый. Огромный.

– Копы, – предположил Франсиско, но, на мой взгляд, сидевшие в пикапе не походили на полицейских.

– Где мы? – спросила я.

– К северо‑западу от Паломаса, на развилке, она называется Кровавой. Чуть к югу от дороги. Проехать не дают, – ответил Педро.

– А объехать нельзя? – вслух подумал Франсиско.

Педро покачал головой.

– Можно только назад, откуда приехали, но – догонят.

– Не погонятся же они за нами через границу, – возразила я.

– Это еще как сказать, – едва слышно пробормотал Педро.

– И что думаете делать? Просто ждать? – спросила я, обнаруживая нетерпение.

– Не знаю. По‑моему, это не пограничный патруль.

– Что такое? – вступил в разговор старик. До него вдруг дошло, что мы остановились.

– Полиция или что‑то в этом роде, – ответила я.

– Может, бросить машину и бежать к границе? – предложил Франсиско.

Боже упаси.

– Ты спятил? Пешком? По пустыне? – возмущенно откликнулась я.

– Они же не могут гнаться за всеми сразу, – возразил Франсиско, пытаясь открыть заднюю дверцу «лендровера».

– Оставайтесь на своих местах! – рявкнул Педро, обернувшись к нам.

– В Мексику депортируют. Мне это ни к чему, – сказал Франсиско, толкая дверь. Он посмотрел на меня. – Давайте, надо убираться отсюда.

– Если побежим, они все равно рано или поздно всех переловят. Сначала пожилых, потом нас, – сказал парнишка из Гватемалы.

– Они нас убьют, – заметил старик и перед лицом такой блестящей перспективы выдавил полубезумную ухмылку.

– Идут сюда… – пробормотал Педро. – Расслабьтесь и сидите, где сидели. Говорить с ними буду я.

Подняв клубы пыли, пикап дал задний ход. В шести метрах от нас остановился, из него вышел человек в бейсболке и достал из машины мегафон и карабин. Он не целился, просто держал оружие так, чтобы его было хорошо видно.

– Всем выйти из машины, – скомандовал он в мегафон.

– Все должны выйти из машины, – перевел Педро на испанский.

Никто не шелохнулся.

– Всем выйти, – повторил Педро.

Мне это совсем не нравилось.

– Он же не в форме, – сказала я.

Педро вынул ключи из замка зажигания и открыл дверцу. Вылез, пошел к пикапу с поднятыми руками.

– Лечь на землю, руки‑ноги выпрямить и развести.

Педро лег.

– Теперь остальные. Выходите медленно, руки держать вверх, – приказал человек в бейсболке, по‑прежнему стоя за открытой дверцей «шевроле».

Нам оставалось только повиноваться.

– Педро забрал ключи, – заметила я.

С карабином не поспоришь – мы вышли из «лендровера», легли в песок рядом с Педро. Когда в нашей машине никого не осталось, в «шевроле» заглушили двигатель и к нам приблизились двое американцев, один с охотничьим карабином, другой с дробовиком‑двустволкой. Оба рослые, в высоких ботинках, джинсах и клетчатых рубахах. Тот, что с карабином, низко надвинул на лицо кепку с широким козырьком. Другой щеголял бейсболкой с какой‑то надписью. Обоим, как мне показалось, было лет по тридцать с небольшим.

– Глянь‑ка, Боб, тут мы подстрелим кое‑что получше, чем свинья‑пекари, – сказал тот, что был в кепке с козырьком.

– Да пошли они, Рэй, убогие нелегалы, ну их на…

Рэй покачал головой и бросил мегафон на землю.

– Пожалуйста, сэр, мы ехали и сбились с пути, – завел Педро, но Рэй, не дав договорить, ударил его ногой по ребрам.

– Слушать внимательно, прыщи! Говорить будете, когда вас спросят. Понятно?

Уж не знаю, все ли поняли его английский, но догадаться было нетрудно.

– У каждого что‑то припрятано. Боб, пригляди за ними, я манатки перетрясу, – сказал Рэй.

– А чего это именно я должен приглядывать? – немного нервно заспорил Боб.

Я украдкой взглянула на него. Боб был младше Рэя – если совсем подопрет, может, удастся тронуть в нем какие‑то человеческие струны.

– Потому что дробовик – у кого? Начнут вертеться, всади заряд. Слышите, прыщи? Кто дернется, Боб мигом башку разнесет, comprende? Поняли, я спрашиваю?

Мы покорно закивали, меся потными лицами песок.

Рэй пошел к «лендроверу» и принялся энергично рыться в наших вещах.

– Поживей, слышь, – заторопил Боб.

– Заткни пасть, на хрен, – отозвался Рэй.

Еще минуту‑другую он обыскивал наши рюкзачки, но, по‑видимому, не нашел того, что искал, и разозлился.

– Ну? – спросил Боб.

– Обыщи этого прыща, водилу… черт, всех надо. Две сотни баксов наших расходов не окупят.

Он стал по очереди переворачивать нас на спину и обыскивать, методично похлопывая по одежде.

У Педро в бумажнике оказалось около сотни долларов, у остальных, как выяснилось, вообще почти ничего. Догадайся американцы посмотреть у меня в мокрых от пота кроссовках, нашли бы некоторую сумму, но я знала: им это и в голову не придет.

Дошла очередь до парня из Гватемалы. Его перевернули, оказалось, он намочил себе штаны.

Американцы рассмеялись. Настроение у Боба немного улучшилось.

– Небось обгадился, – сказал Рэй.

– А то! Ладно, я проверять не буду. Кокаин, что в ж… у себе натолкал, так и быть, пусть в штанах остается, – ответил Боб, и они еще немного посмеялись.

Меня Рэй перевернул носком ботинка.

– Ты погляди на эту гребаную задницу, – сказал он.

Теперь я получила возможность рассмотреть его лицо. Я бы такого в толпе легко узнала. Суровый взгляд карих глаз, легкий загар, тяжелый подбородок в густой щетине, нос как у борова.

– Злючка, сразу видно, – заметил Боб.

– Не твоего типа.

– Откуда тебе знать?

– Видел твою бывшую. У этой‑то и подержаться не за что. В ней пятьдесят четыре кило, ну, от силы, пятьдесят семь. А росту и метр шестьдесят пять не будет. Хотя ничего, аппетитная. Ну‑ка, посмотрим, что она нам привезла. Выверни карманы.

У меня оказалось около пятидесяти баксов мелкими купюрами. Рэй тщательно меня охлопал, но больше ничего не нашел. Он выпрямился и поглядел на солнце.

– Все эти прыщи – одна компания, – констатировал он.

– Что с машиной‑то делать?

– Машина – кусок дерьма.

– И что дальше? – не унимался Боб.

Рэй знаком подозвал сообщника к себе. Они отошли к капоту «шевроле» и стали рассматривать добычу. Рэй вскрыл найденную у Педро упаковку бросового кокаина с примесью бог знает чего – мета, крысиного яда, еще чего‑нибудь. От такой дряни человеку хочется палить с моста по проезжающим внизу машинам. Рэй взял щепотку порошка на тыльную сторону ладони, вдохнул и покачал головой. Эффект практически нулевой.

Бобу явно не терпелось уехать, но Рэю было мало, хотелось чего‑то еще. Интересно, подумала я, их известили о нашем маршруте или они просто поджидали кого‑нибудь у Дороги койотов? Во всяком случае добыча их не порадовала, они рассчитывали на большее.

Мы по‑прежнему лежали на земле.

Рэй отошел от «шевроле», осмотрел нас и ударил Педро ногой в живот.

Тот сложился зародышем, ожидая новых ударов, но Рэю было не до того.

– Если кто что припрятал, всех порешу, мать вашу, – пообещал Рэй. – Ну, у кого что осталось?

Но у нас ничего больше не было.

Солнце пекло шеи.

Стояло еще утро, но до чего же раскалилась земля!

Старик из Ногалеса снял с руки часы и протянул Рэю.

Тот взглянул:

– Это еще что за фигня? – взял их и выкинул в пустыню.

– Твою мать, – пробормотал он, снял с плеча карабин и дважды выстрелил в сторону «лендровера».

Пули прошили металлические панели и, двигаясь по параболическим траекториям, упали, наверно, в километре от нас.

– Куда смотришь? – спросил вдруг Рэй, глядя на меня.

Я покачала головой.

– Тебя, сука, спрашиваю, куда смотришь?

– Да никуда, – сказала я.

– Да? А, по‑моему, на меня смотришь. Глаз от меня отвести не можешь. Так или нет?

А, так вот оно как бывает в Америке.

Я надеялась, он даст мне время опомниться. Не тут‑то было. С самого начала все пошло наперекосяк. С самого отъезда. Матерь Божья, каково это, Гектор, когда с тобой может случиться что угодно!

– Прикрой меня, – сказал Рэй, обращаясь к Бобу, и вынул из‑за пояса охотничий нож. Поставил карабин на предохранитель, взял его на ремень и, подтянув пряжку, сделал его покороче.

– Ты что задумал? – спросил Боб дрожащим голосом. Он, кажется, уже догадывался, что сейчас будет.

Рэй не ответил. Рэя больше не было. Рэй был героем из старой истории, которую рассказывал его дядя, или, во всяком случае, ручищей Рэя двигали силы, природы которых он не понимал.

Он стал на колени и навалился на меня всем телом. В нем было около ста килограммов – сплошные мускулы. Я оказалась приплюснутой к земле.

Он подался вперед и приставил мне нож к горлу. Лезвие было холодное. Очень острое.

От страха у меня заболела голова. Я и вздохнуть не могла.

Если на земле подо мной росло или ползало что‑то живое, все погибло от пота, струившегося у меня по бокам.

– Слазь с нее! – сказал Франсиско и сел.

– Заткнись, прыщ, твою мать, не то всех порешу! – заорал Рэй.

– Слазь! – повторил Франсиско.

– Боб, если этот хмырь не ляжет через пять секунд, отстрели ему гребаную башку на хрен. Раз… два… три… четыре…

Франсиско мгновение помедлил и лег.

«Ты правильно поступил, парень. С дробовиком спорить бесполезно. Горжусь тобой, дружок», – подумала я.

– Слушай, ты что затеял? Нам пора. Ехать надо. У пограничников – беспилотники и вертолеты. Мы и так долго возимся, – говорил Боб, взывая к рассудку своего напарника. Но было поздно. Рэй уже не мог остановиться.

Глаза у него сузились, он что‑то процедил сквозь зубы, слов я не разобрала.

Острие ножа от подбородка сместилось вниз по шее и остановилось над ключицей. Над сонной артерией его давление слегка уменьшилось.

– По‑английски понимаешь? – спросил он шепотом.

Я кивнула.

– Жить хочешь?

Я снова кивнула.

– Тогда не дури.

Держа нож у горла правой рукой, он левой сильно потянул за ворот моей рубашки. Посыпались пуговицы.

– Всем остальным отвернуться, мордой в грязь, зрители мне не нужны. К тебе, Боб, тоже относится. Думаю, с дамочкой я сам справлюсь. Она, кажется, готова доставить удовольствие.

Все один за другим отвернулись. Все, кроме Франсиско. Глаза у него сверкали. Парень, кажется, собрался налететь на заряд картечи. Он сжал кулаки и явно лежать больше не собирался.

Я ничего не могла поделать. Попала в западню. Мне почти ничего не было видно. Тело не слушалось от страха, который душил меня как одеяло. Стоял в горле.

Рот Рэя. Пустыня. Западня.

Надо было как‑то из нее выбираться.

Я встретилась глазами с Франсиско и едва заметно покачала головой.

Ничего. Все будет нормально.

Никакого впечатления.

Господи!

Ничего, Франсиско, мальчик. Лежи, не дергайся. Это ничего.

Глаза у него сузились, остекленели, он вот‑вот бросится на Рэя. Только не это! Боб же выстрелит!

Я смотрела на Франсиско, умоляя взглядом, чтобы он лег. Наконец, разъяренный, он отвернулся и заставил себя опустить лицо в песок.

– Тебе самой захотелось, верно, крошка? – прошептал Рэй.

Нож был у горла.

Я признавала его власть. Чувствовала ее. Смирилась с ней.

Ладно, пусть нож некоторое время поколет мне кожу, но я от него избавлюсь.

– Как тебя зовут? – спросил Рэй.

Я попробовала вспомнить, не называла ли кому‑либо из попутчиков свое имя. Нет, не называла. Соблюдала осторожность.

– Мария, – выдавила я.

Так у нас в начальной школе звали чуть не половину девочек. Имя как имя, не хуже и не лучше других.

– Ладно, Мария, похоже, у нас тут сладкая парочка, ну‑ка посмотрим соски, – сказал Рэй.

– У нас времени на это нет ни хрена, слышь, – недовольно бубнил Боб, нервно оглядывая горизонт. Дробовик при этом смотрел в землю.

– Да тут минутное дело. Так, Мария, посмотрим, посмотрим, – повторил Рэй.

Двух пуговиц у меня на рубашке уже не было.

– Я сама, – сказала я по‑английски.

Осторожно вытащила руки у него из‑под колен. Рэй не мешал. Расстегнула третью пуговицу и четвертую. Улыбнулась и слегка оттолкнула его от себя. Он сначала как будто уперся, но потом сам чуть подался назад, по‑прежнему сидя верхом у меня на бедрах и держа нож у горла.

Нож.

Зазубренное холодное оружие, предназначенное для использования на охоте, длиной десять сантиметров. Любовно наточенное. Таким можно освежевать медведя.

Рэй держал его некрепко, лицо было открыто для моего удара. Вероятно, нож можно было бы выбить, ударив по запястью. Но опять‑таки: мужчина он был крупный, сильный и осторожный.

С противником, вооруженным ножом, лучше не связываться. На занятиях по самообороне вам скажут, что в такой схватке вы должны быть готовы покалечить, а то и потерять кисть. На это надо решиться.

Если же решается вопрос жизни и смерти, надо хвататься за лезвие и выкручивать его, но будет больно, попытка может стоить вам пальцев.

Я расстегнула еще одну пуговицу. Теперь рубашка была расстегнута до пупка.

– Вот так, вот и умница, – чуть ли не ворковал Рэй. В углах его рта показалась слюна. Глаза подернулись влагой.

Мои движения легки и плавны.

Нож.

Ухмыляющееся лицо.

Напарник смотрит в другую сторону.

Решаюсь. Могу потерять пальцы. Кисть. И еще: мне в жизни не приходилось убивать никого крупнее осы.

Решаюсь. Бог с ними, с пальцами.

– Да, вот так, дай посмотреть, – сопел он.

И в тот самый момент, как я уже была готова схватить лезвие левой рукой и ударить его в лицо кулаком правой, он откатился, сел на корточки и поднялся на ноги.

Сначала я не могла понять, в чем дело, потом увидела: он расстегнул ремень и стаскивал джинсы.

– Ты тоже, – возбужденно пробормотал он.

– Ладно, – согласилась я.

Спустила джинсы и нижнее белье до лодыжек.

Полуголая.

Страх – рекой.

Руки дрожат.

– Ну же, – сказала я и снова ему улыбнулась.

Он ответил сальной ухмылкой.

Да. Так‑то ему больше по вкусу. Насилие для него – не главное. Ему, видимо, хотелось воплотить какую‑то из своих фантазий. Жертва охотно идет навстречу. Пылкая латиноамериканка. Горничная, изголодавшаяся по мужчине. Ну, как у него на ди‑ви‑ди.

Он стащил джинсы.

– Ну же, милый. – В моем голосе звучали интонации и добровольной соучастницы, и напуганной жертвы. По‑видимому, такое сочетание показалось ему правдоподобным.

– Да, мадам, – пробормотал он и раздвинул мне ноги краем ступни.

– Давай быстрей, Рэй, – торопил Боб.

– Не беспокойся, брат, придет и твой черед, – пообещал Рэй.

– Отодрал, и дело с концом, – ворчал Боб.

Я открыла грудь, раздвинув края рубашки.

– Убиться можно, ты так меня раззадорила, – сказал он. – Да ты же так бабло зарабатывать можешь, Мария, но мы всю эту любовь из тебя повычерпаем. Покажи‑ка нам парочку своих фокусов. Мне проститутки всегда бесплатно показывали.

Я кивнула.

Он стал на колени у меня между ног и положил нож, чтобы снять трусы.

Игра будет короткой. Я понимала, что моя жизнь, жизнь человека, нелегально въехавшего на территорию США, не стоит и ломаного гроша. Убив меня, ему, скорее всего, придется убить и остальных. Шесть смертей – или две?

Тут и думать нечего. Надо решаться. Принять правила игры. Либо вы останетесь в живых, либо мы. Я заранее испросила себе прощения.

Он сдернул широкие «боксеры» с изображениями героев мультфильмов, ухмыльнулся и потянулся за ножом.

Но ножа не было.

– А? – удивился он.

Наблюдать за бесплодной работой его мысли было так же интересно, как наблюдать за динозавром, ступившим на вулканическое стекло. Физиономия потихоньку приобретала выражение растерянности, но он ничего не успел ни сказать, ни сделать: его же собственный охотничий нож полоснул его поперек живота.

Коричнево‑малиновая венозная кровь, содержимое желудка, кофе.

Жизненно важные органы пока не задеты, глубокий разрез нужен, чтобы дать почувствовать боль и охладить пыл. Он отреагировал быстрее, чем я ожидала. Кулак, как молот, ударил в песок в нескольких сантиметрах от моей головы – успела уклониться. Я полоснула его по лицу, и зазубренное лезвие разделило щеку, как нож для суши – мякоть полосатой ставриды – лакедры.

– Господи! – вскрикнул он, отшатнулся и стал валиться на спину.

Едва освободившись от прижимавшей меня к земле туши, я вскочила на ноги и, не успел он удариться головой оземь, полоснула его еще раз. По животу. Лезвие распороло брюшную стенку посередине в продольном направлении, рассекло мошонку и уретру – теперь сила тяготения выступала на моей стороне, помогала, и этот разрез получился более глубоким: я задела мочевой пузырь, снесла часть головки члена и вскрыла придаток яичка. Кровь, моча. Один семенник выкатился на песок.

Я метнулась от него, подняв руками и ногами облако пыли.

– Мать вашу! Она же мне яйца отхватила, – взвыл он у меня за спиной.

Боб растерялся от страха. На все про все ушло четыре секунды. Он не успел опомниться. Я подняла такую пыль, что он заметил меня, когда нас разделяло всего метра три. Начал было поднимать дробовик, но со страху выстрелил из обоих стволов в землю передо мной. Дробь, горячая, как жир, брызгающий со сковороды, обожгла мне кожу голеней, но, конечно, не остановила. Он посмотрел на дробовик: что, в самом деле из обоих стволов выпалил?

Да, Роберт, на таких‑то вот ситуациях и держится мир. Нам предстоит жить, вам – умереть.

Я бросилась на него как пума. Ему даже не пришло в голову ударить меня дробовиком, а это как‑никак семь килограммов металла и дерева. Он просто съежился, принял удар и осел на землю.

Прыгала я с разбегу, нож вошел ему в горло, рассек гортань и остановился в стволе мозга.

Смерть, наверно, наступила мгновенно, но, упав вместе с Бобом, я вытащила нож и на всякий случай изо всех сил всадила ему в лоб.

Лезвие с хрустом вошло в череп и застряло.

Я так и оставила нож у него меж глаз. «Переломила» дробовик, из патронташа у Боба на ремне достала два патрона. К этому времени все поднялись с земли, и глуховатая старуха стала кричать.

– Успокой ее, – попросила я, кивнув Франсиско.

Он кивнул в ответ и обнял женщину.

Я натянула джинсы и рубашку. По коже бежали мурашки. Было больше тридцати градусов по Цельсию, но меня колотила дрожь. Потом вырвало. Раньше никто ко мне так не прикасался. Хотелось лечь и заплакать. Стать под душ и не выходить из‑под него часов десять. Мне не хватало Гектора и Рики. Вот бы выкупаться, чтобы вода смыла с меня отпечатки его пальцев. Или напиться самогона, накуриться дури. Но ни для чего такого не было времени.

Я постаралась взять себя в руки, зарядила дробовик и подошла к Рэю. Он, как Уран с красной шеей, перебирал окровавленный песок в поисках своего яичка, скуля тонким голосом, который так хорошо знаком тем из нас, кто успел поработать на скотобойнях или в пыточных камерах при Центральном полицейском управлении на Plaza de la Revolución – площади Революции в Гаване.

При моем приближении он закрыл лицо руками.

– Нет, подожди, подожди! – завыл Рэй. Несмотря на боль, он кое‑как стал на колени и сложил руки перед грудью в умоляющем жесте. – Пожалуйста, пощади! У меня ведь семья!

Я выстрелила из обоих стволов сразу с расстояния сантиметров тридцать.

Голова разлетелась на куски.

Тело задергалось, из шеи фонтаном забила богатая кислородом кровь. Через полминуты сердцу уже нечего стало качать и фонтан иссяк до тонкой струйки. Рэй же все удерживал позу, принятую перед смертью, пока я, толкнув ногой, не свалила его на землю.

Оглядела нашу команду. Вид у нее был не слишком боевой.

Да и сама я выглядела неважно.

Подошла к Франсиско, он успокаивал старуху. Вытащила пачку сигарет из кармана его рубахи.

– Зажигалка есть? – спросила.

Он смотрел стеклянными глазами.

– Зажигалка есть? – повторила я и пощелкала пальцами у него перед лицом.

– Ох! – спохватился он и полез в карман штанов.

Я закурила три сигареты, одну оставила себе, другую дала старухе, третью Франсиско.

– Надо убрать тела в пикап. Сейчас подгоню, – сказала я.

Он кивнул. Я отдала свою сигарету докуривать остальным, подошла к «шевроле», села в кабину. Ключ торчал в замке зажигания. Я сдвинула сиденье вперед, повернула ключ, нажала на газ. Подъехала задним ходом к «лендроверу», стерла с руля отпечатки пальцев и вылезла.

Передо мной стоял Педро.

– Зачем сдвинула машину? Полицию вызывать будем? Это же была самооборона, – зачастил он.

– Какую полицию?! – оборвала я его, тоном показывая, что говорить тут не о чем.

Предоставив ему обдумывать сложившееся положение, я подошла к мальчику из Гватемалы. Он сидел на земле, обхватив колени руками, и всхлипывал. Истерика. Ничего подобного ему не приходилось видеть даже в приграничных городках у себя в джунглях.

– Как тебя зовут, напарник? – спросила я.

– Ф‑ф‑ф… – попытался выговорить он, но не смог.

– Ладно, Фредо, нам понадобится твоя помощь.

Он взглянул на меня.

Я была вся в чужой крови, крошеве черепных костей и мозга.

Он отпрянул.

Я взяла его запястье. Он сразу выдернул руку.

– Как себя чувствуешь? Ничего?

– Да, – выдавил он из себя. – А вы?

– Я в порядке. Надо делать ноги. Всех усадите в «лендровер». Сначала эту пожилую даму, вы с Франсиско помогите ей. Понимаешь меня?

Он кивнул. Я пошла от него к старику и опустилась рядом с ним на колени.

– Встать сможете, abuelo? [4]

– Да.

На вид он был не так уж плох.

– Ехать надо, – сказала я.

– Да, – согласился он.

Почему‑то у него по щеке текла кровь. Он потрогал потек и застыл, уставившись на окровавленный кончик пальца.

– Ничего страшного. Забинтуем в машине. Давайте, дедушка. – Я протянула ему руку.

– Хорошо по‑английски говоришь, – заметил он.

– В школе учила, – ответила я.

Это решило дело. Если человек говорит по‑английски, как я, наверняка янки. А один янки может творить с другим янки все, что угодно. Старик медленно моргнул и утер со щеки слезы. Я помогла ему подняться на ноги, проверила, застегнута ли на оставшиеся пуговицы рубашка, и стерла с волос то, что раньше было лицом Рэя.

Пока мальчик из Гватемалы и старики забирались в машину, достала из карманов у трупов то, что у нас отобрали. Оба тела были еще теплые.

– Какого черта ты творишь? – возмутился Педро.

Я вернула ему бумажник, и он замолк.

– Можно тут где‑нибудь спрятать пикап? – спросила я.

– Что?

– Можно тут где‑нибудь припрятать их машину? – повторила я нетерпеливо – медлить было не время.

Он задумался.

– Да вряд ли, – сказал он наконец. – По‑моему, тут поблизости ни каньонов, ни ущелий. И в резервации, что мы проехали, тоже.

– Тогда придется оставить. Тела уберем внутрь, хоть немного времени выиграем.

– Не трогай ты их, – посоветовал он.

– Я думала, ты поможешь.

– Я не то имел в виду.

– Слушай, Педро. Соберутся птицы, стаи птиц будут привлекать внимание. Положим тела в пикап, их там до завтра никто не заметит. Это даст нам лишний день, может, даже два.

Мои соображения показались ему резонными.

– Говори, что делать.

– Давай затащим в кабину. Руками ничего не трогай, отпечатки пальцев сейчас снимают со всего подряд. Лучше всего натяни на ладони рукава.

Я посмотрела на Франсиско:

– Ты тоже помоги, ладно?

Он кивнул.

– Хорошо, за дело.

Сначала мы подошли к Рэю. Я взялась за одну ногу, Педро за другую, Франсиско за руку, и мы втроем поволокли безголовое тело к пикапу. Дверцу открыла я, и мы не без труда подняли и затолкали труп в кабину.

– Хорошо, теперь второго.

То же проделали и с Бобом, но, прежде чем положить его на сиденье, я вытащила изо лба нож. Лезвие вышло с отвратительным хлюпаньем. Его кончик дошел до затылочных костей, так силен был удар. Пока мы поднимали тело, череп треснул. Дневной свет проникал через дыру в голове, посреди лица влажно поблескивало отражение неба. Небо, мозг, кровь. Педро стало рвать, но мы и без него вдвоем с Франсиско усадили Боба на водительское сиденье.

– Черт! – Франсиско попытался стереть кровавую кашу со своей рубахи.

Боб по‑прежнему с осуждением и изумлением смотрел на меня своими карими глазами. Что мне до твоего осуждения?! Ты этого хотел, Боб? Этого ли ты ожидал, когда вставал утром с постели, когда пил кофе, когда встретил своего закадычного друга Рэя? Нечего таращиться, дружище, прибереги свое осуждение, ты тысячу раз мог предотвратить беду.

Я костяшками пальцев закрыла ему глаза.

– Оставим полиции пищу для размышлений. Дай‑ка мне пакет с кокаином, – обратилась я к Педро.

– Я не наркодилер, это – чтобы не заснуть, – оправдывался Педро.

Матерь Божья, да что он‑то суетится? Он что, полицейский, нюхающий кокаин? Может, подумала я, меня выдает профессиональный подход к делу? Может, выгляжу слишком хладнокровной? Знал бы он, как волнами подкатывает к горлу тошнота, как нелегко противостоять ей, не подавая вида, каково мне на самом деле.

– Да ладно, старина, не переживай. Надо же, чтобы федералам было о чем побеспокоиться, – сказала я.

Он протянул мне пакет своего зелья, и я посыпала им штаны Боба.

– Пусть думают, что их сюда завезли, – объяснила я.

– Да, – согласился Франсиско. – Тут я могу помочь.

Я стерла отпечатки пальцев отовсюду, где могла их оставить, а Франсиско, обмакнув нож в кровь, вывел им букву «Т» на ветровом стекле «шевроле». Мы понимали, что он имеет в виду. Криминалисты решат, что тут орудовали люди из картеля «Тихуана». На какое‑то время его уловка направит расследование по ложному следу.

– Так, теперь можно… – начала я, но тут у Боба заиграл сотовый телефон – одну из джазовых мелодий Винса Гуаральди из мультика «Рождество Чарли Брауна».

Мы замерли на месте.

– Что делать? – спросил Франсиско.

– Отвечать не будем, – сказала я.

Телефон играл долго, потом замолчал. Мы пошли к «лендроверу».

– Что теперь? – спросил Педро. Лицо у него было пепельного цвета, глаза усталые.

– Едем дальше как ни в чем не бывало, – ответила я.

– Как ни в чем не бывало, – пробормотал Франсиско.

Он дрожал, словно от холода. Я обняла его. Бедный парень. Он прямо на глазах помолодел и выглядел сейчас лет на тринадцать. Теперь уж я была не очередной крошкой, удостоившейся его внимания, но моложавой (даже чересчур) мамочкой, утешающей его на земляном полу какой‑нибудь хибарки в Манагуа.

– Все будет хорошо, – успокоила его я.

Он кивнул и попытался мне поверить. Обернулся, посмотрел на меня:

– Ну а ты как? Ничего?

Об этом я как‑то не подумала.

Хотелось броситься на землю, обварить себе все тело, вывернуть его наизнанку. Рэй прикасался к моим волосам, трогал кожу между грудями, ноги.

– Не знаю… Наверно.

– Он… он не успел?..

– Нет.

Он кивнул и уставился на желтый песок, шевелившийся у его кроссовок.

– Сочувствую, – сказал он.

– Ничего. Главное – мы живы, руки‑ноги‑головы на месте, – утешила я.

Это строка из одного стихотворения Гектора. Мы живы, руки‑ноги‑головы на месте и не в подземельях ГУР. ГУР – это наш кубинский кошмар, Главное управление разведки.

Франсиско нахмурился и промолчал. События этого утра выбили его из колеи, но это, честно говоря, не имело никакого значения. Важно было состояние Педро: только он знал дорогу.

Я подошла к нему. Его только что перестало рвать, он никак не мог справиться с сигаретой. Закрыв ладонями огонь, я помогла ему прикурить.

Он затянулся, кашлянул и снова затянулся.

– Ну, Педро, расскажи мне, как ты собирался действовать? Каков был изначальный план?

Но ему было не до ответа.

Терпеливая, как команданте революции, святой Че, я позволила ему несколько раз затянуться и снова задала свой вопрос.

– Я… я должен был провезти вас через Нью‑Мексико. Доехать до Двадцать пятой автострады и остановиться, как обычно, в мотеле «Тринидад», в Колорадо.

– Сколько времени должно было уйти на дорогу?

– Не знаю, часов десять.

Смогу я отложить нервный срыв еще на десять часов? Придется. Я взяла у него из рук ключи, раскурила ему очередную сигарету, открыла водительскую дверцу «лендровера», потянулась через сиденье и включила зажигание.

– Ты что делаешь? – спросил Педро.

– Десять часов, hermano, брат. Надо пошевеливаться.