Абстрактный эмпиризм

Как и "Высокая теория", абстрактный эмпиризм процесса познания характеризуется тем, что исследователями выхватывается частная операция, которая целиком ими овладевает. Оба направле­ния позволяют ученому отстраниться от основных задач общест­венных наук. Конечно, размышлять о методе и теории нужно, но в указанных направлениях подобные размышления становятся пре­пятствием на пути познания. "Методологическое самоограниче­ние" абстрактного эмпиризма здесь играет такую же роль, что и фетишизация "Понятия" в "Высокой теории".

1.

Я, конечно, не собираюсь обобщать результаты всей работы абстрактных эмпириков, а хочу лишь отметить особенности их стиля работы и некоторые исходные допущения. Широко распро­страненные исследования, выполненные в этом стиле, стремятся более или менее соответствовать стандарту. На практике эта школа обычно использует в качестве основного источника "данных" более или менее структурированное интервью с людьми, отобранными в соответствии с процедурой выборки. Ответы классифицируются и для удобства набиваются на перфокарты, которые затем использу­ются для получения статистических рядов и установления связей. Несомненно, простота и естественная легкость, с какими этой про­цедуре обучается любой мало-мальски смышленый человек, во многом объясняют ее привлекательность. Результаты, как прави­ло, подаются в форме статистических распределений. На самом примитивном уровне они формулируются в виде "линеек", а на бол ее сложных уровнях ответы на различные вопросы комбиниру­ются в перекрестные классификации, часто искусственные, кото­рые затем различными способами агрегируются в шкалы. Сущест­вует много мудреных способов работы с данными, но мы их здесь касаться не будем, ибо независимо от степени сложности они пред­ставляют собой манипуляции с определенного рода индикаторами.

Если не брать в расчет рекламу и изучение средств массовой информации, предметом большинства исследований, выполненных _в этом стиле, является "общественное мнение". Однако в подоб­ных работах нет ни одной более или менее связанной с ним идеи, помогающей по-новому поставить проблемы общественного мне­ния и коммуникации как объектов глубокого изучения. Сфера по­добных исследований ограничена простой классификацией ответов на вопросы: кто, что, кому, по каким каналам и с каким эффектом говорит. Ключевые термины определяются следующим образом.

"Под "общественным" я имею в виду массовое мнение, то есть обобщение неиндивидуализированных мнений, высказанных большим количеством людей, — пишет Б. Берельсон. — Эта харак­теристика общественного мнения делает необходимым примене­ние выборочных обследований. В термин "мнение" я вкладываю не только обычное значение мнения по поводу актуальной эфе­мерной и, как правило, политической проблемы, но и социальные установки, настроения, ценности, знания и связанные с ними дей­ствия. Правильный подход к ним требует использования не толь­ко опросников и интервью, но также проективных методик и шкал"¹.

¹ Berelson В. The study of public opinion // The state of the social scien-^Ces / Ed. by L. D. White. Chicago: University of Chicago Press, 1956. P. 299.

В этих суждениях просматривается тенденция смешивать пред­мет исследования с набором исследовательских методов. То, что под этим подразумевается, может быть переформулировано примерно так: Слово "общественное", как я его употребляю, относится к лю­бому количественно измеряемому агрегату индивидов, к которому, следовательно, можно применить процедуру статистической вы­борки. Чтобы узнать мнения, которых придерживаются люди, нужно поговорить с ними. Впрочем, иногда они не желают или не могут высказать свое мнение — в этом случае вы можете попробовать применить "проективную методику и метод шкалирования".

Исследования общественного мнения проводятся регулярно с середины тридцатых годов и чаще всего основаны на националь­ной выборке населения Соединенных Штатов. Возможно, именно поэтому исследователями не уточняется, что означает "обществен­ное мнение" и не переосмысляются важнейшие связанные с ним Проблемы. В таких ограниченных исторических и социальных рам­ках невозможно толком сделать даже предварительные выводы.

В западных странах проблема "общественности" возникла в эпоху трансформации традиционного и конвенционального кон­сенсуса средневекового общества и достигла своего пика в идее массового общества. То, что в восемнадцатом и девятнадцатом ве­ках называлось "обществом", сейчас превратилось в общество "мас­совое". Более того структурная значимость "общественности" умень­шается по мере того как люди превращаются в "массу", внутри которой индивид оказывается совершенно безвластным. Только так или примерно так создаются условия, необходимые для проекти­рования выборочных обследований общественного мнения и мас­совой информации. Кроме того, необходимо еще более полно уяс­нить развертывание всех исторических фаз демократических обществ, и, в частности, того, что можно назвать "демократиче­ским тоталитаризмом" или "тоталитарной демократией". Короче говоря, общественно-научные проблемы, характерные для данной сферы, не могут быть осмыслены в рамках и лексике абстрактного эмпиризма, по крайней мере, в той форме, в которой он сегодня выражается.

Многие проблемы, которые пытаются изучать эмпирики, на­пример, влияние средств массовой информации, нельзя адекватно сформулировать вне каких-либо структурных фоновых характе­ристик. Можно ли разобраться в воздействии на население, оказы­ваемом средствами массовой информации, а тем более определить их значение для развития массового общества, если изучать, пусть даже с максимальной точностью, только ту его часть, которая "на­качивалась" массовой информацией на протяжении одного поко­ления. Попытка классифицировать индивидов на "менее подвер­женных" и "более подверженных" влиянию того или иного сред­ства массовой информации может представлять большой интерес для рекламодателей, но она не дает адекватной основы для разви­тия какой-либо социальной теории средств массовой информации.

В проводимых этой школой исследованиях политической жизни в качестве главного предмета выступало "поведение изби­рателей", по-видимому, потому, что подобные исследования легко сводятся к статистическим процедурам. В этом случае для обеспе­чения ожидаемых результатов требуется лишь тщательная прора­ботка методики и аккуратность ее применения. Представьте, с каким интересом политолог углубляется в дебри крупномасштабного исследования проблемы голосования и даже не упоминает о партийных кампаниях по "добыванию голосов" и фактически не рассмат­ривает ни один из политических институтов. Именно таким явля­ется знаменитое исследование президентских выборов 1940 г. в Эри Каунти, штат Огайо, описанное в книге "Народный выбор" *.

* Имеется в виду классическая работа П. Лазарсфельда и соавторов (Lazarsfeld P., Berelson В., Gaudet H. The people's choice: How the voter rnakes up his mind in a presidential campaign. New York: Columbia Univer­sity press, 1948). - Прим. ред.

Из этой книги мы узнаем, что богатые жители села и протестанты чаше голосуют за республиканцев, а другие люди склонны отда­вать голоса демократам и тому подобное. Но мы мало что узнаем о движущих силах политического процесса в Америке.

Идея легитимации является одним из основных концептуаль­ных инструментов политической науки, особенно в тех работах, где проблематика этой дисциплины затрагивает вопросы общест­венного мнения и идеологии. Исследование "политическихмнений" представляется весьма странным занятием, поскольку имеются обо­снованные подозрения в том, что американская электоральная по­литика — это политика без мнений, если всерьез принимать слово "мнение"; голосование обычно не обладает большим политиче­ским смыслом и какой-либо психологической глубиной, если при­давать научное значение выражению "политический смысл". Но серьезные вопросы — а я намеренно ограничиваюсь лишь их поста­новкой — не имеют места в таких "политических исследованиях". Да и как их рассматривать, если подобные проблемы требуют некоторо­го знания истории и определенной психологической рефлексии. И то и другое не пользуется должным признанием у абстрактных эм­пириков и, по правде говоря, недоступно большинству из них.

Пожалуй, главным событием последних двух десятилетий была вторая мировая война; ее исторические и психологические послед­ствия во многом определили предмет наших исследований в тече­ние последних десяти лет. Мне кажется странным, что нам так и не довелось получить ясную картину причин этой войны, но зато Мы все еще пытаемся, и не безуспешно, охарактеризовать ее как исторически обусловленную форму ведения военных действий и s определить как поворотный пункт нашей эпохи. Помимо официальной военной историографии, наиболее крупные работы в этой области были выполнены в серии многолетних исследований, про­веденных по заказу американского военного ведомства под руко­водством Сэмюэла Стауффера. Эти работы, как мне кажется, доказали, что социальное исследование может использоваться в административной сфере и при этом не иметь никакого отношения к общественно-научной проблематике. Их результаты годятся для того, чтобы сбить с толку каждого, кто захочет что-нибудь узнать об американском солдате, побывавшем на этой войне, особенно того, кто поставит перед собой вопрос, как можно было выиграть столько сражений с людьми столь "низкого морального духа"? Но попытки ответить на подобнее вопросы уводят далеко от приня­того эмпириками стиля в область ненадежных "спекуляций".

Однотомная книга А. Фогта "История милитаризма" * и вос­хитительные репортажи из гущи боя, использованные С. Л. Мар­шаллом в книге "Человек под огнем" ** представляют гораздо боль­шую ценность, чем все четыре тома Стауффера ***.

* Vagt A. The history of militarism. - Прим. ред.

** Marshall S. L. A. The man under fire. - Прим. ред.

*** Имеется в виду монография "Американский солдат", опублико­ванная в четырех книгах (Stouffer S. e. a. The American Soldier: Ajustment during army life. Boston: Princeton University Press, 1949; Stouffer S. e. a. The American Soldier: Comlat and its Aftermath. Boston: Princeton Univer­sity Press, 1949; Hoveland C. e. a. The American Soldier: Experiments on Mass Communication. Boston: Princeton University Press, 1949; Stouffer S, e. a. Measurement and Prediction. Boston: Princeton University Press, 1950). — Прим. ред.

В книгах, где исследователи социальной стратификации обра­щались к этому новому стилю, не появилось ни одного нового понятия. Фактически ключевые термины, заимствованные из дру­гих направлений, до сих пор не "переведены" и, как правило, соотносятся с весьма туманными "показателями" "социально-эко­номического статуса". Эмпирики даже не пытались разработать труднейшие проблемы "классового сознания", "ложного сознания", понятие "статуса" в противоположность "классу" и веберовскую идею статистически подтверждаемого "социального класса". И, что самое печальное, при исследовании социальной стратификации в выборку постоянно попадают малые города, хотя совершенно оче­видно, что никакая совокупность подобных исследований не может ни на йоту приблизить нас к пониманию подлинной общена­циональной картины распределения классов, статусов и власти.

Обсуждая изменения в исследованиях общественного мнения, Бернард Берельсон формулирует тезис, который касается, я пола­гаю, большинства исследований, проведенных в стиле абстрактно­го эмпиризма:

"Произошедшие (за двадцать пять лет. - Ч. Р. М.) изменения знаменуют революционные перемены в области изучения обще­ственного мнения: это изучение стало формальным и количест­венным, атеоретичным, сегментированным, конкретизированным, специализированным, институциализированным и "модернизиро­ванным", короче говоря, как настоящая поведенческая наука, оно американизировалось. Двадцать пять лет назад и ранее выдающие­ся писатели, руководствуясь общими интересами к природе и об­ществу, прилежно изучали "общественное мнение" не "ради него самого", а в широком историческом, теоретическом и философ­ском контекстах, и в итоге сочинялись ученые трактаты. Сегодня коллективы технических работников ведут исследовательские про­екты, посвященные специальным проблемам, и публикуют резуль­таты своих изысканий. Двадцать пять лет назад изучение общест­венного мнения было частью гуманитарных исследований. Теперь оно стало частью науки"¹.

¹ Ibid. P. 304 - 305.

Приводя эту краткую характеристику технологии исследова­ний в стиле абстрактного эмпиризма, я не только хотел сказать, что эти люди не занимаются интересующими меня серьезными проблемами, но и не занимаются теми проблемами, которые счи­таются важными большинством обществоведов. Я хотел сказать, что они исследуют проблемы абстрактного эмпиризма, ставя во­просы и не находя на них ответа, они странным образом остаются в ими же самими установленных пределах сомнительной эписте-мологии. Думаю, не будет большой смелостью сказать, что они одержимы идеей методологического самоограничения. Что касает­ся результатов, то все сказанное означает, что в этих исследовани­ях накопление деталей происходит без достаточного внимания к форме; на самом деле здесь часто не имеется никакой формы, за исключением той, которую изготовляют наборщики и переплетчики ^в типографии. Отдельные детали, сколь многочисленными бы они Ни были, не могут убедить нас ни в каких существенных идеях.

2.

В рамках абстрактного эмпиризма как общественно-научного стиля не принято формулировать какие-либо содержательные тео­рии и выводы. В основании рассуждений эмпирика не лежит ни­каких новых концепций природы, общества и человека, равным образом, здесь не найти и относящихся к ним конкретных фактов. Верно одно: этот стиль легко узнать по кругу проблем, которые его приверженцы выбирают для исследования, и по способам, с помощью которых эти проблемы изучаются. Вместе с тем бесспор­но, что такие исследования совершенно не заслуживают того при­знания, которым пользуется данный стиль изучения общества.

Однако качество наиболее значимых результатов, полученных этой школой, не дает твердых оснований для того, чтобы судить о ней в целом. Как школа она нова; используемый ею метод требует доработки, стиль ее работы только сейчас начинает получать ши­рокое распространение в проблемных областях общественных наук.

Отличительной, хотя, может быть, и не самой важной, осо­бенностью этой школы является созданный ею административный аппарат, который рекрутирует и обучает для себя определенные типы работников умственного труда. Этот аппарат приобретает сейчас все большее распространение и имеется множество свидетельств того, что он станет еще более популярным и влиятельным. Интел­лектуал-менеджер и специалист-исследователь - совершенно но­вые типы свободных профессий — в настоящее время конкуриру­ют с более традиционными типами профессора и ученого-гумани­тария.

Опять-таки эти изменения при всем их существенном значе­нии для облика будущего университета, для либеральной художе­ственной традиции и для тех качеств ума, которые могут возобла­дать в американской университетской жизни, не являются доста­точным основанием для того, чтобы судить о рассматриваемом исследовательском стиле. На самом деле эти изменения гораздо серьезнее того, что многие приверженцы абстрактного эмпиризма согласились бы принять в качестве объяснения привлекательности и популярности своего направления. Как минимум, оно обеспечи­вает работой полуквалифицированных технических исполнителей в масштабе и манере, ранее невиданных. Перед ними открывается карьера, которой присуща традиционная для академической сферы стабильность, и в то же время от сотрудника не требуется старо­модных академических достижений. Короче говоря, данному сти­лю исследований пролагает путь административный демиург, ко­торый может оказать заметное влияние на будущее обществоведе­ния и его возможную бюрократизацию.

В интеллектуальных характеристиках абстрактного эмпириз­ма, самое главное заключается в том, чтобы понять, какую фило­софию науки исповедуют его приверженцы и как применяют ее на практике. Именно она определяет и сущностные черты их иссле­дований, а также функционирование административного аппарата. В этой конкретной философии науки находят свое высшее интел­лектуальное оправдание и присущая проводимым в настоящее вре­мя исследованиям явная поверхностность, и ощущаемая потреб­ность в аппарате.

В данном вопросе необходима полная ясность, ибо кое-кто может подумать, что философские постулаты не играют большой роли в становлении предприятия, столь настойчиво претендующе­го на то, чтобы быть "Наукой". Это важно еще и потому, что абстрактные эмпирики, по-видимому, обычно не сознают, что при­держиваются определенной философии. Многие из них озабоче­ны собственным статусом в науке и чаще всего представляют свою профессию как естественнонаучную. При наличии самых разнообразных подходов к проблемам социальных наук одним из неизменных пунктов является утверждение о том, что они "естествоиспытатели", или, по крайней мере, "представляют естественнонаучную точку зрения". При более изощренном дискурсе или в присутствии насмешливого экзальтированного физика образ "Я" вероятнее всего сузится до "просто учено­го"¹.

¹ Следующие примеры буквально попались под руку. При обсужде­нии различных философских проблем, в частности, природы "менталь­ных" явлений и связанных с ней взглядов на проблемы эпистемологии Джордж Ландберг замечает: "Из-за неточности определения "школы" ^и. в частности, из-за множества странных ассоциаций, которыми во Многих умах сопровождается термин "позитивизм", я предпочитаю ско-Р^£е характеризовать свою позицию как естественнонаучную, чем пытаться отождествить ее с какой-либо из традиционных философских школ, к числу которых принадлежал позитивизм, во всяком случае, начиная с Конта". Далее: "Мы с Доддом, а вместе с нами, я думаю, и другие есте­ствоиспытатели, действительно продолжаем утверждать, что данные эмпирической науки представляют собой символизированные посред­ством человеческого сознания реакции (то есть, все наши реакции, и в том числе реакции "органов чувств"). Далее: "Вместе со всеми естест­воиспытателями мы решительно отвергаем идею..." (См.: Lundberg G. А- The natural science trend in sociology // The American Journal of Sociology-Vol. LXI. No. 3. November, 1955. P. 191 - 192).

С практической точки зрения абстрактные эмпирики, ка­жется, больше заняты философией науки, чем самими социаль­ными исследованиями. То, что они, по существу, сделали, за­ключается в распространении последовательного философского воззрения на науку, которое считается, по их мнению, един­ственно научным методом. Их модель научного исследования являет собой по преимуществу эпистемологическую конструк­цию, наиболее очевидным следствием которой в социальных науках стало методологическое самоограничение. Я хочу ска­зать, что круг доступных рассмотрению проблем и сама их по­становка весьма жестко ограничиваются "Научным методом". Короче говоря, методология определяет проблематику исследо­вания. Но это, в конце концов, ни к чему не ведет. Сконструи­рованный ими "Научный метод" не является обобщением или развитием классических направлений социальной науки. Боль­шей частью этот метод был извлечен, с некоторыми модифика­циями, из философии естествознания.

Представляется, что философия социальных наук в целом раз­вивается по двум направлениям. Первое составляют философы, которые пытаются тщательно проанализировать, что на самом деле происходит в процессе изучения общества, затем обобщить и увя­зать между собой те методы исследования, которые им кажутся наиболее перспективными. Эта трудная работа может закончиться безрезультатно, но она намного упростится, если каждый общест­вовед будет ею заниматься. В том, что каждый должен делать такую работу, есть определенный смысл, ибо достигнуто очень мало, да и то применительно лишь к определенного рода методам. Второе направление я называю абстрактным эмпиризмом; оно за­частую сводится к попытке переформулировать и адаптировать некоторые варианты философии естественных наук с тем, чтобы сформировать некую программу и определенный канон для рабо­ты в области обществоведения.

Методы суть процедуры, которыми пользуются люди, стре­мясь что-то понять или объяснить. Методология — это исследова­ние методов; она предлагает варианты теоретического осмысления того, как люди проводят свои исследования. Поскольку методов может быть много, методология стремится стать всеобщей по свое­му характеру, а потому обычно не предлагает исследователям спе­цифических процедур, хотя, конечно, могла бы их разработать. Эпистемология — еще более общая дисциплина, чем методология, поскольку эпистемологи занимаются поиском оснований и преде­лов, короче говоря, отличительными признаками "знания". Со­временные эпистемологи склонны оперировать признаками, заим­ствованными из того, что они считают методами современной фи­зики. Поскольку они склонны задавать общие вопросы о знании и давать на них ответы в рамках своего понимания физической на­уки, эти ученые фактически превратились в философов физики. Одни представители естественных наук с интересом, как кажется, следят за этой философской работой, других она, вероятно, забав­ляет; одни соглашаются с принятой большинством современных философов моделью, другие — нет. Однако существует подозре­ние, что большая часть активно работающих ученых ничего обо всем этом не знает.

Нам говорят, что физика якобы достигла такого уровня, что проблемы строгости и точности эксперимента теперь можно выво­дить из строгой математической теории. Не физика достигла тако­го уровня, а эпистемологи установили возможность такого взаи­модействия в рамках модели познания, которую сами же и скон­струировали. В эмпиризме, похоже, происходит все наоборот: эпистемология науки паразитирует на методах, которые физики — и теоретики, и экспериментаторы — уже давно используют.

Физик Поликарп Куш, нобелевский лауреат, заявил, что нет никакого "научного метода" и что то, что называют этим именем, Можно свести к совершенно простым проблемам. Перси Бриджмен, другой нобелевский лауреат по физике, идет еще дальше: "Не существует научного метода как такового, но для ученого жизненно Необходимо работать на пределе возможностей своего интеллекта и не зашориваться". "Механика открытия, — замечает Уильям Бек, — неизвестна... Я думаю, что творческий процесс настолько тесно связан с эмоциональной структурой индивида... что... едва ли поддается обобщению "¹.

¹ Beck W. S. Modern science and the nature of life. New York: Harcourt. Brace & Co, 1957.

3.

Специалисты в области метода склонны кроме всего прочего, быть специалистами в той или иной социальной философии. Для сегодняшней социологии важно не то, что методологи — суть спе­циалисты, а то, что результатом их научных занятий является даль­нейший процесс специализации внутри социальной науки в целом. Более того, они углубляют этот процесс согласно своему методо­логическому самоограничению и в соответствии с обычаями того исследовательского института, в котором этот процесс осуществля­ется. Они не предлагают никакой схемы тематической специализа­ции в зависимости от "перспективных областей исследования" или концептуализации проблем социальной структуры. Предлагаемая специализация базируется целиком на "Методе" независимо от со­держания проблемы или предметной области. Это не случайные впечатления, а хорошо документированные факты.

Наиболее отчетливое и последовательное изложение сущно­сти абстрактного эмпиризма как стиля работы и той роли, которую абстрактный эмпирик должен играть в социальной науке, было осуществлено Полом Лазарсфельдом, одним из наиболее квалифи­цированных представителей этого направления¹.

¹ Статья П. Лазарсфельда "Что такое социология?" ("What is sociolo­gy?" Universitets Studentkontor, Skrivemaskinstua, Oslo, September, 1948, mimeo) была специально написана и распространена в группе людей, ко­торые хотели получить общую директиву для учреждения исследователь­ского института. Поэтому наилучшим образом отвечает поставленным мною целям, будучи краткой, ясной и авторитетной. Более конструктив­ное и элегантное изложение проблемы можно найти, например, в книге "Язык социального исследования" (The Language of Social Research / Ed. by P. Lazarsfeld and M. Rosenberg. Glencoe: The Free Press, 1955).

Лазарсфельд определяет социологию как специальность, не апеллируя к какому-то присущему только ей особому методу, и называет социологию методологической дисциплиной. Согласно его точке зрения, социолог становится методологом всех общест­венных наук.

"Таким образом, у нас есть возможность просто и ясно сфор­мулировать первую функцию социолога. Он выполняет, так ска­зать, роль проводника-первопроходца при наступающей армии об­ществоведов, когда объектом эмпирических научных исследова­ний становится новая область человеческой деятельности. Именно социолог делает первые шаги. Он является связующим звеном меж­ду социальным философом, наблюдателем-одиночкой и коммен­татором, с одной стороны, и организованной коллективной рабо­той исследователей-эмпириков и аналитиков, с другой;... подходя исторически, мы должны различать три основных способа рас­сматривать социальные объекты: социальный анализ, осуществляе­мый наблюдателем-одиночкой; организованные и технически ос­нащенные эмпирические науки; промежуточная стадия, посред­ством которой обозначается социология любой специальной сфе­ры социального поведения... Здесь будут уместны некоторые по­яснения, как в настоящее время происходит переход от социаль­ной философии к эмпирической социологии"¹.

¹ Ibid. P. 4 - 5.

Прошу заметить, что "наблюдатель-одиночка" удивительным образом приравнивается к "социальному философу". Обратите внимание также на то, что здесь содержится не только изложение интеллектуальной программы, но и предлагается административ­ный план: "Определенные сферы человеческого поведения стано­вятся объектами организованных социальных наук, которые име­ют свои названия, институты, бюджеты, эмпирические данные, штат сотрудников и тому подобное. Другие сферы остаются в этом отношении неразвитыми". Значит, любую сферу можно развить и "социологизировать". В самом деле, у нас нет даже названия для социальной науки, которая могла бы заниматься проблемами счастья населения. Но нет никаких непреодолимых препятствий Для того, чтобы сделать подобную науку возможной. Совсем не­трудно собирать рейтинги счастья, и это было бы даже дешевле, чем собирать данные о доходах, сбережениях и ценах.

Социология, подобно повивальной бабке для целого ряда спе­циальных "социальных наук", находится на ничейной предметной территории, которая еще не стала объектом "Метода" и "пол­ностью развитых социальных наук". Не совсем ясно, что понима­ется под "полностью развитыми социальными науками", но подразумевается, что лишь демография и экономика удовлетворяют этим требованиям: "Никто больше не сомневается в необходимо­сти и возможности подходить к человеческому обществу научно. Вот уже более ста лет существуют такие полностью развитые на­уки, как экономика и демография, изучающие самые различные сферы человеческого поведения". Указаний на другие "полностью развитые науки" в этом двадцатистраничном эссе я не нашел.

Когда перед социологией ставится задача превратить филосо­фию в науку, то предполагается или подразумевается, что гений "Метода" столь могуч, что обходится без традиционного знания соответствующей предметной области. Поистине, усвоение такого рода знаний могло бы потребовать несколько больше времени, чем предполагается автором подобною утверждения. То, что в нем под­разумевается, становится ясным из замечания Лазарсфельда по поводу политических наук: "У греков была наука политики, нем­цы пишут о Staatslehr*, а англосаксы — о политической науке. До сих пор никто не сделал хорошего контент-анализа, чтобы точно узнать, о чем же пишут в книгах на эту тему..."¹.

* Учение о государстве. — Прим. ред.

¹ Ibid. P. 5. "Контент-анализ какой-либо совокупности материалов, по существу, представляет собой классификацию малых единиц доку­ментов (слов, предложений, тем) в соответствии с определенным, уста­новленным a priori набором категорий" (см.: Rossi P. H. Methods of so­cial research, 1945 - 55 // Sociology in the United States of America / Ed. by H. L. Zetterberg. Paris: UNESCO, 1956. P. 33.

Итак, с одной стороны, организованные коллективы хорошо оснащенных обществоведов-эмпириков; с другой — неорганизо­ванные социальные философы-одиночки. С точки зрения "высо­кой методологии" социолог должен пройти обряд перехода из фи­лософа в эмпирика и превратиться в производителя научной про­дукции — быть одновременно интеллектуалом (точнее, Ученым с большой буквы) и простым исполнителем.

При переходе к организованной социальной науке в работе исследователей обычно происходят следующие изменения.

1) "Во-первых, акценты с истории институтов и идей перено­сятся на конкретное поведение людей"'. Это не простая процедура. Как мы увидим в шестой главе, абстрактный эмпиризм не есть эмпиризм повседневный, поскольку единицей исследования не является "конкретное поведение людей". Далее я собираюсь пока­зать, что на практике в ситуации выбора абстрактные эмпирики часто обнаруживают отчетливую склонность к так называемому "психологизму" и, более того, последовательно избегают рассмат­ривать проблемы структуры, занимаясь преимущественно пробле­мами индивидуальной жизнедеятельности.

2) "Во-вторых, - продолжает Лазарсфельд, - формируется тенденция изучать не какую-то отдельную сферу человеческой де­ятельности, а соотносить ее с другими сферами". Я не уверен, что это так; чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить труды Марк­са, Спенсера или Вебера с трудами любого абстрактного эмпирика. Вероятно, все дело в особом значении слова "соотносить", которое сводится к статистическому анализу.

3) "В-третьих, начинают изучать повторяющиеся социальные ситуации и проблемы, а не те, которые случаются лишь однажды". Здесь угадывается попытка признать важность структурного анализа, ибо "повторяемость явлений" или "регулярности" в социальной жизни, конечно же, коренятся в устоявшихся структурах. Именно поэтому, чтобы понять, к примеру, предвыборную кампанию в Америке, нужно понять структуру партий, их роль в экономике и так далее. Но не это имеет в виду Лазарсфельд. Подразумевается, что во время выбо­ров сходный акт поведения совершают множество людей, а выборы повторяются; следовательно, к поведению индивидов при голосова­нии можно вновь и вновь применять статистические методы.

4) "И, наконец, явный упор делается на изучении современ­ных, а не исторических общественных событий..." Этот антиисто­рический акцент вытекает из эпистемологической установки: "Со­циолог будет стремиться иметь дело главным образом с современ­ными событиями, относительно которых он скорее соберет такого рода данные, какие ему нужны... ". Подобный эпистемологичес-кий крен противоречит постановке насущных проблем, которые являются ориентирами для научного изучения общества¹.

¹ Все приведенные выше цитаты взяты из статьи П. Лазарсфельда 'Что такое социология?" (Lazarsfeld P. Op. cit. P. 5 - 6).

Прежде чем перейти к этим ориентирам, я должен закончить начатое рассмотрение программы социологии, которая содержит постановку двух задач.

"...Социологическое исследование заключается в применении прикладных научных процедур к новым областям. Они (наблюде­ния Лазарсфельда. — Ч. Р. М.) предназначены лишь для предвари­тельной характеристики той атмосферы, которая, вероятно, пре­обладает во время перехода от социальной философии к эмпири­ческому исследованию общества... Когда социолог берется за ис­следование новых отраслей человеческой деятельности, все не­обходимые данные приходится собирать ему самому. Именно в связи с этой ситуацией получает свое развитие вторая важнейшая функция социолога. Одновременно он является своего рода ин­струментальщиком (tool-maker) для других социальных наук. По­звольте напомнить некоторые из многих проблем, с которыми при­ходится сталкиваться обществоведу при сборе требующихся ему данных. Очень часто ему приходится спрашивать людей о том, что они делали, видели или хотели. Часто им нелегко вспомнить то, о чем их спрашивают, порой не хотят говорить, или точно не понимают, что мы хотим узнать. Поэтому получило развитие важное и трудное искусство интервьюирования...

Но (у социолога) исторически сохраняется и третья функ­ция — функция интерпретатора... Полезно различать описание и интерпретацию социальных отношений. На уровне интерпрета­ции мы ставим вопросы, которые в повседневном языке начина­ются со слова "почему". Почему люди сейчас имеют меньше де­тей чем прежде? Почему они склонны переезжать из села в город? Почему выборы были выиграны или проиграны?..

Основные приемы поиска подобных объяснений являются статистическими. Мы должны сравнивать многодетные семьи с малодетными, перебивающихся случайными заработками, с теми, кто имеет постоянную работу. Но что в этих явлениях следует сравнивать?"¹

¹ Ibid. P. 7 - 8, 12 - 13.

Похоже, социолог неожиданно принимает поистине энцик­лопедическую позу. Каждый раздел социологии содержит ин­терпретации и теории, но в данном случае нам говорят, что "интерпретация" и "теория" как раз являются прерогативой со­циолога. Смысл этого высказывания проясняется, когда мы осоз­наем, что другие интерпретации просто не дотягивают до науч­ности. Те виды "интерпретаций", с которыми работает социо­лог, превращая частные философии в научные дисциплины, суть "интерпретативные переменные", используемые в статистичес­ком исследовании. Более того, хочу обратить внимание на тенденцию сводить социологическую реальность к психологиче­ским переменным, которая обнаруживается в продолжении при­веденной выше цитаты: "Мы вынуждены прийти к выводу, что в личности, опыте и установках людей есть нечто, что заставля­ет их действовать по-разному в ситуациях, которые извне пред­ставляются совершенно идентичными. Здесь необходимы объ­ясняющие понятия и концепции, которые могут быть провере­ны эмпирическим исследованием..."

"Социальная теория" как целое превращается в систематичес­кое собирание понятий, то есть переменных, полезных для интер­претации статистических наблюдений:

"Мы действительно называем эти понятия социологически­ми, потому что они применимы к разнообразным типам социаль­ного поведения... Мы возлагаем на социолога задачу собирать и анализировать данные в тех понятиях, которые полезны для ин­терпретации эмпирических результатов, найденных в таких специ­фических областях, как анализ статистики цен, преступности, само­убийств или голосования. Иногда термин "социальная теория" используется для систематического представления подобных по­нятий и их взаимосвязей"¹.

¹Ibid. Р. 17.

Должен попутно заметить, что совершенно неясно, являет­ся ли это изложение в целом теоретическим осмыслением дей­ствительной исторической роли социологов — если так, то оно явно неадекватно; или это лишь призыв к социологам быть поставщиками и интерпретаторами данных для специальных дис­циплин — в этом случае, конечно, любой социолог волен отка­заться от этой миссии и заняться собственными исследования­ми. Словом, совершенно неясно, с чем мы имеем дело. С фак­том или предположением, констатацией или программой. А мо­жет быть под маской естественнонаучного подхода скрывается своего рода философия методики и преклонение перед админи­стративным рвением.

Представленная Лазарсфельдом с предельной ясностью кон­цепция социолога, комфортно устроившегося в офисе исследова­тельского бюро в качестве изготовителя научной продукции, ин­струментальщика и интерпретатора, ставит ряд проблем, которые Необходимо рассмотреть более подробно.

4.

У абстрактного эмпиризма есть два расхожих оправдания. Если их принять, то получится, что строгость результатов достигается не благодаря какой-то сущностной характеристике " Метода", а по причинам, "по своей природе случайным", а именно благодаря деньгам и времени.

Во-первых, можно предположить, что, поскольку проведение таких исследований обходится весьма дорого, их проблематика в известной степени неизбежно формируется под влиянием интере­сов тех, кто за них платит, и, можно добавить, что эти интересы касаются совершенно не связанных между собой проблем. Соот­ветственно, исследователи не располагают возможностью выби­рать проблематику таким образом, чтобы обеспечивать истинное приращение данных, то есть, чтобы аккумулируемые знания были значимы. Они делают максимум из того, что могут. А поскольку они не могут заниматься серьезными перспективными проблема­ми, им приходится специализироваться на разработке методов, ко­торые найдут себе применение независимо от актуальности иссле­дуемой проблематики.

Короче говоря, экономика истины, то есть затраты на про­ведение исследования, вступает в конфликт с политикой исти­ны, использованием научного исследования для прояснения сути важнейших социальных проблем и приближения политических дискуссий к реальным социальным процессам. Напрашивается вывод о том, что, если бы занятые исследованием общества организации располагали, скажем, четвертой частью средств всех фондов страны, финансирующих науку, и если бы они могли распоряжаться этими средствами по своему усмотрению, положение бы существенно улучшилось. Должен признать, что не знаю, насколько обоснованы эти ожидания. И никто не зна­ет, хотя, скорее всего, именно в этом убеждены наши интеллек­туалы-менеджеры, променявшие общественную науку на дело­вую активность. Но принимать это как единственно реальную проблему означало бы исключить возможность всякой интел­лектуальной критики. Ясно одно: ввиду дороговизны "Метода" работа его приверженцев часто используется в коммерческих и бюрократических целях, что накладывает определенный отпеча­ток на стиль исследований.

Во-вторых, можно сказать, что критики явно проявляют нетерпение: достаточно вспомнить о том, что длительность споров ученых мужей о "критериях научности" исчисляется не десяти­летиями, а веками. Можно доказывать, что частные исследова­ния будут "свои чередом" накапливаться таким образом, что позволят на основе их данных вывести общие закономерности о развитии общества. Этот способ оправдания, как мне кажется, основывается на представлении о прогрессе социальных наук как об игре в мозаику. Он предполагает, что результаты таких исследований по своей природе могут быть "кирпичиками", которые в некоторой точке будущего можно будет "сложить" и "подогнать друг к другу" для "возведения" достоверного и ве­рифицируемого образа некоего целого. Это не просто допуще­ние; это явно выраженная политика. "Эмпирические науки, — утверждает Лазарсфельд, — должны разрабатывать специальные проблемы и расширять знание посредством сложения результа­тов многочисленных длительных и кропотливых детальных ис­следований. Весьма желательно, чтобы к социальным наукам обратилось больше исследователей, и не потому, что это в одно­часье спасет мир, а потому, что в конечном счете ускорит вы­полнение труднейшей задачи по развитию интегрированной со­циальной науки, которая может помочь нам понять обществен­ные процессы и управлять ими"¹.

¹ Ibid. P. 20.

Данная программа, если на мгновение отвлечься от ее поли­тической двусмысленности, предлагает ограничиться "детальны­ми" исследованиями на том основании, что их результаты, в свою очередь, приведут к "интегрированной социальной науке". Чтобы доказать ошибочность этой точки зрения, я не стану рассматривать внешние причины бессодержательности результатов, достигнутых эмпириками, а перейду к причинам, связанным с внутренними особенностями их стиля и программы.

Прежде всего надо рассмотреть отношение между теорией и конкретным исследованием, то есть ту линию, которой общество­ведам следует придерживаться в определении приоритетности более Широких концепций и при выборе объектов для детальной экспо­зиции.

Разумеется, каждая научная школа щедра на рассуждения о слепоте эмпирических данных без теории и о пустоте теории, не подкрепленной данными. Поэтому вместо плетения философиче­ских кружев мы обратимся непосредственно к практике и ее ре­зультатам. В наиболее откровенных высказываниях, подобно лазарсфельдовским, рабочие представления о "теории" и "эмпири­ческих данных" выглядят совершенно прозрачными: "теория" ока­зывается набором переменных, используемых при интерпретации полученных статистических данных, а сами "эмпирические дан­ные", по строгому замыслу, со всей очевидностью реализующему­ся на практике, сводятся к таким статистически установленным фактам и связям, которые должны быть многочисленными, повто­ряющимися и измеримыми. При таком ограниченном понимании теории и данных любые пространные рассуждения оборачиваются столь робким признанием взаимодействия между ними, что фак­тически отрицают его. Ни в философии, ни, как я уже указывал, в практике самой общественной науки нет никаких оснований для подобных ограничений.

Чтобы проверить и переформулировать широкую концепцию, необходимо иметь подробную картину реальности, однако не из всяких подробных описаний можно сложить единую концепцию. Какие явления и факты следует отбирать для детального описа­ния? Каковы критерии отбора? И что значит "сложить"? Это от­нюдь не механическая задача, как может показаться при букваль­ном прочтении слов. Мы имеем в виду взаимодействие более широко охватывающих концепций и детальной информации (теории и конкретного исследования), но надо еще сказать и о самих про­блемах. Проблематика социальных исследований формулируется обычно в терминах теоретических моделей конкретно-историчес­ких социальных структур. Если мы полагаем подобную проблема­тику реальной, то глупо начинать подробный анализ мелкомас­штабных проблем до тех пор, пока мы не будем иметь надежные основания полагать, что, независимо от того, какие будут получе­ны результаты, они позволят сделать полезные умозаключения для решения или прояснения проблем структурной значимости. Мы не получим "перевода" этих проблем в другие термины, если просто примем перспективу, в которой все проблемы представляются в виде россыпи отдельных заказов на обрывки информации, статистической или какой-либо другой, об отдельных индивидах и обо­собленных сферах их индивидуальной деятельности.

Коль скоро речь идет об идеях, вряд ли вам удастся вытащить из самого детализированного исследовательского проекта больше, чем в него было заложено. От самого эмпирического исследования _вы получите только информацию, а вот то, что вы сможете с ней делать, во многом зависит от того, были ли ваши конкретные эмпирические исследования проверкой каких-то теоретических кон­струкций. Когда "изготовитель науки" занимается трансформиро­ванием какого-либо раздела социальной философии в эмпириче­ские науки и создает исследовательские учреждения, чтобы раз­местить их там, появляется огромное количество проектов. На самом деле нет никакого принципа или теории, которыми бы руководст­вовались ученые при выборе предмета подобных исследований. "Счастье", как мы видели, может стать предметом исследования точно также, как и поведение на рынке. Якобы стоит только при­менить "Метод", и исследования — от Эльмиры* до Загреба и от Загребадо Шанхая — в конечном счете внесут свой вклад в "хоро­шо оснащенную и организованную" науку о человеке и обществе. Между тем, на практике руки доходят лишь до очередного малень­кого исследования.

* Эльмира - небольшой городок в США, где в начале 50-х годов под Руководством П. Лазарсфельда проводилось знаменитое лонгитюдное Исследование электорального поведения (Berelson В., Lazarsfeld Р., McPhee W. Voting: A study of opinion formation in a presidential compign. Chicago: Chicago University Press, 1954). - Прим. ред.

Утверждая, что подобные исследования скорее всего не "сло­жатся" в более значимые результаты, я опираюсь на ту теорию общества, к которой реально тяготеет абстрактный эмпиризм. Лю­бой вид эмпиризма стоит перед метафизическим выбором: что при­знать более реальным, — и теперь мы должны показать некоторые следствия того конкретного выбора, который вынужден делать аб­страктный эмпиризм. Можно с уверенностью утверждать, что ис­следования абстрактных эмпириков зачастую являются примерами так называемого психологизма¹.

¹ Под "психологизмом" подразумеваются попытки объяснить соци-ЗДьные явления фактами и теориями, относящимися к свойствам Индивидов. Исторически, как теоретическое направление, психологизм основывается на открытом метафизическом отрицании реальности со­циальной структуры. Иногда его приверженцы выдвигают какую-ни­будь концепцию структуры, однако при объяснении социальных явле­ний они сводят ее к совокупности сфер индивидуальной деятельности. В своей более распространенной версии, которая непосредственно от­носится в нашему изучению современных исследовательских стратегий общественных наук, психологизм исходит из того, что результаты ис­следований индивидов и их непосредственного окружения представля­ют собой вклад в наши знания о социальной структуре.

При доказательстве этого утверждения можно исходить из факта, что источником информации в данном случае является некоторая выборочная совокупность индивидов. Задаваемые исследователями вопросы формулиру­ются в терминах психологических реакций индивидов. Естест­венно, следует предположение, что институциональная струк­тура общества, в той степени, в какой она выступает объектом подобного исследования, может быть осмыслена на основе дан­ных об индивидах.

Чтобы понять проблемы социальной структуры и их значение даже для индивидуального поведения, требуется гораздо более широко охватывающий тип эмпиризма. Например, даже в амери­канском обществе, в частности, в структуре "попавшего в выбор­ку" города, имеется так много общих как социальных, так и пси­хологических черт, что все разнообразие социального поведения, которое должно учитываться обществоведами, фактически не мо­жет быть охвачено. Такое разнообразие, а следовательно, и поста­новка проблем, могут быть рассмотрены только при более широ­ком взгляде, включающем сравнительно-исторический анализ со­циальных структур. Однако из-за своих эпистемологических догм абстрактные эмпирики систематически оказываются вне истори­ческих и сравнительных перспектив, поскольку, изучая малые сег­менты социальной реальности, они неизбежно впадают в психоло­гизм. Ни в определении проблематики, ни в объяснении своих микросоциологических изысканий они никогда по-настоящему не используют базовую идею исторической обусловленности соци­альной структуры.

От их исследований нельзя ожидать серьезных результатов даже в области изучения отдельных непосредственных сфер чело­веческой деятельности. Основываясь на наших исследованиях, мы знаем, что причины многих изменений социального положения людей (интервьюируемых) часто им неизвестны, и эти изменения могут быть поняты только в терминах структурных трансформа­ций. Этот общий взгляд, конечно, противоположен психологизму. Применение нашего метода кажется ясным и простым: выбор сфер человеческой жизнедеятельности для детального исследования еле-, дует осуществлять в соответствии с проблемами, имеющими струк­турное содержание. Внутри сферы жизнедеятельности необходимо выделять только те переменные, важность которых была установ­лена в ходе изучения социальной структуры. Разумеется, между исследованием форм жизнедеятельности людей и исследованием общественной структуры должна поддерживаться двусторонняя связь. Вряд ли можно представить развитие социальных наук в виде результата деятельности работающих порознь женщин, каж­дая из которых изготавливает свою часть огромного лоскутного одеяла: кусочки, как точно их не размечай, нельзя соединить чисто механически, на глазок.

В практике абстрактных эмпириков совсем не редки случаи, когда "сбор данных" и их "прогон" через более или менее стан­дартный статистический анализ производятся недостаточно квали­фицированными специалистами. Только после этого нанимают одного или нескольких социологов для " настоящего анализа ". Здесь мы подошли к следующему пункту.

Среди абстрактных эмпириков в последнее время появилась тенденция предварять свои эмпирические исследования одной-двумя главами с обзором "литературы поданной проблеме". Это, конеч­но, хороший знак; мне кажется, в какой-то степени он является реакцией на критику со стороны ученых, работающих в сфере уже получивших признание общественных наук. Между тем, на прак­тике эту работу зачастую проделывают после того, как данные собраны и "выписаны". Более того, поскольку такая процедура требует значительного времени и терпения, в загруженных рабо­той исследовательских организациях ее выполнение часто перекла­дывается на плечи не менее загруженных помощников. Подготов­ленная последними записка затем переписывается так, чтобы окружить эмпирическое исследование "теорией", "осмыслить его" или, как говорится, кое-что "присочинить". Пожалуй, это лучше, чем Ничего. Однако такой подход часто вводит в заблуждение неискушенного читателя, который опрометчиво делает вывод, что данное конкретное эмпирическое исследование было спроектировано и проведено для эмпирической проверки более широких концепции и допущений.

У меня нет уверенности в том, что такова обычная практика. Обычной она могла бы стать только у того, кто серьезно относится к литературе по общественным наукам - кто понимает ее значение и знает достаточно много, чтобы ориентироваться в понятиях, тео­риях и проблемах, которые в ней содержатся. Только тогда можно, не отбрасывая проблем и концепций, переводить их в специфи­ческие частные проблемы, легко доступные "Методу". Ясно, что именно таким переводом и занимаются все действующие общест­воведы, однако при этом они не сводят "эмпирику" к абстрактной статистической информации о своих современниках, а "теорию" - к набору "интерпретативных переменных".

При обсуждении таких проблем проделываются интересные фокусы. Логический анализ исследований рассматриваемого типа показывает, что важные "понятия", используемые при интерпре­тации и объяснении "данных" почти всегда отсылают нас: 1) к структурным и историческим "факторам" более высокого уровня, чем это доступно из материалов интервью, или 2) к психологичес­ким "факторам", которые находятся ниже уровня доступности. Важно отметить, что при формулировании задач исследования и сборе "данных", как правило, не используются никакие сведения о социальной структуре и психологических процессах. Эти моменты могут в самом общем виде влиять на направление исследования в ту или другую сторону, но они не относятся к тем специфическим, "чистым" переменным, на которых должен основываться этот стиль исследований.

Основная причина этого представляется простой. При более или менее отработанной процедуре интервью в качестве основного источника информации приходится придерживаться довольно стран­ной версии социального бихевиоризма. При существующей прак­тике управления и финансирования это почти неизбежно. Ибо разве неочевидно, что, в лучшем случае, полуквалифицированный интервьюер не может - впрочем, не смог бы при любой квалифи­кации — в течение одной двадцатиминутной, или даже двадцатичетырехчасовой, беседы получить ту глубинную информацию об индивиде, которая, как мы знаем из опыта, должна быть получена в ходе очень сложного, продолжительного и неоднократного ин­тервьюирования¹.

¹ Я должен заметить, что одно из оснований для упреков в излишней формальности и даже в никчемности беспорядочного нагромождения фактов заключается в том, что они содержат очень мало или вовсе не содержат прямых наблюдений исследователей. "Эмпирические факты" суть факты, собранные бюрократически управляемой командой, как Правило, полуквалифицированных работников. Принято забывать о том, что социальные наблюдения требуют высоких навыков и остроты вос­приятия. Это открытие часто происходит как раз тогда, когда способ­ный к воображению ум помещает себя непосредственно в гущу соци­альных ролей.

Ad hoc (лат). — специально для данного случая. — Прим. ред.

С помощью обыкновенного выборочного опроса невозможно получить ту информацию о социальной структуре, которую, как мы знаем, можно найти в исследованиях, непосред­ственно ориентированных на историю.

Тем не менее в случаях, когда для объяснения отдельных на­блюдений необходимо? привлечение общих концепций, аб­страктные эмпирики "притягивают" в свои исследования теорети­ческие положения, касающиеся социальной структуры и глубин­ной психологии. Общие концепции, обозначающие структурные и психологические проблемы, присутствуют только в качестве "фа­сада" исследовательского "сочинения".

В некоторых исследовательских лабораториях иногда исполь­зуют термин "отполировать, довести до ума" (bright), когда те или иные факты и корреляции для убедительности "объясняют" гипо­тезами более высокого уровня абстракции. В том случае, когда мельчайшие переменные, значение которых явно преувеличено, приводятся для объяснения широкомасштабных проблем, резуль­тат работы можно назвать "вечнухой". Я упоминаю об этом, что­бы отметить зарождение "цехового жаргона" при изложении об­суждаемых здесь процедур.

Все это сводится к использованию статистики для иллюстра­ции общих мест и общих мест — для подтверждения статистики. Общие утверждения не проверяются и не конкретизируются. Их подгоняют под цифры, равным образом, цифровые выражения подгоняются к ним. Кроме того, одни и те же общие утверждения и объяснения можно сочетать с другими цифрами, а цифры можно сочетать с другими общими утверждениями. Эти логические трюки придают видимость структурного, исторического и психологи­ческого аспектов исследованиям, которые по своему стилю исклю­чают материалы подобного рода. С помощью этих и других при­емов появляется возможность не отступать от "Метода" и даже пытаться скрывать банальность его результатов.

Примеры подобных приемов обычно можно найти уже в пер­вых абзацах некоторых глав, "общих введениях", а иногда в "интерпретативной" главе или разделе. В мои задачи не входит по­дробное рассмотрение данных текстов. Я лишь хочу посоветовать читателю самому обращать на это внимание при знакомстве с по­добными исследованиями.

Дело обстоит просто: сутью социального исследования явля­ются идеи, факт его только дисциплинирует. Это также верно и для абстрактно-эмпирического обследования типа: "почему люди голосуют именно так, а не иначе", и для исторического обзора положения и взглядов русской интеллигенции XIX века. Ритуал первого обычно более разработан и, безусловно, более претенцио­зен. Логический же статус результатов одинаков.

Наконец, одно из объяснений, почему результаты, достигну­тые абстрактным эмпиризмом, столь незначительны, лучше сфор­мулировать в виде вопроса: всегда ли то, что истинно, не важно, а что важно, не обязательно истинно? Поставим вопрос иначе: какой уровень верификации должен считаться достаточным в общест­венных науках? Конечно, можно в своей дотошности не призна­вать ничего, кроме самых подробных описаний, а можем, прене­брегая точностью, довольствоваться самыми обобщенными поня­тиями.

Те, кто находится в тисках методологического самоограниче­ния часто не в состоянии сказать о современном обществе что-либо, если это что-либо не прошло сквозь мельчайшее сито "Ста­тистического ритуала". Обычно говорят, что полученные таким образом результаты истинны, даже если они не имеют большого значения. Я с этим категорически не согласен. Как можно смеши­вать точность, вернее псевдоточность, с "истиной"; как можно счи­тать абстрактный эмпиризм единственным "эмпирическим" мето­дом. Если вам когда-нибудь придется в течение года-двух серьезно изучать тысячи продолжительных интервью, тщательно зако­дированных и набитых на перфокарты, вы увидите, сколь растяжимым на самом деле может быть царство "факта". Относительно "важности" можно сказать, что, конечно же, важно, что некоторые из наших наиболее энергичных умов находят себе применение в исследовании мелких деталей, потому что "Метод", которому они догматически следуют, не позволяет заниматься ничем другим. Большая часть их работ, как я теперь убежден, превратилась в простое выполнение ритуала, дабы набить себе цену в мнении деловых людей и руководителей фондов, а не ради, как говорят поборники эмпиризма, "неукоснительного следования жестким научным требованиям".

Точность не является единственным критерием для выбора метода исследования. Точность метода не следует отождествлять, как это часто делают, с "эмпирической" или "истинной" точ­ностью. Выбирая проблему для изучения, мы должны стремиться к получению правильных результатов. Но никакой метод сам по себе не должен ограничивать нас в выборе проблем для изучения за исключением тех случаев, когда речь идет непосредственно об интереснейших и труднейших методических проблемах, которые лежат за пределами уже освоенных методов.

Когда мы осознаем проблемы, которые постоянно ставит перед нами история, естественно возникает вопрос об их истинности и значимости. Мы должны работать над ними как можно тщательнее и с максимальной точностью. Важная часть работы в обществен­ных науках заключается в тщательной разработке гипотез, ключе­вые моменты которых документируются самым детальным обра­зом. Фактически нет никаких других способов (по крайней мере, не было до сих пор) непосредственного изучения проблем, акту­альность которых признается обществом.

Что стоит за требованиями заниматься важными, или, как обычно говорят, значимыми проблемами? Значимыми для кого? Здесь нужно подчеркнуть, что я не имею в виду их простое Политическое, практическое или моральное значение, какой бы смысл ни вкладывался в эти слова. Прежде всего, изучаемые Проблемы должны быть актуальными для анализа социальной структуры общества и ее изменений. Под актуальностью я понимаю явную и четкую взаимосвязь между широкими описаниями и более подробной информацией в научной работе как на этапе постановки проблемы, так и при объяснении сущности исследуемых явлений. Политическую "значимость" я рассмот­рю позднее.

Совершенно ясно, что осторожность и строгость абстракт­ного эмпиризма, препятствует рассмотрению важнейших про­блем современности, волнующих общество и человека. Люди которые возьмутся за решение этих проблем, неизбежно обра­тятся к другим методам познания, чтобы определить свою по­зицию.

5.

Специальные, не относящиеся к философии, эмпирические методы безусловно удобны в работе над многими проблемами, и я не вижу никаких оснований для критики такого их применения. Разумеется, при соответствующем абстрагировании мы можем по­лучить точные данные о чем угодно, так как нет ничего, что по своей сути не поддавалось бы измерению.

В тех случаях, когда к исследуемым проблемам легко приме­нимы статистические процедуры, нужно стараться всегда их ис­пользовать. Если, например, разрабатывая теорию элит, нам пона­добится установить социальное происхождение какой-либо груп­пы генералов, мы, естественно, будем пытаться установить про­порции представительства в этой категории разных социальных слоев. Если нам понадобится узнать, каковы были колебания до­ходов у ''белых воротничков" за период с 1900 г., мы построим временной ряд доходов людей соответствующего рода занятий, рас­считанный с помощью некоторого индекса цен. Однако никто не должен считать такую процедуру единственно возможной. Нет со­мнений, что эту модель совсем не обязательно принимать в качестве какого-то канона, ибо это не единственный эмпирический метод.

Конкретные детали для пристального и точного изучения мы должны выбирать в зависимости оттого объекта, который в пано­раме целого нам видится недостаточно отчетливо, и с тем, чтобы решать проблемы, касающиеся целых компонентов социальной структуры. То есть в своем выборе мы должны исходить из необ­ходимости решать проблемы, а не из "необходимости", вытекаю­щей из эпистемологической догмы.

Я не утверждаю, что всякий имеет право отвергать детальные исследования частных проблем. Узкая направленность исследова­ний может диктоваться достойной восхищения требовательностью к точности и надежности данных, а, кроме того, разделением ин­теллектуального труда, специализацией, против которой опять-таки вряд ли стоит возражать. Но мы вправе задать вопрос: если узкая специализация исследований провозглашается следствием разделе­ния труда в рамках целостной программы социальной науки, то где остальные "разделы" этого "труда"? И каков сам "труд", внут­ри которого узкие исследования складываются в более широкую картину?

Следует заметить, что сторонники едва ли не всех научных направлений склонны брать на вооружение одинаковые лозунги. Сегодня каждый, кто подсчитывает количество отхожих мест (а в этой старой шутке есть доля правды), прекрасно сознает предпола­гаемое в этом концептуальное содержание; каждый, кто поглощен дистанциями (а многие заняты именно этим), всецело осознает "парадигму эмпирической верификации". Общепризнанно, что лю­бая систематическая попытка понять что-либо влечет за собой че­редование (эмпирического) усвоения материала и его (теоретиче­ской) ассимиляции, что понятия и идеи должны руководить изу­чением фактов и что узконаправленные исследования служат для проверки и обновления наших представлений.

Методологические самоограничения привели к заторам не столько в усвоении эмпирического материала, сколько, главным образом, в разработке эпистемологической проблематики метода. Поскольку многие ученые, особенно те, кто помоложе, не слиш­ком сведущи в эпистемологии, у них проявляется склонность к Догматическому следованию канонам того метода, которому их научили.

Фетишизация "Понятия" завела сторонников "Высокой теории" на высочайший уровень обобщения, имеющий, как правило, синтаксическую природу, так что они не могут спуститься к факту. Оба эти направления, или школы, — "Высокая теория" и абстракт­ный эмпиризм живут и процветают в рамках того времени, которое должно представлять собой паузы в исследовательском процессе обществоведения. Но то, что должно было быть паузой, если Можно так сказать, стало путем в никуда.

В интеллектуальном плане эти школы являют собой пример отречения

Date: 2015-09-24; view: 291; Нарушение авторских прав