Глава 28. В первые недели своей жизни в Голливуде я стал думать о нем как о Стране Эмпид

В первые недели своей жизни в Голливуде я стал думать о нем как о Стране Эмпид. Причудливое сравнение, конечно, даже с оттенком снисходительности.

Эмпида — это насекомое. Женская особь-канибалл; акт совокупления так разжигает ее аппетит, что в момент, когда мужская особь переживает последние мгновения экстаза, он оказывается без головы.

Но результатом одного из удивительных эффектов эволюционного процесса являлось то, что эмпида-мужчина научился подносить эмпиде-женщине небольшой кусочек пищи, завернутый в кокон из паутины, которую он сам и сплетал, доставая из собственного тела. Пока кровожадная эмпидиха распутывает «упаковку», он залезает на нее, совокупляется и благополучно смывается.

Когда эмпида-муж еще немного продвинулся в своей эволюции, он сообразил, что ему достаточно всего лишь оплести паутиной какой-нибудь крошечный камушек, любую мелкую соринку. Благодаря великому эволюционному скачку мужская особь мухи-эмпиды развилась в голливудского продюсера. Когда я поделился этой мыслью с Маломаром, он сначала скривился и гадко на меня смотрел; потом, правда, рассмеялся.

— Хорошо, — сказал он, — так ты хочешь, чтоб тебе за кусочек задницы откусили твою долбаную тыкву?

Поначалу меня поражало, что все, кого я встречал, производили впечатление людей, готовых ради собственного успеха перегрызть другому глотку. Однако с течением времени, все больше поражать меня стало то, что эти люди вкладывали всю свою душу в то, что они делали. Им всем это дико нравилось. Скрипт-герлз, секретарши, служащие из бухгалтерии, операторы, реквизиторы, технический персонал, актеры и актрисы, режиссеры и даже продюсеры — все они говорили: «Кино, которое я делаю». Все они считали себя людьми творческими. Я обратил внимание, что единственные, кто не говорил подобных вещей, были, как правило, сценаристы. Возможно, потому, что всякий переделывал их сценарии по-своему. Каждый стремился приложить свою руку. Даже скрипт-герл меняла строчку-другую, или жена какого-нибудь актера переделывала текст роли своего мужа, и на следующий день он заявлял, показывая сценарий, что играть это, по его мнению, следует вот так. Понятно, что переделка скорее больше раскрывала его актерские способности, чем оправдывалась замыслом фильма. Писателя все эти вещи раздражали. Каждый хотел заниматься его делом.

Мне пришло в голову, что кино в большой степени является дилетантским видом искусства, но это вполне извинительно, потому что сами средства кино обладают неимоверной мощью. Комбинируя определенные сочетания фотографий, костюмов, музыки и несложную сюжетную линию, люди с полным отсутствием таланта могут, по сути, создавать произведения искусства. Но, возможно, это заходило слишком далеко. По крайней мере, они могли создавать нечто достаточно хорошее, чтобы это придавало им чувство собственной важности, какой-то ценности.

Кино способно доставить вам огромное удовольствие, затронуть ваши эмоции. Но редко могло чему-нибудь научить. В отличие от романа, кинофильм не способен показать характер героя во всей его глубине. Фильмы не могут научить вас аналогично тому, как учат книги. Они лишь могут заставить вас чувствовать; они не могут дать вам понимания жизни. Магия кино настолько сильна, что оно способно придать какую-то ценность практически чему угодно. Для многих оно может стать как бы наркотиком, безобидным кокаином. Для других — видом весьма эффективной терапии. Кому бы не хотелось придать своему прошлому или своим будущим стремлениям желаемую форму, чтобы можно было любить себя?

Вот примерно такие представления были у меня о мире кино в то время. Позже, когда я плотнее соприкоснулся со всем этим, я понял, что, наверное, этот подход был слишком суровым и снобистским.

Меня поражало, какое сильное воздействие оказывает создание фильмов на всех, кто этим занят. Маломар страстно любил создавать кино. Каждый, кто работал на картине, стремился внести в нее что-то свое: режиссеры, кинозвезды, главные фотографы, администраторы.

Я сознавал, что кинематограф — это наиболее жизненное искусство нашего времени, и испытывал ревность. В каждом студенческом кампусе студенты вместо того, чтобы писать романы, создавали собственные фильмы. И тут мне пришло в голову, что это и не искусство даже, а особая форма терапии. Всем хотелось рассказать историю своей жизни, поведать миру о своих переживаниях, о своих мыслях. С другой стороны, многие ли книги были написаны по этим же причинам? Но ни в литературе, ни в музыке, ни в картинах пет такого сильного магического заряда. Кино сочетает в себе все формы искусства, и потому оставаться к «ему равнодушным невозможно. Имея такой могучий арсенал средств, просто невозможно сделать плохой фильм. Можно быть последним болваном и в то же время сделать интересную картину. Поэтому не удивительно, что в кинобизнесе так распространено кумовство. Вы могли в буквальном смысле дать своему племяннику написать сценарий, сделать из своей подружки кинозвезду, или протолкнуть сына в руководство студии. Посредством кино любого можно превратить в настоящего артиста.

И вот что еще интересно. Почему не было случая, чтобы какой-нибудь актер убил режиссера? За многие годы уж наверняка поводов для этого было предостаточно, и финансового порядка, и творческого. Почему не было случая, чтобы режиссер убил директора студии? А писатель и автор сценария — режиссера? Производство фильмов, определенно, отвращает людей от насилия, является психотерапией.

Будет ли когда-нибудь такое, что для эффективного лечения эмоционально и умственно неуравновешенных им дадут самим снимать кинофильмы? Боже, а сколько в киношной среде сумасшедших, или, по крайней мере, почти сумасшедших! Актеры и актрисы — это даже без вопросов.

Вот так оно и будет. В будущем все будут сидеть дома и смотреть фильмы, которые сделали их друзья для того, чтобы не свихнуться. И эти фильмы будут спасать им жизнь. Взгляните на кино с этой стороны. И в конце концов мы придем к тому, что любой болван сможет стать человеком искусства. В самом деле, если люди в кинобизнесе могут создавать хорошие картины, то и всякий это сможет. Банкиры, например, производители одежды, адвокаты и т. д., решающие, какие нужно ставить фильмы. Не имеющие даже той степени чокнутости, которая могла бы способствовать творческому процессу. И мы ничего не потеряем, если каждый болван будет делать кино. Проблема лишь в том, чтобы снизить стоимость картины. И психиатры больше не понадобятся, и не нужно никакого таланта. Каждый сможет стать артистом.

Все эти люди, жаждущие, чтобы их любили, не понимают, что для этого нужно работать над собой; и вот теперь — при всем своем нарциссизме, инфантилизме и самовлюбленности — они смогут проецировать внутренний образ самих себя на экран, в созданный ими мир, где они будут любимы. В мир, где их тени получат эту любовь, в реальной жизни ничем незаслуженную. Совершенно определенно, что все художники так и поступают; возьмите, например, образ большого писателя — который в личной жизни потакает всем своим желаниям — Осано. Но они, по крайней мере, должны иметь какой-то талант, одаренность, чтобы их творчество приносило кому-нибудь удовольствие или позволило глубже понять какие-то вещи.

А для создания кино вам не нужно никакого таланта, никакой одаренности. Берет, к примеру, какой-нибудь весьма богатый тип и делает фильм о собственной жизни — без всякой помощи крупного режиссера, крупного писателя, суперкинозвезды и т. д., и т. д.

И только за счет того, что кино — это магия, он предстает на экране в образе героя. Огромный потенциал кино для всех этих людей заключался в том, что для его создания талант не обязателен, хотя это не означает, что его наличие не сделало бы фильм лучше.

Над сценарием мы работали весьма плотно, и поэтому я довольно много времени проводил вместе с Маломаром, иногда до поздней ночи, работая в его шикарном доме киномагната, где я чувствовал себя неуютно. Для одного человека это слишком, думал я. Эти огромные уставленные мебелью комнаты, этот теннисный корт, плавательный бассейн и еще отдельный дом, где имелся просмотровый зал. Как-то раз вечером он предложил посмотреть новый фильм, но я ответил, что не настолько помешан на фильмах. Похоже, он заметил мое чванство, потому его, мои слова слегка задели.

— Знаешь что, если в у тебя не было этого презрения к кинобизнесу, наша работа над сценарием продвигалась бы гораздо успешнее.

Я почувствовал себя немного уязвленным. Во-первых, я всегда гордился своими манерами и считал, что такого рода вещи не должны быть заметны. Во-вторых, у меня была профессиональная гордость своей работой, а он хотел сказать, что я не работаю, а лишь без толку болтаюсь. И, кроме того, к Маломару я испытывал уважение. Будучи продюсером-режиссером, он вполне мог, работая вместе со мной, всякий раз поступать по-своему, но никогда этого не делал. И когда он предлагал изменить что-либо в сценарии, обычно он оказывался прав. Когда он все же бывал не прав, и мне удавалось доказать это, он уступал. Короче говоря, он не вполне вписывался в мое предвзятое представление о Земле Эмпид.

И вот, вместо того, чтобы смотреть кино или работать над сценарием, мы в ту ночь стали спорить. Я стал рассказывать ему, что я думаю о кинобизнесе и работающих в нем людях. Чем дальше я говорил, тем меньше злился Маломар, и под конец он стал улыбаться.

— Ты говоришь как какая-нибудь блядь, на которую молодые парни перестали обращать внимание, — сказал Маломар. — Кино — это новая форма искусства, тебя беспокоит, что твое дело станет никому не нужным. Ты просто ревнуешь.

— Нельзя сравнивать кино и романы, — ответил я. — Фильмы никогда не дадут того, что дают книги.

— Это не имеет значения. Кино — это то, что нужно людям сейчас и будет нужно в будущем. И эта твоя муть собачья насчет продюсеров и мух-эмпид… Ты приехал сюда на несколько месяцев и начинаешь судить всех и каждого. Ты нас всех смешиваешь с дерьмом. Да в любом деле все точно так же, все бегут за морковкой, привязанной к палке. Ну да, киношники чокнутые конечно, они друг друга накалывают, да, секс для них это средство платежа, ну и что из этого? Ты вот что упускаешь: все они — продюсеры и писатели, режиссеры и актеры — добиваются всего потом и кровью. Они годы тратят на то, чтобы изучить свое дело или ремесло, и я не знаю, кто еще работает больше и тяжелее, чем они. Они искренне преданы своему делу, и что бы ты там не говорил, но для того, чтобы создать хорошую картину, нужно иметь талант, а может даже и гениальность. Актеры и актрисы — это же все равно, что пехота. Их убивают. И крупные роли просто траханьем не получить. Нужно завоевать уважение собственной игрой, нужно знать свое дело. Есть, конечно, мудаки и маньяки, которые протаскивают в актеры своих дружков и подружек, а потом картина стоимостью в пять миллионов идет псу под хвост. Но такие здесь долго не задерживаются. Вот ты рассуждаешь о продюсерах и режиссерах. Ладно, режиссеров защищать я даже не стану. Это в кинобизнесе самая трудная работа. Но есть своя функция и у продюсеров. Они как укротители тигров в цирке. Да ты знаешь, что это такое — сделать фильм? Сперва ты должен пойти в финансовый отдел студии и лизать им задницы. Потом тебе нужно стать отцом и матерью каким-нибудь чокнутым кинозвездам. Ты должен дать съемочным группам все, что им нужно, а иначе они замордуют тебя симуляцией и будут тянуть резину. И тебе еще нужно не дать им всем перегрызть друг другу глотки. Знаешь, я не терплю Моузеса Уортберга, но признаю, что его финансовый гений позволяет кинобизнесу нормально развиваться. И я настолько же уважаю его финансовый гений, насколько презираю его художественный вкус. И мне все время приходится вступать с ним в схватку и как продюсеру и как режиссеру. Я думаю, даже ты согласишься, что пару моих фильмов можно назвать искусством.

— Ну, это по крайней мере наполовину чушь собачья, — сказал я.

— Ты продолжаешь принижать роль продюсеров. Но это те люди, которые собирают картины в единое целое. А для этого им года два подряд нужно гладить по головке сотню самых разных детишек, финансовых детишек, актеров-детишек, режиссеров-детишек, писателей-детишек. И менять им пеленки, и нюхать это дерьмо, тонны дерьма. Может быть, как раз поэтому у них часто такой отвратительный вкус. И однако, многие из них больше верят в искусство, чем в талант. Или в фантазию, присущую искусству. Получал ли когда-нибудь продюсер академические награды, Оскара?

— Это всего лишь тщеславие, — сказал я, — а не вера в искусство.

— Ты опять о своем долбанном искусстве. Ладно, лишь один из сотни фильмов действительно чего-нибудь стоит, ну а как насчет книг?

— У книг совсем другое назначение, — сказал я, защищаясь. — Фильмы могут показать только внешнюю сторону жизни.

Маломар пожал плечами.

— Слушай, ты и в самом деле зануда.

— Кино — это не искусство. Это волшебные штучки для детей.

Я и сам верил в это лишь наполовину. Маломар вздохнул.

— Возможно, в чем-то ты прав. Но так в любом виде искусства: сплошная магия, а никакого искусства нет. Все ненастоящее и позволяет людям не думать о смерти.

Я так не считал, но не стал спорить. Я знал, что после сердечного приступа у Маломара начались разные неприятности, и говорить ему, что он видит вещи в таком свете из-за приступа, мне не хотелось. Для меня искусством являлось то, что могло научить вас, как жить.

Ладно, убедить меня он не убедил, но после этого разговора я все же стал смотреть на вещи не столь предвзято. В одном он оказался прав. К кинематографу я действительно испытывал ревность. Работа была несложной, деньги им платили огромные, а известность и слава потрясали. Мысль о том, чтобы возвращаться к написанию романов, сидя в одиночестве в своей комнате, просто убивала меня. Под всей моей снисходительностью и презрением скрывалась ребяческая зависть. Зависть к тому, частью чего я не смог бы стать никогда: не было у меня ни соответствующего таланта, ни темперамента. Видимо, я всегда буду в какой-то мере презирать кино, но скорее из-за снобизма, чем по каким-то моральным соображениям.

О Голливуде я прочитал кучу литературы, а под словом «Голливуд» я подразумеваю именно кинобизнес. Из рассказов многих писателей, и в особенности Осано, я узнавал кое-какие вещи о Голливуде. Возвращаясь домой, они поносили его, называя продюсеров настырными хуесосами, директоров студий неотесанными грубиянами, а сами студии настолько коррумпированными и криминальными, что даже бандитская шайка выглядела бы рядом с ними как Белоснежка и семь гномов. Что ж, с чем они уезжали из Голливуда, с тем туда приехал я.

В том, что мне удастся справиться со всем этим, у меня не было ни малейшего сомнения. Когда мы с Дораном пошли на ту первую встречу с Маломаром и Хоулинэном, я их вычислил моментально. Хоулинэн ничего из себя не представлял. А вот Маломар оказался более сложным человеком, чем я ожидал. Ну, Доран был, конечно, карикатурным. Но, по правде говоря, Доран и Маломар мне понравились. Хоулинэна я невзлюбил с первого взгляда. И когда он сказал мне, что нужно сфотографироваться с Келлино, я чуть было не послал его на хер. Когда Келлино в назначенное время не появился, я ушел. Не терплю кого-нибудь ждать. И если я не рассердился, что они не подошли вовремя, то почему их взбесило, что я не стал ждать?

Но Голливуд притягивал тем, что здесь можно было отыскать самые разные типы мух-эмпид.

Вот молодые парни, сделавшие себе вазектомию, с коробками пленки под мышкой, со сценариями и кокаином в кабинетах, надеющиеся делать фильмы, ищущие молодых талантливых девчонок и ребят, чтобы провести кинопробы и трахнуть между делом. А вот настоящие продюсеры, имеющие офисы в студии и секретарш, плюс сотню тысяч долларов для подготовительного периода. Набирая актеров, они звонили агентам и в агентства по набору актеров, и те направляли им людей. На счету этих продюсеров было по крайней мере по одной картине. Обычно это бывал дешевый глупый фильм, так и не окупивший себя, и судьба его бывала жалкой: его показывали в самолетах или в кинотеатрах для автомобилистов под открытым небом. Такие продюсеры платили какому-нибудь еженедельнику за то, чтобы о картине упомянули как о попавшей в десятку лучших фильмов года. Или о статье в «Вэрайети», где говорилось, что в Уганде фильм собрал больше, чем «Унесенные ветром». На самом деле это означало, что «Унесенные ветром» там никогда и не шел. На столах у таких продюсеров обычно имелась фотография какой-нибудь кинозвезды с надписью «с любовью». Днем они проводили рабочие интервью с красивыми актрисами, которые относились к своей работе с дикой серьезностью и пытались себя «подать». Им и невдомек было, что для продюсеров это всего лишь средство убить день и, возможно, если повезет, шанс сунуть палку-другую для поднятия аппетита перед обедом. И если какая-то актриса вызывала у них действительно большое желание, они могли пригласить ее на ланч в студийный буфет и представить ее проходящим мимо «тяжеловесам». «Тяжеловесы», в молодые годы и сами прошедшие через все это, оставляли эти уловки без внимания, если вы не слишком напирали. Они выросли из этой ребяческой чепухи. И были слишком занятыми людьми, если только девушка и впрямь не представляла собой нечто особенное. В таком случае ее могли и пригласить на кинопробы.

Эти мальчики и девочки знали правила игры, знали, что в каком-то смысле все схвачено, но знали и то, что удача все же может улыбнуться им. Поэтому искали подходы к продюсерам, режиссерам, известным актерам, но если они действительно знали свои способности и имели голову на плечах, никогда в жизни они не станут связывать свои надежды с писателем. Теперь я понимал, что должен был чувствовать Осано.

Но опять-таки, я всю дорогу знал, что это ловушка. Как и большие деньги, и шикарные кабинеты, и лесть, и эта пьянящая атмосфера студийных конференций, и чувство важности, сопутствующее работе над крупным проектом. Так что по-настоящему меня все это не зацепляло. А если я чувствовал некий зуд в штанах, я летел в Вегас и играл там до потери пульса. Калли всякий раз пытался всучить мне классных девочек. Но я всегда отказывался. Не из-за какой-то щепетильности, конечно, — искушение было сильное. Просто азартные игры нравились мне больше, и к тому же я слишком совестлив.

Целых две недели я провел в Голливуде, играя в теннис, обедая с Маломаром и Дораном в городе, посещая вечеринки. На вечеринках было интересно. На одной из них я встретил теперь уже поблекшую кинозвезду, бывшую объектом моих фантазий при мастурбации в период моего тинейджерства. Сейчас ей было, вероятно, около пятидесяти, но выглядела она довольно неплохо — результат подтяжек кожи на лице и всех прочих косметических ухищрений. Но она все же была несколько жирновата, с одутловатым от алкоголя лицом. Она напилась и пыталась трахнуть каждого, кто оказывался рядом, будь то мужчина или женщина, но усилия ее не увенчались успехом. Когда-то об этой девушке мечтал каждый нормальный мужчина в Америке. Я находил это любопытным. Но похоже, правда состояла в том, что меня самого это несколько расстроило. Вечеринки мне нравились. Знакомые лица актеров и актрис. Бьющая через край самоуверенность агентов. Обворожительные продюсеры, напористые режиссеры. Должен сказать, что более обворожительных и интересных людей я не встречал ни на каких других вечеринках.

И я полюбил этот мягкий калифорнийский климат.

Я полюбил засаженные пальмами улицы Беверли-Хиллз, прогулки вдоль по Вествуду со всеми ее кинотеатрами и стайками студентов, которые без ума любили кино, и у которых были действительно потрясные подружки. Мне стало понятно, почему все поколение писателей 30-х годов «продалось». С какой стати тратить пять лет жизни, чтобы написать роман, который принесет две тысячи, когда можно жить вот такой жизнью и делать такие же деньги за неделю?

Днем я обычно работал в своем офисе, обсуждал с Маломаром сценарий, на ленч ходил в буфет, прогуливался до съемочной площадки и смотрел, как снимают фильм. Та глубина чувств, с которой актеры и актрисы воспринимают происходящее на площадке, всегда завораживала меня. Один раз мне даже стало страшно. Молодая пара играла сцену, в которой во время любовного акта парень убивает девушку. Когда эпизод был снят, они упали друг другу в объятия и плакали, словно действительно были участниками реальной трагедии. С площадки они уходили обнявшись.

Обедать в студийном буфете всегда было интересно. Можно было встретить любых актеров, играющих в фильмах, и казалось, что каждый из них читал мою книгу, по крайней мере так они говорили. Меня удивило, что актеры и актрисы на самом-то деле говорили мало. Они умели хорошо слушать. Продюсеры говорили много. У режиссеров вид всегда был занятый, и их обычно сопровождали трое или четверо ассистентов. Лучше всех, похоже, жилось съемочной группе. Но наблюдать за съемками картины было скучно. Жилось мне неплохо, ко я скучал по Нью-Йорку. Мне не хватало Валери и детей, и наших поздних обедов с Осано. В такие дни я прыгал в самолет и оказывался в Вегасе, где проводил вечер, а переночевав, ранним утром возвращался назад.

Однажды, когда я уже несколько раз слетал туда-сюда, из Нью-Йорка в Эл-Эй в Нью-Йорк, Доран пригласил меня на вечеринку, в дом, который он снимал в Малибу. Престижная вечеринка, где соберутся кинокритики, сценаристы вперемежку с актерами, актрисами и режиссерами. Никаких лучших планов у меня не было, в Вегас мне не хотелось, поэтому я пошел на вечеринку к Дорану, и там я первый раз встретился с Дженел.