Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Тайна Старого Замка
29-03-2008 03:32 Вы были на даче у моего деда? Конечно, нет. Что вы там забыли? Я и сама там не была уже лет десять, с тех пор, как моего деда, собственно, и не стало. Да и хуй пустил бы вас мой дед к себе на дачу… Нахуй вы там ему были бы нужны? А когда-то я ездила туда каждое лето. На три, сука, летних месяца. И дача с дедом, поверьте, была гораздо более приятной альтернативой деццкому пионерлагерю «Мир», путёвки в который пару раз добывала у себя на работе моя мама, и перестала эти самые путёвки добывать, когда узнала, что её десятилетнюю дочь там научили ругаться матом и курить. Осталась дача. Шесть соток, засаженных помидорами и картошкой. Охуительная такая дача. Дача эта находилась там, где ей и положено было находиццо. В жопе мира. В Шатуре. Почти в Шатуре. Но это, в общем-то, роли не играет. На дедовой даче я провела лучшие годы своей жызни, пропалывая грядки с морковкой и репчатым луком, и заливая норы медведок раствором стиральнова порошка "Лоск". Но вот минули эти лучшие годы моей жизни, и я выросла. Не то, чтоб уж очень сильно, но пару раз я уже приходила домой нетрезвая, украдкой блевала в цветочный горшок полуфабрикатами Кордон Блю, за что стоически выдержала три вагона аццких пиздюлей от мамы, и ещё я небрежно носила в заднем кармане джинсов два гандона "Ванька-встанька". Значит, взрослая, и ниибёт. Жарким июльским днём я, вместе с подружкой Сёмой, вывалилась из пригородной электрички Москва-Шатура на пыльный перрон одной узловой станции. — Городишко — гавно. И очень ссать хочется… — Авторитетно заявила, и попрыгала на одной ножке Сёма. — Может, поссым, и домой? — Хуй. — Сурово отрезала я. — Город нормальный. Тут смешно и культурно. Все прелести цивилизацыи есть. Хочешь срать — вот те привокзальный сортир, хочешь жрать — вот те… — Тут я запнулась. Сёма ждала. Я две секунды подумала, и продолжила: — Хочешь жрать — вот те палатка ООО «Пятачок». Там есть пиво и рыбка "Жопный валасатег". Хочешь ебаццо… Сёма перестала прыгать, и громко, слишком громко крикнула: — Хочу! Толпа зомбированных дачников, пиздующих по перрону с лопатами наперевес, сбилась с шага, и посмотрела на Сёму. — Идите нахуй. — Тихо сказала Сёма зомбированным дачникам, и чуть громче, добавила: — Ебаццо, говорю, хочу. Я обняла подругу за плечи, дала ей несильного поджопника, и впихнула в толпу зомби: — Иди, и делай вид, что ты тоже идёшь на дачу, поливать огурцы. Тут так принято. По пятницам все прибывшие в этот Сайлент Хилл обязаны поливать огурцы. Если ты щас будешь орать, что хочешь ебаццо — тебя сожрут. Отпиздят лопатами, и сожрут. Тут так принято, понимаешь? Сёма покрепче ухватила двумя руками свою сумку, из которой торчали две ракетки для бадминтона, и кивнула: — Понимаю. Но вот поебацца бы… — Поебёшься. У нас на даче два сторожа симпатичных работают. Два Максима. Один толстый, но, говорят, у него хуй с километр, а второй…. А второй тебя всё равно ебать не будет. Так что ориентируйся на толстого с километром. — А почему второй меня ебать не будет? — Обиделась Сёма, и запихнула ракетки поглубже в сумку. — Он не любит стройных женщин в белом спортивном костюме фирмы "Хунь Пынь Чоу"? Он не вожделеет сексапильных брюнеток с бадминтоном? Он… — Понятия не имею. — Перебила я Сёму. — Может, и вожделеет. Только ебать он тебя не будет, потому что у нас с ним курортный типа роман. Ну, под луной с ним гуляем, он для меня подсолнухи ворует с соседних дач, и дарит мне букеты… Любовь у нас, сама понимаешь. Сёма сбилась с шага, посмотрела на меня, и кивнула: — Ну, раз подсолнухи букетами — это серьёзно. Это к свадьбе по осени. К пляскам под баян, и к коляске для двойни. Так и быть, возьму километр на себя. Пойдём уже поссым в этом вашем "Пятачке". — В сортире, дура. Ссать надо в сортире. Жрать — в «Пятачке». Смотри, не перепутай. Хотя, в общем, можно и там, и сям поссать. Идём. Лицо только держи. Лицо огуречного фаната. Не урони его только. А то нам обеим пиздец. Вечером того же дня, досыта наигравшись в бадминтон и в какие-то кегли, похожие на синие распухшие фаллосы, найденные нами с Сёмой на чердаке, мы засобирались на свидание с Максимами. Засобирались тщательно. — А вот скажи-ка мне, подруга, — Сёма вскинула бровь, и придирчиво выдавила прыщ на носу, — сторожа твои, Максимы которые, с километровыми подсолнухами… Богаты ли они? Имеют ли собственное авто с тонированными стёклами, и магнитофоном? Не зажмут ли они паскудно пару сотен рублей девушкам на шампанское и шоколадку? Мне важно это знать, Лидия. Я, высунув язык, и начёсывая на затылке волосы, с жаром отвечяла: — Побойся Бога, Сёма. Как я могла пригласить тебя на эту поистине охуительную виллу, не позаботясь заранее о приличных кавалерах? Конечно, у них нихуя нет авто, Сёма. Нет, не было, и, боюсь, что уже никогда не будет. Какое им, блять, авто?! Авто в этом курортном городе есть только у привокзальных таксистов. Даже три авто. Одно с магнитофоном, два остальных — Запорожцы. Зато тут есть дохуя электричек. Это ли не щастье? — Это пиздец какое щастье, Лидия. — Почему-то вздохнула Сёма, и небрежно мазнула по своим аристократично-впалым щекам оранжевыми модными румянами. — Зачем мы здесь? Вкусим ли мы, при таких минимальных условиях, шампанского с Камамбером, или, хотя бы, «Жигулёвского» с воблянкой? Чота, знаешь ли, километровый хуй меня уже не прельщает. Если шампанского не будет. С воблой. Хрен с ним, с Камамбером. — Не отчаивайся, Сёма. — Утешила я подругу, и выпустила на лоб локон страсти из своей вечерней причёски в форме осиного гнезда. — Не печалься. Не в вобле щастье, поверь моему опыту. — А в чём? — Посмотрела на меня Сёма, жалобно почёсывая лобок. — Зря я, получается, пизду побрила, да? — Не зря, не зря, Семёныч… Ох, как не зря. Щастье, Наталья, это… Это… — Тут я запнулась, и вытащила ещё один локон страсти. — Это я не знаю чо такое, но сегодня мы с Максимами пойдём в город, на дискотеку. Там тебе и будет щастье. Уж поверь моему опыту. И Сёма поверила. Да и как ей было не поверить? Она была так свежа и беззащитна, а у меня в руках была расчёска с острым хвостиком, и слюни на губах пузырились. Ровно в десять вечера мы, разряженные в пух и в прах, гордо шли по каменистой дороге к сторожке. К Максимам. По Сёминым пяткам гулко шлёпали лаковые сабо, и ветер раздувал её белые спортивные штаны, а я выпячивала свои груди, обтянутые красной майкой с надписью СССР, и украдкой почёсывала жопу под тесными джинсами Сёмы, выцыганнеными у неё на один вечер, для выебнуцца. Максимы, в количестве двух штук, стояли у ворот дачного посёлка, и одинаково благоухали туалетной водой "Доллар". — Здравствуйте, девушки. Вы охуительно очаровательны сегодня. — Поприветствовали нас кавалеры, а толстый Максим подмигнул Сёме: — Прекрасные у вас брюки! Почти такие же прекрасные, как мой большой хуй. Меня зовут Максим. — Очень приятно, — потупилась Сёма, — А бабло у вас есть? — Да у нас его просто дохуя, мадам! — Бодро ответил толстый Максим, и прищурился: — А как вы относитесь к сексу на свежем воздухе в позиции догги-стайл? Сёма растерялась: — Это после шампанского? — Это после водки. Шампанское в нашем городе после десяти вечера не продают. А водку мы купили заранее. Давайте же наебнём водочки, мадам, и я вас провожу на самый шикарный дансинг в этих окрестностях. Поверьте, если вы не были на дансинге в "Старом Замке" — вы прожили бессмысленную жизнь. — "Старый замок" — это, случайно, не ООО «Пятачок» с туалетом? — Спросила Сёма, глядя на меня. Я смотрела на своего возлюбленного, и из-за пузырящихся слюней Сёму почти не видела. Но всё равно ответила: — Нет. Это клуб такой. Но туалет, если чо, там тоже есть. Так что бери Макса за его километровую гениталию, чтоб никто не спиздил, и пойдём скорее на дансинг, пить водку, и танцевать краковяк. Возле шикарного деревянного сарая с выложенной из совдеповской ёлочной гирлянды надписью "Диско-бар "Старый Замок", мы остановились передохнуть, и выпили водки. — Мне тут не нравится… — Поводила жалом Сёма, и раздавила лаковым сабо ползущую по дороге медведку. — Чует моё сердце, не будет нам тут с тобой щастья. Про шампанское я уже даже не говорю. Пойдём лучше в «Пятачок». Поссым на брудершафт, и рыбкой закусим. Наебали нас твои Максимы. — Вы на фасад, мадам, даже не смотрите! — Вынырнул из темноты толстый Максим, и ловко подлил Сёме водки. — Вы ещё внутри не были. Гламур! Пафос! Шарман! — Какой, блять, гламур, без шампанского… — Шмыгнула носом Сёма, и выпила водку. — Но раз уж пришли… — А я об чём! — Возрадовался Максим, допил остатки водки, и ловко закинул в кусты пустую бутылку. — Давайте же войдём! И мы вошли в сарай, заплатив косоглазой пожилой женщине в очках Гарри Поттера, что сидела в собачьей конуре у входа, сорок рублей за возможность собственными глазами увидеть обещанный гламур и пафос. И получили взамен четыре автобусных билетика образца восемьдесят седьмого года. В сарае было страшно и пахло блевотиной. А ещё там танцевали рэп три калеки, одетые в треники с лампасами и в красные пиджаки. А четвёртый калека стоял у стены, и дёргал шнурок выключателя в периодичностью два дёрга в секунду. Поэтому у него была мускулистая правая рука, и исступлённое выражение лица. — Это Славик. — Шепнул мне в ухо мой принц. — Здоровый как чёрт. Особенно, справа. Ты ему не улыбайся. Может подумать, что ты его соблазнить хочешь. А мы с Максом против Славика не попрём. Он тут в авторитете. И подругу свою предупреди. Я наклонилась к Сёме, и быстро ей сказала: — Видишь того мудака, который светомузыку тут делает? Обходи его сзади. Говорят, он пизды всем даёт просто так. — Хау матч из зе фи-и-иш! Скутер! — Вдруг завопил один из танцующих, и Славик задёргал рукой ещё быстрее, а рэп в пиджаках стал ещё энергичнее. — Щас обоссусь. — Доложила мне Сёма, и стала ломиться к выходу. — Куда? — Схватил её за руку Максим. — За вход сороковник уплочено, а пописать можно вон за той дверью. Там туалет. Я почувствовала, как меня схватила за руку Сёмина мокрая ладошка, и поняла, что мне тоже пиздец как необходимо попасть за ту самую сказочную дверь. Ибо до Пятачка я точно не дотерплю. Мы влетели в сортир, по пути снимая свои модные штаны, и встали как вкопанные. — Может, в Пятачок, а? — Заскулила за плечом Сёма, а я почувствовала, что Пятачок идёт нахуй, потому что я уже пописала. В огромном помещении стоял постамент. Такой, сука, каменный постамент. Как под памятником Ленину. Но Ленина там не было. Потому что вместо Ленина, на постаменте стоял унитаз. И очередь к унитазу выстроилась. Нехуйственная такая очередь. Из баб. И из мужиков тоже. В тот момент, когда мы с Сёмой вошли в этот коммунальный санузел, на унитазе сидела косоглазая бабушка Гарри Поттера, и увлечённо гадила, теребя в руках клочок газеты. Очередь с завистью взирала на счастливицу, и переминалась с ноги на ногу. — Домой хочу-у-у… — Захныкала Сёму, и тут же получила затрещину. Не от меня. Я даже не поняла сначала, отчего моя подруга, сделав странный пируэт, и потеряв при этом лаковое сабо, вдруг наебнулась к подножию памятника срущим людям. Я не поняла, и обернулась. И истина мне открылась во всей своей ужасающей откровенности. Позади меня стояли три бабищи. Огромные бабищи с лицами даунов. Они стояли, смотрели на меня пустыми глазами, и жевали жувачку. Та бабища, у которой была юбка в горох, наклонилась ко мне, и басом спросила: — Вы откуда, блять, сюда припёрлись, суки мрачные? Промышляете в чужом огороде? К Славику пришли, проститутки? Видали мы, как вы на него зырили. Особенно ты! — Баба ткнула в меня пальцем-сарделькой, и я присоединилаясь к Сёме. — Аж слюни распустила, блядища! — Мы из Мос… — Начала Сёма, но я больно её ущипнула, и пискнула: — Мы с Мостков приехали… — Какие Мостки, бля? — Грозно пожевала жувачку баба в горох, и пошевелила кустистыми бровями. — Это где такое? В Москве, что ли?! А я ебу? Понятия не имею, где это, и чо такое. Но сказать сейчас слово «Москва» было равносильно тому, что подвалить к компании бритоголовых людей в тяжёлых ботинках, и сказать с ярко выраженным акцентом: "Я твою маму ебаль". Жить очень хотелось. — Это далеко. Это в… Это под Саратовом. Мы оттуда, из Саратова. То есть, из Мостков, что под Саратовом… Поток мысли у меня иссяк, и я с надеждой подняла голову вверх, и посмотрела на срущую бабушку. Бабушка меня проигнорировала, а Сёма уже начинала терять сознание. Бабищи переглянусь, и стали громко чавкать. Мы с Сёмой ждали вердикта. — А хули вы сюда пришли? — Наконец, спросила нас бабопидор в горох, и снова шевельнула бровью. — А мы слыхали у себя в Мостках, что круче "Старого Замка" клуба нету. Что самые красивые девушки тут тусуют, и что тут роскошно и богато очень… Мы посмотреть приехали, потом в Мостках всем нашим расскажем. — Я уже не знала, чо такого сказать этой машине для убийства, чтобы она выпустила нас с Сёмой отсюда живыми. — И в Саратове всем расскажи. — Вдруг подала голос вторая бабопидор, с татуировкой на пальцах. — Ты всем там расскажи, что "Старый Замок" — это… Это… — Словарный запас у бабы закончился, поэтому она просто выплюнула свою жувачку в середину соей пышной причёски, и закончила: — Можете уёбывать отсюда. — Спасибо, тётенька!!! — Заорала Сёма, и понеслась к выходу, не оглядываясь назад. Я её не винила. Потому что поступила точно так же. Мы вылетели из "Старого Замка", проебали Сёмины лаковые сабо, споткнулись и упали раза по два, но довольно-таки быстро добежали до ООО "Пятачок". — Поссым, и по рыбке? — Виновато спросила я у Сёмы, глядя как она трясущимися руками стягивает с себя штаны фирмы "Хунь Пынь Чоу". — По пивку, и в Москву. — Твёрдо ответила Сёма, и тихо, по-фашистски, пукнула. — Ебала я в рот такие километровые хуи, ага. … Вы были на даче у моего деда? Конечно, нет. Что вы там забыли? Я и сама там не была уже лет десять. Да и хуй пустил бы вас мой дед к себе на дачу… Нахуй вы там ему были бы нужны? А вот я бы пустила. И настоятельно рекомендовала бы посетить знаменитый клуб "Старый Замок". Ведь, если вы никогда не были на дансинге в "Старом Замке" — вы прожили бессмысленную жизнь. Поверьте моему опыту.
Всё идёт по плану…
25-01-2008 00:40 — Так, записывай… — командовала в телефонную трубку Сёма: — Три пачки гидропирита, три флакона перекиси водорода, пузырь нашатырного спирта… *Титры: Сёма. Шешнаццати лет от роду. Судя по первичным половым признакам — баба. Вторичные отсутствуют. Имеет старшую сестру — ученицу парикмахерского училища, и обширную лысину на затылке, полученную в результате неудачной попытки стать блондинкой. Тем не менее, услугами Сёмы как парикмахера пользуюцца все, кому жалко тратить бабки на салон красоты.* — Угу… — кивнула в трубку я, не изменяя своей привычке во время телефонного разговора жестикулировать так, будто меня на том конце провода видят. *Титры: Лида. Шешнаццати лет отроду. Судя по первичным половым признакам — баба, судя по вторичным — баба, которой суждено умереть девственницей. Такое ебать никто не станет. Имеет рыжую волосню по всей башке, хочет превратица в платиновую блондинку. Мозги отсутствуют.* — Хуле угукаешь? Ноги в руки — и в аптеку! — скомандовала Сёма, и бросила трубку. …Через полчаса я сидела на табуретке, замотанная по шею в мамину праздничную скатерть, а Сёма, вывалив язык, старательно хуячила толкушкой для пюре большые белые таблетки. — Это что такое? — спрашиваю, и боюсь уже чота. — Это такая поеботина, — важно отвечает Сёма, и добавляет в фарфоровую миску нашатырный спирт, — от которой волосы становяцца белыми. У меня Светка всегда так делала, когда девок своих красила. — Ты хоть одну девку после этой процедуры видала? — Спрашиваю, и нервничаю такая. — Неа. — Спокойно отвечает Сёма, и льёт в миску перекись водорода. — Слыш, а вдруг они потом облысели? — Я ещё больше занервничала, если кто не понял. — Может, и облысели… — философски отозвалась Сёма, почесав свою плешь, — а может, и нет. Жизнь покажет. Погнали! С этими словами Сёма вылила мне на голову аццкий раствор, воняющий кошачьими ссаками, и принялась размазывать его по моим рыжим волосам. Голова нестерпимо зачесалась. — Жжёт? — осведомилась Сёма. — Пиздецки. — Это хорошо. Значит, гидропирит свежый. Реакция идёт. Шапочка для душа есть? — Есть. — В ванной? — Угу, на крючке висит. — Щас принесу. Штоп процесс шол быстрее, надо штоп башка в тепле была. Сижу. Глаза слезяцца. Нос распух от вдыхания миазмов. Башку щиплет, и что-то там потрескивает. Возвращаецца Сёма, неся в руках полиэтиленовую шапочку и папину ондатровую шапку. — Сиди, не шевелись. — Командует она, и напяливает на меня поочерёдно шапочку для душа, и папашины меха. — А папа меня не атпиздит? — тихо спрашиваю я, и морщусь. Под этими девайсами стало нестерпимо жарко, и башка зачесалась так, слово среди размоченного в кошачьем ссанье гидропирита, миллиардами вшей было затеяно соцсоревнование "Кто быстрее выжрет Лиде моск" — Атпиздит конечно. Если с работы вернёцца раньше. — Сёма всегда была реалисткой. — Он во сколько приходит с работы? — В восемь… — отвечаю, и зубами скриплю. Терпеть больше сил нету никаких. — Значит, час у нас ещё в запасе есть, не сцы. Тебе ещё десять минут сидеть осталось. Последующие десять минут были самыми страшными в моей жизни. Пару лет спустя, лёжа в родильном кресле, я не орала как все порядочные бабы, а мерзко хихикала, вспоминая те десять минут. Ибо родить мне было легче, чем выдержать ту нечеловеческую процедуру. — Всё. Смываем. Голос Сёмы прозвучал как в тумане. — Мир вашему дому, чукчи. — слева послышался совершенно не Сёмин голос. — Ушы мёрзнут, доча? Пиздец. Вернулся папа. *Титры. Папа. Триццати семи лет отроду. Мужыг. С бородой. Характер суровый, но чувство юмора всё окупает. Пизды точно не даст, но заподъёбывать может до смерти* — Я крашу волосы. — Ответила я, и, наклонившись, вытерла слезящие глаза о папин рукав. — Зачем ты красишь волосы мочой? — серьёзно осведомился папа, и склонил голову на бок. — Это не моча. Это краска. — Никогда не видел краску, которая воняет ссаньём! — развеселился папа, и поинтересовался: — моя шапка должна добавить твоим волосам пышности и блеска? Дай позырить! С этими словами папа содрал с меня девайсы, и заорал: — Вы ёбнулись, девки??!! Я тоже заорала, ещё не зная даже почему. — Ну что вы её напугали, а? — Сёма попыталась выпихнуть моего папу из комнаты, и пояснила: — этот дым от неё идёт, потому что гидропирит был свежый очень, понимаете? — Не понимаю. — ответил папа, и не пожелал выпихивацца из комнаты. — Сразу видно — вы не парикмахер. — Отрезала Сёма, и потрогала мои волосы. — Идём смывать. Кажецца всё. Я встала, и на негнущихся ногах пошла в ванную. Папа шёл за мной, размахивая газетой "Московский Комсомолец", и открывая по пути все окна и двери в доме. Сёма поставила меня раком над ванной, и принялась смывать с меня свежый гидропирит душем. Я одним глазом смотрела вниз, на то, что смывалось с моей головы, и поинтересовалась: — А почему твой гидропирит так похож на волосы? — Он похож на таблетки, дура. А это твои собственные волосы. Таблетки свежые были, я ж сразу сказала. Ну, пережгли мы тебя немножко, с кем не бывает? Не знаю, с кем не бывает. Со мной всегда бывает всё, что можно и нельзя себе представить. Волосы отвалились? Хуйня. Гидропирит зато попался очень свежый, теперь я сама это видела. Сёма выключила воду, вытерла меня полотенцем, и сказала: — Ну-ка, дай я на тебя посмотрю… Я выпрямилась, хрустнув позвоночником, и с надеждой посмотрела на Сёму: — Ну как? Сёма нахмурилась, сделала шаг назад, ещё раз на меня посмотрела, и громко крикнула: — Дядя Слава, а до скольки у нас аптека работает? — До восьми! — Раздался ответ. — Только там парики не продаются. Я задрожала, и стала рвацца к зеркалу. Сёма сдерживала мой натиск всем телом. — Дядя Слава, а вы не сбегаете щас в аптеку за гидропиритом? Надо бы ещё разок Лидку прокрасить… Раздались шаги, дверь ваной распахнулась, и на пороге появился папа. Повисла благостная пауза. — Зелёнка и йод у нас есть. В аптеку не пойду. — Почему-то сказал папа, и мерзко захихикал. — А зачем мне зелёнка? — я уже поняла, что на башке у меня полный понос, но зелёнка меня смущала. — Это не тебе. Это для Сёмы. Ты же щас в зеркало посмотришь, да? — ДА!!! — заорала я, со всей дури пихая Сёму, и прорываясь к зеркалу… Лучше бы я этого не делала. Амальгамная поверхность показала мне зарёванную девку с распухшим носом, и с разноцветными кустиками волос на голове. Чёлка получилась ярко-оранжевой, концы волос — жёлтыми, корни — серо-пегими, а вдоль пробора торчал весёленький гребень. Как у панка. — ЫЫЫЫЫ?? — Вопросительно взвыла я, и ткнула пальцем в гребень. — Гидропирит был свежий… Волосы отвалились… Но они ещё вырастут, Лид… — из-за папиной спины ответила Сёма, после чего быстро съебнула куда-то в прихожую. Я посмотрела на папу. — Знаешь, чо я вспомнил? — сказал папа, поглаживая бороду, — Когда мне было шестнадцать — в моде хиппи были. И друг у меня имелся, Витя-Козява, пиздецкий хиппарь. Приходил на танцы в будённовке, в дермантиновых штанах и в тельняшке. А на шее у него висела унитазная цепь… Но это всё хуйня. На этой цепи болталась пробирка, спизженная из кабинета химии, а в ней ползала живая муха. На танцах все бабы смотрели только на него. У меня шансов не было. Это ты к чему? — спросила я, когда папа замолчал. — К тому, что у него на башке примерно такая же хуйня была, как у тебя щас. Тебе муху поймать? — Не надо… — ответила я, и заревела. Папа прижал меня к себе, погладил меня по мокрой голове, и утешил: — Щас, говорят, панки в моде? Что они там носят? Рваные джинсы? Куртки-косухи? Жрут на помойках и матом ругаюцца? Куртку я куплю тебе завтра, на помойках жрать сама научишься, а всё остальное ты умеешь. И имеешь. В прихожей хлопнула дверь. Сёма съебалась. Я оторвала голову от папиного плеча, ещё раз посмотрела на себя в зеркало, и поинтересовалась у папы: — У тебя есть большой гвоздь? — Есть, — ответил отец, — ты хочешь его Сёме в голову вбить? — Хочу. Но не буду. Я им щас буду джинсы рвать. Штоп как у панков было… — Пойдём, помогу… — сказал папа, и мы пошли делать из меня панка… На следующий день я сбрила машинкой волосы на висках, оставив только один гребень. И выкрасила его в синий цвет цветным лаком для волос… Были такие раньше в продаже. Майка с Егором Летовым пятидесятого размера, и рваные джинсы, увешанные ключами от пивных банок органично дополнили мой образ. Оставалось сделать последний шаг. — Алло? — я очень волновалась, и слегка заикалась. — Это кто, бля? — вежливо спросили меня на другом конце провода. — Серёж, это Лида. Помнишь, мы к тебе приходили с Маринкой? Вы с ней трахались, а я вам на пианино "Всё идёт по плану" играла… — Ну и чо? — Ну и нихуя. Когда следующий концерт «Гражданки», бля? — Севодня вечером на Полянке. — Я еду с вами! — А с хуя ли? — А патамушта я так хочу, понял? Я хочу быть панком! Серёжа поперхнулся: — Какой из тебя панк, цырла пригламуренная? А я сурово припечатала: — Нихуёвый. — Приходи, заценим. Отбой. Тем же вечером я поехала на Полянку, где вместе со всеми орала "А при коммунизме всё будет заебись, он наступит скоро — надо только подождать!", а после концерта атпиздила правой ногой какую-то марамойку, которая попыталась кинуть меня на новенькую косуху… Ещё через полгода, проводив Серёжку в армию, я влюбилась в школьного золотого медалиста Лёшу, и все мои панк-девайсы отправились на антресоли. Сёма покрасила меня в благородный каштановый цвет, подстригла под Хакамаду, и… И что было потом — это уже совершенно другая история. Но я до сих пор трепетно храню свои рваные джинсы, и, нажрав рыло, частенько ору в караоке "Всё идёт по плану". Причём, без аккомпанемента. И вместе со своим бородатым папой. А блондинкой я потом всё-таки стала. В двадцать два года. И без помощи Сёмы… Титры: "…А моя душа захотела на покой, Я обещал ей не участвовать в военной игре, Но на фуражке на моей серп и молот и звезда, Как это трогательно: серп и молот, и звезда, Лихой фонарь ожидания мотается… И все идет по плану…"
|