Дерьмовая ситуация

04-03-2009 07:00

Театр начинается с вешалки, а крупные неприятности — с Ершовой. Мелкие, впрочем, тоже начинаются с Ершовой, но кто их считает?

Всё началось в тот день, когда у меня закончился дома шампунь. Не тот, который Советский, а тот, что от перхоти. Перхоти, кстати, у меня нет. Прибеднятся не буду. А вот шампуни от перхоти люблю. Они ментоловые.

Так вот, шампунь от перхоти у меня закончился, и не от перхоти тоже. И даже собачий противоблошиный шампунь — и тот иссяк. А если б не иссяк — я б и им не побрезговала, ибо в этот знаковый день мне, после трёхнедельного отключения, включили горячую воду. Полдня я истово ликовала и провоцировала по телефону Ершову, которой воду обещали дать не раньше чем через неделю, на чёрную нечеловеческую зависть, а потом ликование иссякло как собачий шампунь.

Только женщина, десять лет имитирующая блондинистость, меня поймёт. Пергидрольную голову хуй наны отмоешь мылом или гелем для душа. Её непременно нужно мыть шампунем. Иначе, в процессе расчёсывания волос после мытья, ты рискуешь потерять половину растительности. А я вообще рисковать зря не люблю. Даже когда вся страна упоительно проёбывала в автоматах железные пятачки — я презирала этих одержимых, и в сомнительных развлечениях не участвовала. Да и пятачков мне было жалко, я их тогда копила.

Короче, шампунь был необходим мне как бутылка пива утром 1 января. О чём я с грустью сообщила в телефонную трубку Ершовой, моментально уняв её приступ чёрной зависти к моей горячей воде.

— Это пиздец, Юля. — Закончила я изливать посильно.

— А я щас в ухе почесала, а у меня накладной ноготь отклеился, и провалился мне в организм. — Невпопад посочувствовала мне Ершова, и закончила: — Встречаемся через пятнадцать минут у «Семейной выгоды».

«Семейная выгода» — это такой полезный магазин. В «Выгоде» есть очень много нужного и ненужного. И если ты идёшь туда купить туалетную бумагу — ты всё равно оставишь там сто баксов. Потому что:

А) Там продаётся бытовая химия по низким ценам, и придя туда за туалетной бумагой, ты дополнительно вспоминаешь что надо ещё купить «Туалетного утёнка» (а вот он, кстати), лак для волос (надо же, акция: «Купи два баллона, получи третий бесплатно»), и «Ух ты! Мега-ебанись-какая-здоровенная пачка прокладок с надписью „Восемнадцать прокладок в подарок“

Б) Помимо бытовухи там продаётся куча всяких приблуд типа консервных ножей, керамических чашечек со знаками зодиака, салфетниц, и подставочек под чайные пакетики. В общем всё то, без чего ты, оказываецца, жить не можешь.

В) Пока ты стоишь в очереди к кассе, ты всегда покупаешь три зубных щётки с покемонами, резинку для волос, пузырёк с какими-то блёстками (нахуй ненужный, как и покемоны, но я блёстки всегда покупаю, если очередь длинная), и запасные кассеты к бритве „Венус“, потому что некстати вспомнилось, что в трусах у тебя противотанковый ёж. А мерзопакостные хозяева магазина, как нарочно, развесили всё это говно возле касс.

Г) И самое главное, из-за чего стоит посетить этот магазин — там всегда можно что-то спиздить. Ибо видеонаблюдения нет, а охранник в „Выгоде“, как правило, дед-подагрик в бифолокальных диоптриях, или рахитичный юноша, сутками разглядывающий в казённое зеркало свои прыщи.

„Семейная выгода“ находится в пяти минутах ходьбы от моего дома, и на первом этаже Юлькиного. Хорошо устроилась баба. Теперь у неё дома всегда есть неиссякаемый запас резинок для волос, пузырьков с блёстками, консервных ножей, и всего того, что можно спиздить, не боясь огрести по горбу от прыщавого охранника.

— Привет, вшивая. — Уважительно поздоровалась со мной Ершова, стоя на пороге „Выгоды“.

— Здравствуй, воровка тампаксов. — Громко ответила я на приветствие, отчего Юлька набычилась, а охранник чудо-магазина просканировал Ершову взглядом.

— А сказала б ты это на полтона ниже, — наклонилась к моему уху Юлька, — был бы у тебя щас бесплатный годовой запас шампуня. Но теперь у тебя будет бесплатный хуй на воротник.

С этими словами Ершова повернулась лицом ко входу в магазин, и тут случилось ЭТО.

Трудно сказать, что произошло в ту секунду. Я сразу и не поняла. Лишь по отчётливой вибрации, исходящей от Юльки, я догадалась, что что-то произошло.

— Лида, это ОН… — Враз посиневшими губами прошептала Юлька, и на них запузырилась слюна.

— Кто? — Я пыталась понять, куда смотрят Юлькины глаза, но они смотрели в разные стороны, что усложняло мою задачу. — Вова-Невопрос?

Вове-Невопросу Юлька уже год торчала пятьсот баксов, и отдавать их не собиралась, несмотря на то, что ей неоднократно передавали Вовины пожелания: „Встретить бы эту убогую — и жопу ей порвать“.

— Нет… — Стучала зубами Юлька. — Вот ОН! — И она страшным Виевским жестом указала на охраника магазина. — Ты посмотри, как он похож на Рики Мартина!

Я посмотрела. На мой дилетанский взгляд, я гораздо больше похожа на Рики Мартина, чем указанный Юлией охранник. Он, скорее, был похож на Дроботенко. Но Юля продолжала вибрировать, и тащила меня в магазин.

— Слушай… — Ершова, не глядя, сметала с полок всё подряд: пачку памперсов для взрослых, освежитель для туалета, резиновую шапочку для душа и бальзам Дикуля от артрита. — Ты веришь в любовь с первого взгляда?

— Ты ёбнулась, Юля. — Я вырвала из Юлькиных непослушных рук керамическую негритянку с одной сиськой. — Так не бывает. В кого ты влюбилась? Вот в эту сироту вокзальную?

— Что?! — Ершова выдрала у меня негритянку-ампутантку. Её глаза метали молнии и бомбы. — Он похож на Рики Мартина, и мою детскую мечту одновременно! Он охуителен!

— Даже я в детстве не так голодала. — Злость на Юльку сразу испарилась. — Хотя у меня папа алкоголик. Ну, чо трясёшься? Иди, познакомься.

— Лида, — Юлька нащупала на полке лампу-ночник в виде безносого колобка-сифилитика, и положила её в корзинку. — Я не могу. Вот, хошь верь — хошь нет — не могу. Ноги как ватные… Может, ты подойдёшь? Только, умоляю, не позорь меня. Давай так: щас мы выйдем отсюда, я покурю на улице, а ты задержись тут, типа чота забыла купить, и подойди к нему… Ну и… Блять, сама придумай, чо ему сказать. Твоя цель — всучить ему мой номер телефона. Если он позвонит, с меня… — Ершова беспомощно огляделась по сторонам, заглянула в свою корзинку, и вздрогнула: — С меня вот этот колобок, и вот этот прекрасный бальзам от артрита.

Конечно же, бальзам решил. Так бы я хуй ввязалась в эту авантюру.

— Пиздуй курить. — Я подтолкнула Юльку к кассе, а сама начала наворачивать круги по магазину, одним глазом выбирая шампунь от перхоти и блох, а вторым следя за предметом Ершовской страсти. И у меня это даже получилось. Захватив на кассе ещё три зубных щётки с покемонами, пузырёк с блёстками и резинку для волос, и забыв спиздить кассеты для бритвы, я оплатила покупки, и уверенно подошла к охраннику.

— Витя? — Сурово кивнула я на его бейджик.

— Паша… — Испугалось воплощение Ершовского временного (я надеялась) слабоумия.

— А почему написано Витя? — Я выпучила грудь, и честно отрабатывала артритную мазь.

— Он болеет, а я за него… — Рики Мартин для слепых был окончательно сломлен. — Зачем я вам?

Он посмотрел на меня глазами изнасилованного толпой армян эмо-боя, и на меня одновременно накатила тошнота и чувство жалости к Юльке.

— Слушай меня, Витя… — Я грохнула на пол корзинку с шампунями, и наклонилась к Юлькиному принцу.

— Я Паша… — Задушенно пискнул Витя, и потупил взор.

— У тебя мобила есть, Паша?

Двойник Дроботенко нервно похлопал себя по груди, по ногам, попал ненароком по яйцам, огорчился, но телефон мне протянул.

— Возьмите…

Блин, а я-то, дура, резиночки для волос пизжу. Да мне с моим талантом можно мобилы у лохов отжимать!

Я сурово внесла в его записную книжку Юлькин номер, и показала ему:

— Вот по этому номеру позвонишь через полчаса. Спросишь Юлю. Дальше следуй инструкциям. Всё понял, Витя?

— Паша… — С надрывом крикнул охранник, а я заволновалась. На нас уже странно смотрели кассирши. — Я позвоню!

— Вот и хорошо. — Я выдохнула, и моя грудь впучилась обратно в рёбра. — И ты тоже хороший, Витя.

Переложив свои покупки в фирменный бесплатный пакет, и попутно спиздив их ещё штук двадцать, я вышла на улицу, и подошла к лихорадочно жующей незажжённую сигарету Юльке.

— Гони сифилитика и суспензию. Дело в шляпе.

Ершова вздрогнула, и подняла на меня глаза:

— Когда?!

— Через полчаса. Жди, галоша старая. Позвонит обязательно.

Юлька затряслась, а я выудила из её пакета лампу и бальзам Дикуля, и лёгкой походкой отправилась навстречу своему щастью. К горячей воде, чистой башке, и к джакузи для нищих.

***

Телефон, который я предусмотрительно не взяла с собой в ванную, разрывался на все лады уже полчаса. Судя по мелодиям, Юлька вначале звонила (телефон говорил аденоидным голосом „Здравствуй дорогой друг. Пойдём бухать?“), а потом слала смс-ки.

Я же решила дожидаться звонка в дверь. Тем более, что он не заставит себя долго ждать.

И дождалась. И даже успела намотать на себя полотенце, и открыть входную дверь.

— Собирайся! — Юлькины глаза горели нехорошим огнём. — Быстро, я сказала! Он позвонил! Ты понимаешь? Паша позвонил! Его Пашей зовут, представляешь? Павлик… Павлушка… Пашунечка… Охуительное имя! Чо стоишь? Башку суши! Он нас в гости пригласил. Потому что скромный. Не хотел, чтобы я подумала, будто он хочет мной воспользоваться бессовестно. А галантно сказал: „Приходите, Юлия, с подругой своей“. Вот так именно и сказал. На „вы“! Юлией называл! Только попробуй при Пашунечке назвать меня Ершепатологом!

Я молча вытирала полотенцем жопу, и с тоской смотрела в никуда. За все семнадцать лет, что я знаю Юльку, ТАК у неё колпак снесло впервые. И кажется, я точно знала, почему Пашунечка побоялся приглашать Ершову тет-а-тет. Он просто ссал, щщщенок. Хотя, за что его винить? Я б сама на его месте…

Через три часа мы с Юлькой стояли у Пашиной двери. Я ковырялась в носу и зевала, а Юлька нервничала:

— Слушай, чота у меня живот разболелся — сил нет. От нервов что ли? У тебя с собой вечно в сумке вся аптека — дай чонить сожрать.

— Успокоительное? — Я открыла сумку.

— Опиздинительное, блять! — Юлька покраснела. — Поносоостанавливающее!

— А нету. — Я захлопнула сумку. — Ты вчера последнее сожрала, фабрика жидкого говна. И перестань трястить — смотреть тошно. Звони уже.

Ершова побледнела, быстро перекрестилась, и вдавила кнопку звонка.

„А кука-ра-ча, а кука-ра-ча, а ля-ля-ля-ля-ля-ля!“ — послышалось за закрытой дверью, и у меня тоже вдруг заболел живот.

Щёлкнул замок, и на пороге возник Пашунечка, которому, судя по цвету его лица, тоже требовалось поносоостанавливающее.

— Юлия? — Слабо похожий на Рики Мартина Юлькин принц попятился.

— Да-а-а-а, это йа-а-а-а… — Провыла Ершова, и семенящими шажками рванула в жилище своего возлюбленного, где затравленно начала открывать все двери подряд, пока не скрылась за нужной.

— А это я, Витя. — Я вздохнула, и потрепала полуобморочную тушку по щеке. — Пойдём, самовар вздуем, родимый.

Самовар мы вздувать даже не начали, как у меня в сумке раздался голос: „Здравствуй, дорогой друг. Пойдём бухать?“

— Меня вызывает Таймыр. — Веско доложила я Паше, и вышла в прихожую.

— Чего тебе? — Рявкнула я в трубку, одновременно дёргая ручку на двери в туалет.

— Воды-ы-ы-ы… — Стереозвуком в оба уха ворвался Ершовский стон.

— Какой, блять, тебе воды, уёбище поносное? — Я слегка занервничала. — Ты в сортире сидишь, квазимода! Хоть упейся там из бачка! Хоть жопу мой! Хоть ныряй бомбочкой! Долго я буду с твоим гуманоидом тут сидеть? Я его боюсь, у него глаз дёргается, и вилы на кухне стоят, прям возле холодильника.

Раздался щелчок, и дверь туалета приоткрылась. Я расценила это как предложение войти, и вошла.

И очень зря.

— У Паши воды нет! — Простонала с унитаза Ершова, и заплакала. По-настоящему.

Мне стало не по себе. Присев на корточки, я схватила Юлькины ладони, и начала их гладить, приговаривая:

— А мы ему купим водичку, Юль. Купим пять литров, и он попьёт. Он не умрёт, ты не переживай. Я щас сама…

— Дура, блять! — Юлька выдернула из моих рук свои ладони, и трагически воздела их к небу. — У него воды в доме нет! Вообще! В кране нет, в трубах нет, и в бачке унитазном, соответственно, тоже нет, я проверила! Но поздно. Ничего уже не исправить.

С этими словами Ершова вновь завыла как оборотень.

— Ты насрала? — Я начала издалека.

— Нет! — На ультразвуке взвизгнула Юлька. — Я не насрала! Я навалила мамаев курган! Я, блять, сижу на его вершине! Что делать-то будем, а?! Как мы кал утопим?

Честно сказать, я дохуя раз в своей жизни попадала в дерьмовые ситуации. В дерьмовые и идиотские. Но это ведь было до сегодняшнего дня. И теперь я точно могу сказать: у меня никогда не было дерьмовых и идиотских ситуация. Не было. Пока я не вошла в этот сортир. Дерьмовее ситуацию представить трудно. Но делать что-то было нужно. И срочно. Потому что у Юльки истерика, а у Паши-гуманоида вилы на кухне, нехороший взгляд, и нет воды.

Я поднялась с корточек, и твёрдо сказала:

— Короче, я пойду за водой, а ты пока закидывай свой курган салфетками. Иначе мы его не потопим. Я-то знаю.

Юлька смотрела на меня как на Вову Невопроса. Затравленно, и с ужасом. Я похлопала её по спине:

— Всё будет хорошо. Ведь я с тобой.

И я даже криво улыбнулась. Почти позитивно. После чего покинула туалет.

Юлькин Рики Мартин со взглядом Чикатилы, сидел на кухне, крепко прижав к себе вилы, отчего я не решилась подойти к нему близко, и крикнула из прихожей:

— Что-то жажда меня одолела, Витя! Дурно мне что-то. И Юлии тоже подурнело малость. Нервы, духота, чувства — сам понимаешь. Не найдётся ли у тебя стаканчика водицы? Литров пять-десять?

— Пепси есть. — Паша не отпускал вилы, и пугал меня ещё больше чем Юлька. — И пиво Очаковское. Поллитра осталось ещё.

— А как же ты срёшь, Витенька? — Действовать надо было решительно. Юлькины стоны из туалета доносились всё сильнее и сильнее.

— К соседям хожу. — Рики Мартин поднял вилы, и постучал ими в потолок: — У нас по всему стояку воду перекрыли, уж три дня как. У соседей снизу трубу прорвало.

— Заебись. — Я широко улыбнулась. — Дело крепко пахло говном. Причём, в прямом смысле. — Пепси я не пью, а у Юлии с пива отрыжка. Нам бы водицы обычной. И поболе. Сгоняй-ка в магазин, Витёк. А мы тут с Юлей пока закуску постругаем. Ну, что стоишь? Бери свои вилы — и пиздуй, за оградой дёргай хуй, как говорится.

Паша кивнул, бережно прислонил вилы к холодильнику, и вышел из квартиры, закрыв нас с Юлькой с обратной стороны на ключ. А ведь я была уверена, что он неизлечим. Приятно иногда ошибаться в лучшую сторону.

— Ну что? — Высунулось в прихожую заплаканное Юлькино лицо. — Я всё закидала. Когда топить будем?

— Через пять минут. Расслабься, и постарайся больше не срать.

— Мне кажется, я больше никогда уже срать не буду… — Юлька всхлипнула, и снова скрылась в своём убежище.

Через пять минут я постучалась к Юльке, и принесла ей щастье.

— Держи. — Я бухнула на пол пятилитровую канистру „Святого источника“, а Юлька отшатнулась.

— Блять, неудобно-то как… Святой водой говно смывать.

Я устало присела на край ванны, и достала из кармана сигареты.

— Слушай, ты или туда, или сюда. Или мы смываем говно „Святым источником“, или я ухожу домой, а ты объясняй своему Вите, почему ты навсегда остаёшься жить в его сортире.

Ершова секунду боролась сама с собой, а потом с усилием подняла канистру над унитазом.

— Куда-а-а?! — Я вырвала у Юльки тару с водой. — Он второй раз в магазин не пойдёт, он нас вилами подхуячит! С умом воду трать, дура. Давай, я буду лить, а ты ёршиком помогай.

Последующие пять минут мы с Юлькой совместными усилиями топили кал.

Кал не топился. Более того, кал начал вонять. А на что стал похож унитазный ёршик — я даже рассказывать не буду.

Стук в дверь заставил нас с Юлькой вздрогнуть.

— Юлия, а вы там уже попили? — Раздался голос за дверью.

— В любой другой ситуации я бы сейчас ржала как ебанутая. — Тихо прошептала Юлька, и зачавкала в толчке ёршиком как толкушкой для картошки. — Но кажется, у меня щас будет истерика.

— Не будет. — Я подлила в Юлькино пюре святой воды, и крикнула:

— Допиваем уже третий литр! Скоро выйдем!

За дверью что-то заскрипело. Видимо, Пашины мозги. Скрип был слышен минуты полторы, а потом снова раздался голос. На этот раз вкрадчивый:

— А вы там точно воду пьёте?

— Нет, мы подмываемся! — Юлька воткнула ёршик в унитаз, и выпрямилась. В выражении её лица угадывалась решимость. — Ты же хочешь ебаться, Павлик?

Я мысленно перекрестилась. Одной проблемой меньше, Юлькино слабоумие чудесным образом самоисцелилось.

— А вы сами хотите? — Последовал еврейский ответ из-за двери.

— Мы-то? — Юлька кивнула мне головой, давая знак, чтобы я снова подлила в пюре водицы. — Мы, Паша, тут уже полчаса ебёмся, ты не представляешь как. Я три раза кончила, а Лидка раз пять, не меньше.

Я посмотрела на Юльку с благодарностью, и снова начала лить воду.

За дверью снова послышался скрип мозгов, потом сопение, и, наконец, звук расстёгиваемой молнии…

Мы с Ершовой переглянулись.

— Блять… — Тихо сказала Юлька, и села на край ванны.

— Сука, он щас дрочить будет… — Внезапно во мне открылся дар предвидения.

— Эй, девчонки? Чё молчите? Кто щас кончает? — В голосе Паши послышалось нетерпение. Юлька растерянно посмотрела на меня.

— Ершова, у него вилы… Вот такущие, блять.

— Тогда начинай. — Юлька снова яростно заработала ёршиком, а я заголосила:

— Да, зайка, ещё! Давай, малыш, не останавливайся! Соси сосок!

— Если он щас ответит „Соси хуёк — у нас глазок“ — все наши труды пойдут прахом. Я снова обосрусь. — Юлька заглянула в унитаз, и подала мне знак подлить воды.

— Киску! Киску лижите! — Исступлённо орали за дверью, и чем-то чавкали.

— Чо смотришь? — Я исподлобья глянула на хмурую Юльку. — Лижи давай.

— Какая у тебя киска, Лида! — Заорала Юлька, затрамбовывая своё пюре в унитазную трубу. — Как она свежа! Как нежна! Как лыса! Кончи мне в рот, маленькая сучка!

— Кончаю-ю-ю-ю! — Заорала я, и одним махом опрокинула всю оставшуюся воду в унитаз.

— Я тоже кончила. — Юлька заглянула в толчок, и покачала головой. — Штирлиц, вы провалились. Кал не утонул.

— Оу-у-уа-а-а-а-а-ы-ы-ы-ы, мама-а-а-а-а!!!! — Послышалось из-за двери, и Юлька бросила на пол ёршик.

— Дёргаем отсюда, Лида. Дёргаем, пока он не отошёл. На счёт „Три“. Раз… Два… Три!

Юлька резко толкнула вперёд дверь, и выскочила первой, наступив на скорчившегося у туалетной двери Павлика. За ней рванула я, краем глаза отметив, что выход из квартиры находится гораздо ближе, чем вилы.

— Ы-ы-ы-ы-ы! — Снова взвыл бывший Юлин возлюбленный. А вот нехуй дрочить под дверью, которая открывается наружу.

На улице, пробежав метров сто от Пашиного дома на крейсерской скорости, мы с Ершовой притормозили у детской площадки, и бухнулись на лавочку рядом с пожилой женщиной с вязанием в руках.

— Это пиздец. — Первой заговорила Юлька.

— Это пиздец. — Согласилась я, и замученно посмотрела на пожилую женщину с вязанием.

— Бабушка, тут какашками пахнет! — К женщине подбежал ребёнок лет шести, и они оба подозрительно посмотрели на нас с Ершовой.

— Ой, идите в пизду, тётенька, и без вас хуёво… — Юлька шумно выдохнула, и полезла за сигаретами.

— И мне дай. — Я протянула руку к Юлькиной пачке.

Минуту мы сидели молча, и курили.

— Лида. — Ершова бросила окурок на землю, и наступила на него каблуком. — Я хочу принести тебе клятву. Прямо сейчас. Страшную клятву. — Юлька явно собиралась с духом.

— Валяй.

— Лида… — Юлька встала с лавочки, и прижала правую руку к сердцу: — Я больше никогда…

— Не буду срать? — Закончила я за Юльку, и тоже раздавила окурок.

— Да щас. Я больше никогда не пойду в „Семейную выгоду“.

— И всё? — Я тоже поднчялась с лавочки, и отряхнула жопу.

— И нет. Ещё теперь я буду сама покупать поносоостанавливающее. Ты всегда можешь на меня рассчитывать, если что.

— Ну, когда мы в следующий раз пойдём в гости к Павлику…

— Заткнись. Дай мне молча пережить свой позор.

— Ах, Павлик… Павлушенька… Пашунечка…

— Заткнись!

— Что? Правда глаза колет? Кстати, я бесплатно кал топить не нанималась. Гони мне ту негритоску с одной сиськой.

— Разбежалась. У тебя мазь есть. И колобок. Блять, правду говорят „Дай палец облизнуть — а тебе всю руку откусят“

— Негритосину!!!

— Да подавись ты, завтра принесу. Сволочь меркантильная…

… Две женские фигуры, оставив за собой тонкий шлейф духов, сигаретного дыма, и чего-то очень знакомого каждому, растворились в вечерних сумерках

И в шесть утра звонит будильник…

30-01-2008 03:30

Всё просто. Просто как таблица в Экселе. Всё отрепетировано, одобрено и подписано. Всё просто. Хотя и не гениально. Одна таблица. Три графы. «Нужное подчеркнуть»…

Ненавижу.

***

— Дзынь-дзынь

— Кто там?

— Это я, твой Вася.

Хуяк-хуяк, открывается дверь. На пороге стоит букет цветов, полиэтиленовый пакет из магазина «Перекрёсток», и собственно Вася.

— Это тебе.

Букет переходит ко мне как знамя.

— Ой… Спасиба. Какая прелесть! Чмок-чмок. — Пакет вместе с Васей заходит в квартиру, и Вася поясняет:

— Я, вот, винца купил. Сладкого. Как ты любишь. — И трясёт пакетом.

Не люблю я вино, вообще-то. И Вася об этом знает. Вино любит сам Вася. Впрочем, так же как и пиво-водку-виски-коньяк и всё что горит.

— Спасибо, Вася.

— Ну что ты, такой пустяк.

Шуршу пакетом, достаю из него шоколадку «Виспа», бутылку какого-то красного пойла, и чек на сумму шестьсот пятнадцать рублей.

— Выпьем, Лида?

— Выпьем, Вася.

Чокаемся. Васина порция пойла улетает в него как в заливную горловину, а я мочу в бокале нос, и улыбаюсь как целлулоидный пупс.

— Ой, знаешь, у меня сегодня на работе такой смешной случай произошёл! Лид, ты щас обоссышься! Сижу я, значит, на работе, и тут звонит телефон. Я трубку поднимаю, типа «Компания „Волчий Хуй и Колбаса“, здравствуйте», а мне из трубки говорят: «Здравствуй, мой пупсик». Я прям ахуел! Голос-то мужской! Ну я и говорю: «Это ещё кто, бля?», а мужик отвечает: «Ты что, пупсик, не узнал? Это ж я, твой дядя Юра!» Вот я ржал-то! У меня и дяди Юры-то никакова нету… Смешно?

— Ахуеть как смешно. — И выпиваю залпом красное говно из своего бокала.

— Тогда наливай.

Наливаю. Снова пойло улетает в заливную горловину, а в бутылке нихуя уже не остаётся.

Вася смотрит на часы:

— Эх, стопиццот чертей, каналья… Метро уже закрылось, денег на такси нету, и вообще… Я у тебя останусь, ага?

Понятное дело, останешься. Куда ж ты денешься? А то прям я не знала, зачем ты сюда идёшь…

— Ага.

Вася рысит в спальню, а я иду в душ, уныло чищу зубы, и присоединяюсь к Васе. Тот уже лежит под одеялом, и мучает пульт от телевизора на предмет поиска MTV.

Ныряю под одеяло. Целуемся. Привычным движением, Вася одной рукой начинает телепать мою сиську, пытаясь поймать радио «Маяк», а другой снимает под одеялом трусы. С себя. Потом забрасывает на меня ногу, впивается зубами в мою шею, и увлечённо ковыряется у меня в трусах. Минуты две. Зачем больше-то? Не в первый раз же. По истечении двух минут Вася встаёт, и, натыкаясь лбом в темноте на все шкафы, задевая жопой все кресла, сбивая ногами стол — лезет куда-то в кучу своей разбросанной по полу одежды, и ищет в этой куче карман джинсов, в котором лежат гандоны. Ищет минут пять. Я потихоньку засыпаю. Ещё минуту Вася грызёт обёртку гандона зубами, потом дрочит, потом напяливает свой девайс на хуй, и холодной соплёй вползает ко мне под одеяло. Просыпаюсь. Далее следует не очень бурный секс в двух вариациях: бутербродиком и раком. Это если он ещё на бутербродике не облажается. После чего Вася со всхлипом кончает, снимает свой девайс, завязывает его узлом, и выкидывает в форточку. Как сука.

Перекур на кухне, Пепси-Кола, «Ачо, выпить больше ничо нету? Тогда спать», щелчок выключателя, темнота.

— Лид…

— Что?

— Я тебя люблю… До сих пор. Смешно, да?

— Да. Не начинай всё сначала, а?

— Хорошо. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

И в шесть утра звонит будильник…

***

— Алло, Юльк, привет. Слушай, ко мне щас Федя едет.

— Какой, бля, Федя?

— С Красной Пресни. Ну, Федя…

— Ах, Федя… Что, заманила в сети малолетку, ветошь старая?

— Дура. Ему двадцать три уже.

— А тебе сколько?

— Иди ты в жопу!

— А мне ещё больше, кстати, гыгыгы

— Юльк, если я его сегодня выебу — это ужас, да?

— Это педофилия, Лида. Мерзкая такая педофилия. С элементами порнографии.

— Клёво. Это я и хотела услышать. Отбой.

— Пожалей мальчишку, сука…

— Непременно. Всё, пока.

Педофилия с порнографией. Замечательно. Дожили, Господи…

— Дзынь-дзынь.

— Кто там?

— Это я, Федя…

Хуяк-хуяк, открываю дверь. На пороге — Федя. Без пакета, без букета и без денег на метро. По глазам вижу.

— Хорошо выглядишь, Лидок.

— Спасиба, Федя, стараемся. Чмок-чмок.

Федя заходит в квартиру.

— Ой, у тебя собачка? Как зовут? Марк, Марк, иди сюда… Сколько ему? Год? А такой большой… Ой, он меня облизал!

— Угу. Не бойся, не укусит. Он тупой. Что будешь? Коньяк, вискарь, водка есть какая-то…

— Спасибо, я пить не буду…

— Молоток. И не пей. Тогда кыш с кухни в комнату.

В спальне Федя усаживается в кресло, а я плюхаюсь на кровать напротив него. Лежу на животе, болтая в воздухе ножками, и ненавязчиво стряхиваю с плеча бретельку домашнего сарафана. Федя, типа, не видит. Хотя уже нервничает.

— Фе-е-едь… А я вчера ножкой ударилась… — И ногу эту свою ему под нос — хуякс.

— Да? Сильно?

— Ага. Синяк видишь?

— Вижу. Бедненькая… Больно?

— Ещё как. Поцелуешь — быстрее пройдёт…

И, пока Федя холодными губами нацеловывает синяк, я выключаю свет.

— Лии-и-ид… Я это…

— Так. Ты или целуй, или щас по месту прописки у меня поедешь. На последней собаке.

— Понял.

Далее всё идёт по схеме: ловим «Маяк», путаемся в трусах, моих и собственных, всякая орально-генитальная возня, грызня обёртки от гандона и бутербродик.

Десять минут спустя…

— Ли-и-ид… Я это… Тебе всё понравилось?

Косяк, Федя… Если тебе не пятнадцать лет, и ты как минимум год уже не девственник — ты такую хуйню спрашивать не будешь. Не должен. Но спрашиваешь. Даже, проживя с женой сто лет — спрашиваешь! Зачем, а? Имей ввиду — когда-нибудь, кто-нибудь тебе скажет правду. Ты к этому готов?

— Угу. Тебе вставать во сколько?

— В шесть…

— Тогда спи. Раз некурящий. Завтра позвоню. Будешь утром уходить — дверь захлопни.

И в шесть утра звонит будильник…

***

— Дзынь-дзынь.

Открываю, не спрашивая, потому что знаю, кто это…

— Я соскучилась… Ты не представляешь, КАК я соскучилась…

— Я тоже, зай. Так и будем на пороге стоять?

Он проходит, по-хозяйски гладит собаку, моет руки, и идёт на кухню.

— Кушать будешь?

— Буду.

Гремлю кастрюлями-тарелками. Полчаса сижу напротив, подперев руками подбородок, и наблюдаю за тем как он ест.

— Сиди, Лид, я сам посуду помою.

Провожаю его влюблёнными глазами, и бегу в душ, наводить марафет. Новое бельё, новый пеньюар, новые духи. Всё новое. Всё для него. Для него одного. Рысью в спальню. Жду.

Он заходит, он снимает часы, он кладёт их на стол. Туда, куда кладёт их всегда. Больше он не успевает снять ничего. Потому что я выскакиваю из-под одеяла, и набрасываюсь на него как голодная собака, срывая с него свитер, расстёгивая ремень, и сдирая зубами трусы.

…И я точно знаю, куда его надо поцеловать. И он точно знает, что между лопатками у меня эрогенная зона. А ещё у него родинка за правым ухом, а меня нельзя щекотать под коленкой. И я не хочу никакого бутербродика. Потому что я хочу смотреть на него сверху вниз. И лицо его видеть. Чтоб не спрашивать потом: понравилось ему или нет. И одной рукой я опираюсь на его грудь, а другой зажимаю себе рот, чтобы не разбудить соседей.

А после я говорю ему "Знаешь, я тебя…", а он не даёт мне договорить:

— Зай, поставь будильник. На шесть.

И я встаю, и завожу будильник. И знаю, что ему, в общем-то, похуй на то, что я скажу. Ему это не нужно. Ему ничего от меня не нужно. Я у него просто есть — и всё. А у меня есть он. И это не всё. У меня смысл в жизни есть. Стимул. Трамплин какой-то. Цель, в конце концов.

А у него — нет. У него жена есть. Сын есть. Всё у него есть. Даже я. Только в этом списке я стою последней. И это — это обстоятельство непреодолимой силы. Он так решил. А я приняла это решение. И мне себя не жалко. Нет. Хотя…

Я возвращаюсь назад, под одеяло, кладу ему голову на плечо, и засыпаю. Засыпаю счастливой.

И в шесть утра звонит будильник…