Приложение. Существовала ли «азиатская общественная формация»?

Существовала ли «азиатская общественная формация»?

Всякий, сдававший экзамен по «историческому материализму», хорошо знает основную схему истории человечества – последовательную смену формаций: первобытнообщинной, рабовладельческой, феодальной, буржуазной и коммунистической. Однако этот фундаментальный исторический закон не сразу выкристаллизовался с такой четкостью, а некоторые товарищи и до сих пор имеют по этому поводу путаные представления.

Дело в том, что Основоположники Научного Метода в Истории наряду с известными нам формациями иногда называли еще одну – «азиатскую», или «азиатский способ производства»

(переписка Маркса и Энгельса, «Британское владычество в Индии», «К критике политической экономии» – предисловие). В качестве определяющей черты этой формации указывалось отсутствие частной собственности на землю, которое составляет основу политической и религиозной истории Востока, «ключ к восточному небу».

Этот вопрос живо обсуждался в 20‑е и 30‑е годы в советской исторической науке, в особенности в связи с историей Ближнего Востока – Месопотамии и Египта. В этой борьбе победу одержала школа академика В. В. Струве, утверждавшая марксистскую точку зрения, согласно которой древние общества Ближнего Востока были рабовладельческими. Вопрос можно было считать окончательно исчерпанным, когда в написанной И. В. Сталиным знаменитой 4 главе «Краткого курса» была указана всем теперь хорошо известная «пятичленная» схема исторического развития, не включающая «азиатскую формацию».

В эту атмосферу ясности некоторый диссонанс внесло опубликование в 1939 году рукописи Маркса, не предназначавшейся им для печати, «Формы, предшествующие капиталистическому производству»

(86), где он включает «азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства» в единую линию как «прогрессивные эпохи экономической общественной формации». Как только вышел в свет русский перевод этого сочинения, в «Вестнике древней истории»

(87), появилась руководящая статья, которая должна была бы воспрепятствовать любым ложным толкованиям. «Тем самым раз навсегда кладется конец попыткам некоторых историков усмотреть у Маркса особую „азиатскую“ общественно‑экономическую формацию», – пишет академик В. В. Струве и строго предупреждает: «Азиатское общество – общество рабовладельческое». Действительно, очень хорошо, что в этой работе Маркс говорит о рабстве на Востоке, но, к сожалению, он пользуется здесь несколько расплывчатым термином «поголовное рабство», который плохо укладывается в рамки «классовой картины истории».

Эти высказывания вызвали отклики историков различных направлений. Ренегат коммунизма и реакционер К. Виттфогель опустился до грязных инсинуаций по поводу аналогий, якобы существующих между «азиатской» и социалистической формациями, и даже пытался найти здесь объяснения тому, что Маркс и Энгельс к концу своей жизни перестали упоминать «азиатский способ производства». Впрочем клеветнический характер высказываний Виттфогеля был до конца разоблачен историками‑марксистами, но постепенно некоторые из них стали и сами проявлять интерес к этому, казалось бы, уже решенному вопросу. На страницах зарубежных марксистских журналов возникла дискуссия, в которой приняли участие десятки авторов. Откликом на нее явился сборник статей (88) (см. там статью «Дискуссия об азиатском способе производства на страницах зарубежной марксистской печати»), откуда мы и заимствуем приводимые дальше сведения.

Одной из первых работ в этой дискуссии была статья, опубликованная в 1957 году исследовательницей из Германской Демократической Республики Е. Вельскопф. В ней высказывается мнение, что для характеристики Древнего Востока не годится не только понятие «классического» рабства, но и «патриархального». Автор считает, что эти общества подходят под понятие «азиатского способа производства», – так же, как древний Китай, Индия и Америка. Затем, в 1958 году, Ф. Текеи, рассматривая отношения собственности в Китае эпохи Чжоу, приходит к выводу, что там не существовало частной собственности на землю, а в работах 1963 года характеризует эту эпоху как время господства азиатского способа производства. К тому же выводу относительно Древнего Китая приходит и Ф. Покора.

Работы, в которых «азиатская форма производства» открывается все в новых странах и в новые эпохи, сыплются как из рога изобилия. Ж. Сюрэ‑Каналь (автор обзора, которому мы следуем, представляет его как «марксиста‑африканиста») видит эту формацию в доколониальной тропической Африке, П. Буато – на Мадагаскаре, Р. Галиссо – в доколониальном Магрибе и Алжире (в последнем, правда, в «несовершенной форме»), М. Чешков – в доколониальном Вьетнаме, К. Манивани – в Лаосе XIV–XVII веков, М. Ольмейда – в доколумбовой Мексике, С. Сантис – у инков, ацтеков и майя, Сенджер Дивитчиоглу – в Оттоманской империи XIV–XV веков. Оказывается, следы «азиатского способа производства» можно найти в современности (но, конечно, не в том смысле, как это утверждал ренегат Виттфогель). Ж. Шено пишет:

«Он (азиатский способ производства), однако, принадлежит не только прошлому. Без сомнения, он оставил глубокие следы. Традиция „высшего единства“, например, не оказала ли она сильного содействия установлению в многочисленных афро‑азиатских странах, недавно добившихся независимости, системы управления посредством всевластного главы государства, который, однако, пользуется доверием масс?»

(88, с. 55).

Исследователи находят в «азиатском способе производства» следующие новые черты:

1) Особый вид собственности. Прежде всего это выражается в отсутствии частной собственности на землю, отмеченном еще в первой работе Е. Вельскопф. Ф. Текеи утверждает даже, что в Азии такой собственности вообще не было. Р. Галиссо говорит о «публичной собственности», а Л. Седов пишет: «То, что характеризует все эти этапы развития азиатского способа производства, все его формы и модификации, – это почти полное отсутствие частной собственности как системы отношений».

2) Малая роль торговли. Так, Ж. Шено считает, что товарооборот и товарообмен при азиатском способе производства играл второстепенную роль, охватывал лишь «дополнительные продукты питания» из числа потребляемых общинами.

3) Особой способ эксплуатации, как говорит Ж. Шено, «фундаментально отличный и от классического рабства, и от крепостничества» – «поголовное рабство». Ш. Перен выделяет основные признаки этого способа эксплуатации:

а) «Поголовное рабство» – это эксплуатация почти даровой рабочей силы, больших масс крестьян, оторванных на время от хозяйства и семей.

б) При «поголовном рабстве» рабочая сила расходуется очень расточительно, не только на создание каналов, плотин и т. п., но и на строительство дворцов деспотов, пирамид и т. д.

в) При «поголовном рабстве» широкие массы производителей принуждаются к тяжелому неквалифицированному физическому труду.

г) При «поголовном рабстве» деспотическая государственная власть заставляет крестьянские общины выделять рабочую силу для публичных работ большого масштаба.

д) Эксплуатация осуществляется через посредство коллективов, образуемых сельскими общинами; при подобной форме эксплуатации человека требуется централизованное авторитарное руководство, деспотический режим.

4) Особая роль государства, когда оно как «высшее единство» эксплуатирует сельские общины (Е. Вельскопф, Ш. Перен), «непосредственно контролирует основные средства производства»

(Р. Галиссо)

«Азиатская формация» представляет исключительные трудности для научного марксистского исследования. Так, оказалось почти невозможным дать ее классовый анализ. Ж. Шено, например, вынужден прийти к выводу, что классовые противоречия строятся здесь «оригинальным образом», а именно они существуют без того, чтобы господствующий класс присвоил себе «четким образом» собственность на средства производства. Господствующим классом оказываются не люди (!), а «государство само по себе как сущность».

Ф. Текеи пишет:

«Из всего этого комплекса проблем наиболее дискутируемым является вопрос о том, каким образом общество азиатского способа производства делилось на классы»

(88, с. 62).

В результате Текеи и Шено приходят к «функциональной теории» классов, согласно которой деление на классы‑антагонисты имело своей основой не собственность эксплуататоров на средства производства, а «общественно полезные функции», осуществляемые господствующим классом. К ним примыкает Л. Седов, отстаивающий теорию «государства‑класса».

Наконец, М. Чешков полагает, что к господствующему социальному слою доколониального Вьетнама термин «класс» вообще не подходит. Это была иерархия «функционеров», и император был «первым функционером». Эта элита непрерывно пополнялась через систему экзаменов и конкурсов. Элита «функционеров‑ученых» была характерна тем, что не собственность на средства производства определяла место в иерархии, а наоборот, место, «ранг» в иерархии определяли экономическое положение «функционеров». Весь в целом правящий «государство‑класс» эксплуатировал крестьян‑общинников не на основе собственности на средства производства, а на основе своей функциональной роли в управлении обществом и его экономикой.

Самое испытанное орудие научного исследования – попытка опереться на цитаты из трудов классиков марксизма – оказывается бессильным в этом исключительно трудном вопросе:

«Каково было мнение Маркса о социальном делении и классовой структуре „азиатского способа производства“? Тщетно искали бы мы в работах Маркса формулу или простой и ясный анализ, относящийся к этому вопросу, поскольку из‑за нехватки времени он не был даже в состоянии дать полный анализ положения классов при капитализме. В главе 52 третьего тома „Капитала“ Маркс хотел изложить свои идеи об этом предмете*, но сумел написать лишь первые строки вступления»

(88, с. 63).

Трудно не присоединиться к этим грустным размышлениям Ф. Текеи.

В чем же причина такой неприступной трудности проблемы «азиатского способа производства», не поддающейся даже отточенному оружию марксистского научного метода?

По‑видимому, это объясняется тем, что речь идет о явлениях, столь от нас далеких, чуждых нашему веку; тем, что современному историку‑марксисту исключительно трудно вообразить себе эти незнакомые и странные общественные отношения.

Резюме

Мы привели ряд примеров, на основании которых в какой‑то мере можно судить о характере социалистических тенденций в экономике (и отчасти идеологии) некоторых государств Южной Америки и Древнего Востока. Все эти государства относятся к очень примитивному типу, более низкому, чем античное, средневековое или капиталистическое общество (мы исключили из нашего рассмотрения социалистические государства XX века, как явление всем известное). В литературе можно найти указания и на другие аналогичные примеры (как древние государства долины Инда или доколумбовской Мексики). Сейчас мы резюмируем основные черты всего этого типа обществ, основываясь главным образом на работе Хейхельхейма (90).

Основой всех экономических отношений было представление о том, что государство, в лице царя, является собственником всех источников дохода. Любое пользование ими должно было выкупаться – при помощи поставок государству или отбывание трудовой повинности. Государственная трудовая повинность считалась столь же само собой разумеющейся обязанностью, как сейчас – воинская повинность. Отбывавшие ее объединялись в отряды и армии и (часто под командой офицеров) направлялись на грандиозные стройки. Они работали на государственных полях, рыли, ремонтировали и очищали ирригационные и судоходные каналы, строили дороги и мосты, городские стены, дворцы и храмы, пирамиды и другие гробницы, транспортировали грузы. Иногда такие повинности накладывались на покоренные народы и, как предполагает Хейхельхейм (90, с. 176), именно из этого и развилась вся система повинностей, то есть государство за образец отношения к своим подданным брало систему эксплуатации завоеванных народов.

Большая часть земли или принадлежала государству, или контролировалась им. Храмовые земли, как правило, находились под наблюдением государственных чиновников, руководивших их обработкой. Крестьяне получали от государства орудия, рабочий скот, посевной материал, часто им указывалось, что именно они должны сеять. Определенную часть времени они должны были отдавать трудовой повинности – главным образом работе на государственных и храмовых полях. Основное сельскохозяйственное население находилось в значительной зависимости от государства, однако большей частью это не были рабы, ни государственные, ни, тем более, частные. Гельб применяет к ним термин serfs, то есть «зависимые» или «крепостные». Он пишет:

«Производительное трудовое население в Месопотамии и древнем Ближнем Востоке вообще, Микенской и Гомеровской Греции, позже в Спарте, на Крите, в Фессалии и других городах Греции, за исключением Афин, также, как в Индии, Китае и т. д., – это основная рабочая сила, используемая все время или лишь часть времени на общественных землях государства, храма и крупных землевладельцев, которые одновременно, как правило, исполняют обязанности государственных чиновников. Этот класс производителей является полусвободным»

(69, с. 83).

Рабы в подавляющем числе случаев были домашней челядью. По поводу классического Востока Эд. Майер говорит:

«едва ли где‑либо на Востоке рабство играло основную роль в экономике»

(91, с. 190, цитировано в 89).

Аналогично сельскому хозяйству ремесло и торговля контролировались государством. Оно в значительно мере снабжало ремесленников орудиями и сырьем, а торговцев – капиталом. И те, и другие объединялись в гильдии, во главе которых стояли государственные чиновники. В Египте, например, внешняя торговля была полностью монополизирована государством вплоть до Среднего Царства. Внутренняя торговля очень строго контролировалась государством, вплоть до самых мелких сделок. Очень большая часть товаров распределялась непосредственно государством.

Деньги не играли значительно роли в торговле. Даже значительные предметы часто обменивались без выплаты денег, хотя в документе, фиксирующем сделку, указывалась цена. М. Вебер называет это «обменом с денежной оценкой». Обычно существовало от 12 до 20 примитивных форм денег, относительная стоимость которых регулировалась государством, что давало в его руки еще один важный рычаг регулирования экономики.

Царское хозяйство было основной экономической силой страны. М. Вебер описывал этот уклад как царский ойкос, подчеркивая этим, что все государство управляется из одного центра, как поместье одного хозяина. В Египте наименование «фараон» – «пер‑ро», то есть «большой дом», и буквально соответствует слову ойкос. Хей хельхейм утверждает, что государство контролировало около 90 процентов всей экономики. Он пишет:

«Аппарат царской власти (Das Konigtum) Древнего Востока был с экономической точки зрения центральной инстанцией, куда стекалась подавляющая часть общественного продукта населения всей области. Отсюда в различных организационных формах наличный продукт инвестировался дальше или по решению правящего слоя государства распределялся среди населения для потребления. Ввиду этого не без основания часто пытались описать эту хозяйственную систему Древнего Востока как патриархальный социализм»

(90,с.169–170).

Параллельно тому, что вся экономическая жизнь направлялась государством, олицетворенным в царе, в идеологии доминировала концепция обожествляемого царя, благодетеля и спасителя человеческого рода. Приведем еще одну цитату из Хейхельхейма, характеризующую эту концепцию:

«Он спас человеческий род, став человеческим существом, осуществляя эсхатологическое преображение царя в каждом поколении, – это делало царя существом, совершенно отличным даже от самых высших жрецов или аристократов. Царь спасал человечество своей беспредельной мистической силой в мире и на войне, своей справедливостью в поддержании благотворных явлений и своей щедростью в выдачах и инвестициях неисчислимого капитала для блага своих подданных»

(90, с. 116).

Естественно, что такая идеологическая и экономическая централизация делала как нравственно допустимыми, так и технически необходимыми самые жестокие меры подавления населения. Так, в Индии, в законах Ману, говорится:

«порядок во всем мире поддерживается наказаниями», «наказание – это царь»

(цитировано в 89, с. 138).

В Египте любой чиновник имел право налагать физические наказания. Трепет, внушаемый фараоном, символизируется змеей на его короне, фараон изображается убивающим, разрезающим, варящим людей в потустороннем мире (цитировано в 89, с. 142). Ритуальное имя одного из первых фараонов было – Скорпион.

Социалистические тенденции в древних государствах были подробно изучены в книге Виттфогеля (89), из которой мы уже заимствовали ряд конкретных фактов. Общая концепция автора сводится к тому, что он объединяет ряд государств Древнего Востока, доко лумбовской Америки, Восточной Африки и некоторых районов Тихого океана, особенно Гавайских островов, – в особую историческую формацию, называемую им «гидравлическим обществом», или «гидравлической цивилизацией». Название это объясняется тем, что основной чертой всех этих обществ Виттфогель считает ту фундаментальную роль, которую искусственная ирригация играет в их экономиках (см. сноску на этой странице). Понятие «гидравлического общества» автор толкует очень широко, включая сюда почти все некапиталистические государства, кроме Греции, Рима и государств средневековой Европы. Но он выделяет в «простейшее ирригационное общество» инков. Шумер, фараоновский Египет и Гаваи – то есть примерно тот комплекс явлений, который нас здесь интересует. Виттфогель указывает много черт, роднящих эти общества друг с другом и с социалистическими государствами XX века. Так, он отмечает сходную роль, которую играет ирригация сельского хозяйства и тяжелая индустрия. В обоих случаях особое значение приобретает деятельность, не являющаяся непосредственным производством благ, но составляющая его необходимую базу (89, с. 27–28). Эта ключевая часть экономики является собственностью государства, которое, таким образом, осуществляет полный контроль экономической и политической жизни страны.

Аналогичные параллели рассматривает и Хейхельхейм. Он пишет, например:

«Далее, для исследователей, изучавших этот процесс, не представляет секрета, что планируемая экономика и коллективизм нашей эпохи подсознательно возвращают человечество к условиям Древнего Востока – всякий раз, когда мы стремимся упразднить или видоизменить индивидуалистические и либеральные формы общества, которые были характерны для железного века в течение последних трех славных тысячелетий истории. Вместо этого наш мятущийся двадцатый век проявляет тенденцию связывать нашу традиционную организацию государства, общества, экономики, духовной жизни – с пережитками древневосточных коллективистических форм организации, подсознательно сохранившимися в жизни и событиях многих современных народов»

(90, с. 99).

«Современные великие державы по духу гораздо ближе, чем осознают это, к великим империям медного и бронзового веков или к аналогичным более поздним формам правлений, развившимся прямо или косвенно из древневосточных образцов. Всякий раз, как наши страны добиваются не индивидуальной свободы, но всестороннего контроля, возникает близкое подобие планируемой городской жизни под господством царей Месопотамии и Малой Азии, египетских фараонов, ранних индейских императоров и аналогичных форм правления. Духовные связи, соединявшие XIX столетие с классическим развитием Израиля, Греции, Рима, в гораздо большей степени, чем мы это осознаем, уступили место возврату к древневосточным истокам»

(90,с.99‑100).