Век просвещения

Теперь мы обратимся к социологической и философской социалистической литературе, из которой тоже коснемся лишь нескольких сочинений, оказавших наибольшее влияние на развитие идей хилиастического социализма.

«Завещание» Жана Мелье выделяются изо всей литературы этого направления многими чертами произведения, его необычной судьбой и поразительной фигурой автора. Жан Мелье (род. в 1664 г.) всю взрослую жизнь провел в качестве священника в Шампани. «Завещание» не было опубликовано автором и стало известно после его смерти в 1733 г. в списках и выдержках. Вольтеру и другим просветителям оно казалось интересным и привлекательным, но столь опасным, что они так и не отважились опубликовать его полностью. Целиком оно было издано только в 1864 г. в Амстердаме.

Главной отличительной особенностью «Завещания» является то, что у него собственно социалистическая концепция является лишь производной от основной идеи всего произведения – борьбы с религией. Мелье не видит в религии ничего, кроме ее социальной роли, которая заключается, по его мнению, в том, чтобы путем обмана и распространения суеверий закрепить насилие и социальное неравенство:

«Короче говоря, все, что ваши богословы и священники с таким пылом и красноречием проповедуют вам… все это в сущности не что иное как иллюзия, заблуждение, обман, измышление и надувательство: их выдумали вначале хитрые и тонкие политики, повторяли за ними обманщики и шарлатаны, потом этому поверили невежественные и темные люди из народа и, наконец, это поддержано было властью государей и сильных мира, которые потворствовали обману и заблуждениям, суевериям и шарлатанству и закрепили их своими законами для того, чтобы таким путем держать в узде массы и заставлять их плясать под свою дудку»

(49, т. I, с. 67–69).

Этими двумя страстями, ненавистью к Богу и ко всякому неравенству, иерархии, движется все «Завещание». Религия, считает Мелье, виновна в большинстве несчастий человечества. Она, в частности, сеет раздоры и религиозные войны. При этом сам он простодушно призывает к восстанию, убийствам королей, уничтожению всех, кого можно счесть более благополучными, зажиточными.

«По этому поводу мне вспоминается пожелание одного человека… Он высказал пожелание, чтобы „все сильные мира и знатные господа были перевешаны и удавлены петлями из кишок священников“. Это суждение не может не произвести несколько грубого и резкого впечатления, но ему нельзя отказать в наивной прямоте. Оно коротко, но красноречиво, так как в нескольких словах высказывает все, чего заслуживают подобные люди»

(49, т. I, с. 71).

Религия кажется Мелье нелепостью, суеверием, которое не может устоять против первого прикосновения ясного разума. Из всех религий самая нелепая – религия христиан, которых он называет христопоклонниками. Но неверно было бы искать причину его отношения к христианству в слишком рационалистическом складе ума самого Мелье. Опровергая христианство, он готов верить в дичайшее суеверие, повторять любой вздорный слух. Например, ему представляется нелепостью, что Бог имел всего одного Сына, в то время как куда менее совершенные существа одарены этой способностью в гораздо большей степени. Многие животные производят на свет сразу 10 или 12 детенышей.

«Говорят, что одна польская графиня по имени Маргарита родила сразу 36 детей. Кроме того, одна голландская графиня, тоже Маргарита, которая посмеялась над одной бедной женщиной, сильно обремененной детьми, родила сразу столько детей, сколько дней в году, то есть 365, и все они впоследствии вступили в брак (см. об этом Анналы Голландии и Польши)»

(49, т. II, с. 19).

Очевидно, что исходной точкой является для Мелье ненависть к Богу, для которой он лишь по мере своих сил пытается подобрать аргументы. Особенно же ненавистна ему личность Христа, для которого у Мелье буквально не хватает ругательств:

«А наши богохристопоклонники? Кому приписывают они божественность? Ничтожному человеку, который не имел ни таланта, ни ума, ни знаний, ни ловкости и был совершенно презираем в мире. Кому приписывают они ее? Сказать ли? Да, я скажу это: они приписывают ее сумасшедшему, безумцу, жалкому фанати ку и злополучному висельнику»

(49, т. II, с. 25).

Борец за права бедняков видит окончательное и неопровержимое доказательство ложности учения Христа в том,

«что он всегда был беден, был только сыном плотника…»

(49, т. II, с.26).

Религия – источник большинства общественных зол и, в частности, неравенства людей, которое держится лишь ее авторитетом. Мелье признает необходимость «некоторой зависимости и подчинения» в каждом обществе. Но сейчас власть основана на насилии, убийствах и преступлениях. В «Завещании» нет речи ни о конкретных мерах для улучшения положения бедняков, ни призывов к богатым сделать что‑либо в этом направлении; книга только раздувает ненависть одних к другим.

«Вам, дорогие друзья, рассказывают о дьяволах, вас пугают одним именем дьявола, вас заставляют поверить, что дьяволы – самые злые и отвратительные существа, что они – худшие враги человеческого рода, что они стараются только о том, чтобы погубить людей и сделать их навеки несчастными в аду»

(49, т. II, с. 166).

«Но знайте, дорогие друзья, для вас самые злые и настоящие дьяволы, которых вам следует бояться, – это те люди, о которых я говорю, – у вас нет худших и злейших врагов, чем знатные и богатые»

(49, т. II, с. 166).

Самой сущностью, истинной причиной неравенства является частная собственность, которую религия тоже оправдывает.

«Оттого одни опиваются и объедаются, роскошествуют, а другие умирают с голоду. Оттого одни почти всегда веселы и радостны, а другие вечно в трауре и печали»

(49, т. II, с. 201).

Вся социальная программа Мелье сводится к нескольким строчкам:

«Каким великим счастьем было бы для людей, если б они сообща пользовались жизненными благами»

(49, т. II, с. 209).

В справедливом обществе, считает Мелье, производство и потребление должны быть организованы на началах общности.

«Люди должны владеть всеми благами и богатствами земли сообща и на равных правах и пользоваться ими тоже сообща и равномерно»

(49, т. II, с. 198).

Еда, одежда, воспитание детей не должны сильно различаться в разных семьях. Все должны трудиться под руководством мудрых старцев (в другом месте говорится о выборных должностных лицах).

Эти меры приведут к чудесным результатам: никто не будет нуждаться, все будут любить друг друга, исчезнет тяжелый труд, обман, тщеславие. Тогда, говорит Мелье,

«не видно было бы на земле несчастных людей, тогда как теперь мы видим их на каждом шагу»

(49, т. II, с 217).

Семейные отношения также должны измениться, ибо падет великое зло, привнесенное церковью, – нерасторжимость брака.

«Надо, чтобы предоставили одинаковую свободу мужчинам и женщинам беспрепятственно сходиться, следуя своему влечению, равно как свободу расходиться и расставаться друг с другом, когда им станет в тягость совместная жизнь или когда новое влечение побудит их к заключению другого союза»

(49, т. II, с. 214).

После чтения «Завещания» остается впечатление, что это произведение глубоко личное, что в нем нашли отражение интимные стороны личности автора. Поэтому интересны те места сочинения, в которых говорится об этой личности.

Книга начинается с обращения Мелье к его прихожанам:

«Дорогие друзья, мне нельзя было при жизни открыто высказать то, что я думал о порядке и способе управления людьми, об их религии и правах, это сопряжено было с очень опасными и прискорбными последствиями; поэтому я решил сказать вам это после смерти»

(49, т. II. с. 55).

О себе Мелье сообщает:

«Я никогда не был столь глуп, чтобы придавать значение таинствам и сумасбродствам религии, я никогда не испытывал влечение участвовать в них или даже говорить о них с почтительностью и одобрением»

(49, т. II, с. 73).

«Я всей душой ненавидел нелепые обязанности своей профессии и особенно эти идолопоклоннические и суеверные мессы и вздорные и смешные причащения св. тайн, которые я вынужден был проделывать»

(49, т. I, с. 77).

Кончается книга словами:

«После всего сказанного пусть думают обо мне, пусть судят, говорят обо мне и делают все, что угодно; я нисколько об этом не беспокоюсь. Пусть люди приспособляются и управляют собой, как им угодно; пусть они будут мудры или безумствуют, пусть они будут добрыми или злыми, пусть говорят после моей смерти или делают со мною все, что хотят, мне до этого совсем нет дела. Я уже почти не принимаю участия в том, что происходит в мире. Мертвых, с которыми я собираюсь идти одной дорогой, не тревожит уже ничто, их уже ничто не заботит. Этим ничто я тут и закончу. Я и сам сейчас не более как ничто, а вскоре и в полном смысле буду ничто»

(49, т. II, с. 377).

Это не были пустые слова: Мелье покончил с собой в возрасте 55 лет.

История «Завещания» любопытна. Оно (или отрывки из него) попало в руки к Вольтеру, на которого произвело громадное впечатление. Он писал о «Завещании»:

«это произведение, крайне необходимое демонам, превосходный катехизис Вельзевула. Знайте, что это очень редкая книга, это совершенство»

(49, т. III,с. 405).

Лицам, которых он называл «братьями», Вольтер не раз писал, поощряя распространять отрывки из «Завещания».

«Знайте, что благословение Божье над нашей зарождающейся церковью: в одной из провинций были розданы 300 экз. Мелье, которые дали много новообращенных»

(49, т. III, с. 417).

Книга считалась опасной. Понуждая ее издавать, Вольтер писал:

«Нельзя ли обратиться за этим, не компрометируя себя и никого, к добряку Мерлену? Я не желал бы, чтобы кто‑нибудь из наших братьев нес малейший риск»

(49, т. III, с. 416).

«Поблагодарим добрых людей, отдающих его даром, и испросим у всевышнего благословения для этого полезного чтения»

(49, т. III, с. 419).

«…У вас умные друзья, которые не прочь будут иметь эту книгу у себя в надежном месте, впрочем, она годится для наставления молодежи»

(49, т. III, с. 408).

«Жан Мелье должен убедить весь мир. Почему его евангелие так мало распространено? Вы слишком вялы в Париже! Вы прячете свой светильник»

(49, т. III, с. 410).

«По‑ христиански желаю, чтобы „Завещание“ священника размножилось, подобно 5 хлебам, и накормило 4–5 тыс. душ»

(49, т. III, с. 411). с

Позже, в 1793 г., когда Конвент проводил дехристианизацию и вводил культ Разума, Анахарсис Клоотс предложил поставить в храме Разума статую первого священника, который отрекся от религиозных заблуждений, – «смелого, великодушного и великого Жана Мелье».

«Кодекс природы, или Истинный дух законов» Морелли (50) появился в 1755 году. Об авторе его почти ничего не известно – до сих пор ведутся споры, существовало ли такое лицо или это был чей‑то псевдоним.

В основе системы Морелли лежит представление о естественном состоянии или «кодекс природы», которому должно следовать человечество, чтобы жить счастливо и нравственно. Разрыв с естественным состоянием произошел через частную собственность, которая явилась причиной всех бед человечества. Только ее упразднение может привести назад к естественному и счастливому состоянию.

IV часть книги содержит законодательство, которое должно быть, по мысли Морелли, положено в основу идеального общества.

Центральное место занимают три «основных и священных закона». Первый из них упраздняет частную собственность. Исключение делается лишь для «вещей, которые каждый употребляет для удовлетворения своих потребностей, для удовольствий или для своего повседневного труда». Второй закон объявляет всех граждан должностными лицами, которых государство обеспечивает работой и содержанием. Третий закон прокламирует всеобщую обязанность трудиться «согласно распределительному закону».

Все граждане обязаны от 20 до 35 лет заниматься земледелием, а потом оставляются на этой работе или переводятся в ремесленники. С 40 лет каждый имеет право свободного выбора профессии.

Весь продукт общества распределяется через общественные склады. Торговля и обмен запрещены «священным законом».

Население живет в городах, разбитых на равные, одинаковые кварталы. Все здания одинаковой формы. Все носят платья из одной и той же материи.

По достижении определенного возраста каждый гражданин обязан вступить в брак. Дети воспитываются в семье до 5 лет, после чего поступают в предназначенные для их воспитания дома. Обучение (а также пища и одежда) всех детей совершенно одинаково. В 10 лет дети переходят для дальнейшего обучения в мастерские.

Число лиц, посвятивших себя наукам и искусствам, строго ограничивается «как для всякого вида занятий, так и для каждого города».

«Моральная философия» раз навсегда ограничивается положениями, выработанными в трактате Морелли,

«не будет добавляться ничего, выходящего за границы, предписанные законом»

(50, с. 202).

Зато в области естественных наук представляется полная свобода исследования.

Созданные Морелли законы будут выгравированы на колоннах или пирамидах, возведенных на главной площади каждого города.

За попытку изменения священных законов человека объявляют помешанным и пожизненно замуровывают в пещеру,

«…его дети и вся семья отрекаются от этого имени»

(50, с. 238).

Все эти положения нам уже встречались – у Мора или Кампа неллы. Интерес системы Морелли заключается в том, что она содержит идею развития общества от первобытного состояния до социализма.

Человечество некогда жило в «естественном состоянии» – это был тот золотой век, память о котором сохранилась у всех народов. Оно утратило это состояние, допустив частную собственность, благодаря ошибке законодателей. Возвращение к строю без частной собственности произойдет благодаря прогрессу, который Морелли считает основной движущей силой истории.

«Явления, в которых я его наблюдаю, показывают мне везде, вплоть до комариного крылышка, наличность последовательного развития; я испытываю, я чувствую прогресс разума. Я вправе, следовательно, сказать, что по чудесной аналогии существуют благоприятные превращения и в области моральной и что, несмотря на свою силу и свою приятность, законы природы лишь постепенно приобретают полную власть над человечеством»

(50, с. 159).

Только испробовав разные формы правления, люди поймут, в чем их истинное благо. Как неизбежное торжество разума возникает в конце концов описанное Морелли общество, и человечество закончит свой путь от бессознательного золотого века – к сознательному.

О распространении социалистических идей в «век просвещения» можно судить по тому явному сочувствию, с которым о них говорится в самом влиятельном сочинении того времени – знаменитой «Энциклопедии». В статье «Законодатель», которая появилась в IX томе «Энциклопедии» в 1765 г. и автором которой является, по‑видимому, Дени Дидро, в качестве основной цели всякого законодательства выдвигается замена «духа собственности» – «духом общности». Если в государстве царит «дух общности», то его граждане не сожалеют о том, что отказались от своей воли в пользу общей воли, любовь к отечеству становится их единственной страстью.

Эти несколько неопределенные высказывания автор конкретизирует, приводя в качестве образца законов, основывающихся на духе общности, законы Перу*. Он пишет:

«Законы Перу стремились соединить граждан узами человечности; в то время, как законодательства других стран запрещают причинять друг другу зло, в Перу они предписывали неустанно творить добро. Эти законы, устанавливая (насколько это возможно вне естественного состояния) общность имуществ, ослабляли дух собственности – источник всех пороков. Самыми лучшими днями, торжественными днями были в Перу те дни, когда обрабатывалось общественное поле, поле старика или сироты. Тот, кому в виде наказания запрещалось работать на общественном поле, считал себя несчастнейшим человеком. Каждый гражданин трудился для всех граждан, сносил плоды своего труда в государственные амбары и в награду получал плоды трудов других граждан»

(цитировано в 51, с. 127).

Позже, в 1772 г., Дидро вернулся к мыслям о социалистической форме государственного устройства. В произведении «Добавление к путешествию Бугенвиля» он описывает жизнь таитян, остров которых якобы посетил путешественник.

У дикарей все общее, они все вместе трудятся в сельском хозяйстве. Брака не существует и дети воспитываются обществом. Обращаясь к путешественнику, старый таитянин говорит:

«Здесь все принадлежит всем, а ты проповедовал какое‑то различие между моим и твоим»

(52, с. 43).

«Оставь нам наши нравы. Они более мудры и более добродетельны, чем твои; мы не желаем променять то, что ты называешь невежеством, на твое бесполезное знание. Мы обладаем всем, что необходимо и полезно нам. Неужели мы заслуживаем презрения за то, что не сумели создать себе излишних потребностей?.. Не внушай нам ни твоих мнимых потребностей, ни твоих химерических добродетелей»

(52,с.44).

«Наши девушки и женщины принадлежат всем… Молодая таитянка отдавалась восторгам в объятиях молодого таитянина, ожидала с нетерпением, чтобы мать сняла с нее покрывало и обнажила грудь… Без стыда и страха она принимала в нашем присутствии, посреди круга невинных таитян, при звуках флейт, среди плясок, ласки того, кого намечало ее юное сердце и тайный голос ее чувственности. Способен ли ты заменить каким‑либо более доблестным и великим чувством то чувство, которое мы им внушили и которое воодушевляет их?»

(52, с. 43–45).

Об отношении Дидро к социалистическим теориям говорит также и то, что «Кодекс Природы» Морелли включался в собрание сочинений Дидро – безо всяких возражений со стороны последнего. Это свидетельствует не только о моральных принципах Дидро – но и о его сочувствии социалистическим идеям.

«Истинная система» Дешана. В заключение мы скажем об одной из самых ярких фигур всего течения теоретиков социализма в XVIII веке – бенедиктинском монахе Дешане. При жизни им были опубликованы «Письма о духе века» (1769 г.) и «Голос разума против разума природы» (1770) – анонимно. Но самые его оригинальные мысли содержатся в сочинении «Истина или достоверная система», которое сохранилось в виде рукописи и было опубликовано лишь в нашем веке, а полностью – только в последние годы

(53).

Дешан – автор одной из самых ярких и последовательных социалистических систем. С другой стороны, он – поразительно глубокий философ. Его называют иногда предшественником Гегеля. Это безусловно верно; но сверх того, пройдя тот же путь, что и Гегель, Дешан развил и многие концепции, к которым пришли ученики Гегеля левого направления: Фейербах, Энгельс, Маркс. А своей концепцией Ничто он во многом предвосхитил современных экзистенциалистов.

Мировоззрение Дешана ближе всего к материализму, хотя вряд ли полностью с ним совпадает. В мире он видит одну материю, которую, однако, понимает очень своеобразно:

«Мир, – говорит Дешан, – существовал и будет существовать вечно»

(53, с. 317).

В нем протекает вечный процесс появления одних частей из других и их уничтожения:

«Все существа выходят одно из другого, входя одно в другое и все различные роды их суть лишь виды универсального рода»

(53, с. 127).

«Все существа обладают жизнью, как бы они ни казались мертвы, ибо смерть есть лишь относительно меньшее проявление жизни, а не отрицание ее»

(53, с. 127).

Жизнь для Дешана – это различные формы движения. Он говорит о природе:

«Все в ней по‑своему обладает способностью чувствования, жизнью, мыслью, разумом, то есть движением. Ибо что означает в сущности все эти слова, если не действие или движение частей нас составляющих?»

(53, с. 135).

Этим определяется место человека во вселенной и, в частности, свобода его воли:

«Если мы верим в то, что мы обладаем волей и свободой, то происходит это, во‑первых, вследствие абсурда, заставляющего нас верить в некоего Бога, и вытекающей из него веры в то, что у нас есть душа, имеющая перед Богом заслуги и провинности; а во‑вторых, потому что мы не видим внутренних пружин нашего механизма…»

(53, с. 136–137).

Бога Дешан признает идеей, созданной человечеством, продуктом определенных социальных отношений, основанных на частной собственности. Религии не было, пока не сложились эти отношения, и ее не будет, когда они разрушатся; Сама религия является не только результатом угнетения людей, но и средством, помогающим угнетению, она – одно из основных препятствий к переходу человечества в более счастливое социальное состояние. Дешан говорит:

«Слово „Бог“ подлежит устранению из наших языков»

(53, с. 133).

И тем не менее он яростный противник атеизма. Он говорит о своей системе:

«На первый взгляд можно подумать, что это краткое изложение атеизма, ибо в нем разрушается всякая религия; но, поразмыслив, нельзя не убедиться, что это вовсе не изложение атеизма, ибо на место Бога рассудочного и морального (которого я предаю уничтожению, ибо он в действительности дает лишь представление о человеке, более могущественном, чем другие люди) я ставлю бытие метафизическое, являющееся основным началом нравственности, которая тут далеко не произвольна…»

(53, с. 154).

Здесь Дешан имеет в виду свое понимание вселенной, которой он приписывает три различных аспекта. Первый – это ЦЕЛОЕ – это вселенная как соединение всех своих частей. ЦЕЛОЕ – «основа, проявлениями которой являются все видимые существа», но оно имеет иную (не физическую) природу, чем его части, поэтому его нельзя увидеть, но можно постигнуть разумом. Второй – ВСЕ – это вселенная как единое понятие.

«ЦЕЛОЕ предполагает наличие частей, ВСЕ этого не предполагает»

(53,с.87).

«Под ВСЕМ я разумею существование в себе, существование само по себе… иными словами… не существующим через что‑либо иное, кроме самого себя»

(53, с. 87–88).

«ВСЕ, не состоящее из частей, существует; оно неотделимо от ЦЕЛОГО, которое состоит из частей и которого оно является одновременно утверждением и отрицанием»

(53, с. 124).

Но, пожалуй, наиболее поразителен третий аспект вселенной, который Дешан вводит в свою систему. Он подчеркивает отрицательный характер всех определений, применяемых к ВСЕ:

«ВСЕ уже не частичная масса существ, а масса без частей… не единое бытие, существующее во многих существах…, а бытие единственное, отрицающее всякое другое бытие, кроме него самого… по поводу которого можно лишь отрицать то, что утверждается в другом, оно уже не чувственное или результат чувственных существ, а НИЧТО, само небытие, которое одно лишь и не может быть не чем иным, как отрицанием чувственного…»

(57,с.125–126).

«ВСЕ – НИЧТО»

(53, с. 129).

«Никогда до меня, по всей вероятности, не писали, что ВСЕ и НИЧТО – одно и то же»

(53, с. 130).

Этот принцип Дешан кладет в основу учения о существовании:

«В чем причина существования? Ответ. Причина в том, что НИЧТО есть нечто, в том, что оно – существование, в том, что оно – ВСЕ»

(53, с. 321).

Здесь он может найти место и Богу:

«Бог есть НИЧТО, само несуществование»

(53, с. 318).

По‑видимому, именно эти принципы и те следствия, которые он из них выводит, Дешан и противопоставляет атеизму, объявляет его чисто негативным, разрушительным учением, называя «атеизмом скотов», то есть существ, не преодолевших религию, а еще до нее не развившихся.

С этой точкой зрения связано и высокомерное, презрительное отношение Дешана к современным ему философам‑просветителям. Он обвиняет их в том, что их построения ненаучны, основываются на фантазиях.

«Пусть наши философы‑разрушители убедятся, насколько бесплодны и ничтожны были их усилия, направленные против Бога и религии. Философы были бессильны выполнить свою задачу до тех пор, пока они не касались существования гражданского состояния, которое одно является причиной возникновения идеи морального и универсального существа и всех религий»

(53, с. 107).

«Состояние всеобщего равенства не вытекает последовательно из учения атеизма. Для наших атеистов, как и для большинства людей, оно всегда казалось порождением фантазии»

(54, с. 41).

И эти фантазии далеко не безобидны. Существуют лишь два выхода – тот, который предлагает религия, и тот, который предлагает его, Дешана, система. Подтачивать религию, пока не подготовлена почва для второго выхода, – значит содействовать приближению разрушительной революции. В «Голосе Разума» Дешан говорит:

«Эта революция, конечно, будет иметь своим источником современные философские настроения, хотя этого большинство не подозревает. Она будет иметь гораздо более печальные последствия и причинит гораздо большие разрушения, чем революция, вызванная какой‑либо ересью. Но разве эта революция не начинается? Разве не пало уже разрушение на устои религии, разве не готовы они пасть, да и все остальное?»

(Цитировано в 54, с. 6).

Негативному характеру атеизма просветителей Дешан противопоставляет позитивный, по его мнению, характер своей системы:

«Система, предлагаемая мною, подобно атеизму, лишает нас радости рая и ужасов ада; но, в противоположность атеизму, она не оставляет никакого сомнения в правомерности уничтожения и ада и рая. Наконец, она дает нам в высшей степени важное убеждение, которого не давал и никогда не сможет дать атеизм; именно – убеждение в том, что для нас рай может существовать только в одном месте, а именно – в этом мире»

(53, с. 154).

На метафизике Дешана основывается его социальная и историческая доктрина. Основой ее является концепция эволюции человечества в направлении наибольшего проявления идеи единения, Целого:

«Идея Целого равносильна идее порядка, гармонии, единства, равенства, совершенства. Состояние единения или общественное состояние вытекает из идеи Целого, которое само есть единство, единение; люди в целях своего собственного благополучия должны жить в общественном состоянии»

(53, с. 335).

Механизм этой эволюции – развитие социальных инстинктов, которые определяют собой все стороны человеческой жизни – язык, религию, мораль… Например:

«Абсурдно было бы допустить, что человек вышел из рук Бога взрослым, моральным и владеющим способностью речи: речь развивалась по мере того, как общество становилось тем, что оно собой представляет»

(53, с. 102).

Различные проявления зла Дешан считает продуктом социальных отношений, даже гомосексуализм, например, объясняя их влиянием.

Сами же социальные институты складываются в результате воздействия материальных факторов – необходимости совместной охоты, охраны стад, а также преимуществ физического строения человека, в особенности строения его руки.

Весь исторический процесс Дешан делит на три ступени или состояния, которые должно пройти человечество:

«Для человека существуют только три состояния: состояние дикости, или состояние животных в лесах, состояние законов* и состояние нравов. Первое является состоянием разъединения, без единения, без общества; второе состояние – наше – состояние крайнего разъединения в единении, и третье состояние – это состояние единения без разъединения. Это состояние неоспоримо единственное, могущее, насколько это возможно, составить силу и счастье людей»

(53, с. 275).

В состоянии дикости люди гораздо счастливее, чем в состоянии законов, в котором живет современное цивилизованное человечество:

«…состояние законов для нас, людей в гражданском состоянии, неоспоримо хуже, чем в состоянии дикости»

(53, с. 184).

Это верно в применении к современным диким народам:

«Мы относимся к ним с пренебрежением, однако не подлежит сомнению, что их состояние много менее безрассудно, чем наше»

(53,с.185).

Но вернуться в состояние дикости нам невозможно: оно необходимо должно было разрушиться и породить состояние законов в силу объективных причин и, прежде всего, появления неравенства, власти и частной собственности.

Частная собственность – это основная причина, порождающая все пороки состояния законов:

«Твое и мое по отношению к земным благам и к женщинам существует только под сенью наших нравов, порождая все зло, которое санкционирует эти нравы»

(53, с. 178).

Состояние законов, по мнению Дешана, – состояние наибольшего несчастья для наибольшего числа людей. Само зло он считает порождением этого состояния:

«Зло в человеке имеет место только благодаря существующему гражданскому состоянию, которое бесконечно противоречит его природе. В человеке не былотакого зла в стадном состоянии»

(53, с.166).

Но именно те стороны состояния законов, которые делают его особенно непереносимым для людей, подготовляют, согласно Деша ну, переход в состояние нравов, которое, по‑видимому, и является тем «раем в этом мире», о котором Дешан говорил в приведенной выше цитате. Его описание, полное ярких подробностей, составляет одну из самых своеобразных и последовательных социалистических утопий.

Вся жизнь в состоянии нравов будет полностью подчинена одной цели: максимальному осуществлению идеи равенства, общности. Люди будут жить без твоего и моего, исчезнет специализация, разделение труда.

«Женщины являлись бы общим достоянием для мужчин, как мужчины для женщин»

(53, с. 206),

«дети не принадлежали бы в отдельности тем или иным мужчинам и женщинам»

(53, с. 206),

«женщины, способные кормить грудью и небеременные, без разбору давали бы детям свою грудь»

(53, с. 212).

«Но как же, возразят мне, неужели матери не оставляли бы при себе своих собственных детей? Нет! К чему эта собственность…?»

(53,с.212).

Автора не пугает, что этот образ жизни может привести к кровосмешению.

«Говорят, что кровосмешение в первой степени противно природе. Оно всего только противно природе наших нравов, ничего более»

(53, с. 212).

Все люди

«знали бы только общество и принадлежали бы ему одному, единственному собственнику»

(53, с. 211).

Для перехода в это состояние придется уничтожить многое из того, что сейчас считается ценным, например,

«все то, что мы именуем прекрасными произведениями искусства. Жертва эта была бы, несомненно, велика, но принести ее необходимо»

(53, с. 202).

Исчезнуть должны не только изящные искусства – поэзия, живопись или архитектура, но и наука и техника. Люди не станут строить кораблей или изучать земной шар.

«И зачем понадобилась бы им ученость Коперников, Ньютонов и Кассини?»

(53, с. 224).

Язык станет гораздо более простым и гораздо менее богатым, все люди станут говорить на одном языке, а язык этот будет стабилен и не подвержен изменениям. Исчезнет письменность и отпадет необходимость в утомительном труде изучения грамоты. Дети вообще не будут учиться: все необходимое они усвоят, подражая старшим.

Отпадет и необходимость рассуждать:

«В состоянии дикости не размышляли и не рассуждали, потому что в этом не нуждались; при состоянии законов размышляют и рассуждают, потому что нуждаются в этом; при состоянии нравов не будут размышлять и рассуждать, потому что в этом не будут больше нуждаться»

(53, с. 296).

Одна из самых ярких иллюстраций этого изменения сознания – гибель всех книг. Все они найдут свое употребление в том, для чего они, собственно, только и годны – для растопки печей. Все написанные до сих пор книги имели своей целью сделать необходимой и подготовить ту книгу, которая доказывала их ненужность – книгу Дешана. Она переживет их все, но под конец тоже сгорит – последней из книг.

Жизнь людей упростится и облегчится. Они почти не будут добывать и обрабатывать металлов – большинство вещей будет сделано из дерева. Не будут строить больших домов, а жить станут в деревянных хижинах.

«Мебель их состояла бы только из скамей, полок и столов…»

(53, с. 217).

«Свежая солома, переходящая затем от них на подстилку для скота, составляла бы общее и здоровое ложе, на котором они предавались бы отдыху. Они располагались бы для этого без разбора, женщины вперемежку с мужчинами, предварительно уложив немощных стариков и детей, которые спали бы отдельно»

(53,с.221).

Еда была бы по преимуществу вегетарианской, а тем самым изготовление ее было бы гораздо легче.

«В их очень скромном существовании им необходимо было бы знать лишь немного вещей, и это были бы как раз те вещи, узнать которые всего легче»

(53, с. 225).

Это изменение жизни связано с коренным изменением психики, в том направлении,

«чтобы склонность каждого была бы вместе с тем и склонностью всеобщей»

(53, с. 210).

Исчезнут «отдельные связи» между людьми и яркие индивидуальные чувства:

«не было бы ярких, но мимолетных ощущений счастливого любовника, героя‑победителя, достигшего своей цели честолюбца, увенчиваемого художника…»

(53, с. 205).

«…Все дни походили бы один на другой»

(53, с. 211),

и даже все люди стали бы на одно лицо:

«При состоянии нравов не плакали бы и не смеялись бы. На всех лицах написан был бы ясный вид довольства, и, как я уже говорил, почти все лица имели бы почти один и тот же вид. В глазах мужчин любая женщина походила бы на других женщин, а любой мужчина – на другого мужчину в глазах женщин»

(53, с. 205).

Головы людей станут

«столь же гармоничными, насколько они ныне различаются»

(53,с.214).

«Они несравненно больше нашего придерживались бы одинакового образа действий во всем и не выводили бы из этого заключения – как мы поступаем по отношению к животным, – что так поступать – значит проявлять недостаток разума и понимания»

(53,с. 219).

Это новое общество породит и новое мировоззрение.

«И они не сомневались бы в том, – но нисколько этого не страшась, – что и люди существуют лишь в результате подобного же рода превратности и что в некий день им суждено вследствие таких же превратностей погибнуть, с тем, быть может, чтобы в последовательности времен вновь быть воспроизведенными путем превращения из одного вида в другой»

(53, с. 225).

«Подобно тому, как они, так же, как и мы, не считались бы с тем, что они раньше были мертвы, то есть что составляющие их части не существовали в прошлом в виде человека, они, будучи последовательнее нас, не придавали бы никакого значения и прекращению существования в этом виде в будущем»

(53, с. 228).

«Похороны их не отличались бы от погребения скота»

(53, с. 229),

так как

«их мертвые собратья не должны для них значить больше мертвой скотины»

(53, с. 229),

«они не были бы привязаны к данному человеку, в частности, в такой мере, чтобы ощущать его смерть как личную потерю и оплакивать ее»

(53, с. 230).

«Они умирали бы смертью тихой, смертью, похожей на их жизнь…»

(53, с. 228).

Date: 2015-09-22; view: 303; Нарушение авторских прав