Роль М. Горького в литературной критике 20-30-х годов ХХ века и значение I съезда советских писателей в дальнейшем развитии русской литературы

Алексей Максимович Горький (1868-1936) как писатель и критик значительной частью своего наследства относится к советской литературе. Мы остановимся только на его дореволюционной деятельности. Горький как критик сложился одновременно с Горьким-писателем.

Путь Горького к марксизму противоречив. Самое ценное в Горьком-критике - конкретные формы осознания марксистской методологии, особые ракурсы рассмотрения истории русской литературы, его чисто писательское «видение» проблем литературной критики. Ведь Горький, прежде всего, великий пролетарский писатель, основоположник метода социалистического реализма, а позднее и руководитель советских писателей.

Горький с самого начала своих критических выступлений был демократом и реалистом по своим симпатиям. Он ценил правдивость писателей-народников типа Каронина-Петропавловского, Короленко, с которыми общался в Нижнем Новгороде, очерки Слепцова и его роман «Трудное время», романы о правдоискателях Осиповича-Новодворского, Омулевского, Кущевского. Он довольно рано познакомился с Л. Толстым и Чеховым, которым посвятил потом проникновенные очерки-воспоминания. Именно в соотношении с этими писателями Горький определял свои литературные позиции и свой метод. В статье по поводу чеховского рассказа «В овраге» (1900) Горький признал Чехова непревзойденным стилистом и в письме к нему говорил о предельной правдивости его критического реализма. Реализм и демократизм Горького нашли яркое выражение в отрицательных оценках писателей-декадентов. Против «чистого искусства», приземленного натурализма и декадентского пессимизма он выступил в сказке «О чиже, который лгал, и о дятле - любителе истины» (1898). Свободу «чудачеств», а не оригинальность он отмечал в творчестве З. Гиппиус, Мережковского и других символистов. Впрочем, позднее Горький, в отличие от Михайловского, Плеханова, Воровского, имея в виду особенно Брюсова, А. Белого, Ф. Сологуба, отчасти Бальмонта, признавал заслуги символистов в разработке художественной формы, внешнего виртуозного словесного мастерства, в обновлении стиха, ритма и рифмы.

Очень трудно было разобраться в современных течениях и школах. Долгое время Горький еще недостаточно четко различал «легальных» марксистов и подлинных марксистов, одинаково нападал на П. Струве и на Плеханова. В самой яркой из ранних своих статей - «Поль Верлен и декаденты» (1896)-Горький двойственно освещал природу современного декадента в поэзии и искусстве: то связывал его с упадком буржуазии и ее вкусами, то абстрактно выводил из общего стиля эпохи урбанизма, повышенно нервозного ритма жизни современной цивилизации. Овладение социалистическим мировоззрением, сближение в 1905 году с В. И. Лениным подняли мышление Горького на новую высоту.

Горький внес принципиально важное разграничение в понятие романтизма, указав, что существуют две его разновидности: романтизм революционный и романтизм консервативный. Он начал разрабатывать принципы реализма нового типа, отличающегося от «критического» (термин этот ввел Горький).

Писатель потратил много сил на то, чтобы задолго до появления понятия социалистического реализма обрисовать его предполагаемые качественные отличия от критического реализма. Горький поддержал в ряде теоретических работ ленинский принцип партийности искусства.

В лекциях на Капри он пытался создать целостный курс истории русской литературы под углом зрения одной из актуальнейших тогда проблем: взаимоотношений интеллигенции и народа. Писатель объяснил здесь «внепартийность» Чехова, указав, что упреки в отсутствии у него мировоззрения несправедливы, поскольку у Чехова «есть нечто большее, чем миросозерцание»,- он выше любой из доктрин и любой из существующих буржуазных партий. Горький мечтал о новом, синтетическом охвате русской жизни, таком, каким он восхищался в творчестве Л. Толстого. Много раз Горький посвящал читателя в тайны творческой лаборатории писателя, говорил о значении «первоэлемента» литературы - языка. В этом сказывался его собственный писательский опыт, и никто из тогдашних критиков-марксистов не понимал так хорошо эту область, как Горький.

Со временем, конечно, изменялись некоторые суждения Горького, например о Ростане, Достоевском. Лишь постепенно он пришел к «единой руководящей критико-философской идее». Но в то же время наблюдается постоянство и стабильность многих его оценок, например творчества Помяловского, Г. Успенского, Лескова, Слепцова, Левитова, Короленко, Чехова, Толстого, Пушкина, Гоголя, его рассуждений о декадентстве и натурализме, о соотношении фольклора и литературы, о роли труда в человеческой культуре и т. п. Отдельные оценки уточнялись лишь в деталях.

Разрозненные высказывания Горького-критика дореволюционного периода были объединены в его каприйском курсе истории русской литературы (1909), опубликованном по черновикам только в 1939 году. Это была попытка продолжить на новой основе историко-литературные обзоры, шедшие от Белинского и Чернышевского.

Горький был историком литературы в точном смысле этого слова. Он обладал даром типологического мышления. Это хорошо проявилось в его мемуарных очерках о Толстом, Чехове. Он сознательно стремился к воссозданию общей картины литературного развития, установлению его закономерностей, специфических особенностей как искусства слова. Он любил насыщать свои концепции теоретическим материалом, ставить эстетические проблемы, прочеркивать ведущие линии.

В основу курса, прочитанного на Капри, положены четыре новаторские идеи. Первая идея - применение к литературе принципа классовой борьбы пролетариата, рассматриваемой как завершающее звено вековой освободительной борьбы народа; вторая - разграничение двух типов романтизма; третья - попытка наметить основные линии в русском реализме и четвертая - углубленная трактовка возможных противоречий между методом и мировоззрением писателя (по позднейшей терминологии). Все это было новым по сравнению с курсами Пыпина, Венгерова, Е. Соловьева (Андреевича), позднее - курсом под редакцией Овсянико-Куликовского.

Вспомним при этом, что еще не были написаны В. И. Лениным статьи «Памяти А. И. Герцена» (1912), «Из прошлого рабочей печати в России» (1914), в которых он четко изложил свое учение о трех этапах освободительной борьбы в России. В разработке своей концепции Горький двигался в 1908-1909 годах во многом самостоятельно. Его формулировки выглядят сейчас несколько расплывчатыми, сырыми, но они несут в себе богатую идею об этапах освободительной борьбы. Вот что Горький, например, говорил во введении: «Наша литература удобно может быть разделена на две линии - дворянскую, которая по силе социальной необходимости проповедовала демократизм, и демократическую - литературу разночинца-интеллигента, который, тоже по необходимости, проповедовал социализм». И та и другая линии, продолжал Горький, «одинаково исторически ценные для нас, ибо дают богатейший материал для суждения о путях русской мысли, о задачах разных общественных групп и, главное, убеждают нас в полном бессилии, в полной невозможности для той или иной группы решить свои задачи без участия широких демократических масс». Два поколения (или две «линии») обрисованы Горьким точно - дворяне и разночинцы, а третье поколение намечено в словах «широкие демократические массы», «для нас», т. е. для Горького и всех, кто за ним стоит. Классовый подход применен Горьким и к общему определению, что такое литература, которым открывается курс: «Литература - образное выражение идеологий - чувств, мнений, намерений и надежд - общественных классов и групп». Конечно, есть некоторая узость в словах: «образное выражение идеологий», это не вполне в духе «теории отражения». Литература - самостоятельный способ познания и отображения действительности, она сама есть форма идеологии. Но классовая ее суть раскрыта Горьким четко. Этот принцип он постоянно проводит в своих характеристиках классовых отношений в XVIII веке, эпохи Пушкина, 40-70-х годов.

Важна заслуга Горького и в разграничении романтизма на два подвида - активный и пассивный. Каким бы грубым и социологизаторским это деление ни казалось, оно обогащало науку, стимулировало поиски видовых различий внутри одного типа творчества. Исторические факты подтверждают такое разграничение. Это разграничение в более обстоятельных обоснованиях и обозначениях вошло в советскую науку.

Наконец, важна попытка Горького наметить основные линии в русском реализме от его, как он считает, «родоначальника» Фонвизина и до конца XIX века. Эту линию составляют Крылов, Грибоедов, Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Щедрин, Писемский, Слепцов, Г. Успенский, Чехов. От «сентиментально-романтической» линии Карамзина и Жуковского, по мнению Горького, зависело отчасти творчество Григоровича, Тургенева, Л. Толстого, Гаршина, Мельникова-Печерского, Тютчева, Фета, Майкова, Ф. Сологуба. Изумительно было разнообразие писателей в XIX веке. Но Горький особые симпатии испытывал к тем, кто нес народу правду и писал о народе правду. Он сетовал, что все еше остаются «недооцененными» Помяловский, Лесков, Г. Успенский. Они оказали на него самого сильное влияние. Помяловский, Осипович-Новодворский показали распад разночинского героя, новую обломовщину. Они клеймили российскую пошлость задолго до Чехова. Не будем сейчас спорить, правильно ли Горький классифицировал всех русских писателей. Важны классово-идеологическая характеристика определенных направлений в русском реализме, работа над его типологией. Это было новым.

Но нельзя сказать, что Горький владел классовым анализом в совершенстве, что все его определения точны. Радищева он называл основоположником «дворянского либерализма», причем либерализм Горький трактовал в позднейшем уничижительном смысле как проявление «сентиментального» свободолюбия, навеянного французской философией, в чем-то отвлеченного и нигилистического, даже «лицемерного». Горький всячески старался рассеять представление о «солидности» декабристов, этих поверхностных романтиков, стремившихся создать и укрепить все ту же идеологию либерализма. Правда, они не для себя хотели власти, они намеревались передать ее в руки народа - это утверждение Горького наводило на правильное понимание объективного значения деятельности декабристов, что и было раскрыто затем советскими учеными. Ошибочной была оценка значения Писарева, которого Горький порицал за «скоропалительность» выводов и идеализацию Базарова: Писарев-де не заметил «западни», расставленной Тургеневым, не сочувствовавшим своему герою. Превратно, как искусственный и надуманный трактует Горький образ Рахметова в «Что делать?» и т. п.

Но главный недостаток в построениях Горького заключается в том, что при односторонней нацеленности всего курса на «степень» сближения литературы и интеллигенции с народом на первый план выступали в нем судьбы именно интеллигенции, роль которой Горький всегда переоценивал. Узко отбираются им тематические линии русской литературы. Кроме тоге, упрощенно социологический подход к литературе заслонял ее художественные стороны. Образы Чацкого, Онегина, Печорина, Бельтова, Рудина брались только как материал для характеристики «самокритики» дворянства и, прежде всего, самих авторов, вследствие чего образы оказывались автобиографическими портретами.

В одних случаях Горький приходил к правильным выводам, например о том, что художественные произведения так называемых писателей-народников мало имели общего с самим «учением» народников. А в других случаях Горький упрощал связи между мировоззрением и творчеством, решая их в плане прямого «соответствия». Здесь мы подошли к еще одной важной методологической идее курса Горького, которая также дала свои плюсы и минусы.

Задолго до публикации письма Ф. Энгельса к М. Гаркнесс с известным высказыванием о Бальзаке Горький утверждал в своем курсе, что «богатый опытом писатель всегда противоречив, ибо обилие опыта требует широких организующих идей, а эти идеи враждебны узким целям групп и классов»; поэтому у каждого писателя можно найти «излишек фактов, избыток мыслей, имеющихся за пределами его тенденции и противоречащих ей по существу». При этом Горький называл имена Бальзака, Диккенса, Золя. Но особенно важную широту изображения жизни и противоречивость Горький усматривал в творчестве русских писателей. Итак, очевидно, к какому великому теоретическому открытию подошел Горький. С одной стороны, он смыкался с классиками русской критики и плодотворно продолжал разъяснения Добролюбова о роли «отвлеченностей» в творчестве писателя и о соотношении их со стихийным реализмом, а с другой, углубляясь в изучение противоречия между тенденцией и изображением, Горький подходил к проблеме художественного метода, которую смогло поставить несколько позднее только советское литературоведение.

Все это помогло Горькому совершенно по-новому истолковать гений Пушкина, стоявшего выше своего класса. С известной широтой подошел Горький и к оценке Л. Толстого, тоже сумевшего подняться над своим классом.

Вдумаемся в горьковские оценки великих русских писателей, не ограничиваясь на этот раз рамками только курса, прочитанного на Капри; отделим в них правильное от ошибочного или того, что подавало повод к превратному пониманию.

Вернемся к высказыванию о Пушкине. Оно было опубликовано в юбилейном 1937 году. Высказывание было взято из тогда еще неизвестного в печати каприйского курса: «Мы должны уметь отделить в нем,- писал Горький о Пушкине,-то, что в нем случайно, что объясняется условиями времени и личности, унаследованными качествами,- все дворянское, все временное... тогда перед нами встанет великий русский народный поэт...». Мы уже знаем принцип, которому следовал при этом Горький: «Его (т. е. Пушкина.- В. К.) личный опыт был шире и глубже опыта дворянского класса». Приблизительно так же поступают и сейчас многие пушкинисты, объясняя величие народного поэта. Но очевидны и некоторые утраты в такой точке зрения, налет релятивности в таком подходе. Слишком случайной оказывалась вся «социология творчества» Пушкина, хотя она несводима к пресловутому «шестисотлетнему» дворянству. Слишком отодвигались в сторону «условия времени» и «унаследованные качества». Пушкин несколько отрывался от истории, от «своего» дворянства. Мы помним, что Белинский хвалил Пушкина за то, что он в своем глубоко народном произведении «Евгений Онегин» изобразил жизнь дворянства в один из интереснейших моментов его исторической жизни, за то, что его герои - Онегин и Татьяна - дворяне. Их трагическая судьба определяет все качества этого произведения. Сложен вопрос об отношении Горького к Гоголю. Его резкие суждения о Гоголе-реалисте нередко объясняются тем, что Горький не верил в достоверность гоголевских типов-масок, целостность его реалистического метода. Даже на Первом съезде советских писателей в 1934 году Горький заявил, что Маниловы, Со-бакевичи были не характерны для России. В размышлениях Горького о Гоголе выявилась концепция иного реализма, который разрабатывал сам пролетарский писатель. Кроме того, приходилось воевать с «разными Мережковскими», раздувавшими значение «своего» Гоголя. Гоголю «доставалось» иногда в связи с необходимостью борьбы с «достоевщиной», Горький считал Гоголя родоначальником той религиозно-моралистической линии в русской литературе, ярчайшим представителем которой являлся Достоевский. Однако исследователям необходимо глубже вникнуть в особенности горьковских оценок именно реализма Гоголя. Дело не просто в том, что Горький судил о Гоголе с позиций своего реализма. Он обо всех судил с этих позиций. Кажется, правильнее сказать, что Горький не понимал гротеска в реализме, он сводил гротеск к карикатуре.

Нуждаются в трезвых уточнениях горьковские оценки Л. Толстого. Слова Горького о том, что Толстой один рассказал о русской жизни больше, чем все писатели, вместе взятые, что его всегда занимали три вопроса - бог, мужик и женщины и что мысль Толстого направлялась всегда по линии интересов крестьянской жизни, подавали повод некоторым исследователям считать, что на горьковские оценки повлияла статья В. И. Ленина «Лев Толстой, как зеркало русской революции» (1908). Но пока не установлено, когда Горький прочел статью В. И. Ленина. В то время, когда она появилась, Горький значительно разошелся с В. И. Лениным. И позднее, уже в советское время, высказывания Горького о Толстом, какими бы восторженными они ни были, лишь приближались к ленинским оценкам, но не совпадали с ними полностью. Фразу о том, что «мысль Толстого направлялась...» и т. д., еще и потому нельзя толковать, как влияние ленинской концепции, что она заключена в абзаце, в котором развивалась следующая идея: основные посылки к своим выводам Толстой взял у крестьян-сектантов Сютаева и Бондарева, что Каутский указал на совпадение проповеди Толстого с учением английской секты квакеров... Между тем В. И. Ленин точно указывает, что Толстой был выразителем интересов и настроений патриархального крестьянства, а Горький оставляет этот вопрос непроясненным. Горький склонен был толковать вслед за Михайловским противоречия Толстого не как отражение противоречий крестьянской психологии, а как противоречия в душе Толстого между «барином» и «мужиком». Толстой, каким бы он великим и сложным ни был, всегда оставался в сознании Горького писателем дворянского крыла, в ряду с Тургеневым и Григоровичем. Они пробудили интерес к крестьянской теме в русской литературе, но, по заявлению Горького, «у всех трех писателей совершенно отсутствует демократизм». Это, разумеется, совершенно неверно, особенно по отношению к Толстому.

Выступление Горького против «карамазовщины», против инсценировки «Бесов» в МХТе в 1914 году следует считать исторической заслугой писателя в борьбе с реакцией. На этот счет и тогда и после существовали в литературоведении и критике разные мнения. Но то, против чего выступал Горький, в свое время уже осуждали в Достоевском Белинский, Антонович, Михайловский. Однако есть какие-то недочеты в неизменно отрицательных горьковских оценках таланта Достоевского. Некоторые исследователи указывают, что Горький воевал только с «достоевщиной», а самого Достоевского называл «равным Шекспиру». Но ведь Горький резко отзывался и о патологическом элементе в его психологизме, и о темах произведений, и о языке. Назвать все это просто «заданием времени» нельзя. И в 1934 году Горький находил в Достоевском нечто от «средневекового инквизитора». Думается, Горький не совсем правильно выводил общее соотношение «добра» и «зла» в творчестве Достоевского, не видел того, что видели Белинский и Добролюбов: «боль о человеке», гуманизм писателя, несмотря на все отрицательные и реакционные черты его мировоззрения. Горький был близок Михайловскому, приписывавшему самому Достоевскому душевные изъяны его героев, преувеличившему его субъективную «жестокость», упускавшему момент отображения объективной реальности в романах писателя. Сегодняшнее советское литературоведение, театр и кино нашли более правильный подход к Достоевскому.

Горький неоднократно возвращался к проблеме «молодого человека XIX столетия», им была задумана в советское время целая серия изданий старых романов на эту тему: вышли «Рене» Шатобриана, «Герой нашего времени» Лермонтова и др. Горький внес в марксистское литературоведение важнейший вклад, указав вслед за Щедриным на второй ряд «лишних людей», начинающийся образом Молотова у Помяловского. Горький продолжил после Добролюбова и Писарева осмысление галереи «лишних людей». Собственно, эта галерея с дополнениями Горького и есть «молодой человек XIX столетия» с его скептицизмом, критицизмом, вырождением, «честной чичиковщиной», «мещанским счастьем». В мировой литературе эта галерея берет начало с «Чайльд Гарольда» Байрона (предшественники - «Рене», «Вертер»). Но Горький сам вносил некоторую непоследовательность в понимание проблемы «молодого человека», когда причислял к этой галерее и Домби-отца, и старика Гранде, и даже «милого друга» Мопассана, а в русской литературе доходил до Санина М. П. Арцыбашева. Но вторая линия - совсем другая линия. Она демонстрирует распад типа приобретателя, идущего скорее от Гобсека и Чичикова. Какое же отношение эти типы имеют к Онегину, Печорину? Горький слишком расширительно толковал понятие «мещанства» и на этой почве объединял слишком разнокачественные явления.

В конце жизни Горький поделился своими соображениями по поводу предварительного текста учебника истории русской литературы, составленного коллективом советских авторов (Г. Абрамович, Б. Брайнина, А. Еголин). Выдержки под названием «Заметки на учебник литературы» были посмертно опубликованы в газете «Правда». Замечания очень любопытны и служат хорошим дополнением к «каприйскому курсу», помогают лучше понять итоговые критические суждения Горького о русской литературе.

В замечаниях Горький делал упор на необходимость подлинного историзма, чтобы Тургенев, Достоевский, Чернышевский «не как с неба сваливались», а чтобы им предшествовал очерк главнейших событий эпохи, расстановки социальных сил, различий их настроений, чтобы история литературы не протекала «где-то вне политико-экономической жизни страны». К этому совету неплохо прислушаться и сегодня, когда забота о «специфике» литературы нередко вытесняет социологию из литературоведения.

Горький упрекает авторов учебника за то, что они не дали представления об органичности процесса, что учебник напоминает «сборник статей». Надо было бы показать «взаимное сцепление и отталкивание литератур друг от друга», «мастерство создания характеров и типов». Горький упрекал авторов и за то, что ими слабо выявлены индивидуальные черты писателей, их манеры типизировать явления. А манеры были разные у Тургенева и Достоевского. Один писатель брал какой-нибудь известный ему характер и добавлял к нему черты характеров сродных, а другой клал в основу характеров свои бесчисленные «бунты», узколичные мотивы, например месть за увлечение Фурье и Жорж Санд, за участие в кружке Петрашевского, за каторгу и солдатство. Неприязнь к Достоевскому сквозит у Горького и здесь: Горький не принимает положение о «системе образов» у Достоевского. Он подсказывает, в каком направлении должна устремиться мысль исследований: у Достоевского не «система», а «однообразие» фигур: Раскольников, Иван Карамазов, Ставрогин и подобные; Макар Девушкин, Прохарчин, Мармеладов, Лебядкин и т. д.; Карамазов-отец, Смердяков, Свидригайлов, Дмитрий Карамазов, Рогожин и др. Эти наблюдения Горького давно вошли уже в советские работы о Достоевском. Но разве подрывается тем самым положение о «системе образов» у Достоевского? Начертанные Горьким три ряда образов разве сами по себе уже не «система»?.. Горькому не хотелось «возвышать» Достоевского словом «система»...

В замечаниях Горького есть очень любопытные нюансы. Думается, здесь трезвее, чем прежде, указываются причины, породившие Чацких, Печориных, их «тревожное, критическое настроение». Горький ищет причины в эпохе, а не в автобиографической самокритике Грибоедова и Пушкина. И вообще, эти образы служат уже не теме «разрушения личности», а теме «новых людей». Горький советует показать «преемственность типов» по линиям: Недоросль Фонвизина, Подколесин Гоголя, Обломов Гончарова, Безухов Л. Толстого и т. д.; Чацкий, Онегин, Печорин до Санина (?) и, далее, Рахметов до подпольщиков типа В. Куйбышева. Ряды выстроены в основном верно, лишь не на своем месте стоит опять Санин, но эта ошибка выкупается «реабилитацией» Рахметова. Горький считает, что изложению романа «Что делать?» в учебнике отведено слишком мало места; кроме того, следовало бы указать, что герои романа не выдумка автора, они почти все - портреты живых лиц: Сеченова, Бокова, Ломова (Рахметов); следовало бы углубить трактовку литературной типологии, указать, кто из этих образов родственник Базарова, Рудина, гоголевских типов.

Суждения Горького становились мягче, объективнее, историчнее. Он недоволен туманным заявлением в учебнике, что Досто-еЕский боролся против революционеров. Горький требовал конкретно указать, против каких революционеров. В «Идиоте» он высмеял дон-кихотов, а в «Бесах» - нечаевцев, самое «нетипичное», «исключительное» явление. Горький считал необходимым упомянуть об отношении Достоевского к сосланному Чернышевскому. Суждения Горького о Достоевском совершенствовались, хотя и в рамках прежнего, в целом отрицательного отношения.

Горький как теоретик литературы внес особенно ценный вклад в разработку качественных определений социалистического реализма. Горький руководствовался желанием как-то определить новое видение в искусстве, которое свойственно пролетариату. Он понимал все неудобство и условность терминологии. «Да не смущает вас,- писал он в лекциях, прочитанных на Капри,-применение термина романтизм к психологии пролетариата - термином этим, за неимением другого, я определяю только повышенное, боевое настроение пролетария, вытекающее из сознания им своих сил, из все более усваиваемого им взгляда на себя, как на хозяина мира и на освободителя человечества». Пролетариат принес с собой новое представление о перспективах борьбы, прогресса, целях и средствах достижения социалистического будущего.

Что же это новое - романтика, романтизм? Горький был глубоко прав в стремлении обозначить новые стороны в художественном мировоззрении пролетариата. Но возникает вопрос: называть ли это новое романтизмом? Он утверждал, что романтизм входит составной частью в новый метод творчества. Термин «романтизм» он употреблял в разной связи: то как литературное течение, бывшее в истории, имеющее определенные декларации, то подменяет его понятием «романтика» как настроения, мечты, исторического оптимизма. Первое понятие совсем не годилось для определения социалистического реализма, как невозродимое историческое прошлое, совершившееся явление, теория и практика определенного вида творчества. Второе входило без особых затруднений в конструирование теории реализма нового типа, но на практике тянуло за собой груз представлений все о том же романтизме, легко менялось с ним местами и порождало путаницу. Сам Горький, употребляя оба термина, вкладывал в них то один, то другой смысл. Он даже прибегал к аналогии: когда-то критический реализм возник из слияния классицизма с романтизмом, почему бы не представить себе новое качество реализма пролетариата как синтез старого критического реализма с романтизмом?

Когда в связи с просмотренным в Нижнем Новгороде спектаклем «Дон Сезар де Базан» Ростана Горький восклицал: «Да это несправедливо (в смысле - мечта, вымысел.- В. К.). Но это красиво!» - он был романтиком... Это можно оправдать желанием «смазать окраску будней», хотя в философском отношении и недалеко уводило от народнической доктрины о «правде-истине» и «правде-справедливости», согласно которой к неприглядной истине жизни нужна успокоительная прибавка. Вряд ли прав был писатель, заявляя: «Сатирик в отношении к прошлому, беспощадный реалист в настоящем и революционный романтик в оценке, в предвидении будущего» - таков писатель-пролетарий. Тут слово «романтик» употребляется в методологическом смысле наряду со словом «реалист». Подобные конструкции у Горького прошли несколько стадий: «украшение жизни», «слияние» или «синтез романтизма с реализмом» и, наконец, «уметь смотреть на сегодняшний день из будущего, с высоты прекрасных целей»; включить в свой обиход «третью действительность». Конечно, всякое дело делается с ощущением перспективы, она вселяет оптимизм. Эту простую мысль можно выразить по-разному. Д. Писарев говорил об обгоняющей мечте («Промахи незрелой мысли»). Гоголь советовал с молодости «забирать» с собой в будущее все прекрасное, чтобы устоять в жизненных бурях («Мертвые души»). На ход мысли Горького оказала сильное влияние известная логическая конструкция в романе Чернышевского «Что делать?»: «Будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести, настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, Насколько вы сумеете перенести в нее из будущего. Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее все, все, что можете перенести».

Автору романа «о новых» и даже «необыкновенных» людях хотелось, пусть в утопической форме, утвердить социалистический идеал, вдохнуть в современников веру в него, наполнить их повседневное деяние ощущением оптимистической перспективы. Понадобились знаменитые «сны» Веры Павловны, понадобилась и приводившаяся тирада.

Конечно, и люди социалистического общества нуждаются в мечте, в перспективе. Но следует ли смешивать эмоциональное и идеологическое понятие мечты и перспективы с понятием художественного метода, как бы они связаны ни были друг с другом? Мы помним, что Щедрин возражал против этого. Возражал потом и Воровский. Реалист должен оставаться при подлинной исторической правде, черпать краски и образы из жизни. Иначе такая конструкция подает повод к лакировке, «приподыманию» действительности, «сочинительству», выдумыванию образов и сцен.

Наконец, еще один важный штрих. Когда сегодня некоторые литературоведы полагают, что спор о дозировках «критического» и «утверждающего» начал в социалистическом реализме суть праздный спор, так как и старый реализм утверждал свои идеалы, и социалистический реализм не отрицает критический пафос, следует считать такое мнение ошибочным. Все же основой в критическом реализме была именно критика существующего, а основой нового реализма, особенно в условиях победившего социализма, конечно, является утверждение того нового, что есть в сегодняшней действительности. Такое единственно правильное мнение о сущности социалистического реализма, в свое время выдвинутое Горьким, является господствующим сейчас в советском литературоведении. Какими бы удачными или неудачными ни были временные формулировки Горького, он прав в самом главном - в стремлении определить качественное своеобразие социалистической действительности, особой идейной одухотворенности социалистического искусства.

С 17 по 31 августа 1934 года состоялся первый съезд писателей. Творческим методом советской литературы и искусства был объявлен «соцреализм».

Впервые этот термин появился 25 мая 1932 года на страницах «Литературной газеты», а через несколько месяцев его принципы его были предложены в качестве основополагающих для всего советского искусства на таинственной встрече Сталина с советскими писателями на квартире у Горького (26 октября 1932 года). На этой встрече были также заложены основы будущей организации писателей.

Цитата из выступления ЦК по идеологии Жданова на съезде: «Товарищ Сталин назвал вас инженерами человеческих душ. Какие обязанности накладывает на вас это звание? Во-первых,знать жизнь, чтобы уметь изобразить ее не схоластически, не мертво, как объективную реальность, а изобразить жизнь в ее революционном развитии. При этом правдивость художественного изображения должна сочетаться с задачей идейной переделки и воспитания трудящихся в духе соцреализма». Таким образом, литературе отводилась роль инструмента воспитания, и только.

Эти принципы соцреализма оказались вне обсуждения. Все решения съезда были заранее написаны, и делегаты только проголосовали за них. Ни один из 600 делегатов не проголосовал против. Все ораторы говорили о великой роли Сталина во всех сферах жизни страны, в том числе в литературе (называли «архитектором» и «кормчим»).

Всю предшествующую культуру объявили предысторией к «культуре нового высшего этапа», социалистического. Было введено понятие социалистический гуманизм по принципу «любовь – ненависть»: любовь к народу, партии и Сталину и ненависть к врагам родины. Из такого понимания гуманизма следовал принцип партийности и принцип классового подхода в литературе.

Таким образом, можно сказать, что на съезде была сформулирована художественная идеология соцреализма, а не его художественный метод.

Основной функцией литературы стала агитационная функция. Агитационность литературы проявлялась в заданности сюжета, композиции, часто альтернативной (свои/враги), в явнойзаботе автора о доступности его проповеди. Но главной особенностью была идеализация реальности. Литература должна была поднимать дух людей, создавать атмосферу ожидания «счастливой жизни».

Новым явлением стали коллективные поездки писателей, художников и музыкантов на стройки, в республики, что придавало характер «кампании» индивидуальному творчеству.

Одновременно усиливался контроль над деятельностью членов Союза. Возрасла роль цензоров и редакторов. От народа были скрыты многие произведения авторов, живущих в России (Булгаков, Гроссман), писателей зарубежья (Бунин, Ходасевич), репрессированных писателей (Гумилев, Мандельштам). Еще в начале 1930-х годов Сталин назвал пьесу Булгакова «Бег» антисоветским явлением, попыткой «оправдать или полуоправдать белогвардейское дело». Грубые отзывы Сталин позволил себе и в адрес такого, казалось бы, тесно связанного с партией поэта, как Демьян Бедный. Сталин назвал его «перетрусившим интеллигентом», который плохо знает большевиков, и этого оказалось достаточно, чтобы перед Бедным закрылись двери редакций и издательств.

Из речи Горького (22 августа 1934 г.):

- «измерение роста писателей – дело читателей. Объяснение социального значения произведения литературы - дело критики»;

- «чрезмерное расхваливание одних способно вызвать у других чувства и настроения, вредные для нашего общего дела»;

- «партия и правительство дали писателю все, отняв у него только одно – право писать плохо»;

- «Я иногда говорю резко, но это я говорю не о писателе, а о его работе. Я жаден. Мать моя – литература Союзных Советских Социалистических Республик – празднует годы своего рождения. По жадности моей я страшно хочу, чтобы она получала хорошие подарки». «Мы всё еще пользуемся «правом писать плохо».

- «коллективные работы над материалом прошлого помогут нам шире и глубже понять достижения настоящего и требования будущего»

- «Эти работы не ставят перед каждым писателем узко определенной задачи: пиши о настроении сомов или ершей в тридцатых годах XIX века. Писатель из материала выбирает то, что наиболее отвечает его индивидуальному вкусу, не насилует его способности. Такие коллективные работы создадут, быть может, полуфабрикат, но они многим и многим предложат прекрасный материал для индивидуального художественного творчества и, главное».