Глава 1. Когда‑то для Зеффера каньон являлся своего рода раем, уютным уголком природы, в котором он укрывался от суеты того мира

Когда‑то для Зеффера каньон являлся своего рода раем, уютным уголком природы, в котором он укрывался от суеты того мира, что слишком быстро обретал кричащую помпезность, оскорблявшую его утонченный вкус. Но это было много‑много лет назад. Теперь он возненавидел свой прежний Эдем, ставший для него чем‑то вроде тюремного заключения и наказания. Пребывание в этом роскошном аде доставляло ему еще большие муки потому, что за границами поместья, искусственно возведенными его любовницей, Катей Лупеску, находились улицы, по которым он некогда ездил как хозяин. Разумеется, череда лет изменила их почти до неузнаваемости. Семьдесят лет – немалый срок. И, забравшись по южному склону каньона на самый хребет, где проходила граница его законных владений, Биллем мог видеть башни того, что представлялось ему «городом внутри города», – в его молодые годы, кроме грязной дороги и зарослей полыни, на том месте почти ничего не было. Тогда они с Катей были безраздельными владельцами этой земли. Вероятно, на их доходах сумели поживиться учредители прежних законов, которых теперь уж не было в живых. Но, насколько ему помнилось, Зеффер никогда не отписывал свои владения никаким другим собственникам, поэтому, если когда‑нибудь кому‑то вздумалось бы узнать, кому принадлежит земля, на которой стоит этот роскошный город, вполне возможно, что документы привели бы этого человека к Кате Лупеску и Виллему Матиасу Зефферу.

В свое время Катя безудержно предавалась стяжательству; разбогатев, она понуждала Зеффера вкладывать деньги в земельную собственность, скупая обширные участки, площадью исчислявшиеся в сотни акров. Этой идеей она заразилась от Дугласа Фэрбенкса и Мэри Пикфорд, которые также приобретали крупные земельные владения. Они как в воду глядели, утверждая, что со временем у людей появится острая потребность отстраниться от своих неприятностей и несчастий и укрыться в этом новом мире под названием Голливуд‑ленд. Следовательно, земля, на которой он построен, будет только расти в цене.

Сколько раз Зеффер боролся с искушением спуститься со своей горы, чтобы посмотреть, как выглядит теперь внешний мир, но так и не осмелился этого сделать. Катя четко и ясно растолковала своему бывшему импресарио, какие его ждут последствия, рискни он когда‑нибудь покинуть каньон. Решись он на этот шаг, то обратно вернуться уже бы не смог: его разорвали бы на части преданные ей местные хищники, или, как Катя их нарекла, los niflos, что в переводе означало «детки».

Удерживая его таким образом в своем плену, она не оставляла ему никаких сомнений в том, что не преминет привести приговор в исполнение. Катя вполне осознавала, какой обладала силой, и умела ею пользоваться. Его смерть послужила бы хорошим уроком здешним обитателям – в особенности тем, которые были еще недостаточно ей преданы и роптали на свою участь, рассказывая местным койотам всякие небылицы о своей повелительнице. Они давали ей разные имена на разных языках: прибывшие сюда из разных концов земного шара, эти мужчины и женщины в своей странной загробной жизни возвращались к тому языку, который лучше всего знали. Для одних она была La Catin – Сука, для других – герцогиня Скорби. Но никто не осмеливался дать ей отпор. О чем бы они ни перешептывались меж собой, какие бы ни выдумывали истории, открыто выступить против нее эти существа не решались, ибо в случае поражения боялись кое‑что потерять. Они не только тешили себя надеждой добиться благосклонности Кати, но искренне молили ее позволить им вернуться в дом и еще разок спуститься в Страну дьявола, где однажды они испытали вкус чего‑то такого, что по сей день пребывало у них в крови и не могло сравниться ни с чем другим.

Их голод был понятен Зефферу. Он и сам его испытывал. И если бы Катя позволила ему вернуться в дом, все мучения и душевная боль отшельнической жизни изгладились бы из его памяти, и он обрел бы внутренний покой. Но Зеффер даже не мечтал о таком великодушии с ее стороны. Катя всегда была безумной. В молодые годы это качество являлось средоточием ее очарования – возможно, поэтому она так сильно приковывала к себе взоры зрителей. Кого бы она ни изображала на экране, глаза ее героинь всегда светились какой‑то сумасшедшинкой. Невинные дети были безумны в своей непорочности, развратные женщины – сумасбродны в своем грехе. Из всех прозвищ, которые ей когда‑либо присваивали, самое подходящее дал Цезарь Ромеро: La Puta Enojada, или Сумасшедшая Сучка. Этим именем называл ее и Зеффер, когда упоминал о ней в разговоре: «Катя, эта Сумасшедшая Сучка». Сучка была она или нет, сумасшедшая или нет – но факт заключался в том, что волоки неизменно находились в ее руках. К тому же благодаря колдовскому действию проклятой комнаты старость в ближайшее время Кате не грозила, равно как не приходилось рассчитывать и на то, что в один прекрасный день она добровольно освободит от своей персоны их каньон, потому как внешнего мира Катя боялась не меньше, чем Зеффер. Несмотря на всю напыщенность и жестокость, жизнь этой женщины была соткана из страха.

Из страха жизни и страха смерти. Из страха стоять и страха идти. Из страха памяти и, конечно же, страха забвения.

Но время от времени далее в этом безумном рае мелькали искра надежды, намек на то, что в конце концов все может измениться к лучшему. Подобные искры и намеки возникали, как правило, тогда, когда в каньоне появлялся посторонний, присутствие которого несколько нарушало равновесие сил в феодальном господстве La Puta Enojada.

За время своего заточения в каньоне Биллем был свидетелем целой дюжины благоприятных возможностей, ставивших под угрозу статус‑кво его хозяйки, – однако всякий раз ей удавалось справиться с ситуацией и тем самым предотвратить разрушение своей деспотической власти. Особенно примечателен был случай, когда в их доме неожиданно появился сбежавший от своих попечителей ребенок, некий Джерри Брамс. Прячась от людей, которым было поручено за ним приглядывать, мальчик ненароком оказался в каньоне. Не обратив никакого внимания на царившую здесь таинственность, он вошел в дом и совершил то, что никому не дозволено было делать, а именно: открыл двери заветной комнаты и позволил призракам вкусить запах «Охоты». Кате тогда чудом удалось спастись. Не будь он невинным ребенком, ему пришлось бы горько поплатиться за свою ошибку. Но вместо того чтобы его убить, Катя даровала ему жизнь, превратив Джерри в своего верного подданного.

Этот жест доверия по прошествии лет сослужил ей верную службу. Со временем Брамс‑мальчик превратился в Брамса‑мужчину, однако его преданность Кате оставалась неколебимой. Не зная точно, что между ними произошло, Зеффер подозревал, что Катя доставила юному Брамсу неописуемое наслаждение, которым привязала к себе навечно. Скорее всего, она взяла его с собой посмотреть на «Охоту». Тот, кто однажды попал в Страну дьявола и вкусил ее древний аромат, неким необъяснимым образом становился ее заложником! «Охота» овладевала им навечно. Чтобы убедиться в этом, достаточно было взглянуть на тело Зеффера. С тех пор как Катя запретила ему заходить в дом, он стал оглашать свой истинный возраст и выглядеть в соответствии с ним. Волосы у него поседели, кости и суставы деформировались. Правда, в этом не было ничего удивительного. Ведь никто не живет вечно – ни кинозвезды, ни те, кто им прислуживает. И уж наверняка не вечны дома, какие бы сокровища они в себе ни хранили. Рано или поздно их фасады начинают трескаться и осыпаться, постепенно превращаясь в пыль. Все это лишь вопрос времени.

Данная мысль напомнила Виллему о недавно появившейся в их закрытом мирке женщине, присутствие которой внушало надежду нарушить непреложные правила, царившие здесь много лет. Она была сильная и ширококостная, с большой грудью и грустными глазами и, как на счастье, принадлежала к тем самым особам, которые могут причинить крупные неприятности при удачном стечении обстоятельств, от нее можно было ожидать самого непредвиденного развития событий. Если, конечно эта дама была еще жива. Ее похитили los niflos, испорченные дети каньона, отпрыски отвратительного спаривания призраков со зверьми. За все эти годы Зеффер неоднократно становился свидетелем подобных сношений – порочных свадеб между женщинами‑призраками и койотами, мужчинами‑призраками и оленями или собаками, а однажды даже между женщиной и птицей. Как правило, их совокупления оказывались плодотворными, то есть приносили потомство. Прежде Зеффер даже представить себе не мог, откуда на свет появляются «детки», пока не увидел это собственными глазами. Животные, производившие на свет таких детенышей, почти всегда умирали во время родов. Время от времени натыкаясь на их полуразложившиеся трупы, Биллем про себя отмечал, что нечестивое племя пополнилось еще одним гибридным ребенком. У женщин‑духов, позволивших себе вступить в такой союз (некоторые из них, в свое время весьма знаменитые личности, опустились до спаривания с дикими зверьми, после того как испытали полное крушение своих надежд), роды, казалось, проходили без каких‑либо травматических последствий, поскольку их тела, представлявшие собой нечто среднее между плотью и эфиром, обладали необыкновенной пластичностью и способностью восстанавливаться. Но из этого отнюдь не следовало, что их спаривание не было чревато последствиями. Как подсказывал Зефферу его личный опыт, «детки» по сравнению с прочими призраками были наиболее дики и потому подвержены внезапным приступам насилия. Зверь вселялся в них не только посредством совокупления. Они изначально носили печать неистовства, составлявшего вопиющий контраст тому, что осталось от их былой элегантности. Их лоснящаяся кожа словно была натянута на некую грубую основу, так что даже их красота не могла поправить дело. Прежде воплощавшие собой изящество и утонченность, эти женщины, которых некогда величали ласковыми домашними именами, теперь перемещались исключительно на четвереньках, чиркая по земле когтями и развивая при этом невероятную скорость; оскалив свои точеные зубы, они визжали и лаяли, как койоты, набросившиеся на свежую добычу.

У Зеффера были все основания думать, что его новая знакомая могла не пережить случившегося с ней похищения. Схватив ее и немного подразнив, los niflos – существа чрезвычайно глупые и не умеющие долго сосредотачиваться на одном занятии – скорее всего, перешли к откровенной жестокости. При виде крови они всегда впадали в такое бешенство, что могли наброситься на свою жертву и разорвать ее в клочья.

Именно этого и боялся Зеффер.

Но почему‑то ему все‑таки казалось, что толстушка жива. Очевидно, потому, что с тех пор, как она повстречалась Виллему в каньоне, до него ни разу не доносились душераздирающие предсмертные крики. С этой женщиной он связывал надежду изменить свое существование к лучшему – надежду, способную хоть на время заполнить его жизнь. Поскольку никаких женских воплей он не слышал, то почти уверовал в то, что в каньоне появился‑таки человек, способный разделаться с Катей Люпи.

Date: 2015-09-24; view: 257; Нарушение авторских прав