Окончательная несовместимость науки с теологией 5 page

Очевидно, что этот контраст вытекает в обоих случаях из одной и той же при­чины. Пропорционально той степени, в которой единицы, составляющие какую-нибудь часть индивидуального организма, ограничиваются каким-нибудь одним ро­дом деятельности, например, поглощением пищевых веществ, выделением, сокра­щением или передачею импульсов, и пропорционально той степени, в которой они приспособляются к этой исключительной деятельности, они все более и более те­ряют способность к другим деятельностям; точно таким же образом и в социаль­ном организме известное обучение и воспитание, требующиеся для успешного выполнения какой-либо специальной обязанности, подразумевают уменьшение годности к выполнению специальных обязанностей других.

237. Итак, когда организм, общественный или индивидуальный, развит еще в очень малой степени, разделение или изуродование его не имеет больших последст­вий; но при высоком его развитии оно причиняет важные бедствия или даже смерть. Далее, у низших типов органического мира, общественного и индивидуаль­ного, отдельные части могут принимать на себя функции друг друга, но у высших типов они не способны к этому. Но кроме этих двух аналогий между организмами индивидуальными и общественными существуют еще и другие функциональные аналогии, которые могут быть рассматриваемы как следствия предыдущих, и ко­торые могли бы быть описаны здесь с большею пользою, если бы не недостаток места.

Так, например, здесь мы имеем ту истину, что в обоих родах организмов степень жизненности возрастает пропорционально степени специализации функций. В каж­дом из этих случаев ранее разнообразных аппаратов, приспособленных для выпол­нения несходных действий, эти действия выполняются плохо, и пользование услу­гами друг друга существует лишь в очень слабой степени вследствие отсутствия хорошо прилаженных для этого приспособлений. Но с прогрессом организации каждая часть, будучи более ограниченной со стороны своей обязанности, исполня­ет эту обязанность лучше; средства к обмену услугами становятся более совер­шенными; каждая помогает всем, и все помогают каждой с большей усиленностью; и общая сумма деятельностей, называемая нами жизнью, индивидуальной или национальной, необходимо возрастает.

Многое также могло бы быть сказано относительно параллелелизма в обоих _сЛучаях тех изменений, путем которых достигается специализация функций; но _этот параллелизм, как и многие другие, может быть показан гораздо лучше в по­следующих главах, в которых мы намерены проследить развитие различных круп­ных систем органов в индивидуальном и общественном организмах, причем будут сопоставлены вместе структурные и функциональные особенности, характеризую­щие сравниваемые нами классы организмов.

Г. Спенсер

СОЦИОЛОГИЯ КАК ПРЕДМЕТ ИЗУЧЕНИЯ*

Спенсер Г. Социология как предмет изучения. СПб., 1896. 60

Глава третья

ХАРАКТЕР СОЦИОЛОГИИ КАК НАУКИ

Пользуясь кирпичами, хорошо обожженными, с равными-обрезами, каменщик, даже без цемента, выводит довольно высокую и значительно устойчивую кладку. Но пользуясь кирпичами из плохого материала, плохо обожженными, неровными и разбитыми, он не в состоянии вывести без цемента кладку такой же устойчивости и высоты. Рабочий на доках, укладывающий пушечные ядра, никаким образом не может уложить эти сферические массы тел так, как укладываются кирпичи. И дей­ствительно, есть особенные, совершенно определенные формы, в которые они мо­гут быть сложены, - формы тетраэдра, или пирамиды с квадратным основанием, или удлиненной призмы в соединении с пирамидой. В одну из этих форм они могут укладываться симметрично и устойчиво, но они не могут принимать форм с вер­тикальными или круто наклоненными боками. Если же вместо сферических ядер требуется сложить булыжный камень, с неправильными и только отчасли закруг­ленными боками и различных величин, то невозможна никакая определенно устой­чивая форма. Довольно несвязная куча с неопределенными поверхностями и угла­ми - вот все, что может сделать работник. Сопоставляя все эти факты и спра­шивая, какую же общую истину можно из них вывести, мы видим, что истина эта состоит в следующем: характер сложного тела определяется характером состав­ляющих его единиц.

Переходя от видимых, осязаемых единиц к тем единицам, из которых, по мне­нию физиков и химиков, составляются материальные массы, мы встретим ту же самую истину. Каждый так называемый элемент, каждое соединение элементов, каждая новая комбинация этих соединений имеют кристаллическую форму. Хотя кристаллы и различны по величине и могут видоизменяться через притупление углов и ребер и отчасти переходить из одной формы в другую, но все-таки тип строения кристалла, как это видно из раскалывания кристаллов, остается постоян­ным: молекулы каждого рода имеют свои формы, в которые и складываются, сое­диняясь в агрегаты. И хотя в некоторых случаях и бывает, что вещество соеди­няется в двух или более формах агрегации, но это объясняется таким образом, что молекулы принимают эти различные формы под влиянием аллотропических и изо­метрических изменений. Отношение между молекулами и их кристаллической формой так постоянно, что если даны два рода молекул, химические реакции которых обнаруживают в них близкое сходство природы, то можно быть уверен­ным, что формы их кристаллов также будут близки между собою. Одим словом, основываясь на данных физики и химии, можно положительно утверждать, что во всех явлениях, представляемых неодушевленной материей, природа единиц обуславливает известное строение агрегатов этих единиц.

Агрегаты органической материи доставляют нам новое подтверждение этой истины. Вещество каждого вида растений или животных обнаруживают склон­ность принимать строение, свойственное этим растениям или животным, - склон­ность эта убедительно доказывается в тех случаях, где условия для поддержания жизни достаточно просты и где ткань не получила такого законченного строения, при котором возможно было бы другое расположение. Постоянно приводимый пример полипа, каждая часть которого, если его разрезать на куски, тотчас же принимает форму целого полипа и получает строение и качества первоначального, по разделения, очень хорошо поясняет эту истину в царстве животных. Между растениями отличным примером служат бегонии. Здесь полное растение вырастает из отрезка листа, воткнутого в землю, а у Begonia phyllomaniaca полное растение вырастает даже из чешуек, падающих с листов и стебля, — факт, который показывает, как и в примере полипа, что везде отдельные единицы имеют типом своих агрегатов тип того организма, к которому они принадлежат; это напоминает нам и тот всеобщий факт, что единицы, из которых состоят зародыши в раститель­ном и животном царствах, имеют наклонность к родовому типу агрегации.

Следовательно, если дан характер единиц, то характер агрегата, который они составляют, уже определен впредь. Я говорю "характер", разумея, конечно, суще­ственные черты и не включая случайных. Характер единиц делает необходимым известные пределы, в которых и должен заключаться характер агрегата. Обстоя­тельства, сопровождающие агрегацию, значительно изменяют ее результаты; но и тут все-таки остается несомненною та истина, что эти обстоятельства, в некоторых случаях, быть может, уничтожающие агрегацию, в других случаях - задерживаю­щие, а иногда более или менее облегчающие ее, никогда не могут придать агрега­там характера, несогласного с характером единиц. Никакие благоприятные усло­вия не дадут работнику возможности из пушечных ядер выстроить вертикальную стену; никакие благоприятные условия не заставят поваренную соль, которая кристаллизуется в правильной системе, кристаллизоваться как серно-натровая соль, в ромбической системе, никакие благоприятные условия не придадут отрезку полипа возможности принять строение моллюска.

Та же самая истина выражается, более или менее определенно, и в социальных агрегатах, в какие соединяются низшие животные. Составляют ли эти агрегаты простое собрание или нечто в роде союза с разделением труда между его членами -все это несомненно определяется свойствами единиц. Если дано строение и проис­ходящие отсюда инстинкты индивидов, то община, которую они образуют, неиз­бежно будет представлять известные черты; и община, которая отличается такими чертами, никак не может быть составлена из индивидов, имеющих другое строение и другие инстинкты.

Люди, воспитанные в тех понятиях, что для вселенной существует один закон, а Для человечества - другой, конечно, будут удивлены предложением включить в это обобщение и агрегации людей. А между тем та истина, что свойства единиц опре­деляют свойства образуемого ими целого, очевидно, точно так же прилагается к обществам, как и ко всему другому. Общий обзор племен и народов, исчезнувших и существующих теперь, показывает достаточно ясно, что это так; а краткое рас­смотрение условий показывает не менее ясно, что это и должно быть так.

Оставляя пока в стороне частные особенности племен и отдельных личностей, обратим внимание на особенности, общие членам рода вообще, и рассмотрим, как эти особенности должны влиять на отношения членов, когда они соединяются в общества.

Все люди нуждаются в пище и имеют сходные потребности. У каждого из них движение сопровождается физиологической тратой, у каждого оно должно быть вознаграждено известным количеством пищи, чтобы не подействовать вредно; переходя за этот предел или даже раньше, оно возбуждает отвращение. Каждый из них может подвергнуться телесным повреждениям от разнообразных физических причин, сопровождаемых болью, и все они могут подвергаться болезненным ощу­щениям положительного или отрицательного характера, которые они причиняют друг другу. Вот что говорил Шейлок, доказывая, что человеческая природа одинакова как у Евреев, так и у Христиан:

"Разве у Еврея нет глаз? Разве у Еврея нет рук, чувств, привязанностей, страс­тей? Разве он не питается той же самой пищей, не получает раны от оружия, не подвержен тем же болезням; не лечится теми же средствами, не согревается тем же летом и не зябнет зимою, как и Христианин? Если вы нас укалываете, разве у нас не течет кровь? Если вы нас щекочете, разве мы не смеемся? Если вы нас отравляете, разве мы не умираем? И если вы нам вредите, разве мы не будем мстить? Если мы похожи на вас во всем остальном, то будем похожи на вас и в этом".

Хотя все это и вполне уже несомненно, что все люди одинаково обладают изве­стными основными качествами, все-таки еще не достаточно признана та истина, что эти личные качества должны производить известные качества собрания людей, что насколько отдельные личности, составляющие одно собрание, похожи своими качествами на отдельные личности, составляющие другое собрание, на­столько будут сходны и сами собрания, и что свойства одного собрания будут отли­чаться от свойств другого настолько, насколько отдельные личности, составляю­щие одно, отличаются от отдельных личностей, составляющих другое. Однако же, если и принимать это положение, которое стало почти аксиомой, то нельзя отвер­гать и того, что в каждой общине есть группа явлений, которые естественно раз­виваются из явлений, представляемых членами этой общины, есть ряд свойств агрегата, определяемый рядом свойств единиц, и что отношения этих двух рядов составляют основной материал науки. Довольно спросить, что было бы, если бы люди избегали друг друга, как это делают различные низшие животные, и будет очевидно, что самая возможность существования общества зависит от известных свойств чувства (emotional property) у отдельной личности. Достаточно спросить, что было бы, если бы каждый человек любил больше тех людей, которые причи­няют ему больше страданий, чтобы увидеть, что общественные отношения, если бы они были возможны в этом случае, были бы совершенно непохожи на те общественные отношения, какие существовали бы при большей склонности каж­дого человека к тем людям, которые доставляют ему удовольствие. Довольно спросить, что было бы, если бы люди вместо того, чтобы выбирать легчайшие пути для достижения своих целей, предпочитали достигать их самыми трудными, и мы придем к заключению, что в этом случае общество, если бы оно могло сущест­вовать, имело бы огромную разницу от всякого известного нам общества. И если, как видно из этих крайних случаев, основные особенности обществ определяются основными особенностями отдельных людей, и что всюду должно существовать соответствие между особенным строем и деятельностью людей.

Поэтому общий принцип, что свойства единиц определяют свойства агрегата, дает нам возможность прийти к заключению - должна существовать социальная наука, выражающая отношения между ними с такой определенностью, какая до­пускается природою явлений. Начиная с типов людей, образующих небольшие и несвязные общественные агрегаты, такая наука должна показать, каким образом личные качества ума и чувства делают дальнейшую агрегацию невозможной. Она должна объяснить, каким образом незначительные изменения в личной природе, происходящие при измененных условиях жизни, делают возможными более обширные агрегаты. Она должна проследить в нескольких значительных агрегатах за рождение общественных отношений, регулирующих и действующих, в которы вступают их члены. Она должна указать те более сильные и продолжительны общественные влияния, которые, дальнейшим образом видоизменяя характер едениц, облегчают дальнейшую агрегацию и дальнейшую соответственную сложност общественного строения. Она должна выяснить, какие общие черты, определяе мые общими чертами людей, существуют в обществах всевозможных порядков; величин, начиная от самых малых и простых и до самых больших и цивилизо ванных, какие менее общие черты, отличающие известные группы обществ, про исходят из особенностей, отличающих известные племена людей, и какие особен ности каждого общества можно проследить до особенностей членов этого общест ва. Во всяком данном случае главными предметами ее изучения должны быть рост развитие, строение и отправления общественного агрегата, как они порождень взаимными действиями отдельных личностей, природа которых отчасти похожа н природу людей вообще, отчасти на природу родственных племен и отчасти совершенно исключительна.

Толкование этих явлений общественного развития, конечно, должно быть еде лано с должным вниманием к тем условиям, в которых находится каждое общество, - условиям, происходящим от его географического положения и его отноше ний к соседним обществам. Приводя здесь эти замечания только для того, чтобь предупредить возможные недоразумения, мы хотим здесь сказать не то, что со циальные науки имеют те или другие социальные черты, а то, что если данные лю ди имеют известные свойства, то агрегаты таких людей должны иметь известные производные свойства, которые и составляют главный материал науки.

Однако несколько страниц назад мы видели утверждение, что общественные отношения между причинами и действиями так запутаны, что предвидение часто невозможно. Не предостерегали ли нас против опрометчивости в выборе средст: для исполнения того или другого желания, без внимания к тем доказательствам так обильно представляемым прошедшей историей, что приводимые в действие силы обыкновенно дают такие результаты, которых никогда нельзя предвидеть Не представляли ли нам примеров, что самые важнейшие причины произведень были такими силами, от которых их никто не ожидал? Если так, то какая же может быть социальная наука? Если Людовик Наполеон не мог предвидеть, что война, которую он начал, чтобы не допустить объединение Германии, именно послужит средством к этому объединению; если Тьеру двадцать пять лет наза; показалось бы сном, который превосходит все обыкновенные сны своей нелепо стью, что в него будут стрелять из его же собственных укреплений, то каким же чудом можно формулировать общественные явления во что-нибудь, приближающееся к научному порядку?

Это затруднение, выраженное в самой резкой форме, которую я только мо: подыскать, возникает более или менее отчетливо в умах большинства людей, ко торые предлагают социологию, как предмет, который можно изучать по научны» методам, с ожиданием результатов, имеющих научную вероятность.

Механика находится теперь в такой фазе развития, какой не достигала еще hi одна из абстрактных наук. Хотя ее и нельзя назвать совершенной, однако же боль шая точность предсказаний, которую ее законы позволяют делать астрономам, по казывает, как близка она к совершенству; а действия искусных артиллеристов до казывают, что эти законы, в применении к земным движениям, допускают предска зания, значительно точные. Но принимая механику типом высокоразвитой науки посмотрим, что она позволяет нам предсказать и чего не позволяет относительж какого-нибудь конкретного явления. Пусть требуется, например, взорвать мину. Спросим, что будет с обломками вещества, взорванного на воздух, и заметить потом, что именно можем мы заключать из установленных динамических законов? По обыкновенному наблюдению, которое предшествует более точным наблюде­ниям науки, мы знаем, что все обломки, поднявшись на воздух более или менее высоко, упадут на землю и что они достигнут земли в различных местах ограни­ченного пространства, в несколько различные времена. Наука позволяет нам ска­зать еще больше. Из тех законов, которыми определяется путь планеты или бро­шенного тела, она выводит ту истину, что каждый обломок будет описывать кри­вую, что все кривые, отличаясь индивидуально, специфически будут сходны одна с другою, что все они (если не принимать во внимание отклонения, которые проис­ходят от сопротивления воздуха) будут части эллипсов, с таким большим эксцент­риситетом, что мало будут отличаться от парабол - по крайней мере, те их части, которые описываются в то время, когда напор газов уже не ускоряет движение обломков. Но хотя законы механики и позволяют нам сделать эти совершенно верные заключения, тем не менее мы не в состоянии почерпнуть из них ничего более определенного относительно пути, который примут отдельные обломки. Как именно взлетит на воздух левая часть массы, покрывающей порох, который хотят воспламенить, — одним куском или несколькими? Взлетит ли один кусок выше дру­гого? Будут ли, а если будут, то какие именно, куски брошенной массы остановле­ны в своем движении окружающими предметами, в которые они ударятся? Все эти вопросы, на которые нельзя ответить. Нельзя ответить не потому, что результаты были бы в чем-нибудь несогласны с законом, но потому, что нельзя добыть тех данных, на которых должны основываться предсказания.

Следовательно, мы находим, что относительно конкретного явления, несколько сложного, самая точная наука позволяет делать большей частью одни только общие предсказания, и только отчасти - частные. Что ж из того, что это имеет место и там, где причины и действия в высшей степени запутаны и наука только что начинает развиваться? Этот контраст между общим, допускающим предви­дение, и частным, не допускающим его, обнаруживается еще яснее, когда мы пе­рейдем от этого, предварительного, объяснения к объяснению, в котором аналогия еще ближе. Что сказать о будущем новорожденного ребенка? Не умрет ли он в раннем детстве от какого-нибудь расстройства? Или он проживет немного и умрет от скарлатины или коклюша? Не будет ли у него кори или оспы и не умрет ли от от той или другор? Ни на один из этих вопросов невозможно ответить. Не упадет ли он в один прекрасный день с лестницы, или не переедут ли через него, или не загорится ли на нем какое-нибудь платье, и не погибнет ли он, или не будет изувечен от какого-нибудь из этих случаев? На эти вопросы также нельзя ответить. Никто не может предусмотреть, не сделается ли у него в отроческом возрасте падучей болезни, или пляски Св. Витта, или какой-нибудь другой ужасной болезни. Глядя, как он лежит на руках у кормилицы, никто не может сказать наверное, будет ли он глуп или умен, хороший и испорченный человек. Точно так же, если он останется жив, нет возможности предсказать те случаи, которые произойдут с ним в зрелом возрасте - частью от его собственной природы, частью от окружающих условий. Будет ли он иметь успех в жизни, зависящий от его искусства и трудолюбия? Позволят ли ему обстоятельства достигуть этой цели или нет? Будут ли различные случайности мешать или благоприятствовать его усилиям? Все это вопросы, на которые невозможно ответить; значит, те факты, которые обыкновенно считаются биографическими, не допускают предвидения.

Обращаясь от совершенно частных фактов к фактам, менее частным, которые должны представиться в жизни этого ребенка, то найдем в числе quasi биогра­фических данных такие, где предвидение до известной степени возможно. Хотя развитие способностей совершается в известных пределах и в одном случае наступает рано, а в другом - необыкновенно поздно, однако же это развитие идет в таком порядке, что позволяет нам сказать, когда ребенок еще до трех лет, что он будет математиком или драматургом; когда ему лет десять - что он не будет психологом, и наконец, в тот возраст, когда он еще не возмужал, - что у него не будет широких политических взглядов. Мало того, мы можем сделать известные предсказания в том же роде и в отношении душевной природы ребенка. Никто не может сказать, женится он или нет; но возможно сказать, если не наверное, то с большой вероятностью, что в известный возраст он получит наклонность к браку; л хотя никто не может сказать, будут ли у него дети или нет, но весьма вероятно, что если будут, то он обнаружит известную долю родительского чувства.

Затем, последовательно рассматривая всю сумму фактов, которые представятся в жизни этого ребенка по мере того, как он достигает зрелого возраста, дряхлеет и, наконец, умирает (мы оставим в стороне все биографические и guasi биографичес­кие факты, совсем не допускающие предвидения, или допускающие лишь неполное предвидение), мы найдем остальные классы таких фактов, которые возможно предвидеть заранее, - некоторые из них с большей степенью вероятности, а другие - наверное, некоторые очень определенно, а другие - довольно приблизительно. Я говорю о фактах роста, развития, строения и отправлений.

Совместно с той любовью к личным подробностям, которая находит интерес во всем непостоянном в человеческой жизни, стоит привычка считать не стоящим внимания все постоянное; таким образом, говоря о будущности ребенка, никому и в голову не приходит обратить внимание на все жизненные явления, которые в ней представятся, явления, которые можно знать и которые очень важно знать. Анато­мия и физиология человека, если понимать под этим названием не одно только строение и оправления взрослого человека, но и прогрессивное развитие этого строения и отправлений в продолжение личного развития, составляют материал того, что каждый считает за науку. Хотя и нет особенной точности в обобщении одновременных и последовательных явлений, которое составляет эту науку, хотя общие истины относительно строения и нарушаются случайными исключениями, каковы, например, неправильные образования, хотя аномалии в отправлениях так­же не допускают абсолютного предсказания, хотя и значительно изменяются пре­делы, в которых может происходить развитие роста и строения, и бывает значи­тельное различие между силою отправлений и временем, когда они устанавлива­ются, однако же никто не сомневается в том, что биологические явления, представ­ляемые человеческим телом, можно организовать в знание, которое по своей определенности будет научным знанием в общепринятом смысле этого слова.

Следовательно, если бы кто-нибудь, настаивая на том, что невозможно рассчи­тывать будущность ребенка с биографической стороны, и стал утверждать, что ребенок не представляет поэтому материала для науки, не обращая никакого внимания на то, что мы назовем пока антропологией его (хотя значение, даваемое теперь этому слову, едва ли позволяет употребить его в этом смысле), то он впал бы в очевидную ошибку - очевидную в этом случае потому, что мы каждый день можем наблюдать различие между состоянием живого тела и его деятельностью и всеми случайностями, бывающими при этом.

Значит, как биография относится к антропологии, так история относится к соци­ологии - я разумею историю, как она обыкновенно понимается. Между словами и поступками человека, составляющими обыкновенно историю его жизни, и ходом его телесного и умственного развития, строения и отправлений существует такое же отношение, как между рассказом историка о действиях и судьбах какого-либо народа и описанием учреждений этого народа, регулирующих и действующих, и тех путей, которыми постепенно развивались строение и отправление этих учрежде­ний. И если бы ошибочно было сказать, что не существует науки о человеке, так Как невозможно предвидеть различных случайностей его жизни, то точно также ошибочно было бы сказать, что не существует науки об обществе, так как невоз­можно предвидеть те случайности, из которых состоит обыкновенно история.

Разумеется, нельзя сказать, что между личным и общественным организмом можно провести такую тесную параллель, что отличительные свойства в одном случае можно определять так же отчетливо, как и в другом. Очевидно, что строе­ние и отправления общественного организма гораздо неопределеннее, гораздо из­менчивее, гораздо более зависят от изменчивых и никогда вполне не повторяю­щихся условий. Я хочу только сказать, что и в том, и в другом случае за такими явлениями человеческих действий, которые не составляют материала для науки лежат жизненные явления, представляющие этот материал. Как в человеке суще­ствуют строение и отправление, делающие возможными те его действия, о кото­рых говорит его биограф, совершенно также и в народе есть известное строение и отправления, делающие возможными те действия, о которых говорит историк; и в обоих случаях наука занимается исследованиями о происхождении, развитии и упадке этого строения и отправлений.

Общественные организмы, подобно организмам индивидуальным, должны быть разделены по классам и подклассам, которые хотя и не будут иметь такой же определенности и постоянства, но будут иметь такие сходства и различия, что их можно будет распределять в большие группы, резко отличающиеся одна от другой, и в этих границах подразделять на меньшие, с менее резкими различиями. Итак, биология открывает известные общие черты в развитии, строении и отправлениях, черты, из которых одни встречаются во всех организмах, другие - в известных больших группах, третьи — в известных подгруппах, заключающихся в этих груп­пах, точно также и социология должна узнать законы общественного развития, строения и отправлений и те их черты, из которых одни - законы всеобщие, другие — общие для групп, и третьи - законы частные.

Действительно, припоминая заключения, к которым мы пришли раньше, оче­видно, что если люди как общественные единицы обладают некоторыми общими свойствами, то и общественные агрегаты должны обладать общими свойствами; что сходства, которые обнаруживаются в природе некоторых племен, должны вызывать такие же сходства в природе наций, которые из них произошли: и что те особенные черты, которыми наделены высшие разновидности человечества, долж­ны отразиться общими отличительными свойствами и в тех общинах, в которые организуются эти разновидности.

Значит, будем ли мы смотреть на этот вопрос с отвлеченной или с конкретной точки зрения, мы придем к одному и тому же заключению. Стоит только взглянуть, с одной стороны, на разновидно-нецивилизованных людей и структуру их племен, а с другой - на разновидности цивилизованных людей и структуру их на­ций, чтобы убедиться, что это заключение подтверждается фактами. Но, признав таким образом a priori и a posterioriti эти отношения между явлениями личной человеческой природы и явлениями общественной человеческой природы, мы не можем не видеть, что явления человеческой природы составляют материал для науки.

Для того, чтобы точнее определить понятие о социальной науке, намеченное мною лишь в общих чертах, я приведу здесь несколько истин такого же рода, как и сейчас указанные. Некоторые из них известны всем; другие же я привожу не потому, что они представляли какой-нибудь особенный интерес или важность, а потому, что их легче изложить. Моя цель - просто дать ясное понятие о природе социологических истин.

Обратим наше внимание на тот общий факт, что рядом в общественной агре­гации всегда идет известная организация. На самых низких ступенях развития, где собрания людей и очень невелики и очень несвязны, нет ни прочной подчиненности, ни центральной власти. Власть племенных родоначальников устанавлива­ется прочно только в более обширных и более связных агрегатах. Развитие прави­тельственного строения, имеющего какую-нибудь силу и притом сколько-нибудь постоянную, составляет условие, без которого невозможен сколько-нибудь значи­тельный рост общества. Дифференцирование первоначально однородной массы единиц в часть координирующую и часть координированную есть необходимый начальный шаг. Рядом с развитием роста обществ происходит развитие координи­рующих центров; эти центры, сделавшись постоянными, в то же время делаются более или менее сложными. В небольших племенах управление племенных начальников, обыкновенно непрочное, бывает весьма несложно; но по мере того, как племена увеличиваются численно, сами ли по себе, или через порабощение других племен, начинается развитие и координирующего аппарата, вследствие присоединения к нему подчиненных правительственных сил.

Хотя эти факты просты и знакомы, все-таки не следует упускать из виду их значение. Факт, что люди поднимаются до состояния общественной агрегации только при том условии, когда между ними устанавливается неравенство отно­сительно власти, и что они могут действовать вместе, как целое, только посред­ством устройства, обеспечивающего повиновение, факт хотя и очень обыкновен­ный, но тем не менее научный. Это - первичная общая черта в общественных агрегатах, которая происходит от такой же общей черты в их единицах. В социологии существует истина, которую можно сравнить с биологической истиной, состоящей в том, что первый шаг в образовании какого-нибудь живого, высшего или низшего организма, есть известное дифференцирование, вследствие которого периферическая часть начинает отделяться от центральной. И как из этой биоло­гической истины есть исключения, необходимые в мельчайших безъядерных час­тичках протоплазмы, составляющих самые низшие существа, так в параллель им есть исключения из социологической истины, которые можно видеть в небольших и не связных собраниях, составляющихся из людей самого низшего типа.

Date: 2015-09-22; view: 329; Нарушение авторских прав