Джеффри Евгенидис

Эшли Дьюал

ЕСЛИ НЕБО УПАДЕТ

И если небо упадет, пусть оно поглотит меня.

Как бы далеко друг от друга ни были люди,

их объединяет одно:

небо.

АННОТАЦИЯ

У Миры совсем плохо с желанием жить.

После трагической гибели родителей, ее единственный интерес – сценарий собственной смерти. Девушка упорно пытается свести счеты с жизнью, пользуется ярыми и безутешными криками своей фантазии, однако неожиданно натыкается на внеплановое препятствие с каштановыми волосами и гетерохромией радужной оболочки.

Данная встреча заставит ее пересмотреть взгляд на многие вещи.

Хотелось совершить самоубийство просто ради того, чтобы что-то изменить.

Джеффри Евгенидис.

ГЛАВА 1.

Вверху ни одной звезды. Под ногами черный асфальт. На плечах ни перышка, а внутри так тяжко, будто кто-то скребется, точит длинные, острые когти о стены души.

Я должна была умереть двадцать четыре минуты назад, должна была упасть без сил и захлебнуться в собственной отвратительной пенистой жидкости. Однако я не ощущаю и толики бессилия. Трещат по швам чувства, не органы, и это ни столько удивляет меня, сколько опустошает.

Я плетусь по главной улице города. Уже далеко за двенадцать. Людей мало. Зато много машин. Они рассекают воздух, рушат тишину, сливаются в единые, цветные линии, оставаясь при этом для меня абсолютно одинаковыми. Воздух легкий, такой свежий, что я закрываю глаза и наслаждаюсь прошедшим дождем, пролетевшей в небе птицей, проскользившим рядом порывом ветра, коснувшимся моей руки листом дуба. Лицо мокрое, и я говорю себе, что это от дождя. Точно. Распахиваю глаза, смотрю в черное небо, и ощущаю ливень в своей душе, которого уже нет снаружи.

Обхватываю руками талию, продолжаю идти в сторону своего дома, наблюдая за рыжими пятнами от света на дороге, которыми кто-то как будто украсил трассу, вылив тысячи банок бесцельно и бездумно под старыми фонарями.

Меня слегка шатает в сторону. Я цепляюсь пальцами за кирпичную стену высокой многоэтажки и внезапно думаю о том, что все-таки умру. Но головная боль быстро проходит. Через несколько секунд я вновь иду вперед и специально горблюсь, чтобы хоть как-то напомнить организму о своих намерениях и чувствах.

Не понимаю, что опять пошло не так? Почему я жива?

Дохожу до дома, апатично рассматриваю старый подъезд, грязные ступени. Поднимаюсь на второй этаж и долго топчусь на пороге, не решаясь пройти внутрь. Там меня будет ждать прошлое, а я сегодня вновь дала понять, что не хочу иметь с ним ничего общего. Встреча предстоит болезненная.

Наконец, открываю дверь, захожу. Бросаю ключи на тумбочку и, не останавливаясь, плетусь к себе в комнату. Затем невольно сворачиваю в другую сторону. Холодными руками сканирую стены квартиры, вдыхаю тяжелый запах орхидей, наблюдаю за тенями, путешествующими по коридору из-за прыгающего света за окном. Вхожу в ванну. Ловлю свой тусклый взгляд в зеркале и медленно стягиваю с плеч сумку. Затем отодвигаю шторку, переступаю в грязных кедах через бортик и включаю душ. Вода тут же смывает с моего лица недоумение. Страх. Я чувствую дикий страх, закрываю глаза и обессиленно сползаю по плитке, ощущая колики по всему телу, по всей коже. Меня начинает раздирать на части мерзкое ощущение паники. Задыхаюсь. Громко хватаю губами воздух, сдавливаю пальцами грудную клетку и чувствую слезы. Они царапают мои щеки, словно кто-то выжигает на них длинные, кривые линии. Словно кто-то издевается. Я довольно сильно ударяю головой по стене, испускаю стон и тут же сжимаю зубы, лишь бы не закричать. Не кричи! Держи все в себе! Но сил больше нет. Я взрываюсь, как шар, который слишком долго надували. Меня разрывает на куски, и, убирая назад с лица волосы, я действительно начинаю кричать. Бью ногами бортик ванны, отмахиваюсь от воды, врезающейся в мою спину, и вновь кричу.

Не умерла. Почему? Что я делаю не так?

Лицо становится горячим. Осматриваю потерянными глазами ванну, и думаю о том, как холодно сидеть в мокрой одежде, как больно сильно кричать, как сводит руки в тех местах, где я сжимаю их пальцами. Но ни на секунду я не задумываюсь над тем, что действительно пыталась покончить с собой. Это нестранно, когда ты хочешь умереть в третий раз. Странно лишь то, что у тебя опять не выходит.

Измотанная и разгоряченная я встаю на ноги. Вырываюсь из ванны и бегу в зал, оставляя за собой мокрые следы от кед. Хватаю со стола ножницы, на бегу раскрываю их. Вновь оказываюсь лицом к лицу со своим отражением в ванне, только сейчас глаза не тусклые. Они злые. Вытягиваю перед собой руку, прикладываю к венам лезвие и почему-то замираю. Прикусываю губу, набираюсь смелости и опять останавливаюсь. Пальцы, сжимающие ножницы, бледнеют, время неумолимо несется, а я все так же одержимым взглядом рассматриваю уже имеющиеся шрамы на руках, эти белые, кривые полосы, расположившиеся чуть выше кисти.

- Давай же, - сквозь слезы, рычу я. – Сделай это еще раз.

Вспоминаю свою попытку номер два и обессиленно кладу голову на край мойки. Плечи поникают, словно на них что-то падает, словно кто-то облокачивается сзади, придавливает, опускает их вниз. Я глубоко втягиваю воздух, зажмуриваюсь и сквозь веки вижу картинки этой же самой ванны, только несколько месяцев назад. В тот день было много крови. Но напугала меня отнюдь не алая, тягучая жидкость на полу, руках и в мойке. Я испугалась, когда жизнь медленно начала меркнуть перед глазами. Когда все мое существо, будто засасывало в гигантскую трубу, и эти ощущения, эти эмоции до сих пор не покидают мою голову.

Правда в том, что пережив все ужасы той ночи, я осталась жива. Меня спасли соседи. Люди, для которых раньше, как мне казалось, меня не существовало. Но факт в том, что я оклемалась и очнулась с чувством полного опустошения. Я видела смерть, я ее чувствовала, и я осталась в живых.

С тех пор умирать стало страшно. Я решила, что в следующий раз учту все погрешности и придумаю нечто быстрое. Лучше бы безболезненное. Два месяца я боялась даже смотреть на свои руки. Сейчас, сжимая в пальцах ножницы, я уже не боюсь. Я просто не могу, не могу повторить с собой то, что уже мне пришлось пережить. То, что отпечаталось в моей голове, как самое ужасное, самое холодное, самое страшное событие после…

Мысли обрываются. Я встряхиваю головой. Раскрываю глаза, выпрямляюсь и с ненавистью разглядываю свои шрамы. Затем поднимаю взгляд, сканирую лицо давно погибшего человека: эти красные, болезненные глаза, белую кожу, потрескавшиеся губы, эти опущенные уголки. Я замечаю в отражении гнев, вижу как рука, сжимающая ножницы поднимается, как она приближается к лицу. Храбро приподнимаю подбородок. Я готова ко всему, что сейчас заставит меня сделать мое же тело. Но оно не намеревается умирать. Пальцы свободной руки собирают светлые, рыжеватые волосы, вытягивают их, и другая рука подносит ножницы. Один щелчок, и всеми любимые локоны валятся вниз. Любимые мамой, любимые папой. Они бы не позволили. Но теперь их нет.

Бросаю ножницы в мойку. Выпрямлюсь, протираю мокрое лицо и неврно усмехаюсь, разглядывая неровные, бронзовые пряди, едва прикрывающие подбородок.

Ничего – говорю я себе. Я придумаю еще что-нибудь. Для того чтобы умереть, у меня есть целая жизнь.

Поужинать решаю в три часа утра. Нарезаю салат из овощей, ставлю чайник. В четыре начинает светать, а я только сажусь за стол. Теперь на мне сухая одежда. От нее пахнет лавандой, словно пришла мама и застирала все вещи, вылив в машинку флакон своих духов. Я наслаждаюсь этим ароматом. Представляю маму на кухне. Вижу, как она разговаривает со мной, и отвечаю в воздух:

- Все хорошо. Я в порядке.

А сама нахожусь на грани срыва. Убираю тарелки в мойку дрожащими руками. Мою посуду, обрызгиваю лицо холодной водой и тяжело выдыхаю. Ничего. Я справлюсь.

Не знаю, как я придумываю очередной план для того, чтобы умереть. Я просто вдруг просыпаюсь под вымышленный визг тормозов и понимаю: вот оно - знак. Попасть под машину – благое дело. Даже не стоит сильно стараться. Меня могут сбить, едва я на сантиметр выйду за пределы тротуара: водители сейчас настоящие наемные убийцы. Но вдруг я опять не умру? Вдруг мне опять удастся выжить? Меня ведь могут лишь покалечить, а это ужасно. Такого нельзя допустить.

На телефоне выскакивает напоминание о встрече с врачом. После того, как меня буквально реанимировали, я состою на учете психоневрологического диспансера, как девушка с нестабильной психикой, подверженная желанию немедленно и срочно наложить на себя руки. Не прийти на сеанс – добровольно пригласить психиатра к себе домой. По правде говоря, я не очень-то гостеприимная, поэтому приходится отложить проектирование нового плана на некоторое время. Сейчас мне нужно привести себя в порядок и доказать доктору, что я вполне хочу жить.

Сложная задача.

Крашусь. Расчесываю волосы. Пряди неровные, поэтому мне приходится немного подравнять концы. Я надеваю легкое, зеленое платье, туфли. И кажется, будто в моей жизни действительно все в порядке. Однако если человек хочет умереть, в его глазах горит странный, яркий огонек, беспрерывно ломающий голову над тем, как скоро и быстро он сможет потухнуть. И ничто этот огонек скрыть не сможет. Ничто.

Я перепрыгиваю через лужи на улице. Еду в автобусе рядом с грустной, уставшей женщиной. Она смотрит на меня, и я улыбаюсь ей, потому что думаю, что смогу так подарить незнакомке немного тепла. Подарить ей немного сил. И женщина вдруг отвечает мне. Уголки ее губ дергаются. Она отворачиваются, но морщинки возле ее глаз не пропадают. И тогда мне становится так хорошо. Так тепло. И я бы всегда хотела быть полезной, пусть даже в таких неглупых глупостях. Если мне не хочется жить, пусть захочет кто-нибудь другой. И я сжимаю пальцы на коленях, прикусываю губу, жадно разглядываю за окном людей, словно думаю, что прощаюсь с ними. Это моя последняя поездка на автобусе, мой последний сосед, мой последний пейзаж. Улавливаю в отражении огонек, тот самый в моих глазах, что хочет погаснуть. Прикладываю к нему пальцы и делаю вид, что греюсь. Правда, стекло такое же холодное.

В больнице меня уже знают. Медсестра за регистрационным столом ухмыляется, делает вид, будто удивлена, что я еще жива. Молчит, но взглядом спрашивает: ну что, ты опять пыталась себя убить? И я киваю ей. Она думает, что здороваюсь, а я отвечаю на незаданный вопрос.

Пыталась. И буду пытаться. Потому что сейчас в смерти смысл моей жизни.

Стучусь.

- Заходи.

Голос Александра Викторовича низкий, добрый. Я послушно прохожу в маленький, светлый кабинет, закрываю за собой дверь и, вздохнув, поднимаю глаза.

- Здравствуйте.

- Рад, что ты пришла, Мира. Боялся, после того, как ты один раз пропустила сеанс, мне придется насильно тащить тебя сюда.

- Нет. У меня все хорошо. - Доктор поднимает взгляд и усмехается. – Что? Почему вы смеетесь?

- Потому что я еще даже не успел тебя спросить, а ты уже попыталась меня обмануть.

Александр Викторович высокий, худой мужчина. Его глаза маленькие, карие, но удивительно пронзительные. Мне становится неловко. Я присаживаюсь на старую кушетку, сплетаю перед собой пальцы и гордо выпрямляюсь. Все должно быть идеально, я должна быть идеальной: взгляд, осанка, голос.

- Было желание повторить содеянное?

Уже этот вопрос выбивает меня из колеи. Моргнув, я покачиваю головой и заторможено отвечаю:

- Нет.

- Когда это произошло?

- Что это?

- Когда ты вновь пыталась себя убить, Мира.

Усмехаюсь и отвожу взгляд.

- Вы пытаетесь подловить меня? Но я не настолько глупа, чтобы проколоться так просто.

- Я не знаю, что с тобой делать, - эмоционально отрезает Александр Викторович и откидывается на спинку стула. Встречаюсь с ним взглядом и краснею: мне стыдно, словно меня только что уличили в чем-то нелегальном.

Выдыхаю и твердо протягиваю:

- Со мной ничего и не нужно делать.

- Хватит! – обрывает меня доктор. – Хватит лгать, Мира. Мы уже столько раз с тобой обсуждали это. Твои родители погибли, но ты жива. Зачем…, зачем ты губишь себя? У нас был просвет. Помнишь? Почти два месяца все было отлично. – Я усмехаюсь и прикусываю кончик пальца: если бы он только знал истинную причину затишья. Я ведь не передумала умирать, я просто испугалась. – Но что я вижу сейчас? – продолжает Александр Викторович. – На лицо отравление. Что ты принимала?

- Ничего.

- Не лги.

- Ничего.

Стискиваю зубы и мысленно прокручиваю в голове вчерашний вечер. Я выпила четыре пакетика цефтазидима: антибиотика, а затем пошла в кафе. Осушила полбутылки дешевого шампанского, и вместо того, чтобы потерять сознание – потеряла надежду. Я простояла на коленях в туалете больше двадцати минут. А затем, когда вся дрянь вышла из меня, отправилась домой.

- Твое лицо желтого цвета.

- Это тональный крем.

- Губы потрескались.

- Обветрились на улице.

- Твои руки, - я слежу за его словами и крепко стискиваю пальцы, - они дрожат.

- Да, что вы от меня хотите? – шепчу я и пронзаю доктора обиженным взглядом. – Со мной все в порядке. Разве не видно? Я жива, я дышу. Все просто замечательно! На мне это идиотское платье, эти туфли, я накрасилась, и…

- Сделала прическу, - добавляет Александр Викторович.

- Да, сделала прическу, - обессиленно усмехаюсь, протираю руками лицо и вновь встречаюсь взглядом с врачом: он не выглядит грозным. Скорее он действительно взволнован. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я повторяю. – Все хорошо. Правда.

- Ты мне как дочь, Мира. Я пытаюсь тебя защитить, но у меня не выходит. Уже почти три месяца мы встречаемся с тобой каждую среду и каждую пятницу, а ты все так же продолжаешь выталкивать меня за борт своего корабля.

- Зачем вам тонуть вместе со мной?

- Но ты не тонешь. В твоем корабле нет пробоин. Разве что только те, которые ты сама прорубаешь. Я пытаюсь залатать их, но ты тут же делаешь новые.

- Не надо меня спасать, - я благодарно смотрю на Александра Викторовича и искренне улыбаюсь, - мне хочется уйти, понимаете?

- Надеюсь, уйти из кабинета?

- Вы знаете, о чем я. Поэтому, пожалуйста, не мешайте.

- Как ты можешь такое говорить? Как я теперь могу спокойно тебя отпустить? Пойми же, жизнь продолжается. Я тоже потерял отца, но я не согнулся, Мира.

- Значит, вы не любили его так же сильно, как я любила своего. – Резко отворачиваюсь и тут же чувствую укол в область сердца. Прикрываю глаза. Мне становится трудно дышать, но я продолжаю. – Такое ощущение, будто только вчера я видела его лицо. Он говорил со мной, шел рядом, смеялся. И, - обессиленно горблюсь, - и если бы я только знала то, что знаю сейчас. – Смахиваю со щеки слезы и вновь смотрю на доктора. – Мои родители были для меня всем, и я не понимала этого, пока не потеряла их. Они погибли, и я осталась абсолютно одна. Если бы…, если бы у меня была возможность обнять их напоследок, сказать им то, что теперь я каждый день прокручиваю в своей голове, поблагодарить их, извиниться. Если бы у меня только был шанс. Я ведь разговариваю с ними, доктор. Знаю, что они мне не ответят, но не могу себе запретить! И мне так жаль, что я всегда во всем их винила, всегда от них что-то требовала. Сейчас, только сейчас, я осознала, как много потеряла и как много ошибок совершила. Я одна, и мне незачем жить, понимаете? Я просто не хочу.

- Ты не одна.

- Одна.

- Но как же твои родственники?

- Какие? – я зло усмехаюсь. – Те, что на Украине? Те, что знают о смерти моих родителей, своих же брата, сестры, дочери или сына, и продолжают провозглашать новую власть легитимной? Они ослепли на этой войне.

- Уверен, ты ошибаешься, Мира. Ты разговаривала со своей крестной?

- Нет, - вытираю щеки и вновь гордо выпрямляюсь. – Если бы ее мнение, касаемо ситуации, изменилось, она бы сама давным-давно связалась со мной.

- Возможно, она попросту не знает о произошедшем.

- Все каналы передавали о гибели репортеров под Луганском. И поверьте, что уж мои родственники отлично делают на своей Украине, так это смотрят телевизор.

Александр Викторович громко выдыхает, облокачивается о стол и протягивает:

- Где твои друзья?

- Я не общаюсь с ними.

- Почему?

- Потому что.

- Как на счет парня?

- Его как не было, так и нет.

- Ладно, ты не можешь общаться с родственниками, но причем тут знакомые? Они ведь хотят быть рядом.

- Никто не понимает меня сейчас. – Облизываю губы и пожимаю плечами. – Скорбеть все могут, но единицы чувствуют мою боль.

- Ты ведешь себя высокомерно.

- Что? – удивленно вскидываю брови. – В чем же мое высокомерие?

- В том, что ты считаешь себя особенной, но, Мира, каждую секунду у кого-то в семье происходит несчастье, и поверь, никто не хочет жить после потери близкого. Никто. Но только ты решила поставить себя выше остальных и избавиться от боли, которую, между прочим, все со временем переносят, самым низким путем.

- Я не высокомерная.

- Нет. Ты именно такая. Твоя боль не особенная. Ты не особенная. Нужно пережить то, что произошло и продолжить существовать, а не твердить о том, как удивительно жестоко обошлась с тобой судьба. Да, - доктор, словно сдаваясь, поднимает руки, - мне ужасно жаль твоих родителей, и, да, сейчас тебе так плохо, что хочется умереть. Но не будь слабой эгоисткой, которая просто сдастся и, наплевав на всех, покончит с собой. Будь сильной.

- Скольких людей вдохновила эта речь?

Александр Викторович выдыхает весь воздух в легких и усмехается:

- Надеюсь, ты будешь первой.

Надейтесь.

Я выхожу от доктора растерянной и злой. Меня вновь отчитали, и что, черт подери, он понимает в моих чувствах? Что он может сказать мне такое, чего я сама себе еще не говорила? Попытается убедить в том, что смерть родителей – не конец? Скажет, что скоро все будет хорошо? Я каждый день занимаюсь подобным обманом. Каждый день начинаю с того, что приказываю своему отражению в зеркале стать сильной. Но это не работает. Ничего не работает, когда жить не хочется.

Я выбегаю из больницы под звуки приближающегося поезда. Оборачиваюсь, вижу вдалеке вокзал и неожиданно понимаю, как могу умереть. Машина ненадежный способ, но есть ведь и другой. Ужасный, зато необратимый.

Я прибавляю скорость и начинаю двигаться в сторону железнодорожного вокзала. И почему-то мне кажется, что даже ветер подталкивает меня вперед, в том направлении. В голове играет мелодия, которую папа постоянно хотел поставить на какой-нибудь драматический момент в ролике, но не решался: все думал, что она не к месту – Марианна Фейсфул «Кто заберет мои мечты». Поправляю низ платья, аккуратно заправляю его набок и практически перехожу на бег под скрипку, под ее стоны. Запах июня спускается по моим легким, окрыляет мое тело, все мое существо. Тополиный пух, словно снег, стелется передо мной, создает дорожку, и я не останавливаюсь. Несусь навстречу своему последнему поезду, своему последнему вздоху. Ненастоящие снежинки разлетаются в тех местах, где я касаюсь асфальта каблуками. Они кружат вокруг и несут меня вперед, будто сама я не смогу, замру на половине пути. Но я не замираю. Я бегу вперед, и короткие волосы щекочут шею, лицо. Прикусываю губу в предвкушении, буквально взлетаю по ступеням и, наконец, дергаю широкие двери вокзала на себя.

Я внутри.

Не хочу долго думать и поэтому сразу иду на первую платформу. Если что перепрыгну через рельсы на нужную остановку.

Замираю на перроне перед белой линией. Людей много, но никто не обращает на меня внимания, что абсолютно ясно, ведь кто может догадаться, что я пришла сюда умирать. Бросаю на асфальт сумку и смотрю направо. Поезда нет. Поворачиваю голову налево – там тоже пусто. Сжимаю и разжимаю пальцы. Меня начинает колотить, словно я собираюсь сделать что-то такое, отчего зависит не только моя жизнь, но и жизнь многих других людей. Облизываю сухие губы. Да, я дрожу, но мне не страшно. Я ведь хотела этого. Хочу в смысле. Хочу умереть.

Слышу визг тормозов, оборачиваюсь и вижу вдалеке поезд. Вот оно.

Тело пронзает судорога. Закрываю глаза, убираю назад волосы и чувствую слезы. Все так, как должно быть. Все правильно. Скоро я перестану плакать, увижу родителей. Скоро все опять будет хорошо. Как раньше.

Глубоко втягиваю воздух, затем медленно выдыхаю его и делаю шаг вперед. Белая линия позади, а звон поезда все громче.

Почему-то думаю о том, что нужно было прочитать Анну Каренину. Усмехаюсь. Нелепые мысли перед тем, как осознанно прыгнуть насмерть.

- Девушка, ты уронила.

Растерянно распахиваю глаза и оборачиваюсь. Передо мной молодой парень, высокий. Он протягивает мне сумку. Кажется, она действительно моя.

- Ничего страшного, - нервно смотрю на приближающийся поезд и, смахнув слезы с ресниц, отрезаю. – Она мне не нужна.

- Не нужна?

- Да.

Киваю. Надеюсь, что он сейчас отойдет, но парень не двигается. Вскидывает брови и как-то странно оценивает мою позу.

- Что ты делаешь?

- Ничего. – Вытираю потные ладони о талию и недовольно сглатываю. – Мне, правда, не нужна твоя помощь. Можешь, положить сумку рядом. Спасибо.

Мне кажется, я дала понять, что не настроена на разговор. Или нет? Парень смотрит на мои ноги, затем заглядывает за спину и неожиданно отрезает:

- Это больно.

Ошеломленно расширяю глаза и вытягиваю шею.

- Что больно?

- То, что ты собираешься сделать. – Он потирает пальцами подбородок. – В одну секунду все твои кости сломаются, словно их кинули под пресс. Ужасная смерть.

- Что ты такое говоришь? Я не собираюсь прыгать под поезд. – Вскидываю руки на пояс и смотрю на парня так, словно он сморозил невозможную глупость. – Это дико.

- Это просто отвратительно. Знаешь, один мой друг видел, как какого-то беднягу сбил поезд. Кровище было море. Да, и вообще: кто до такого может додуматься? Все ведь знают непреложную истину.

- Какую истину?

Парень цокает. Подходит ко мне и аккуратно вешает сумку на левое плечо.

- На небо мы попадаем в таком виде, в котором умираем. Представляешь, как не повезло тому несчастному? Ух, и видок у него был.

- Оу.

Я хмурюсь и невольно отступаю назад. На самом деле, мне слабо верится в его слова, но почему-то становится жутко. Протираю потный лоб и грустно опускаю взгляд вниз: что теперь делать? На этот раз я даже не попыталась поставить точку.

- Я Дима.

Искоса смотрю на парня и неожиданно встречаюсь взглядом с его странными глазами: один небесно-голубой, в другом толстая коричневая полоса - гетерохромия. Он криво улыбается, на одну сторону, затем протягивает мне руку. Я не собираюсь ее жать, поэтому просто отворачиваюсь: незачем мне знакомиться с новыми людьми. Это бессмысленно.

- Понятно, - протягивает он и, улыбаясь, откидывает назад голову. – Прости, что отвлек.

Киваю и тихо отрезаю:

- Ничего страшного.

- Точно? А то мне показалось, что ты слегка двинулась и действительно хочешь прыгнуть под поезд. – Пронзаю парня удивленным взглядом и скрещиваю перед собой руки. – Эй, эй, ты чего?

- Что значит, слегка двинулась? – Я уверенно сокращаю между нами дистанцию. – К слову, тебя это не касается: ни то, что я делала, ни то, что я собиралась сделать. Ясно?

- Ты какая-то нервная.

- Серьезно? Боже, вот это новость!

Ошарашенно прохожу мимо парня, задеваю его плечом и двигаюсь в сторону выхода. Все тело кипит, будто его жарят на вертеле. Сжимаю пальцами локти, задерживаю дыхание и несусь к автобусной остановке, сметая на своем пути всех людей.

- Эй, - окликает меня уже знакомый голос. – Подожди.

Не собираюсь останавливаться. На самом деле, меня даже пугает подобная навязчивость. Прибавив скорость, вырываюсь из здания железнодорожного вокзала и быстро спускаюсь по ступенькам. Останавливаюсь на пешеходном переходе. Красный.

- Некрасиво ты себя ведешь, - отрезает рядом парень, и я ошеломленно поднимаю глаза. Этот наглец стоит совсем близко! В нескольких сантиметрах! Я недовольно выдыхаю и хмурю брови.

- Что ты от меня хочешь?

- Я сказал тебе свое имя, теперь…

- Что? – обрываю я. – Что теперь? Не собираюсь я знакомиться с тобой. Зачем?

- Просто так. – Дима довольно улыбается. Его лицо освещает зеленый цвет светофора, и мы одновременно ступаем на дорогу. – Что тебя останавливает? Я недостаточно хорош собой?

- Ах, что? Господи, да ты сумасшедший! Просто не хочу с тобой разговаривать и все. Что в этом странного?

- Я хочу услышать имя девушки, которой спас жизнь.

- Посмотрите, какой самоуверенный. Никому ты не спасал жизнь, умник. Прекрати вести себя так!

- Как?

- Так, как ты себя ведешь!

- А если я прекращу, ты скажешь мне свое имя?

- Нет, конечно, нет!

- Тогда я не сдвинусь с места.

- Отлично.

Взмахиваю руками и вырываюсь вперед. Довольно вскидываю подбородок, когда понимаю, что навязчивый незнакомец остался позади. Надо же, прилип, будто жвачка. Не думала, что такие люди существуют: люди, которым не плевать. Неужели он действительно понял, что я хочу прыгнуть? Почувствовал, что я хочу умереть? Хотя странно отнюдь не это. Странно то, что парень спас меня. Помог остановиться. Окружающие даже головы в мою сторону не повернули, а он подошел и продлил мне жизнь.

Нехотя бросаю взгляд себе за спину, в глубине души надеясь увидеть странного, темноволосого парня. И вдруг примерзаю к месту, понимая, что тот остановился посередине пешеходного перехода, не двигается. Уже все люди находятся на моей стороне. Только Дима стоит на трассе, держит руки в карманах и смотрит на меня так, будто я обязана за шиворот стащить его с дороги.

Ошеломленно вскидываю брови и приоткрываю рот. Кидаю взгляд на светофор: осталось девять секунд.

- Что ты делаешь? – на вздохе спрашиваю я и вновь встречаюсь взглядом с незнакомцем. – Не сходи с ума.

- Тебе можно, а мне - нет?

Резко скрещиваю на груди руки. Нервно прикусываю губу, замечаю, как из машин на парня уставились люди, и усмехаюсь:

- Тебя не собьют. Никто не поедет, просто не решится, так что единственное, чего тебе действительно стоит бояться – это взбешенных водителей, которые не поленятся выйти и выбить из тебя всю дурь.

- И это будет на твоей совести.

Я нервно покачиваю головой, отворачиваюсь и вижу, как значок для пешеходов становится красным. Первая машина сигналит. Смотрю на довольное лицо Димы и цокаю:

- Я ухожу.

- Уходи.

- Ухожу!

Разворачиваюсь и резко опускаю руки. Начинаю вновь двигаться в сторону автобусной остановки. Слышу, как гудков становится больше, нервно прикусываю губу, хочу проверить, что там происходит, но приказываю себе не обращать внимания. Рано или поздно парня прогонят с дороги. В любом случае.

По улице проносится хлопок двери. Непроизвольно оборачиваюсь, вижу, как лысый мужчина уверенно несется на Диму, и едва не вскрикиваю. Внутри все вспыхивает. Я нехотя прирастаю к земле, закрываю руками лицо, когда незнакомец толкает парня в плечо, и шепчу:

- О, господи.

Оглядываюсь, ищу глазами людей, которые смогли бы предотвратить то, что сейчас происходит на дороге, но никто не проявляет инициативу. Уверена, никто даже не обратит на это внимания, потому что в больших городах, да, и в маленьких уже наверно, окружающим нет никакого дела друг до друга. Каждый сам за себя. Сплотить нас могут лишь общие проблемы. Да, к сожалению, если этот процесс объединит мозги всех ждущих водителей в единое орудие, Диме не поздоровится.

Мужчина переходит на крик. Меня это здорово пугает, поэтому я непроизвольно сжимаю пальцы в кулаки, впиваюсь ногтями под кожу. Поднимаю взгляд и вдруг понимаю, что Дима сверлит во мне дыру. Смотрит так пронзительно, что хочется, как страус засунуть голову в песок. Улыбается, гад. Я закатываю глаза к небу и пытаюсь выдавить из себя непринужденную позу: мол, мне абсолютно плевать на все, что с тобой происходит, однако ничего не выходит. Собственно бросив все попытки обмануть незнакомца, я случайно отвечаю на его улыбку. Усмехаюсь, тут же одергиваю себя и вновь придаю лицу грозное выражение.

- Эй! - Мужчине явно не нравится, что парень не обращает на него внимания. – Ты меня вообще слышишь?

Но Дима не слышит. Он кривит рот на одну сторону, наклоняет подбородок вперед и ждет: ждет, что я сдамся. Правда, таким бесценным терпением обладает лишь он сам. В очередной раз не получив ответ на вопрос, взбешенный мужчина размахивается, выпускает кулак и со всей силы впечатывает его в нос незнакомца. Хруст. Я вскрикиваю, прикрываю ладонями рот и растеряно наблюдаю за тем, как мужчина выталкивает ногами парня на тротуар. Он брезгливо одергивает руки, орет что-то, и я резко срываюсь с места.

- Больной, - заключает тот, возвращаясь в машину. – Идиот, - добавляет он и ударяет по газам.

Возобновляется движение. Люди расходятся, а, Дима, перекатившись на спину, начинает громко смеяться.

- Ты что ржешь? – испуганно вскрикиваю я. Вижу кровь на его губах, подбородке и дрожащими пальцами ищу в сумке сухие салфетки. – Ненормальный, просто ненормальный псих. Зачем? К чему все это?

Парень не останавливается. Хватается руками за живот и притягивает к груди ноги.

- Ты понимаешь, что ведешь себя дико?

- Сказала девушка, десять минут назад пытавшаяся покончить с собой.

Я обижено поджимаю губы. Наконец, нахожу салфетки и, помедлив, бросаю их рядом с парнем. Затем поднимаюсь на ноги.

- Ты чего? – смутившись, спрашивает Дима. Морщится, прикладывает пальцы к носу и вновь смотрит на меня. – Что не так?

- Просто отвали. Тебя абсолютно не касается моя жизнь. И да, спасибо, что ты появился на вокзале. И нет, мне это было не нужно.

Практически срываюсь с места. На ходу убираю назад непослушные волосы, поправляю ремень сумки и уже действительно несусь к остановке. Мне не по себе. Внутри скребутся кошки, а, может, и кто-то другой. Не знаю. В голове взрываются сотни мыслей, и я, правда, не понимаю, зачем вообще на моем жизненном пути появился этот парень. Я не нуждаюсь в очередном друге. Мне нет дела до общения по душам. Я просто хочу поскорее покончить со всем этим и забыть о боли, капающей на мои мозги каждый раз и каждую секунду, как только я вдыхаю в легкие воздух.

Мои чувства поймут лишь те, кто терял. И я не собираюсь доказывать остальным, будто намерение умереть – вполне нормальное желание. Нет, ненормальное. Но это не исключает его наличие. Кто-то справляется, кто-то нет. И я не хочу справляться. Я не собираюсь находить себе опору, задумываться на тему смысла жизни и кардинально менять свое мировоззрение в сторону добра, любви и справедливости. Это финальные кадры моей истории. И ни красивое лицо, ни красивые слова, ни красивые поступки не продлят то, что должно закончиться.

Запрыгиваю в автобус, сажусь на свободное место и крепко сжимаю глаза.

Не получилось сегодня, получится завтра. Я не сдамся. Встречусь с родителями, чего бы мне это не стоило. В конце концов, они меня ждут, и хотя бы в этом я не хочу их подвести.

ГЛАВА 2.

Целую ночь не могу сомкнуть глаз. Тело ноет, скулит, как подстреленное, слабое животное, но мысли – они просто не позволяют расслабиться. Я перевариваю то, что сегодня произошло. Не хочу, но думаю о высоком шатене, о его кривой улыбке на одну сторону, о любопытных, странных глазах разного цвета. В памяти всплывает его странная манера разговаривать с некой усмешкой, с двойным смыслом в каждом слове. Он будто делает ударение на те выражения, которые раньше я оставила бы без внимания, словно хочет донести до меня нечто новое, другое. Перекатываюсь на правый бок, упрямо сжимаю глаза и вновь вижу хитрые, голубые глаза. Буквально взвываю от странного чувства в груди. Это просто случайная встреча со случайным парнем! И я просто случайно оставила его лежать на тротуаре с разбитым носом.

- Господи, - виновато прикрываю руками лицо. Злюсь, ведь понимаю, что не должна испытывать жалость, но моя совесть – она бунтует. Варится, как бульон в собственном соку, и бурлит, бурлит, бурлит. Бам! Сейчас взорвется! Нехотя открываю глаза, исследую белый, низкий потолок, считаю количество звезд, маленьких кружочков, которые светятся, и, кажется, сейчас упадут мне на голову, и вдруг осознаю: все именно так, как сказал Дима: его синяки на моей совести.

Недовольно выдыхаю и зарываюсь с головой под одеяло.

Я сплю часов шесть. То и дело вскакиваю, так как думаю, будто в квартире кто-то есть. И только на первый взгляд это кажется полным абсурдом, игрой воображения. Когда мне в очередной раз мерещатся стуки, я уже не на шутку готова кинуться в бой. Однако желание поспать и желание, черт подери, умереть делают свое дело, и я ни на сантиметр не сдвигаюсь с кровати. К счастью, или, к сожалению, на утро я жива и невредима. Умываюсь, собираюсь сделать чай и остаток дня провести на диване, раздумывая и мечтая о своей смерти, но с грустью обнаруживаю пустую банку с сахаром. Ничто не заставило бы меня выйти за порог: ни еда, ни предметы быта. Клянусь, я бы осталась дома, даже если бы у меня прорвало трубу, и нужно было бы срочно купить новые детали для починки. Но сахар…, сахар – это мой сладкий наркотик, без которого даже жизнь, лишенная смысла, не жизнь. Я лениво натягиваю синюю футболку, шорты и долго копошусь в коридоре, завязывая шнурки кед. Хочу расчесать волосы, но потом вспоминаю, что позавчера избавилась от большей их части и, не поверите – улыбаюсь. Что ж, в короткой стрижке есть свои преимущества.

В подъезде темно. Закрываю за собой дверь и надеюсь не встретиться с соседями. Не люблю общаться с людьми. После смерти родителей они стали не просто навязчивыми, они стали заботливыми, сопереживающими, верными. Если бы раньше я не знала, о ком идет речь, возможно, сейчас с удовольствием приняла их помощь. Но прекрасно понимая и помня всех эти страдальцев в лицо, по именам, по поступкам, я буквально едва ли сдерживаюсь от того, чтобы не блевануть. Лицемерие – хуже предательства, хуже гнева. Лучше открыто ненавидеть, чем тайно обманывать.

Выхожу из подъезда и первым делом наступаю на длинный, грязный самолетик. Из бумаги. Осматриваюсь в поисках детей или подростков, бросивших его здесь, но никого не нахожу. Двор пуст. Поправляю сумку, продолжаю идти дальше, как вдруг замечаю перед собой еще три самолетика, врезавшихся в стену многоэтажки. Они впились в угол, прибитые безжалостным, порывистым ветром, не выпускающим их на свободу. Дрожат, словно боятся невидимого зверя, или, может, им просто холодно. Вскидываю брови, удивляясь тому, как быстро и непроизвольно я одушевила неодушевленное. Возможно, во мне все еще живет ребенок. Возможно, именно он пока что не дал мне умереть.

Иду вдоль многоэтажки, греюсь под солнцем, которое сегодня действительно горячее, настоящее. Наконец, не увиливает от работы: покрывает теплом все мое тело и землю, деревья, чужие лица. Растягиваю губы в улыбке. Что бы моя голова ни твердила, а отказаться от простых, земных удовольствий тяжко. Если бы я только знала, что там, на другой стороне, тоже есть солнце. Если бы я только знала, что там такой же воздух и такое же низкое, глубокое небо, норовящее упасть на тебя и поглотить, я бы не боялась. Совсем.

Цепляю что-то ногой, открываю глаза и понимаю, что вновь наступила на самолетик. Вскидываю брови, оглядываюсь и растерянно осознаю: они повсюду. Десятки бумажных самолетиков, уже слегка грязных, валяются на дороге, вдоль многоэтажки и дрожат, будто под ними трясется земля. Они ведут за угол, словно зовут меня! Изо рта вырывается вздох восхищения. Недоуменно заглядываю в тупик и громко восклицаю:

- Боже мой! – на стене гигантская надпись: ИДИ ЗА САМОЛЕТИКАМИ, МИРА.

Что это? Откуда? Я растеряно прикасаюсь пальцами к стене, изучаю буквы, нарисованные красным, ярким баллончиком и улыбаюсь, словно идиотка. Оглядываюсь. Это сон? Десятки бумажных самолетиков неожиданно выстраиваются передо мной в линию! Или они и раньше так лежали? Теперь я вижу путь. Да! Это дорожка! Присматриваюсь, замечаю скотч, который держит их, прикованными к земле. С любопытством облизываю сухие губы и непроизвольно начинаю двигаться, следуя за оригинальными стрелками.

Похоже на игру. Я моментально забываю о том, зачем вышла из дома. Увлеченно нахожу самолетики, прикрепленные к веткам деревьев, бамперам машин, дверным ручкам. Еще один из них спрятан в горшке для цветов. Другой – на столике около итальянского ресторана. Почему-то этот сделан из желтой бумаги. Я недоуменно снимаю с самолетика скотч, раскрываю его и обнаруживаю внутри послание, написанное корявым, мелким почерком: надеюсь, сейчас ты улыбаешься.

Недоуменно вскидываю брови. Вытягиваю шею, осматриваюсь и с ужасом замечаю за стеклом итальянского ресторана Диму.

- Черт!

Тут же резко нагибаюсь, пытаясь спрятаться за столик. Что за бред? Откуда он здесь? И почему знает мое имя, и вообще как он смог придумать все это? В невозможной панике выглядываю из-за стола и растерянно осматриваю внешний вид парня. Кажется, на нем униформа: зеленое поло и длинный фартук с названием ресторанчика. Выходит, Дима здесь работает?

Мелкими шажками начинаю двигаться в противоположную сторону. Внутри все горит, и я безуспешно корю себя за легкомысленность. Как я вообще могла купиться на подобные сопли? Самолетики, надпись на стене – уловка для наивных девушек, страдающих синдромом средневековья и мечтающих о более интересной, красочной жизни. Но протестует лишь одна часть моего полушария. Вторая непрерывно восхищается и, главное, наслаждается такой романтикой, ликует от того, что кто-то обратил на нее внимание. Глупая часть.

Прикрываю руками лицо, приподнимаюсь и, надеясь остаться незамеченной, делаю широкий шаг в сторону дома, как вдруг…

- Ауч!

Я хватаюсь рукой за голову и резко поднимаю взгляд вверх. Что-то упало на меня! Что-то легкое царапнуло мою макушку и тут же исчезло из вида, испарилось! Хмурю брови, кружусь, пытаясь понять, что происходит, и неожиданно вновь замечаю самолетик. Только на этот раз он не приклеен к столу, не держится на ветке дерева. Он летит. С крыши. Летит прямо на меня. Через несколько секунд к нему присоединяются еще два самолетика. Затем еще. Еще.

У меня перехватывает дыхание.

Десятки белоснежных самолетиков сыпятся на меня с неба, как огромные, гигантские снежинки. Они хаотично режут воздух своими острыми, длинными крыльями, сталкиваются, переворачиваются, пикируют вниз, затем вновь подлетают вверх, встретившись с грубыми порывами ветра. Они борются за свой последний полет, как человек за последний глоток кислорода. У них не всегда получается лететь прямо, ровно. Порой, они ударяются о стены магазинчика, на первом этаже которого расположен ресторанчик. И, тем не менее, ни один из них не валится вниз, как камень, как птица, потерявшая надежду или мечты. Самолетики рисуют узоры своими крыльями, составляют каждый свою историю. Историю о том, как он появился на свет, и как свершил чудо, падая в руки жестокого асфальта.

Какая короткая, но красивая судьба.

- Так ты скажешь мне свое имя?

Я медленно оборачиваюсь. Самолетики все еще падают на меня с неба, сердце все еще бешено отстукивает безбашенный ритм, а я внезапно не могу разозлиться, как не заставляю себя. Ну же, этот темноволосый парень все испортит! Он помеха! Но я сдаюсь. Пожимаю плечами и спрашиваю:

- А разве ты еще не узнал его?

- Узнал, но мне хочется услышать ответ от тебя.

Поджимаю губы. Самолетики разрезают между нами пространство, и что-то странное происходит в эту минуту. Я принимаю головокружение за последствие бессонницы, и как же сильно я в этот момент ошибаюсь.

В целом море разочарований, в океане безнадеги и одиночества я вдруг натыкаюсь на нечто, дающее жизнь. Это нечто высокого роста, с широкими плечами и волосами, такими же коричневыми, как каштан летом. Его улыбка сразу входит в мой список самых странных и кривых улыбок. А его глаза сразу становятся чем-то более серьезным, чем просто красивыми, необычными органами зрения. Я не знаю, откуда это «нечто» взялось, и что оно от меня хочет. Но сейчас я таю как мороженое, нагло брошенное под лучи бесстыжего солнца. И мне не хочется сопротивляться. Совсем.

- Мира, - делаю шаг вперед. – Меня зовут Мира.

- Дима.

- Как ты это устроил? И откуда знаешь мой адрес?

- Проследил за тобой, - усмехается парень и закидывает маленькое полотенце на плечо. – Затем спросил о тебе у соседей.

- Но почему? Зачем ты все это устроил?

- Мне захотелось сделать тебе приятно. У тебя красивые глаза, Мира, но в них не было ни грамма радости. Я решил, что смогу это исправить.

- Просто немыслимо.

Ошеломленно обхватываю себя ладонями за талию и хмурюсь. Не знаю, что сказать. Вижу небольшую гематому на носу Димы, вскидываю руки и неожиданно восклицаю:

- Ты нормальный вообще?

- Отчасти.

- Отчасти?

- Отчасти.

Киваю. Опускаю взгляд себе под ноги и с любопытством рассматриваю упавшие самолетики. Внутри такое странное чувство. Пытаюсь найти слова, описывающие его, как вдруг парень спрашивает:

- Ты свободна сегодня?

Мои глаза становятся огромными. Как ребенок, перед которым внезапно начинают крутить леденцом, я сглатываю и растерянно прищуриваюсь. Что ответить? Что ответить?

- И какая тебе разница? – немного заторможено интересуюсь я. Вух.

- Хотел увидеться.

- Мы и так сейчас друг друга видим.

Дима выдыхает. Скрещивает на груди руки и смотрит на меня как-то странно. Оценивает что ли. Наверно, думает, я сумасшедшая. Отчасти это верно.

Отчасти – глупое слово, но я почему-то улыбаюсь.

- Сегодня в семь я зайду за тобой.

Отличная тактика. Он решил не спрашивать, а сразу нападать. И нет, чтобы согласиться, я вдруг гордо вскидываю подбородок и со свойственной мне нудностью протягиваю:

- Еще чего.

- Что тебя конкретно не устраивает?

Облизываю губы. Что меня не устраивает? Ну, я хочу умереть, а ты мешаешь – вот что меня не устраивает. К счастью, я отвечаю иное.

- Сегодня мы уже виделись.

- Тогда завтра.

- Завтра рабочий день.

- Значит в субботу.

- В субботу – выходной.

- Тогда когда, Мира?

- Ну, что ж, ты и сам видишь: встретиться у нас никак не получается. – Пожимаю плечами и слегка приподнимаюсь на носочки. – Не судьба.

Разворачиваюсь, чтобы уйти. И пусть в груди ноет что-то похожее на грусть, я решительно собираюсь покинуть данную улицу и никогда больше сюда не возвращаться. Как вдруг…

- В пятнидельник.

Недоуменно оборачиваюсь.

- Что?

- Увидимся в пятнидельник.

Дима кивает. Делает шаг в сторону ресторанчика и практически скрывается за порогом, когда я восклицаю:

- Какая глупость! - Парень не останавливается. – Эй? Что за пятнидельник?

- Наш с тобой день, - улыбаясь, поясняет он.

- У нас с тобой нет дня.

- Теперь есть.

Я ошеломленно покачиваю головой. Открываю рот, чтобы сказать что-то еще, но Дима быстро скрывается за дверью. Момент упущен. Растеряно оглядываюсь, словно ищу у кого-то поддержки, помощи, но вокруг нет ни души, способной разрешить мою проблему: проблему любопытства, ожидания, желания завтра проснуться. Убираю назад короткие, бронзовые волосы. Наверняка, на солнце они рыжие, и я не понимаю, почему сейчас думаю об этом. И вообще не понимаю, почему думаю о чем-то, кроме своей смерти. Недовольно поднимаю с земли самолетик, прячу его в карман джинс и приказываю себе успокоиться. Заставляю мозг вычеркнуть из памяти сегодняшний день, сегодняшнее приятное чувство тепла, и одновременно греюсь о горячие крылья самолета. А он ведь обычный, бумажный. Просто оригами.

В этот момент я осознаю, насколько сильно влияние предметов может отличаться от их истинного назначения.

Я глажу платье. Его верх джинсовый, а низ из шифона: цвета не броские – бежевые, светло-розовые, молочные. Холодные, одним словом. Мама купила его за несколько недель до смерти. Сказала, мне идет такой фасон. Кладу платье на диван, аккуратно расправляю юбку, затем притаскиваю из коридора белые балетки. Оцениваю композицию и киваю сама себе, будто убеждаю в том, что вещи хорошо сочетаются.

Остаток дня провожу в ожидании. До вечера хожу вся взвинченная и действительно свято верю в то, что Дима вот-вот покажется на пороге. Я пообещала себе не думать о его словах, пообещала не зацикливаться на его двойных смыслах, поэтому мучаю голову мыслями о его внешности, тембре и удивительной фантазии. Это, конечно, немного не то, чем я хотела бы заняться, но выбирать не приходится.

Проверяю почту. Приходит конверт с оповещением из банка о том, что на мой счет вновь поступили деньги, жертвуемые кампанией, в которой когда-то работали родители. Не хочу лукавить: лишь благодаря им меня еще не выгнали из квартиры, и в холодильнике не повесилась мышь. Не знаю, хорошо ли это, ведь не спонсируй они меня, я бы давно померла с голода, что тоже вариант.

От безделья вымываю квартиру. Затем решаю постирать вещи. Под конец дня сижу на диване, смотрю на экран выключенного телевизора и буквально чувствую, как дрожит все тело. Я ощущаю себя покинутой, и вроде такая мелочь – а организм приходит в бешенство. Резко бросаю взгляд на настенные часы, которые за сегодня я успела возненавидеть, вижу стрелку на десяти и отворачиваюсь.

Он не придет.

Встаю. Протираю лицо и с напущенным спокойствием обещаю себе больше не доверять людям, не слушать их красивые слова. Поговорю завтра с доктором и на выходных со всем покончу. Вспоминаю, что оставила несколько пакетиков цефтазидима в аптечке, возьму еще пару флакончиков успокоительного и обезболивающего, или снотворного. Надеюсь, это поможет навсегда избавиться от боли и от боязни в очередной раз ощутить себя одинокой.

Утром крашусь, одеваюсь. Пью чай, выхожу из дома. Я стараюсь ни о чем не думать, ни о чем не размышлять. Делаю все на автомате. Прихожу к Александру Викторовичу, не ожидая приглашения, сажусь в старое кресло и тут же отрезаю:

- У меня все отлично.

Доктор вновь осматривает меня скептическим взглядом, правда, на этот раз не находит изъянов. Я подготовилась: накрасила губы, чтобы он не заметил, насколько сильно они потрескались, наложила тончайший слой тонального крема, руки спрятала в карманы и сижу так ровно, словно за спиной прячу палку.

- У меня к тебе есть просьба. – Он откашливается. - Я хочу, чтобы на следующий сеанс ты написала мне письмо.

Усмехаюсь. Прикусываю кончик пальца и недоуменно пожимаю плечами:

- Письмо?

- Да.

- Серьезно?

- Почему бы и нет? Напиши о том, что тебя волнует. Свои мысли, чувства. Возможно, есть вещи, о которых ты не хочешь говорить, но которые сумеешь выразить на бумаге.

Равнодушно рассматриваю свои обгрызенные ногти. Зачем мне соглашаться на подобную промывку мозгов, если следующего сеанса уже не будет? Глупо. С другой стороны, если сейчас я отвечу «да», доктор заметит «прогресс» и отпустит меня домой. Возможно, он даже успокоится.

- Хорошо.

- Хорошо?

- Да, - встречаюсь с ошеломленным взглядом Александра Викторовича и киваю. – Я сделаю это.

- Ты меня удивила, Мира. Я рад, очень рад такому ответу! – Мужчина устало улыбается, затем откидывается на спинку стула и добавляет. – Только не забудь, договорились? Приступай уже сегодня.

- Как скажете. - Доктор замолкает. Разглядывает меня, изучает. – Что? – не выдерживаю. – Что вы так смотрите?

- Ты изменилась.

- Да, нет вроде, - начинаю нервно мять ладони. Прячу их в карманы, затем опять вытаскиваю.

- У тебя все в порядке? Как самочувствие? Бывают припадки? Говори честно, Мира, я все равно рано или поздно узнаю правду.

- Александр Викторович, ну, что могло измениться за два дня?

Мой вопрос кажется простым, и ответ на него очевиден. Однако за эти чертовы два дня, действительно, изменилось больше, чем за несколько долгих, вечных месяцев. И это так дико меня пугает, что я буквально ощущаю ужас в своей груди. Он не растет, он и так уже огромен. Он затаился, выжидает подходящего момента, чтобы взорваться и разодрать меня на части.

- Когда ты уже научишься мне доверять? – Доктор по-доброму хмурит брови, пытается передать мне что-то по воздуху, но я не чувствую. Лишь догадываюсь. – Я твой друг, Мира.

Немного поколебавшись, отвечаю:

- Знаю, - затем моргаю и встряхиваю головой, - только кому от этого легче.

Возвращаясь домой, попадаю под дождь. Видимо, лето расплачивается за вчерашний теплый день. От негодования я готова заорать во все горло, правда, вряд ли это как-то изменит отвратительную погоду, и ливень, прислушавшись к моим словам, прекратится. Перебегаю на противоположную от остановки улицу, захожу в маленький супермаркет. Без особо интереса сваливаю в корзину продукты: фрукты, овощи, крупы. Собираюсь взять с полки молоко, как вдруг сзади слышу голос:

- Как ты похудела.

Пальцы непослушно выпускают пакет, и он со свистом падает прямо на мои ноги. Смущенно стряхиваю молоко с балеток, нагибаюсь, кладу пакет обратно на прилавок и, вдохнув как можно больше воздуха в легкие, оборачиваюсь: передо мной один из самых страшных ночных кошмаров – Лена. И, нет, она совсем не уродлива. Напротив, для двадцатилетней девушки Романова отлично сложена: невысокая, худая, как тростинка. Замираю я от того, что боюсь встречаться лицом к лицу со своим прошлым, а Лена как раз-таки им является.

- Ты подстриглась? – растерянно интересуется она, будто не видит, как я, находясь перед ней, выгляжу. – Давно? Хотя не отвечай. Это неважно. Лучше скажи, как ты? Выглядишь неплохо, уставшая, но в целом бодрая, румяная. Правда, щеки чуть впали, это от волнения, да? Или ты не ешь? Смотри, питаться нужно, ведь…, - воздух у подруги заканчивается. Она вдыхает его и робко заканчивает, - ведь это жизненно необходимый процесс.

Не знаю, что ответить. Я прикусываю губу и нервно отрезаю:

- Ем я нормально.

Как же глупо звучат наши фразы. Я отворачиваюсь, а когда вновь встречаюсь взглядом с Ленкой, замечаю на ее глазах слезы. Ну, нет. Это уже слишком.

- Я, пожалуй, пойду. – Бежать: единственный выход.

- Уже? Подожди, но…, - подруга хватает меня за локоть. – Куда ты? Мира, мы не виделись больше месяца. Я так волновалась.

- Все в порядке.

- Почему ты не отвечаешь на звонки? Не открываешь дверь? Я не могу вечно караулить тебя у подъезда.

- Лен, прекрати. – Аккуратно убираю худые пальцы подруги со своей руки и покачиваю головой. – Не надо, пожалуйста.

- Останься, - просит она, раздирая меня своими словами на части, - Мира, прошу тебя, давай поговорим.

- Я не могу. Прости. Мне пора.

Срываюсь с места. Бросаю корзину на один из прилавков и уверенно несусь к выходу из магазина. Перед глазами стоит расстроенное, заботливое лицо подруги, и я буквально чувствую, как к горлу подкатывает что-то колючее, горячее. Резко смахиваю со щек слезы, выпрямляюсь и продолжаю путь, приказывая себе и своему телу успокоиться. Все хорошо. Все нормально. Вы больше не увидитесь, Лена больше не напомнит о прошлом. Но, словно фонтан, меня безутешно прорывает. Все проблемы, все обиды выползают наружу, будто дождевые черви, и я вдруг особенно ясно осознаю смерть родителей, осознаю свое одиночество и ничтожность, понимаю, как слабо и беззащитно выгляжу со стороны, и как глупо наступаю на те же грабли. Растеряно убираю с лица неровные, бронзовые пряди, добегаю до подъезда и практически влетаю внутрь. Дождь барабанит по карнизам, и я слышу его, поднимаясь по лестнице. Это музыка, сопровождающая сейчас мою историю. Ведь в фильмах всегда есть мелодия на фоне. Моя тема – звук ливня. Истошный, сплошной крик неба. Он орет вместо меня, он выражает все мои чувства.

Зло открываю дверь, словно торнадо врываюсь в квартиру. Бросаю на пол сумку и сдавливаю пальцами голову: дыши, дыши. Все нормально, ты справишься.

Из горла вдруг вырывается крик. Испугавшись сама себя, осматриваюсь, резко переключаю внимание с одной вещи на другую, пытаюсь за что-то ухватиться, но вместо того, чтобы успокоиться – сильнее завожусь. В этом доме все пропитано мамой и папой. Эта квартира – сплошное напоминание о том, что у меня было, и что я потеряла. Как здесь можно взять себя в руки? Как можно прийти в норму? Хожу из стороны в сторону, часто дышу, стараюсь сконцентрироваться на чем-то хорошем, однако то и дело бросаю взгляд на шкаф, где притаилась аптечка. Отворачиваюсь. Нет, не сегодня, не сейчас. Почему? Потому что. Не время. Попозже. Зачем позже? Так хочется. Так надо. По какой причине?

Неожиданно ловлю себя на желании позвонить доктору. Вдруг он поможет? Грубо ударяюсь спиной о стену и прикусываю губы. Никуда звонить я не буду, делиться ни с кем переживаниями не стану. Я сама, сама со всем справлюсь. Я смогу. Сделаю, что нужно.

Поддавшись сильному порыву, отхожу от стены, открываю шкафчик и достаю аптечку. Дрожащими пальцами вываливаю из пакета все лекарства, падаю на колени и сквозь слезы отбираю нужные таблетки. Ставлю флакончики в ряд. Из глаз градом льются слезы. Дышать нечем. Но я так же ровно держу спину, как на приеме у Александра Викторовича. Осанка, подбородок. Затем на ватных ногах плетусь в сторону кухни. Наливаю стакан воды. Возвращаюсь, сажусь рядом с лекарствами на ковер, вытираю глаза, горящие так сильно, словно их обжигает огонь, и шепчу:

- Позови меня небо. Удиви меня правдой. – Открываю флакончики. - Я, конечно, не первый, кто летал, - голос срывается, но я быстро беру себя в руки, - и кто падал.

Набираю в ладонь таблетки. Они разных цветов: белые, синие, желтые. Колеблюсь несколько секунд, а затем вдруг уверенно бросаю сразу три штуки себе в рот. По щекам льются слезы. Запиваю таблетки водой, морщусь и откидываю назад голову. Сейчас стошнит. Скручиваюсь, но с огромным трудом сдерживаю рвоту. Неожиданно понимаю: вода – не вариант. Нужно найти алкоголь, тогда процесс пойдет быстрее. Резко встаю на ноги и тут же валюсь обратно. В животе урчит. Думаю о том, почему вновь решила повторить попытку номер три, и не нахожу логичного ответа. Возможно, я слишком ленива, чтобы придумать нечто новое. А, может, я чересчур романтична. Умереть от отравления – как это по-женски. Я ведь не собиралась застрелиться или повеситься. Я выбрала нечто сродни слабому полу: легкое, но в то же время не менее впечатляющее.

Второй раз поднимаюсь медленно. В голове прыгают черные точки, и я удивленно вскидываю брови: неужели организм реагирует? В прошлый раз никакого эффекта не было – меня просто стошнило. Протираю потный лоб или мокрый и решительно плетусь на кухню. Там открываю шкафчики, нагибаюсь и протягиваю:

- Где же ты, - глаза бегают из стороны в сторону, словно я наркоман со стажем. Облизываю губы и повторяю, - где ты?

Не знаю, что именно ищу. Виски, коньяк. Просто надеюсь, какой-то спирт остался с прошедших праздников. Внимательно изучаю полочки, опускаюсь на колени перед шкафом и неожиданно нахожу в углу старую бутылку Хеннесси. Она практически пуста, но я считаю, мне хватит. Открываю ее, не задумываясь, опрокидываю в горло несколько глотков и сжимаю глаза до такой степени, что становится больно.

- Господи, - опускаю голову, чувствую, как воспламеняется тело, и встряхиваю руками в стороны, пытаясь хоть как-то унять огонь в груди. – Черт, черт. А! Что за гадость?

Открываю глаза и брезгливо оцениваю коньяк. Отвратительное пойло.

Поднимаюсь на ноги, плетусь обратно в зал. Падаю перед лекарствами и глубоко втягиваю в легкие воздух: итак. Трех таблеток мало. Чтобы умереть нужно больше.

Руки трясутся. Мне холодно? Нет. Страшно? Нет. Тогда почему тело колотит. Недоуменно сдавливаю пальцами талию, сгибаюсь и хмурю брови: что такое. Все ведь нормально. Дергаю головой в сторону, будто откидываю назад лишние мысли, и вновь смотрю на снотворное сквозь липкие, тяжелые веки. У Паоло Коэльо Вероника глотала таблетки по одной штуке, оставляя за собой шанс спастись. Я не хочу давать себе возможность сдаться. Я сильнее и увереннее в том, что собираюсь свершить, поэтому набираю в ладонь сразу пять таблеток. Сразу пять причин покончить с собой: мама, папа, родственники, друзья. Я.

- Такие маленькие и такие тяжелые, - шепчу и ощущаю внутри дрожь. Приходится признать: с каждым разом убить себя все сложнее и сложнее. Откашливаюсь, выпрямляюсь и собираюсь выпить лекарство как раз в тот момент, когда кто-то стучит в дверь.

- Да, ладно, - опустив руку, тяну я и поворачиваю голову в сторону коридора. – Серьезно?

Просто не верится. Вытираю глаза, облизываю губы и решаю просто не обращать внимания на окружающие меня вещи.

Бум-бум-бум. Выругиваюсь. Недовольно припадаю губами к коньяку и делаю несколько больших, смачных глотков. Тело вновь вспыхивает, словно подожжённая спичка, и я вся морщусь, будто заметила нечто отвратительно-омерзительное. Борюсь с приступом рвоты, зажимаю пальцами рот и отсчитываю в голове десять секунд: сейчас станет легче. Раз, два, три, четыре…

Опять стук в дверь. Рассерженно поднимаюсь на ноги, несусь к двери и ору:

- Пошли вон!

- Пятнидельник, - восклицает голос с той стороны и буквально прибивает меня к полу. Растерянно замерев, я расширяю глаза и думаю: только не это. – Открывай.

Все тело горбится, становится меньше. Не знаю, что делать оглядываюсь, затем вновь слышу стук в дверь и одними губами шепчу: черт.

- Мира.

- Ее здесь нет, - попытка – не пытка.

- Серьезно? Тогда с кем я говорю?

- С…, - морщусь, прикладываю холодную бутылку коньяка ко лбу и выпаливаю, - с ее горничной.

Слышу смех. Растеряно прячу алкоголь на полке за книгами, поправляю волосы и подлетаю к железной, бронзовой двери. Смотрю в глазок: Дима мокрый, словно попал под жуткий ливень. Ударяю кулаком по лбу:

- Там же дождь.

- Что?

- Ничего. – Одергиваю себя, вздыхаю и с напущенным равнодушием спрашиваю, - что ты здесь делаешь?

- Сегодня наш день, забыла?

- Сегодня пятница.

- Теоритически. На самом деле, мой рабочий день подошел к концу, а значит, для меня пятница давно закончилась. Суббота еще не наступила, вот и выходит: в данную секунду самый что ни на есть настоящий пятнидельник.

- Что? – Такое чувство, что каждую минуту рядом с ним мне приходится разгадывать ребусы. Морщусь и недовольно отрезаю, - уходи.

- Куда?

- Куда хочешь!

- А куда бы ты хотела, чтобы я ушел?

Растеряно распахиваю глаза и буквально чувствую, как внутри начинает расти раздражение. Прикусываю губу и чеканю:

- Просто. Уйди.

- Мира…

- Господи, да, что тебе от меня нужно? В чем проблема? Мы с тобой едва знакомы, а ты появляешься каждый раз, когда тебе заблагорассудиться, будто это нормально, будто это правильно. Уходи! Уходи отсюда, Дим! – последнюю фразу я говорю не со злости, а искренне, заботясь о человеке, которому опасно находиться рядом с тем, кто не хочет жить. – Ты зря стараешься.

- Что будет, если упадет небо?

- Что?

- Ответь.

- Я не понимаю.

- Просто ответь, что будет, если небо упадет?

Растеряно пожимаю плечами.

- Мы все умрем.

- Нет. – Парень отходит от двери, нервно потирает мокрый подбородок и признается. - Тогда на вокзале я прочитал в твоем взгляде пугающую безнадегу. Ты хотела умереть, и не надо лгать, будто это чушь: я все увидел. Ты молчала, рот не двигался, а мне показалось, будто худая девушка на перроне орет, кричит от боли. Как я мог остаться в стороне? Как сейчас я могу уйти? Ты как хочешь, но мне не впервой сталкиваться с трудностями. Сдавайся, опускай руки, уступай слабости, а я тебя не оставлю. Ты мне никто, но я тебе должен. И все те люди на вокзале должны, просто я оказался единственным, у кого совесть не канула в лету.

Не знаю, что сказать. Ошеломленно наблюдаю за тем, как парень нервно колыхматит свои волосы, трет подбородок, садится на пол и вальяжно вытягивает ноги. Он откидывает назад голову, смотри куда-то вверх, а я просто не могу пошевелиться, не могу задышать. Что это было? Кто он такой? О чем вообще говорит? Несколько минут нахожусь не в состоянии даже моргнуть. Затем робко смотрю себе за спину, вижу разбросанные на ковре таблетки, флакончики и почему-то виновато горблюсь. Мне становится стыдно. Достаю спрятанную бутылку коньяка с полки, открываю дверь и, не поднимая глаз, сажусь рядом с парнем. Чувствую: он смотрит, но сама не решаюсь ответить на взгляд.

Отпиваю из бутылки алкоголь, морщусь и шепчу:

- Чтоб ты знал, умереть не так просто, как кажется.

Дима отнимает у меня коньяк, делает несколько глотков и отвечает:

- Знаю.

Мы молчим, смотрим куда-то сквозь стену. Думаем о времени. Оно, вряд ли, думает о нас. В воздухе повисают незаданные, скрытые вопросы, ответы на которые каждый из нас хотел бы узнать, и ответы на которые каждый из нас боится услышать.

Я, наконец, решаюсь поднять взгляд, смотрю на Диму. Он красивый. По-своему. Плечи широкие, руки слегка худоватые. Нос длинный, узкий, синий в том месте, куда врезался кулак мужчины, губы такие пухлые, что даже в профиль хорошо выделяется их очертание. Но я не хочу лукавить и сразу признаюсь: мне нравится. Откидываю назад голову, исследую его слегка заросший подбородок, вблизи кажущийся грубым, острым и тайно думаю о том, разглядывал ли он меня так же. Изучал ли мое лицо с таким же трепетом и интересом.

- Так как правильно ответить на твой вопрос? – тихо спрашиваю я, и Дима оборачивается. Наши взгляды находят друг друга. Мне приходится помедлить немного, чтобы собраться с мыслями. – Что будет, если небо упадет?

Парень улыбается на одну сторону и, придвинувшись, отвечает:

- Небо уже упало, Мира. Небо – это воздух, притягиваемый землей, и он всегда рядом с нами, здесь, не высоко, а прямо тут. Поэтому в следующий раз, когда ты захочешь попасть туда, - он указывает пальцем вверх и кривит рот, - вспомни о том, что ты уже там.

Он замолкает, а я вдруг начинаю улыбаться. Не знаю, почему, просто растягиваю рот в улыбке и смеюсь. Как в детстве, когда рассмешить могла даже самая несмешная шутка.

- Что? Ты чего?

- Не знаю, просто ты странный, - покачиваю головой. – Впервые встречаю такого человека.

- Какого? Ты меня пугаешь.

- Да, нет. Почему пугаю? Просто ты мыслишь нестандартно. Самолетики, надписи, небо, воздух. Сплошные метафоры. Это так необычно.

- Откуда тебе знать, как выглядят обычные вещи? Возможно, то, что я делаю – как раз-таки самая настоящая банальность.

- Нет! – улыбаясь, вскидываю руки. – Поверь, ты постоянно застаешь меня врасплох своими странными фразочками. Небо уже упало? Что? Да, как такое возможно? Это нереально.

- О, Мира. Ты видишь вещи только в черном или белом цвете. Так нельзя.

- Зато ты видишь мир цветным и ярким. Как пафосно и мерзко.

Дима легонько толкает меня в бок. Касается щекой стены и пронзает увлеченным взглядом: на секунду мне кажется, что именно так я смотрела на него несколько минут назад. Мы вновь молчим, но нам не в тягость. Я повторяю его позу, хитро сужаю глаза и забываю о том, что совсем недавно хотела умереть. А он вновь кривит рот на одну сторону. Этот жест уже засел у меня где-то в груди.

- Мира?

Вечность лопается, словно мыльный пузырь. Я резко выпрямляюсь и, к огромному сожалению, замечаю на лестничной площадке соседку с пятого этажа. Уверена, она счастлива. В конце концов, теперь ей будет, о чем п