Ральф Уолдо Эмерсон Пролог

Ренсом Риггз Дом странных детей

Сна нет, и смерти тоже нет.

Те, кто как будто умер, живы.

И отчий дом,

И други юности далекой,

Старик и дева,

Упорный труд и все его плоды

Обречены исчезнуть,

Превратясь в легенду.

Ральф Уолдо Эмерсон Пролог

Не успел я принять тот факт, что меня ждет самая обыкновенная жизнь, как начали происходить совершенно незаурядные события. Первое из них стало для меня ужасным потрясением, и как все, что меняет нас раз и навсегда, раскололо мою жизнь на две части: До и После. Как и многие последующие сверхъестественные происшествия, оно непосредственно касалось моего деда, Абрахама Портмана.

Сколько себя помню, дедушка Портман всегда был для меня самым удивительным человеком из всех, кого я знал. Он рос в сиротском приюте, сражался на войне, преодолевал океаны на пароходах и пустыни на лошадях, выступал в цирках, знал все на свете об оружии и самообороне и говорил как минимум на трех языках помимо английского. Мальчишке, никогда не выезжавшему за пределы Флориды, все это казалось невообразимой экзотикой, и стоило мне его увидеть, как я принимался осаждать его просьбами попотчевать меня своими увлекательными историями. Он никогда мне не отказывал, излагая их с таким видом, будто делился секретами, которые можно было доверить только мне и никому более.

Когда мне исполнилось шесть лет, я решил, что мой единственный шанс вести жизнь хотя бы наполовину такую же увлекательную, как у дедушки Портмана, заключается в том, чтобы стать путешественником. Он всячески меня поощрял и проводил со мной целые дни, сгорбившись над картой мира и с помощью цепочки красных булавок разрабатывая маршруты воображаемых экспедиций. Попутно дедушка рассказывал о том, какие удивительные открытия мне предстоит когда-нибудь совершить. Я не делал секрета из своих честолюбивых планов и расхаживал по дому, прикладывая к одному глазу картонную трубу и громко восклицая: «По курсу земля!» и «Приготовиться к высадке!» Когда моим родителям это надоедало, они выставляли меня в сад. Думаю, они боялись, что дедушка заразит меня неизлечимой мечтательностью, от которой я уже никогда не смогу оправиться, и что все эти фантазии не позволят мне посвятить себя более практичным занятиям. И вот однажды мама усадила меня рядом с собой и объяснила, что я не смогу стать первооткрывателем, потому что в мире не осталось ничего неоткрытого и неизведанного. Мне следовало родиться в другом веке. Узнав, что опоздал, я почувствовал себя обманутым.

Еще обиднее мне стало, когда я узнал, что самые интересные из рассказов дедушки Портмана просто не могут быть правдой. Наиболее фантастические истории он рассказывал о своем детстве. Например, о том, что родился в Польше, но, когда ему исполнилось двенадцать, его привезли в детский дом в Уэльсе. Когда я спрашивал, почему ему пришлось уехать от родителей, он неизменно отвечал: потому что за ним охотились чудовища. По его словам, Польша буквально кишела чудовищами.

— Какими чудовищами? — широко раскрыв глаза, спрашивал я.

Этот вопрос я повторял очень часто.

— Ужасные сгорбленные чудовища с гниющей кожей и черными глазами, — отвечал дед. — А ходили они вот так!

С этими словами он тяжело плелся за мной подобно чудищам из старых фильмов, а я, громко хохоча, убегал прочь.

Каждый раз он добавлял к их образам все новые отвратительные подробности. От этих мерзких существ разило, как от разлагающихся отбросов. Они были невидимы, и заметить их можно было только по тени. В их ртах таились целые гнезда извивающихся щупалец, которые могли в одно мгновение будто выстрелить и тут же втащить жертву в пасть с мощными челюстями. Вскоре у меня появились проблемы со сном. Мое сверхактивное воображение превращало звук проезжающих по мокрому асфальту шин в чье-то затрудненное дыхание прямо у моего окна, а тени под дверью — в жгуты черно-серых щупалец. Я боялся этих чудовищ, но гордился дедушкой, который не только сражался с ними, но и победил их, оставшись в живых.

Еще более фантастическими были его рассказы о жизни в уэльском детском доме. По его словам, это было зачарованное место, созданное специально для того, чтобы оберегать детишек от чудовищ, и находилось оно на острове, где каждый день светило солнце и никто никогда не болел и не умирал. Все жили вместе в большом старом доме, охраняемом древней мудрой птицей. Во всяком случае так утверждал дедушка. По мере взросления я, однако, начинал сомневаться в правдивости его рассказов.

— А какая птица их охраняла? — спросил я, когда мне было лет семь, и скептически поглядел на него через карточный стол, за которым он только что позволил мне выиграть у него в «Монополию».

— Большая хищная птица, которая курила трубку, — ответил он.

— Дедушка, ты, наверное, думаешь, что я совсем глупый.

Он пролистал свою серьезно поредевшую пачку оранжевых и синих денег.

— Я не способен так о тебе думать, Якоб.

Я понял, что обидел его, потому что он произнес это с заметным польским акцентом, от которого ему так и не удалось окончательно избавиться и который особенно сильно проявлялся в минуты волнения. В итоге «способен» прозвучало как «спосопен», а «думать» как «тумать». Мне стало стыдно, и я решил задать ему следующий вопрос.

— Почему чудовища на вас охотились? — поинтересовался я.

— Потому что мы были не такими, как другие люди. Мы были странными.

— В каком смысле странными?

— У всех были разные странности, — пожал плечами он. — Одна девочка умела летать, в теле другого мальчика жили пчелы… Еще там были брат и сестра, которые могли поднимать и удерживать над головой огромные валуны.

Мне никак не удавалось понять, насколько серьезно он говорит. Но вроде бы мой дедушка не слыл шутником. Увидев сомнение на моем лице, он нахмурился.

— Ну хорошо, ты можешь не верить мне на слово, — произнес он. — У меня есть фотографии!

Оттолкнув назад садовый стул, он вошел в дом, оставив меня на веранде. А минуту спустя вернулся, сжимая в руках большую коробку из-под сигар. Я наклонился, чтобы получше разглядеть четыре помятых, пожелтевших снимка, которые он извлек на свет.

Первая фотография изображала нечто похожее на костюм, в котором… никого не было. Если допустить, что там кто-то был, то у этого человека не было головы.

— Конечно, у него есть голова! — улыбаясь, заверил меня дед. — Только ее не видно.

— Почему? Он что, невидимый?

— Ого! Да ты у нас мозговитый малый! — Дед приподнял брови, как будто я поразил его своими дедуктивными способностями. — Его звали Миллард. Забавный парень. Иногда он говорил: «Слышь, Эйб, а я знаю, что ты сегодня делал». И действительно мог рассказать, где ты был, что ел, ковырялся ли в носу, когда думал, что тебя никто не видит. Он часто ходил за кем-нибудь, тихий как мышь и совершенно голый, чтобы его не увидели, и наблюдал. — Дед покачал головой. — Подумать только!

Он подал мне другое фото и, подождав, пока я его рассмотрю, поинтересовался:

— Ну? Что ты видишь?

— Маленькую девочку.

— И?

— У нее на голове корона.

Он постучал пальцем по нижней части снимка.

— Как насчет ее ног?

Я присмотрелся повнимательнее. Ноги девочки не касались земли. Но она не подпрыгнула. Она как будто парила в воздухе. От удивления я открыл рот.

— Она летает!

— Вроде того, — кивнул дедушка. — Она левитирует. Только малышка не очень хорошо управляла своими способностями, поэтому иногда нам приходилось обвязывать ее веревкой, чтобы она никуда не улетела!

Я неотрывно смотрел на странноватое кукольное личико девочки.

— Это настоящая фотография?

— Конечно, настоящая, — ворчливо ответил дедушка, забирая у меня снимок и заменяя его другим, на котором тощий паренек держал над головой огромный валун.

— Виктор и его сестра были не слишком умны, — прокомментировал дед, — но какими же они были сильными!

— С виду он совсем не сильный, — произнес я, разглядывая щуплые руки подростка.

— Можешь поверить мне на слово — он был невероятно силен. Однажды я попробовал соревноваться с ним в армрестлинге, и он едва не оторвал мне руку!

Но самой странной оказалась последняя фотография. На ней был запечатлен затылок чьей-то головы, на котором кто-то нарисовал лицо.

Я молча смотрел на этот снимок, а дедушка Портман рассказывал:

— Видишь ли, у него было два рта. Один впереди и один сзади. Поэтому он так и растолстел!

— Но это подделка! — возразил я. — Это нарисованное лицо.

— Конечно, лицо ненастоящее. Его нарисовали для циркового представления. Но говорю тебе, у него действительно было два рта. Ты мне не веришь?

Я размышлял, глядя то на снимки, то на серьезное открытое лицо дедушки. Зачем ему врать?

— Я тебе верю, — кивнул я.

И я действительно ему верил. Во всяком случае на протяжении нескольких лет. Впрочем, в основном потому, что я хотел ему верить, так же, как другие дети моего возраста хотели верить в Санта-Клауса. Мы держимся за свои сказки до тех пор, пока цена веры в них не становится слишком высокой. Для меня это произошло во втором классе, когда во время ланча Робби Дженсен принялся дразнить меня перед столиком, за которым сидели девчонки, и объявил всем, что я все еще верю в фей. Это было расплатой за то, что я повторял в школе дедушкины рассказы. В эти унизительные секунды я увидел, как прозвище «зачарованный мальчик» тащится за мной из класса в класс, и, хотя это было совершенно незаслуженно, обиделся на деда.

В тот день дедушка Портман забрал меня из школы, как он делал довольно часто, когда мои родители были на работе. Я забрался на заднее сиденье его старенького «понтиака» и объявил, что больше не верю в его сказки.

— Какие сказки? — переспросил он, глядя на меня поверх очков.

— Сам знаешь. Те самые. О странных детишках и чудовищах.

Он, похоже, растерялся.

— Я не рассказывал тебе никаких сказок.

Я сообщил ему, что выдуманная история и сказка — это одно и то же, и что сказки рассказывают малышам, которые еще писают в штанишки, и что его фотографии — это подделка, а истории — сплошной обман, и мне это отлично известно. Я ожидал, что он рассердится или начнет спорить, но он произнес: «Как скажешь» и тронул машину с места. Вот и все. Больше мы к этой теме не возвращались.

Думаю, он этого ожидал. Рано или поздно я должен был вырасти из детской веры в чудеса. Но из-за того, что он даже не попытался убедить меня в подлинности своих историй, я почувствовал себя обманутым. Я не мог понять, зачем он все это придумал, зачем заставил меня поверить, что на свете бывает то, чего на самом деле быть не может. Лишь несколько лет спустя папа мне все объяснил. Когда он был маленьким, дедушка тоже рассказывал ему свои страшилки. На самом деле они были не ложью, а лишь утрированной правдой. История детства дедушки Портмана оказалась далеко не сказкой. Она была самым настоящим кошмаром.

Мой дедушка стал единственным членом своей семьи, которому удалось бежать из Польши до начала Второй мировой войны. Ему было всего двенадцать лет, когда родители посадили его в поезд, отправив к совершенно незнакомым людям в Британию. У мальчика не было ничего, кроме детского чемоданчика. И он уже никогда не вернулся на родину. В Польше у него остались мама и папа, старшие братья, кузены и кузины, тетки и дядья, но никого из них он больше не увидел. Все они умерли прежде, чем ему исполнилось шестнадцать. Их убили те чудовища, от которых мальчик едва успел спастись. Но это были вовсе не чудища с гниющей кожей и щупальцами во рту, которых способно породить воображение семилетнего ребенка. Это были марширующие рядами монстры в элегантной военной форме. Они выглядели настолько обыденно, что, когда ты понимал, кем они являются на самом деле, бывало уже слишком поздно.

Так же, как истории о монстрах, правдой, щедро приукрашенной фантазиями, оказались и рассказы о зачарованном острове. По сравнению с теми ужасами, что творились в Европе, детский дом, принявший моего дедушку, должно быть, представлялся ему раем. Поэтому в его воспоминаниях он и превратился в надежное пристанище, где всегда было лето и где ангелы-хранители оберегали особенных детей, которые на самом деле не умели летать, не превращались в невидимок и не поднимали валунов. Странность, за которую их преследовали, заключалась в том, что все они были еврейскими детьми. Сиротами, выброшенными на тот маленький остров волнами крови, затопившими Европу. И удивительными их делали вовсе не фантастические способности. Чудом было то, что им удалось избежать гетто и газовых камер.

Я перестал просить дедушку рассказывать мне его истории. Думаю, в глубине души он был этому даже рад. Тайна плотной стеной окружила подробности его детства и юности. Я не хотел бередить его раны. Он прошел сквозь ад и имел право на тайны. Мне было стыдно, что я когда-то завидовал ему. Цена увлекательной судьбы была слишком высока, и я благодарил небо за свою обычную жизнь, в которой не было места чудесам и которую я получил в дар, ничем не жертвуя.

Однажды, когда мне исполнилось пятнадцать лет, произошло необычайное и ужасное событие. И моя собственная история раскололась на До и После.

Date: 2015-09-22; view: 446; Нарушение авторских прав