Н.А. Добролюбов

Николай Александрович Добролюбов (1836—1861) — выдающийся русский литературный критик, публицист, поэт, философ середины XIX столетия. Родился в Нижнем Новгороде. Учился в Главном пе­дагогическом институте в Петербурге (1853—1857). В студенческие годы сформировался как революционный демократ. В 1856 г. по­знакомился с Н.Г. Чернышевским, стал его единомышленником, с 1857 г. — один из ведущих сотрудников журнала «Современник», в котором Н.Г. Чернышевский занимал ведущие позиции. Публика­ции в этом журнале составляют основное наследие Н.А. Добролю­бова. Последние годы своей недолгой жизни тяжело болел, лечился за границей. К. Маркс ставил Добролюбова как писателя наравне с Лессингом и Дидро.

Ниже приведены фрагменты из проницательной работы Н.А. Добролюбова «Что такое обломовщина?» (1859). Это не толь­ко литературно-критическое и общественно-политическое, но и социологическое произведение. Обломовщина предстает как один из социальных типов, которые определяли жизнь российского общества в XIX столетии и до сих пор не утратили своего значения. Это квазиинтеллектуальное зерцало закрепощения крестьянства в России — просвещенный ленивец, неспособный к какой-либо активности и «самоприкрепленный» к своему дивану как псевдо­рабочему месту. И до сих пор он живет среди нас, распространяя вокруг себя бездеятельные либеральные мечтания.

Н.Л.

ЧТО ТАКОЕ ОБЛОМОВЩИНА?*

По-видимому, не обширную сферу избрал Гончаров для своих изображений. История о том, как лежит и спит добряк-ленивец Обломов, и как ни дружба, ни любовь не могут пробудить и под­нять его, — не бог весть какая важная история. Но в ней отразилась русская жизнь, в ней предстает перед нами живой, соплеменный русский тип, отчеканенный с беспощадною строгостью и правиль­ностью; в ней сказалось новое слово нашего общественного раз­вития, произнесенное ясно и твердо, без отчаяния и без ребяческих

* Цит. по: Добролюбов НА. Что такое обломовщина? //Добролюбов НА. Избранные философские произведения: В 2 т. Под ред. М.Т. Иовчука. М., 1948. Т. 1. С. 508-509, 513—514, 535—536. Цитируемый текст иллюстрирует содержание главы 19 базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

надежд, но с полным сознанием истины. Слово это — обломовщина; оно служит ключом к разгадке многих явлений русской жизни, и оно придает роману Гончарова гораздо более общественного значения, нежели сколько имеют его все наши обличительные повести. В типе Обломова и во всей этой обломовщине мы видим нечто более, не­жели просто удачное создание сильного таланта; мы находим в нем произведение русской жизни, знамение времени.

Обломов есть лицо не совсем новое в нашей литературе; но прежде оно не выявлялось пред нами так просто и естественно, как в романе Гончарова. Чтобы не заходить слишком далеко в старину, скажем, что родовые черты обломовского типа мы находим еще в Онегине, и затем несколько раз встречаем их повторение в лучших наших литературных произведениях. Дело в том, что это коренной, народный наш тип, от которого не мог отделаться ни один из наших серьезных художников. Но с течением времени, по мере сознатель­ного развития общества, тип этот изменял свои формы, становился в другие отношения к жизни, получал новое значение. Подметить эти новые фазы его существования, определить сущность его нового смысла — это всегда составляло громадную задачу, и талант, умевший сделать это, всегда делал существенный шаг вперед в истории нашей литературы. Такой шаг сделал и Гончаров своим «Обломовым». По­смотрим на главные черты обломовского типа и потом попробуем провести маленькую параллель между ним и некоторыми типами того же рода, в разное время появлявшимися в нашей литературе.

В чем заключаются главные черты обломовского характера? В со­вершенной инертности, происходящей от его апатии ко всему, что делается на свете. Причинаже апатии заключается отчасти в его внеш­нем положении, отчасти же в образе его умственного и нравственного развития. По внешнему своему положению — он барин; «у него есть Захар и еще триста Захаров», по выражению автора. Преимущество своего положения Илья Ильич объясняет Захару таким образом:

«Разве я мечусь, работаю? мало ем, что ли? худощав или жалок на вид? Разве недостает мне чего-нибудь? Кажется, подать, сделать есть кому! Я ни разу не натянул себе чулок на ноги, как живу, слава богу! Стану ли я беспокоиться? из чего мне?... И кому я это говорю? Не ты ли с детства ходил за мной? Ты все это знаешь, видел, что я воспитан нежно, что я ни холода, ни голода никогда не терпел, нужды не знал, хлеба себе не зарабатывал и вообще черным не занимался».

И Обломов говорит совершенную правду. История его вос­питания вся служит подтверждением его слов. С малых лет он привыкает быть байбаком, благодаря тому, что у него и подать, и

сделать — есть кому; тут уж даже и против воли нередко он без­дельничает и сибаритствует...

Ясно, что Обломов не тупая, апатичная натура без стремлений и чувств, а человек, тоже чего-то ищущий в своей жизни, о чем-то ду­мающий. Но гнусная привычка получать удовольствие своих желаний не от собственных усилий, а от других, — развила в нем апатическую неподвижность и повергла его в жалкое состояние нравственного раб­ства. Рабство это так переплелось с барством Обломова, так они взаим­но проникают друг друга и одно другим обусловливается, что, кажется, нет ни малейшей возможности провести между ними какую-нибудь границу. Это нравственное рабство Обломова составляет едва ли не самую любопытную сторону его личности и всей его истории... Но как мог дойти до рабства человек с таким независимым положением, как Илья Ильич? Кажется, кому бы и наслаждаться свободой, как не ему? Не служит, не связан с обществом, имеет обеспеченное состояние... Он сам хвалится тем, что не чувствует надобности кланяться, просить, унижаться, что он не подобен «другим», которые работают без устали, бегают, суетятся, а не поработают, так и не поедят... Он внушает к себе благоговейную любовь доброй вдовы Пшеницыной именно тем, что он барин, что он сияет и блещет, что он и ходит, и говорит так вольно и независимо, что он «не пишет беспрестанно бумаг, не трясется от страха, что опоздает в должность, не глядит на всякого так, как будто просит оседлать его и поехать, а глядит на всех и на все так смело и свободно, как будто требует покорности себе». И однако же вся жизнь этого барина убита тем, что он постоянно остается рабом чужой воли и никогда не возвышается до того, чтобы проявить какую-нибудь самобытность. Он раб каждой женщины, каждого встречного, раб каждого мошенника, который захочет взять над ним волю. Он раб своего крепостного Захара, и трудно решить, который из них более подчиняется власти другого. По крайней мере — чего Захар не захо­чет, того Илья Ильич не может заставить его сделать, а чего захочет Захар, то сделает и против воли барина, и барин покорится... Оно так и следует: Захар все-таки умеет сделать хоть что-нибудь, а Обломов ровно ничего не может и не умеет...

Теперь загадка разъяснилась, Теперь им слово найдено.

Слово это — обломовщина.

Если я вижу теперь помещика, толкующего о правах человече­ства и о необходимости развития личности, — я уже с первых слов его знаю, что это Обломов.

Если встречаю чиновника, жалующегося на запутанность и об­ременительность делопроизводства, он — Обломов.

Если слышу от офицера жалобы на утомительность парадов и смелые рассуждения о бесполезности тихого шага и т.п., я не со­мневаюсь, что он Обломов.

Когда я читаю в журналах либеральные выходки против злоупо­треблений и радость о том, что, наконец, сделано то, чего мы давно надеялись и желали, — я думаю, что все это пишут из Обломовки.

Когда я нахожусь в кружке образованных людей, горячо сочув­ствующих нуждам человечества и в течение многих лет с не уменьша­ющимся жаром рассказывающих все те же самые (а иногда н новые) анекдоты о взяточниках, о притеснениях, о беззакониях всякого ро­да, — я невольно чувствую, что я перенесен в старую Обломовку...

Остановите этих людей в их шумном разглагольствии и скажите: «вы говорите, что нехорошо то и то; что же нужно делать? Они не знают... Предложите им самое простое средство, — они скажут: «да как же это так вдруг?» Непременно скажут, потому что Обломовы иначе отвечать не могут... Продолжайте разговор с ними и спроси­те: что же вы намерены делать? — Они вам ответят тем, чем Рудин ответил Наталье:

«Что делать? разумеется, покориться судьбе. Что же делать! Я слишком хорошо знаю, как это горько, тяжело, невыносимо, но посудите сами...» и пр. (См. Тург. Пов., ч.Ш, с. 249).

Больше от них ничего не дождетесь, потому что на всех их лежит печать обломовщины.

Кто же, наконец, сдвинет их с места этим всемогущим словом: «вперед!», о котором так мечтал Гоголь и которого так давно и то­мительно ожидает Русь? До сих пор нет ответа на этот вопрос ни в обществе, ни в литературе.

Н.В. Калачов

Николай Васильевич Калачов (1819-1885) — известный русский историк, правовед, археограф, архивист, член-корреспондент (1858), действительный член (1883) Петербургской Академии наук. Автор исследований о «Русской Правде», издатель «Архива исто-рико-юридических сведений, относящихся до России» («Архив Калачова»). На его публикации неоднократно ссылаются историки России СМ. Соловьев и В.О. Ключевский.

Ниже приводится фрагмент исследования Н.В. Калачова (1864), посвященного самобытным объединениям свободных русских лю-

дей в XVII-XIX вв. для осуществления совместной трудовой деятель­ности в городах. На примере биржевых артелей автор показывает, что вне крепостнических ограничений русские люди уже в то время действовали вполне рационально, в рамках договоров, законов и постановлений, регламентирующих их деятельность.

Н.Л.

АРТЕЛИ ДРЕВНЕЙ И НЫНЕШНЕЙ РОССИИ*

Из всех нынешних артелей биржевые должны быть поставлены на первое место, потому что они уже успели сами собою вырабо­таться в правильное учреждение и имеют каждая составленные ими самими правила, которыми они и руководствуются. Эти ар­тели представляют еще ту особенность, что они обеспечивают исполнение своих обязательств не только круговой порукой, как это свойственно и прочим артелям, но сверх того страховыми сум­мами. К сожалению, собранные мною данные о биржевых артелях относятся только до артелей петербургских и московских, очерком о которых я поэтому и ограничусь.

Биржевые артельщики имеют предметом своих занятий нагрузку и выгрузку товаров на бирже, упаковку их и охрану в складочных местах; они взвешивают и провожают товары и сверх того исполняют разные обязанности у купцов, как-то: в конторах, в звании приказ­чиков, по посылкам (нередко с весьма значительными суммами), по домашней прислуге и проч. Все члены артели отвечают перед по­сторонними друг за друга, а в самой артели каждый отвечает за себя капитальной суммой, без которой никто не принимается в артель. Впрочем, подробных общих правил для действий и обязанностей артельщиков не существует и только из известных нам постанов­лений нескольких артелей можно извлечь некоторые одинаковые в них начала, состоящие в следующем.

Вступление в артель обусловливается, как мы сказали, взносом от каждого вновь принимаемого определенной в ее постановле­нии суммы (средним числом до 1000 руб. серебром), которая на­зывается вкупом, вкупными деньгами, а также новизной. Эта сумма требуется в обеспечение исправного исполнения артельщиком его обязанностей. Впрочем, она редко вносится сполна при самом

* Цит. по: Калачов Н. Артели древней и нынешней России// Беляева Л.А. Эмпири­ческая социология в России и Восточной Европе. М., 2004. С. 250-253. Цитируемый текст иллюстрирует содержание главы 19 базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

поступлении; обыкновенно артель, в которую вступает новик (так называется артельщик до уплаты всей вкупной суммы, в противопо­ложность уплатившим ее, называемым стариками), довольствуется какой-нибудь частью ее (например, по 3 руб. серебром на каждого артельщика), которая называется передовыми деньгами, а остальная за тем сумма составляется вычетами, в течение нескольких лет, из заработанных денег; но если бы новик пожелал внести весь вкуп разом, то ему делается сбавка. Внесенные деньги распределяются между всеми наличными членами артели, так, однако, что передо­вые деньги делятся между ними тотчас, а остальные, вычитаемые из заработков новика, делятся между теми только артельщиками, которые находились в артели при его поступлении. При выходе из артели, исправные (т.е. ничем не опороченные) артельщики, внесшие весь вкуп, получают, в виде награды, вывод, или выводные деньги, которые обыкновенно равняются трети новизны. Этот капи­тал составляется вычетом из заработных денег у тех артельщиков, которые получали с выходящего новизные деньги. В случае смерти артельщика вывод выдается его наследникам.

Заработные деньги уплачиваются артелям хозяевами (т.е. по­ручающими им работы или дающими им занятия) в один срок, по взаимному согласию, исключая мелкие работы, за которые плата получается тотчас. Всякую плату хозяин вписывает сам в артельную приходную книгу, а уплаченные деньги хранятся у артельного старо­сты. В определенные сроки накопившаяся таким образом сумма делится между всеми членами артели, и этот раздел называется дуваном, но и до назначенных сроков артельщик может забирать у старосты часть денег, необходимых ему на расходы, с тем что забранные им суммы вычитаются из части, следующей ему при общем разделе. Общие артельные расходы, как-то: наем подмоги при выгрузке товаров или в других случаях, покупка нужных сна­стей и снарядов (рогож, веревок, и проч.) и всякие мелкие выдачи производятся старостою также из заработных денег. Эти расходы должны быть объявляемы старостой писарю, который вносит их в заведенную для того расходную книгу. При общем разделе заработ­ных сумм приходные и расходные книги поверяются всею артелью, которая, впрочем, для подробнейшего обозрения их и поверки книг выбирает нескольких из своих членов.

Артели управляются лицами, избираемыми ими из своей сре­ды на сходке всех артельщиков. Главное из этих лиц — староста, выбираемый на срок не далее года. Он не только хранит деньги, но и распределяет между артельщиками работы; в некоторых,

впрочем, артелях на постоянные работы староста не может ставить без согласия артели; без согласия же старосты и артели никто из артельщиков не вправе брать на себя работы, в противном случае артель не отвечает за убытки, которые он [староста. — Сост. ] может причинить наемщику или поручителю. В некоторых артелях при замещении должности старосты соблюдается очередь между артель­щиками по времени поступления в артель, так что обходят только известных по нетрезвости или другим слабостям, и в таких случаях обыкновенно оставляется прежний староста, если им довольны, а обойденный платит ему известную сумму в вознаграждение за его вторичную службу. В других артелях очереди этой не соблюдается и выбор падает на достойнейшего, хотя бы он был и неграмотный. Староста, назначенный по очереди, не получает от артели никакого особого вознаграждения за свою службу, пользуясь лишь дуваном наравне с прочими артельщиками. Напротив, старосте выборному полагается особое вознаграждение.

За старостой, по важности должности, следует писарь, который, как сказано выше, ведет книги приходные и расходные и вообще заведует письменной частью по делам артели. Хотя он назначается по выбору, но обыкновенно остается с общего согласия артели до тех пор, пока исправен. Ему во всяком случае полагается, сверх дувана, особое жалованье.

В некоторых артелях есть еще особые должностные лица — вы­грузные, или амбарные, а в других кассиры, получающие также жалованье.

Выборы перечисленных должностных лиц производятся всею артелью на одной из артельных квартир, смотря по тому, где удобней. Впрочем, действительное участие в выборах принимают только лица, имеющие особенное значение в артели или пользующиеся особым ее уважением. По предварительному соглашению таких лиц предла­гаются на должность несколько артельщиков и тот из них считается избранным, в чью пользу оказалось больше голосов.

За проступки артельщиков, как-то: ослушание против старо­сты при исполнении работ, за жалобу хозяина, своевольный забор у хозяина на свои надобности денег, если не предупредят об этом старосту, за явку в пьяном виде на работы, буйство, неисправное ис­полнение поручения, за утрату хозяйских товаров и денег хозяйских или артельных, за утайку и не объявление проступка товарища, за укор или попрек товарищу прежним поступком и проч. полагается штраф, размер которого, смотря по степени вины, определяется или артельными правилами или каждый раз по приговору всей

артели. Самый большой штраф есть временная отписка от работы или исключение из артели с лишением выводных денег. По обще­му приговору артели, штрафу может быть подвергаем и староста: за своевольное (без ведома и согласия артели) назначение к хозяевам людей в известные должности, исключая посылок на короткое время, например, на день для исправления каких-либо неважных домашних работ; за произвольную неявку на биржу, если только не был занят в это время исполнением каких-либо других артельных надобностей; случается также, что артель, по общему приговору, не принимает на свой счет некоторых расходов, сделанных старостой совершенно произвольно или вовсе ненужных, и таким образом штрафует его. Наконец, как староста, так и писарь за умышленное нанесение вреда артели могут быть отстранены от должности и до истечения срока, на который были выбраны.

Особой штрафной книги в артелях не ведется с тою целью, чтобы купцы охотнее доверяли им свои товары или капиталы. Впрочем, из общей денежной книги можно видеть, подвергался ли штрафу из­вестный артельщик в текущем году, хотя сами проступки в ней не прописываются. По истечении же года после общего раздела денег все артельные книги уничтожаются.

В случае болезни артельщика, произошедшей по воле Божьей, от ушиба на работе или других причин, от него не зависящих, он по­лучает заработные и новизные деньги в течение шести месяцев или даже года от начала болезни; но заболевший по собственной вине (от дурной жизни) не получает заработка. Как в этом случае, так и в других артельщик не в праве заводить с артелью никаких споров по судебным местам, иначе признается виновным. <...>

В.О. Ключевский

Сведения о В.О. Ключевском и его «Курсе русской истории приведены перед его текстом в начале подраздела 6.1. Ниже вос­произведено начало второй лекции «Курса», в котором ученый ре­зюмировал свое понимание периодов русской истории до середины XIX в., т.е. до начала реформ Александра II. Впрочем, фактически характеристику «колонизации страны как основного факта русской истории» он довел до конца XIX в. Этим резюме завершается под­раздел 6.1. Включенные в него тексты помогают понять процессы российской традиционализации, обрисованные в базовом пособии учебного комплекса (глава 19).

Н.Л.

[ПЕРИОДЫ РУССКОЙ ИСТОРИИ]*

План курса

Колонизация страны как основной факт русской истории. Пери­оды русской истории как главные моменты колонизации. Господству­ющие факты каждого периода. Видимая неполнота плана.

Исторические факты и так называемые идеи. Различное про­исхождение и взаимодействие тех и других. Когда идея становится историческим фактом? Существо и методологическое значение фактов политических и экономических. Практическая цель изучения отечественной истории.

ПЛАН КУРСА. Мы говорили о научных задачах изучения местной истории. Мы нашли, что основная задача такого изуче­ния — познание природы и действия исторических сил в местных сочетаниях общественных элементов. Теперь, руководствуясь этой задачей, установим план курса.

На протяжении всей нашей истории наблюдаем несколько форм или складов общежития, преемственно в ней сменившихся. Эти формы общежития создавались различными сочетаниями общественных элементов. Основное условие, направлявшее смену этих форм, заключалось в своеобразном отношении населения к стране — отношении, действовавшем в нашей истории целые века, действующем и доселе.

КОЛОНИЗАЦИЯ, КАК ОСНОВНОЙ ФАКТ. Обширная восточноевропейская равнина, на которой образовалось русское государство, в начале нашей истории не является на всем своем пространстве заселенной тем народом, который доселе делает ее историю. Наша история открывается тем явлением, что вос­точная ветвь славянства, потом разросшаяся в русский народ, вступает на русскую равнину из одного ее угла, с юго-запада, со склонов Карпат. В продолжение многих веков этого славянского населения было далеко недостаточно, чтобы сплошь с некоторой равномерностью занять всю равнину. Притом по условиям своей исторической жизни и географической обстановки оно распро­странялось по равнине не постепенно путем нарождения, не рас­селяясь, а переселяясь, переносилось птичьими перелетами из края в край, покидая насиженные места и садясь на новые. При каждом

" Цит. по: Ключевский В.О. Курс русской истории //Ключевский В.О. Соч.: В 9 т. Под ред. В.Л. Янина. М., 1987. Т. I. С. 49—52. Цитируемый текст иллюстрирует со­держание главы 19 базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

таком передвижении оно становилось под действие новых усло­вий, вытекавших как из физических особенностей новозанятого края, так и из новых внешних отношений, какие завязывались на новых местах. Эти местные особенности и отношения при каждом новом размещении народа сообщали народной жизни особое на­правление, особый склад и характер. История России есть история страны, которая колонизуется. Область колонизации в ней рас­ширялась вместе с государственной ее территорией. То падая, то поднимаясь, это вековое движение продолжается до наших дней. Оно усилилось с отменой крепостного права, когда начался отлив населения из центральных черноземных губерний, где оно долго искусственно сгущалось и насильственно задерживалось. Отсюда население пошло разносторонними струями в Новороссию, на Кавказ, за Волгу и далее за Каспийское море, особенно за Урал в Сибирь, до берегов Тихого океана. Во второй половине XIX в., когда только начиналась русская колонизация Туркестана, там водворилось уже свыше 200 тысяч русских и в том числе около 100 тысяч образовали до 150 сельских поселений, составившихся из крестьян-переселенцев и местами представляющих значитель­ные острова почти сплошного земледельческого населения. Еще напряженнее переселенческий поток в Сибирь. Официально из­вестно, что ежегодное число переселенцев в Сибирь, до 1880-х годов не превышавшее 2 тысяч человек, а в начале последнего десятилетия прошлого века достигшее до 50 тысяч, с 1896 г. бла­годаря Сибирской железной дороге возросло до 200 тысяч чело­век, а за два с половиной года (с 1907 по июль 1909 г.) в Сибирь прошло около 2 миллионов переселенцев. Все это движение, идущее преимущественно из центральных черноземных губерний Европейской России, при ежегодном полуторамиллионном при­росте ее населения пока еще кажется малозначительным, не дает себя чувствовать ощутительными толчками; но со временем оно неминуемо отзовется на общем положении дел немаловажными последствиями.

Date: 2015-09-27; view: 305; Нарушение авторских прав